Текст книги "В смертельной опасности"

В последнее время Леонид и сам замечал за собой что-то подобное. В постели с девушками у него получалось только в том случае, если они менялись ролями, то есть он вел себя пассивно, а партнерше приходилось отдуваться за обоих, хоть сверху, хоть снизу. Да еще мысли в голове бродили разные. Образы пугающие. Безумные желания. Одним словом, Жанна выбрала неудачное время и место для того, чтобы высмеивать болезненно самолюбивого юношу.

Леониду пришел в пьяную голову единственный способ заставить ее заткнуться. Он задушил Жанну ее собственными колготками. Дождался, пока она заснет, сел сверху, окрутил ее шею колготками и стал тянуть концы удавки в разные стороны. Заняло это достаточно много времени. Когда жертва забилась в агонии, убийца тоже задергался в конвульсиях. Никогда он не испытывал более острого наслаждения и более бурного оргазма. И никогда не был так напуган, как в тот миг, когда всё закончилось.

Паника была столь велика, что несколько раз Леонид порывался позвонить в милицию и сдаться. Он подносил руку к телефонной трубке и отдергивал ее, точно обжегшись. Нет, вызывать милицию нельзя. Не мог Леонид позвонить и отцу, который при своем характере вполне мог взять сына за шкирку и собственноручно отвести его в отделение или же, как минимум, навсегда отлучить от семейного бизнеса и посадить на голодный паек.

Периодически поливая голову холодной водой, Леонид принялся думать. В комнату заходить было страшно, и это действовало на нервы. Тогда он укрыл покойницу одеялом с головой, и сразу стало легче. В голове сложился четкий план действий.

Для начала Леонид тщательно вымылся, оделся и уничтожил следы своего пребывания. Номер оплатил он, однако паспорт на рецепции оставила Жанна, и это упрощало задачу.

Убедившись, что он ничего не пропустил и не забыл, Леонид вышел из комнаты и, втянув ладонь в рукав, затворил за собой дверь. В это мгновение его пронзила страшная мысль, что на бутылке остались отпечатки пальцев. Леонид едва не потерял сознание от ужаса, потому что вернуться уже не мог.

Стоя в коридоре, где его в любую минуту могли увидеть, он долго убеждал себя, что как следует протер бутылку. Память говорила, что так оно и было, но сознание упорно отказывалось верить.

На протяжении двух или трех последующих лет этот кошмар постоянно мучал Леонида по ночам. Снова и снова он стоял в пустом и безлюдном коридоре спящего отеля, не в силах сдвинуться с места, а совсем рядом звучали шаги или голоса людей, готовых застукать его на месте преступления. Во сне так обычно и происходило. Орущего, вырывающегося, брыкающегося Леонида заволакивали в номер, где лежало голое белое тело с багровым лицом задушенной им Жанны.

Наяву ничего такого не произошло и произойти не могло. Тогдашняя милиция была слишком занята крышеванием и рейдерством, чтобы отвлекаться на расследования бытовых убийств. Поймали какого-нибудь алкаша, выбили показания, дело закрыли – вот и конец истории. Элементарно, Ватсон.

Что касается настоящего преступника, то он, выбравшись из отеля незамеченным, в тот же день улетел в Туманный Альбион, а уже оттуда позвонил отцу и предупредил, что решил завершить каникулы раньше, чем предполагалось.

– Почему? – строго спросил отец. – Натворил что-нибудь?

– Боюсь натворить, папа, – сказал Леонид. – Знаешь, я понял, что все эти компании и попойки до добра не доведут. Слишком много соблазнов. Девочки, наркотики… Это может плохо кончиться. Лучше я на учебе сосредоточусь.

– Не ожидал. Неужели мой балбес поумнел?

– Я не балбес, папа. Я твой сын. Скажи, разве ты сам не поступил так же?

– Что ж, рад слышать, – сказал отец. – Кажется, ты взялся за ум наконец. Учись, сын. Нам с тобой многое предстоит сделать.

Впоследствии Леонид не раз разочаровывал отца.

Про Жанну из отеля никто так и не узнал. Как и про других покойниц со следами удушения, которые время от времени появлялись там же, где по стечению обстоятельств находился и единственный наследник Давида Семеновича Грызлина.

Он очень изменился с тех пор. Можно сказать, стал другим человеком. Всё изменилось: сексуальные предпочтения, характер, внешность. Пассивный гомосексуалист и активный женоненавистник – это была гремучая смесь. Именно она питала Леонида жизненной энергией, определяла его задачи и ценности.

6

Знай Ксюша, с кем имеет дело, она вскочила бы и убежала от этого молодого человека, которого считала всего лишь сыном своего мужа – и только. Но она пребывала в полном неведении (счастливом или прискорбном – зависит от точки зрения).

Ей не приходило и не могло прийти в голову, что сидящий напротив нее парень способен убить, причем не по причине злобы или ненависти, не ради наживы, а ради лишь минутного удовлетворения. Она не подозревала о множестве комплексов и навязчивых маний, обуревающих Леонида. Она видела перед собой высоколобого парня с редкими волосиками и большими глазами, окруженными тенями. Он всегда выглядел немного нездоровым, но был энергичен, умен и хорошо воспитан. Конечно, даже в пору своей личной сексуальной революции Ксюша никогда бы не легла с таким, однако общение с Леонидом не слишком напрягало ее.

Подобно большинству женщин, она интуитивно догадывалась, что представляет собой тот или иной мужчина. В Леониде ощущалась какая-то гнильца, но Ксюша даже предположить не могла, с кем имеет дело. Подозревала, что у парня не все в порядке с сексуальной ориентацией, – и только. Ее это не касалось. Чужое грязное белье неизменно вызывало у нее брезгливость, поэтому она старалась не совать нос туда, куда ее не просили.

Огульно обвинив мужчин в том, что они беззастенчиво пользуются женщинами, Ксюша намеривалась закончить не слишком приятный для себя разговор. Не вышло. Издав сдавленный смешок, Леонид забросил в рот миниатюрную шоколадку и, посасывая ее, сказал:

– Все люди используют друг друга в том или ином смысле. Это взаимный процесс.

– Наш разговор грозит перейти в философский диспут, – заметила Ксюша, а ведь мы начинали совсем с другого. Ты высказал опасения, что я с твоим отцом только из корыстных соображений. Я, как могла, постаралась тебя разубедить, но не думаю, что преуспела в этом. Что дальше? Какие у тебя еще ко мне претензии?

Леонид беззвучно засмеялся, покачивая головой.

– Ты меня неправильно поняла, мачеха, – беспечно заявил он. – Никаких претензий у меня к тебе нет. Я хотел кое-что прояснить для себя, вот и все.

– Прояснил? – спросила Ксюша немного более враждебно, чем допускала непринужденная обстановка кафе.

– Угу, – подтвердил Леонид, дружески улыбаясь. – Я задал вопрос и получил исчерпывающий ответ. Знаешь, ты умеешь быть убедительной. Мне понравилось то, что я услышал.

– Это всё?

– Всё.

В принципе, можно было встать и уйти, но приличия требовали более плавного завершения встречи, и Ксюша осталась сидеть, придумывая какие-нибудь вежливые переходные фразы.

Леонид ее опередил.

– Буду рад видеть вас у себя на дне рождения, – сказал он с теплой задушевностью, которой Ксюша в нем раньше не замечала. – Отец тебе уже говорил?

– Да, – ответила она. – Насколько я поняла, предстоит что-то выдающееся? Ты ведь каких-то звезд пригласил?

– Есть такое дело, – согласился Леонид.

– Это тебе, наверное, недешево обошлось? – проявила любопытство Ксюша.

– Расценки разные. А один актер вообще бесплатно согласился присутствовать. Егор Майоров. Красавчик такой синеглазый.

– А, знаю. Он что, твой приятель?

– А вот, представь себе, нет. – Леонид таинственно улыбнулся. – Он где-то видел тебя на снимках с отцом и, кажется, тайно втрескался по уши. Говорил, что ради такой красавицы готов в гладиаторских боях участвовать – не то что в корпоративе. Я его предупредил, конечно, чтобы губу не раскатывал, а он мне начал про платонические чувства заливать. – Леонид небрежно перебросил руку через спинку стула. – Как ты думаешь, они существуют?

– Что? – рассеянно переспросила Ксюша, мысли которой были заняты Майоровым и его неожиданными откровениями.

– Чувства платонические.

– Не знаю. Хотя в молодости я влюбилась в одного мальчика, и мне было достаточно смотреть по вечерам, как он на скрипке играет в окне.

– Вот и я о том же. – Леонид встал. – Актеры – народ влюбчивый. Тебя подвезти?

– Я же на своей машине, – напомнила Ксюша.

– Тогда до встречи, – раскланялся Леонид. – Жду вас на вечеринке.

Оставив на столе деньги и по-свойски тронув Ксюшу за плечо, он покинул террасу.

Она тоже спустилась вниз и села в машину, где, вместо того, чтобы включить зажигание, вошла в интернет. Егор Майоров оказался еще более интересным мужчиной, чем помнилось Ксюше. Хмыкнув, она отложила смартфон и вырулила со стоянки.

По пути домой она то и дело чему-то задумчиво улыбалась.

Глава третья. Праздничная атмосфера

1

Всеобщий любимец Бикфорд пел с дымящейся сигареткой в пальцах, пуская дым в ночной воздух. Свет приглушили, оставив горящими лишь светильники по периметру ограды. К этому времени публика вдоволь нарезвилась и натанцевалась, так что настала лирическая пятиминутка.

Бикфорд вышел на сцену в алой косоворотке и драных голубых джинсах, что придавало ему вид лихой и свойский. Успевая делать короткие затяжки в паузах, заполненных гитарными проигрышами, он пел:

 
Хочешь, научу тебя летать я?
Подними повыше парус платья.
Две затяжки, а теперь
Распахни балкона дверь.
Распахни балко-она две-ерь.
 
 
Постарайся взмыть как можно выше,
Воспари над этой ржавой крышей.
Не пугайся высоты,
Невесомой стала ты.
Невесомой ста-ала ты-ы.
 

Половина гостей прекрасно понимали подтекст и, усмехаясь, показывали друг другу глазами на самокрутку певца. Не ускользнуло это и от внимания Давида.

– А вот я сейчас погоню этого умника, – проворчал он, подливая Ксюше шампанского.

– За что? – спросила она.

– А вот за это самое. В кодексе статья такая есть. За пропаганду наркотиков и так далее.

Словно почувствовав угрозу, Бикфорд сменил игривый тон на печальный:

 
Ты во тьму шагнула и пропала.
Как-то сразу одиноко стало.
Лишь с небес, из темноты
Мне рукой махнула ты.
Мне рукой махну-ула ты-ы.
 
 
Этой ночью где-то там, на воле,
Над бескрайним конопляным полем
Плавно звёздочка взойдёт
И бесследно упадёт
Прямо вниз, не ощущая боли…
 

Голос сменился горестными завываниями гитары, тягучими, переливчатыми, напоминающими игру свихнувшегося скрипача.

– Вот видишь, не пропаганда, – сказала Ксюша. – Всё как раз плохо закончилось, так что мораль сей басни такова…

Они сидели за отдельным столом, справа от празднующего свой день рождения Леонида. Он был в белом смокинге и беспрестанно обходил гостей, чтобы с кем-то перекинуться словечком, кому-то улыбнуться, с кем-то опрокинуть рюмку.

Хоть виновник торжества и выпил немало, но держался безупречно. За одним столом с ним сидели актер Егор Майоров и одна из певичек дуэта «Сияющие», раздражающая Ксюшу своими силиконовыми губами и манерой смотреть на людей с прищуром, как будто они были слишком мелкими для ее величественной особы.

Гостей собралось около сотни, не считая десятка знаменитостей разной величины и многочисленной обслуги, нанятой в ресторанах, где заказывались яства. Столы были накрыты на лужайке загородного особняка Леонида Грызлина. Над головами гостей крутились и раскачивались бутафорские планеты и звезды со сверкающими зеркальными гранями.

Ксюша, которая вначале не хотела ехать на торжество, наслаждалась вечером, чему, конечно, способствовали и великолепные блюда, и шампанское стоимостью тысячу баксов за бутылку, и концерт.

Она не призналась бы в этом самой себе, но ее очень волновало присутствие Майорова. Слова Леонида о том, что актер почтил вечеринку своим присутствием исключительно ради нее, не шли у Ксюши из головы. Мысли о том, что Майоров был в восторге от ее красоты, возбуждали. Уже давно Ксюша не чувствовала себя такой желанной, восхитительной, обворожительной. Ее глаза сверкали ярче, чем ювелирные украшения. Ловя на себе взгляды актера, она испытывала волнение, подобное тому, что охватывало ее в школе при виде предмета очередной любви, будь то новенький мальчик или преподаватель физики.

– Ты сегодня какая-то странная, – заметил Давид.

– Что-то не так? – спросила Ксюша с вызовом.

Ей вдруг захотелось, чтобы он понял, что с ней происходит. Приревновал бы ее, увез домой, а там, нарушив обычный распорядок, взял бы ее – решительно, властно, твердо. Чтобы она вспомнила, кому принадлежит, и стала думать о Егоре Майорове со снисходительной усмешкой, как о детском увлечении.

– Почему ты нервничаешь? – удивился Давид, пробуя ризотто с креветками и запечённым лососем. – Разве я сказал тебе что-то обидное?

– Нет. – Она передернула голыми плечами. – Просто я странная и какая-то не такая.

– Это ты сказала.

– Ну, конечно. Я всегда во всем виновата.

Ксюша не могла объяснить себе, почему ее вдруг понесло. Желание секса с Давидом исчезло, ей хотелось дерзить ему и перечить. Сейчас он раздражал ее.

Она с силой резанула ножом по стейку, сталь заскрипела по фарфору.

– Попробуй ризотто, – предложил Давид, наблюдая за ней.

– Ты что-то путаешь, любимый. Это твое любимое блюдо, а не мое. Я терпеть не могу креветок, ты же знаешь. Меня от них выворачивает.

– Забыл.

– Ничего страшного, – сказала Ксюша. – Кто я такая, чтобы помнить, что мне нравится, а что нет.

– Ничего, что я ем? – поинтересовался Давид, держа вилку с ризотто на уровне рта. – Тебя это не раздражает?

Она поняла, что перегнула палку. Давида было трудно вывести из себя, но если это случалось, то мало никому не казалось, в том числе и Ксюше.

– Не обращай на меня внимания, – попросила она. – Похоже, у меня трудные дни наступают.

– Разве? – Он приподнял бровь.

– Будем обсуждать мои месячные?

– Нет. – Давид вытер губы льняной салфеткой и качнул головой. – Пойдем, пора вручать подарок. – Он сделал жест секретарю, подскочившему с серебристой папкой. – Приглашают.

И действительно, улыбчиво оскалившийся шоумен с внешностью внезапно разбогатевшего торговца шаурмой призывал в микрофон оказать почтение – ха-ха! – нашему юбиляру, – ха-ха! – который закатил этот пир на весь мир – ха-ха! – не просто так.

Ксюша оставила в покое пересоленные гребешки, допила шампанское и послушно пошла за мужем.

Толпа нарядных людей в прекрасных костюмах и вычурных платьях расступалась перед Давидом, как воды Красного моря перед Моисеем. Гости, державшие в руках кто шкатулки, кто коробки, а кто и просто конверты, признавали за ним право поздравить Леонида первым. В который раз за время своего замужества Ксюша испытала гордость как за супруга, так и за себя, сумевшую добиться любви столь влиятельного, столь значимого и уважаемого человека.

На ней было бледно-розовое платье, оттенявшее недавно приобретенный средиземноморский загар. Оно облегало тело до такой степени плотно, что не нуждалось в бретельках. Перчатки по локоть не компенсировали, а еще больше подчеркивали наготу бюста. Пальцы на перчатках отсутствовали, выставляя напоказ розовый маникюр Ксюши с золотистыми сердечками, повторявшими форму медальона, поблескивающего в ложбинке между грудями. Ее непокорные локоны обрамляли лицо, словно клубящийся дым. Голые ступни в предельно открытых красных туфлях были более гладкими и ухоженными, чем лица некоторых присутствующих.

Ксюша сознавала, как прекрасна в этот миг, но ей было этого мало. Она жаждала, чтобы ею любовались, и упивалась всеобщим вниманием, пока Давид произносил поздравительную речь. А сильнее всего, острее и жарче ощущался ею взгляд Егора Майорова.

Стоящий рядом с Леонидом актер не сводил с Ксюши своих синих, выразительных глаз. Его гладко зачесанные назад волосы блестели, словно мокрые, а на лоб падал выразительный локон а-ля Пресли. Костюм сидел на Майорове так здорово, что никакого манекена не надо. Едва заметная небритость придавала его красивому лицу мужественности.

Ксюша представила себе, как это лицо нависает над ней, утопая в полумраке, и разогрелась еще на пару делений своей тайной температурной шкалы. Вознаграждая Майорова мимолетной улыбкой, она отчетливо помнила, что под платьем на ней ничего нет, за исключением невесомых надушенных трусиков, держащихся на ниточках.

Ксюша пропустила мимо ушей, что именно подарил Давид сыну. По восхищенному гулу среди гостей она поняла, что это какая-то шахта. Действующая и приносящая прибыль, кажется, не угольная, хотя Ксюша могла ошибаться. Ее мозг воспринимал происходящее выборочно. Логическое полушарие отключилось, предоставив работать эмоциональному. Женщину буквально захлестнули чувства и переживания.

О, как смотрел на нее этот красавчик! Просто пожирал глазами. Действительно, влюблен без памяти. Если бы не Давид, Ксюша уделила бы Майорову гораздо больше внимания, как он того заслуживал.

Огромная грусть охватила ее. У замужества множество прекрасных сторон, но есть один неизбежный недостаток. Ты превращаешься в птицу, посаженную в клетку. Чирикай, ешь-пей, чисть перышки, но не высовывайся. Хозяин решит за тебя, что тебе нужно, а что нет.

2

Ближе к полуночи Давид начал проявлять признаки нетерпения. Всякий раз, когда Ксюша упрашивала задержаться еще немного, он удалялся в туалет и возвращался оттуда еще более бледный, позеленевший. Испарина покрывала его лицо, как слой масла.

Его не интересовали выступления артистов, сменяющих друг друга, он больше не прикасался к напиткам и угощениям. Вертелся на своем месте, переплетал ноги так и эдак, а потом наклонялся через стол и спрашивал:

– Может быть, хватит, Ксюшенька? Поехали домой.

– Ну, Давид, – тянула она капризно. – Мы так редко бываем в обществе. Смотри, сейчас Майоров и Элен будут танцевать танго? Разве тебе не хочется посмотреть?

По правде говоря, танец не доставил Ксюше удовольствия – ни эстетического, ни какого-либо другого. Не потому, что пара танцевала плохо, совсем даже наоборот. Проследив за тем, как Майоров галантно проводил партнершу на место, она перевела недовольный взгляд на мужа:

– У тебя в животе бурчит, Давид. Нужно принять что-нибудь.

– Наверное. – Он через силу улыбнулся.

Ксюша невольно подумала, что в гробу у него будет очень похожее лицо: осунувшееся, восковое, с запавшими внутрь губами. Ей стало жутко. Впервые за долгое время она вспомнила о разнице в возрасте. Никакого сомнения в том, что она переживет Давида. Значит, будут похороны, а может быть, и возня с полупарализованным старческим телом, или приступы маразма, или еще какая-нибудь гадость.

Думая об этом, Ксюша отыскала взглядом Егора Майорова. Актер как раз встал, чтобы поприветствовать окруживших его дамочек. Молодой, красивый. Со свежей, животворящей спермой. Ксюша могла бы родить от него, и тогда бы ее тоска по дочери угасла. Жаль, что Давид уже в таком преклонном возрасте. Состояние, статус, власть – это здорово, но они не добавят ему молодости. Секс с ним чем-то напоминает дежурный поход к дантисту или гинекологу. Полезно, стерильно, но вместо удовольствия – пшик.

– Ух ты… – пробормотал Давид, схватившись за живот.

К нему тут же подскочил охранник, спрашивая, не случилось ли чего. До ушей Ксюши донеслись новые желудочные переливы, потом подозрительный треск и, кажется, неприятный запах.

Она так резко откинулась на спинку стула, что едва не опрокинулась вместе с ним.

– Давид, вызвать врача? – спросила она тревожно.

Уже не бледный и не зеленоватый, а серый, он помотал головой:

– Не обращай внимания. Ребята сейчас отвезут меня домой, а ты оставайся, веселись. Не хочу портить тебе… – Он охнул и махнул рукой. – Сиди, Ксюша. Я сам.

Двое охранников помогли ему встать и повели к воротам. Леонид, заметивший, что отец уходит, бросил гостей и погнался за ним. Вернувшись пару минут спустя, он успокоил Ксюшу:

– Расстройство желудка. Очень вовремя началось.

– Ты издеваешься? – спросила она.

– Ни в коей мере. – Леонид клятвенно приложил ладонь к сердцу. – Просто, если бы папин желудок взбунтовался по возвращении домой, то он решил бы, что это у меня его накормили какой-то гадостью.

– Он на ризотто налегал, – сказала Ксюша.

– Его любимое блюдо.

– Да, я знаю.

– Не мог же он отравиться так быстро, – сказал Леонид. – Кроме того, мы с Егором тоже по хорошей порции навернули и, как видишь, живы-здоровы.

– Он сегодня в ресторане обедал, – вспомнила Ксюша. – Деловая встреча.

– Не завидую я владельцу ресторана.

– Да, если твой отец зол, то спасайся, кто может.

– Но нам с тобой всё прощается.

– Почему?

– Потому что мы единственные люди на земле, которых он любит, – пояснил Леонид, вставая и выискивая кого-то в толпе. – Егор! – позвал он, махая рукой. – Егор, иди к нам!

– Зачем? Не надо! – всполошилась Ксюша, обмирая, как в юности, когда внезапно сталкивалась с предметом своей любви. – Я не хочу ни с кем общаться.

– Глупости. Это же тот самый артист, который бесплатно согласился выступить, когда узнал, что на празднике будешь ты. Видела, как он танцевал? Красавчик, а?

Ксюшин ответ был заглушен бравурной музыкой, грянувшей из динамиков. Бикфорд поднялся на сцену и объявил в микрофон, что даст еще один маленький концерт в честь юбиляра.

– Только где он? – Певец приложил ладонь ко лбу, обводя взглядом лужайку с гостями. – Куда подевался мой лучший друг? Леня, отзовись! А то петь не буду.

– Добавки требует, – пояснил Леонид. – Пойду. А то ведь действительно не запоет, пока не заплачу. Ох и хитрозадый народ… – Он приобнял приблизившегося Майорова и почти насильно усадил его на освободившееся место отца. – Так, не скромничай, не скромничай. Моя мачеха тоже тебе симпатизирует, иначе не краснела бы, как девица на выданье.

Оставив Ксюшу с глазу на глаз с актером, он поспешил к сцене.

3

Третьим номером в репертуаре Бикфорда была баллада.

– Меня всегда манила вдаль… – негромко запел он под аккомпанемент двух гитаристов, сидящих по обе стороны от него на высоких табуретах с подставками для ног.

 
Меня всегда манила вдаль
Моя мечта хрустальная.
Мне ни к чему у ворожей
Судьбу свою пытать.
Я жму на газ, топлю педаль —
Дорога идеальная,
Ни миражей, ни виражей,
О чём ещё мечтать?
 
 
Вот только тормозят нас те,
Что сами еле ползают, —
Не те, кто впереди давно,
Им ведь на нас плевать.
Я ж не хочу плестись в хвосте,
Нетерпеливо ёрзаю.
Я знаю, мне судьбой дано
Всех нынче обогнать.
 

Бикфорд подгадал с балладой. Она избавляла Ксюшу от необходимости заводить разговор с Майоровым. Можно было просто сидеть и слушать. Очень удобно.

 
Иду по встречной полосе,
Набрав разгон уверенно.
Я собран весь сейчас вдвойне:
Просчёт – и сразу в гроб!
Но те, что справа, скорость все
Прибавили намеренно
И, путь назад отрезав мне,
Выводят МАЗу в лоб.
 
 
Я знал: прервётся мой разбег
Не плавным торможеньем,
Но думалось поспеть туда,
Куда глядят глаза,
Но чтоб вот так закончить век —
Беспомощным скольжением…
Ведь я, не знаю сам когда,
Нажал на тормоза.
 

Тут к гитаристам подключились басист и клавишник, на ходу поймав ритм электронного ударника. Все четверо выполнили модуляцию, отыграли несколько тактов, а потом взяли еще выше, после чего Бикфорд закричал в микрофон, порой срываясь на фальцет:

 
И повлекло – теперь держись!
Вся жизнь слилась в мгновение.
Лишь юзом остаётся мне
Вертеться так и сяк.
Нелепая, шальная жизнь
За миг до столкновения,
Когда не по своей вине
Всё наперекосяк.
 
 
И обмираю сердцем я,
И чувства закорочены.
Смотрю лишь завороженно
На вспышки встречных фар…
И вдруг меня инерция
Швыряет на обочину.
Трагедия отложена,
Разыгран глупый фарс.
 

– Круто, – оценил Майоров, оттопыривая нижнюю губу. – Шнурок дал жару. Давно так не выкладывался.

– Шнурок? – удивилась Ксюша.

– Это мы его так в своем кругу зовем. Он же не зря Бикфорд.

– А я не догадалась.

Пока они обменивались репликами, закончился очередной проигрыш, и прозвучал заключительный куплет, спетый опять без надрыва, вполголоса.

 
Как это удивительно —
Остаться жить нечаянно;
Сижу, храним приметами,
Оглохший и немой.
Зеваки снисходительно
Смеются: «Ишь, отчаянный!»
Но им не смерить метрами
Путь торможенья мой.
 

Музыканты сыграли короткую коду, Бикфорд ответил поклоном на аплодисменты, спрыгнул со сцены и отошел в сторонку с Леонидом.

Концерт закончился, музыка стихла, можно было общаться визави без помех.

Ксюша напряглась, лихорадочно придумывая, что бы сказать. К счастью, Егор Майоров пришел ей на помощь.

– Вам очень идет розовый цвет, – сказал он. – Вы прямо как роза… – Он обвел взглядом публику. – Роза среди чертополоха. Гордая и прекрасная.

Сделай такой комплимент кто-нибудь другой, Ксюша сочла бы этого мужчину недалеким и чересчур пафосным. Но в устах красавца Егора даже эта банальность прозвучала как наивысшая похвала.

– Я долго сомневалась, прежде чем остановиться на этом цвете, – призналась она. – Как-то примитивно. Мол, если девочка, то обязательно в розовом.

– А мальчикам – голубое, – сказал Егор и засмеялся, демонстрируя зубы, десны и аккуратный язык.

Подошел официант, поинтересовался, чего пожелают господа.

– Господа желают шампанского, – заявила Ксюша, не успев проконтролировать себя.

– И «Чивас Ригал», – заказал Егор. – Королевский виски. – Он выразительно посмотрел на нее. – Пробовала когда-нибудь?

С этой минуты они вели себя так, будто были знакомы целую вечность. Смеялись, шутили, немного дурачились. Ксюша была на высоте. Она давно не флиртовала, и такая редкая возможность пробудила в ней все ее женские таланты. Она не опасалась, что охранники или кто-то из гостей наябедничают мужу. Они ведь не делали ничего предосудительного. Просто сидели за столом на глазах у всех, выпивали и разговаривали. Что здесь такого? Давид ведь не Отелло. И вообще он не запрещал Ксюше общаться с другими мужчинами. Табу касалось интимных отношений, а их не было…

Не было до тех пор, пока Егор не сказал:

– Надоело здесь. Поехали куда-нибудь.

– Куда? – испугалась Ксюша.

– Ко мне, – просто пояснил он. – Мы не дети, правда? Мы взрослые люди во взрослом мире. Где мужчины и женщины спят друг с другом.

– Нет! – воскликнула она.

– Не спят? – удивился Егор и засмеялся, красиво отклонив голову и держа в руке низкий стакан с виски.

Несмотря на выпитое, в его поведении и внешности не было заметно ни малейших признаков опьянения. Ксюша тоже чувствовала себя совершенно трезвой. Только слегка ненормальной от вспыхнувшего в ней желания.

– Мы не можем, – поправилась она. – Я замужем.

– А что, замужние женщины не занимаются сексом? – поинтересовался Егор, улыбаясь.

– Занимаются, – согласилась Ксюша. – С мужьями.

– Одно другому не мешает. Знаешь, измены делают женщин более чувственными, более женственными. Когда у них нет любовников, они чахнут и теряют блеск.

– Тут полно глаз.

– А мы не станем заниматься этим при всех, – опять засмеялся Егор. – Мы ведь не эксгибиционисты.

Ксюша тоже засмеялась. Это была нервная реакция. Она уже знала, чем всё это закончится, и больше не противилась. Ее несло…

– Эсэмэсками обмениваться не будем, – продолжал Егор, как о чем-то давно решенном. – На них все обычно попадаются. Я написал на салфетке адрес. Я сейчас уеду и буду ждать тебя дома. Ты на машине?

Он придвинул к Ксюше салфетку. При ней он ручку не доставал, значит, написал адрес заранее, зная, что она согласится. Самоуверенный тип. Может, ну его к черту?

Ксюша взяла салфетку, делая вид, что вытирается.

– За мной охранник увяжется, – сказала она.

– А ты незаметненько, – посоветовал Егор. – Потом позвонишь и скажешь, что уже дома. Охранник не заложит, испугается, что его накажут за нерадивость. Не скажет же он, что прозевал твой отъезд?

– Не скажет, – согласилась Ксюша.

– Тогда – вперед?

Он подмигнул, встал и отошел.

Она, не разворачивая, сунула скомканную салфетку в сумочку.

«Что я делаю? – спрашивала она, сидя в одиночестве и поцеживая маленькими глоточками виски из стакана Егора. – Разве можно так рисковать? Я ставлю на кон всё, вплоть до собственной жизни. Выигрыш пустяковый, а моя ставка огромная. Разумный человек в такие игры играть не станет. Но сейчас я не разумный человек. Я женщина. Изрядно выпившая женщина. И я к нему поеду. Будь что будет».

Приняв окончательное решение, она стала считать до тысячи. Это позволяло умерить пыл и скрасить время ожидания.

4

Пока Егор плескался в душе, Ксюша обошла его квартиру. Это была довольно большая студия, сооруженная в старом кирпичном доме на месте снесенных стен и перегородок. Если не считать ванной комнаты и гардероба, то отдельных помещений здесь не было. На одной общей площади умещался и кухонный угол, и гостиная с мягкой мебелью, и двуспальная кровать за тяжелой портьерой.

Стены квартиры были украшены увеличенными фотографиями самого Егора и других молодых людей, одинаково зализанных, мускулистых, красивых. Посуда и холодильник содержались в идеальной чистоте, а может быть, ими просто редко пользовались. Одежды было очень много. Предметов обстановки – необходимый минимум.

От стены до панорамного окна в пол было тридцать семь Ксюшиных шагов. Она совершала обход в хозяйских шлепках, но без своей одежды, не боясь, что ее увидят. Окно выходило прямо в глухую бетонную стену какого-то дома или цеха. Непонятно было, зачем было расширять обзор, если все равно он был перекрыт зданием. Ксюша спросила об этом у вернувшегося Егора.

– Эту коробку недавно соорудили, – пояснил он, натирая ступни душистым кремом. – Окно у меня уже было. Закон подлости.

– Закон подлости, – повторила Ксюша.

Она жалела, что приехала сюда, но домой возвращаться боялась. Охранник сказал, что Давид Семенович спит, но это было час назад, а что теперь? Что сказать ему, если окажется, что он поджидает ее? Легко совершать необдуманные поступки, когда хмель бродит в крови, но очень трудно отвечать за них, протрезвев.

– Я бы лег спать, – сказал Егор. – Уже светает. Тебе не пора?

Он был в шортах по колено, с голой выпуклой грудью, на которой висела золотая монета на цепочке.

Секс с ним не доставил Ксюше ни малейшего удовольствия. Он всё время был озабочен своими переживанием и вообще собственной персоной. Целовался как бы нехотя, через силу, ласкал неумело, выдохся уже на десятой минуте.

Но хуже всего было не это. Хуже, что, предвкушая незабываемую ночь и не желая выглядеть закомплексованной ханжой, согласилась на секс того рода, которого обычно избегала. Собачья поза, обещавшая стать прелюдией для чего-то особенного, так и осталась собачьей позой. Ксюша чувствовала себя использованной, униженной, испоганенной.

– Сейчас я уйду, – сказала она, стоя перед Егором с кулаками, упертыми в бедра. – Но сначала объясни мне кое-что.

– Начало пятого, зайка, – сказал он, преувеличенно хлопая глазами: мол, видишь, какой я сонный. – Побойся бога.

– Во-первых, я тебе не зайка, – отрезала Ксюша. – Во-вторых, бога мне бояться нечего.

– Ну, мы все-таки вроде как грешили…