Текст книги "Путь христианина"

Мой расстрел

Думая, что я оказываю влияние на Макара и Михаила, офицер МВД решил меня припугнуть. Пользуясь моей юридической неграмотностью, решили инсценировать мой расстрел. Тогда я не знал, что, чтобы расстрелять человека, необходимы были арест, следствие, суд, приговор, а только затем исполнение.

Меня вывели во двор, поставили под дерево, на моих глазах зарядили пистолет. Офицер скомандовал: «Кругом!»

Обдумав все, что произошло в течение дня, и не найдя ничего, за что я мог бы упрекнуть себя и навести позор на Бога и организацию, точно зная, что буду воскрешен, я не стал отворачиваться и твердо сказал: «Стреляй!»

Он с силой повернул меня лицом к дереву, хотя я сопротивлялся. Долго клацал пистолетом и, поняв, что спектакль не принес результата, ударил меня рукояткой пистолета в затылок. Я потерял сознание.

Как долго я пробыл в таком состоянии, сказать трудно. Первая мысль, появившаяся в голове, когда я пришел в себя, была: «Жив ли я? Если я размышляю, значит, жив».

Офицер, увидев, что я очнулся, стал пинать меня ногами, как мяч. Потом он потащил меня в кабинет, где начал размахивать пистолетом у меня перед носом. Говорил, что может просто нажать на курок – и меня нет. Я улыбнулся. Увидев мою улыбку, офицер закричал: «Ах ты, сволочь, ты еще улыбаешься?!» Поставил меня в угол и начал бить то с правой, то с левой руки, пока у меня не подкосились ноги.

Добрый военком

Те же процедуры проводили с Макаром и Мишей. Из-за того, что мы с винтовкой «не подружились», нас опять направили в военкомат и стали оформлять документы в суд. Военком, подписывая документы, пожелал на нас взглянуть. Он долго разглядывал нас, после чего спросил: «Почему вы не хотите служить в армии?» Я ответил: «Я являюсь воином Иисуса Христа. И одновременно быть воином какой-либо армии не могу. Не смогу угодить военачальнику и Христу одновременно». Тот же вопрос он задал и Мише, и Макару. И получив похожий ответ, сказал: «Не буду я брать греха на душу, отправлю вас на трудовой фронт – в Донбасс, восстанавливать разрушенное. Примерно через месяц будет отправка всех мобилизованных. Когда эта группа будет проходить через ваше село, присоединяйтесь к ним. Смотрите, вы верующие люди, и я вам доверяю. Не вздумайте прятаться. Точный день и время вам сообщат. Готовьтесь».

Вши

Около месяца мы пробыли дома. Мать Макара была недовольна его отказом и считала меня инициатором и виновным во всем. Но Макар ей твердо заявил, что он решил сам.

Мы сделали так, как нам велели. Присоединились к группе и прибыли в областной город Луцк Волынской области. Мы шли пешком около сорока километров, а сумки везли на повозках. Сколько нас было со всего района, я не помню, думаю, около тридцати человек. Мы шли без конвоя, под руководством представителя районного военкомата. Разместили нас в полуразрушенных домах, с настеленной на полу соломой, без спальных принадлежностей. Спали не раздеваясь. Ели то, что взял каждый с собой. Я, правда, не голодал: у меня было и печеного, и вареного около сорока-пятидесяти килограмм.

Город Луцк был сборным пунктом со всей области. С некоторых районов мобилизованных еще собирали, поэтому отправка задержалась более месяца. За это время солома на полу истерлась, практически превратившись в пыль. Мы не переодевались и не мылись, разве только умывались. Так что в одежде, и особенно в соломе, развелись насекомые – белые и черные.

Позже из разговора с одним узбеком я узнал об этих насекомых следующее: белые вши – хорошие, мало кушают и спят. А черные вши – плохие, кушают много, а потом гуляют и гуляют. У нас преобладали черные, соломенная пыль была для них хорошим рассадником.

Маруся

Пришло время, по указанию властей подогнали вагоны на станцию. Один на 80 человек, а другой – на 40. В один вагон загрузили 80 мужчин, а в другой – женщин. Мужчин оказалось больше, и поэтому часть их направили в женский вагон. Мужчины большей частью были старше 55–56 лет, которых уже не брали на фронт.

Это были не пассажирские вагоны, а товарные, без удобств. Спать пришлось на голом полу. Постелить могли только то, что имели из одежды. С собой мы перенесли и насекомых, которые не давали нам покоя.

Нас провожал представитель из Донбасса, мужчина средних лет, и представительница из области, молодая девушка Маруся. В Донбасс мы ехали две недели. Больше стояли на перегонах и станциях, чем ехали. За это время наша проводница Маруся начала оказывать мне знаки внимания, а потом призналась в том, что я ей нравлюсь. Я ей объяснил, кто я такой и что меня везут в Донбасс за отказ служить в армии. Она сказала, что это не помеха и, когда мы приедем на место, она договорится с начальством, чтобы меня устроили на работу ее помощником. Тогда мы сможем вернуться в Западную Украину работать по вербовке следующей партии. Привезем людей в Донбасс, уволимся и уедем к моим или к ее родителям. Поженимся, она узнает больше о моей вере и примет ее.

Она рассказала, как в Донбассе тяжело, люди голодают, все очень дорого. Тогда я спросил у нее: «Как же нам позволит совесть агитировать людей ехать на работу в Донбасс, если там так плохо? Дома в Украине им не хуже живется». Маруся стала уговаривать: «Тогда оставайся здесь и устраивайся на работу, а я поеду в Украину и зайду к твоим родителям, расскажу, как тебе плохо живется. Предложу мой вариант действия, и они согласятся, увидев свою будущую невестку. Тебе же велят соглашаться, если любишь».

Конечно, это предложение было очень заманчивым: хотелось вернуться домой. Да и Маруся была девушкой симпатичной, неплохим человеком, согласилась принять мою веру. Но меня терзали мысли: отправка в Донбасс – начало моего пути к истине, испытание моей веры. У меня появилась возможность нести Благую Весть дальше. Неужели я сойду с этого пути и начну искать своей выгоды? Как посмотрит на это Иегова? Угодно ли это будет ему? Что бы меня ни ожидало впереди, я должен остаться на этом пути (см. фото 1 на вклейке).

Трудовой фронт

В Донбасс мы приехали в феврале 1945 года. Работа была очень тяжелой – по двенадцать, а то и по четырнадцать часов в сутки. Месячного заработка хватало на две буханки хлеба по коммерческой цене. Хлеб выдавался по карточкам – семьсот грамм на день. На первое давали суп-рассольник, на второе – соленые помидоры. Вскоре мы заболели малярией. Несмотря на такие непростые условия, безрезультатные поиски братьев и отсутствие библейской литературы, мы втроем регулярно читали единственную имевшуюся у нас Библию и проводили обсуждение прочитанного.

В конце апреля 25 человек отправили в командировку в Новороссийск, в том числе и нас троих – Михаила, Макара и меня. Там нам стало полегче: менее тяжелая работа и не так голодали. В Новороссийске было два цементных завода. До прихода немцев в Новороссийск, который несколько раз переходил от русских к немцам и наоборот, на этих заводах было много подготовленного к помолу цемента, называемого клинкером. Если его смолоть в специальных мельницах, то получался добротный цемент. В Макеевке, откуда мы были командированы, были мельницы, пригодные для того, чтобы молоть этот клинкер. Нас командировали в составе бригады рабочих, которая должна была грузить этот клинкер на железнодорожные платформы.

Эти платформы мы получали от Донецкой железной дороги. Но не всегда такой состав из вагонов с пустыми платформами, вышедший из Донецка в Новороссийск, доходил до места назначения. Его нередко перенаправляли туда, где была большая потребность в платформах. Тем более, в пути они были в подчинении другой железной дороги. Тогда мы оставались без работы и могли сами искать себе занятие.

Новороссийск был сильно разрушен войной, жизнь была трудной. Жили мы поначалу, в летний период, в заброшенном городском парке, в палатках. Вскоре трава в палатках протерлась в мелкую солому и явилась рассадником блох, все попытки их изжить не удавались. Как только появлялась босая нога, на ней сразу образовывался «носок» или даже «чулок» из блох.

Часто по техническим причинам работа пекарни приостанавливалась. Тогда нам выдавали муку и мы сами пекли на огне лепешки. Когда работы не было, получка была минимальной. В такие моменты мы ездили на Кубань (у нас было две грузовые машины), покупали кукурузу, мололи ее в муку и продавали в поллитровых банках на рынке в Новороссийске. Часто нас брали в помощь рыбаки для ловли кильки на моторных лодках. Тогда вечером нам давали немного кильки. Из нее мы варили что-то вроде ухи, если ее можно назвать ухой. То была разваренная килька.

Как-то раз я, голодный, пошел на «Малую землю» (которую позднее подробно описал Леонид Брежнев в одноименном романе). Она называлась малой, поскольку представляла собой небольшой полуостров в заливе Черного моря. Он имел стратегическое значение в обороне Новороссийска, где была небольшая группа моряков, удерживавшая этот стратегический пункт, который обстреливался немцами со всех сторон. Там были сплошные воронки от мин и снарядов. Сел на берег и опустил босые ноги в воду. Погода была хорошая, а вода – теплая. На мелководье я заметил: что-то шевелится. Я присмотрелся и увидел довольно большого морского краба. У меня слюнки потекли, я изловчился и выкинул его на сушу. Вернувшись домой, нашел котелок, поставил его на четыре кирпича, развел огонь и приготовил краба. Хлеба не было, но я полакомился – высосал содержимое его щупальцев.

Нас перевели из парка в полуразрушенный дом. Это было уже что-то более похожее на жилье. Однажды под утро, хотя еще было темно, вдруг началась невыносимая пальба из всех видов оружия. Спать уже было невозможно. Пронесся слух, будто турки высадили десант. Мы были в ужасе, что вот-вот к нам ворвутся турки. О них говорили разное, но больше всего, что турки – народ жестокий и нам от них хорошего не ждать.

Вышел из своей квартиры прораб. У него был репродуктор: «Не бойтесь, никаких турков не ждите, а стрельба по случаю конца войны! Германия капитулировала! Поздравляю с победой!»

Казалось, будто Новороссийск ожил из руин. Скоро нас отозвали, и мы вернулись в Донбасс, в Макеевку. Город Макеевка – большой промышленный густонаселенный город. В двенадцати километрах от города Сталино (Донецк сегодня), куда по вербовке от военкомата нас и привезли. Там находились крупный металлургический комбинат и шахты. Приехала следующая группа вербованных из Западной Украины. Но Маруси среди них не было. Ее убили бендеровцы. Вербовщик сказал мне: «Ты как чувствовал, что не поехал с Марусей. Тебя постигла бы та же участь».

В то время на Западной Украине активно действовали бендеровцы. Они усиленно старались бороться со всем, что работало на советскую власть. А Маруся работала как сотрудник местной советской власти по вербовке. Из области, города Луцка, в районы посылали разнарядку, сколько с того или иного пункта должно быть завербовано. Так что в большинстве случаев эта вербовка была добровольной и вербовщикам приходилось агитировать людей, рассказывая им о том, что их в Донбассе ждет иная, счастливая жизнь.

Малярия

Нас троих, Михаила, Макара и меня, отказавшихся от воинского обучения, как мобилизованных военкоматом привезли в Макеевку для восстановления послевоенной разрухи: отстраивать металлургический завод, который русские взорвали при отступлении, чтобы тот не достался немцам. Что было самым страшным – это голод. Нам было всего по семнадцать лет, почти дети, а пришлось заниматься тяжелым физическим трудом. Механизированных процессов оказалось совсем мало, все приходилось делать вручную. Задача заключалась в том, чтобы взорвать замороженные домны с застывшим металлом и на их месте построить новый металлургический комбинат. Голодные и усталые, мы еле тащили ноги после работы. Через некоторое время меня назначили учеником модельщика. Эта работа была очень интересная, легкая, да и питание стало куда лучше.

Но мы все втроем заболели малярией, которая выматывала последние силы. Основное лечение нам не помогало. Позднее Михаила по болезни «актировали»[1]1
  Актировать (в данном случае) – освобождать от работы на основании акта медицинского заключения (прим. ред.).


[Закрыть] и отправили домой. Мы с Макаром тоже надеялись на это. Врач, лечившая нас, сказала: «Когда ваша медицинская карта станет потолще, отправлю вас домой». К нашему сожалению, в больнице случился пожар. Вместе с уничтоженными огнем медицинскими картами пропала и наша надежда вернуться домой.

Постепенно малярия нас отпустила. Мы с Макаром решили, что настало время активизировать христианскую проповедническую деятельность. Вскоре мы убедились в своем успехе и благословении.

В 1946 году мне оформили отпуск домой. Макар и Михаил оставались в Макеевке (Михаила комиссовали позднее). Их вызывали в военкомат для призыва в армию. Они отказались. Их спросили: «И Мокрицкий тоже откажется?» Они ответили: «Поскольку он отказался будучи допризывником, то и служить откажется наверняка». – «Он тоже Свидетель Иеговы, как и вы?». – «Да, он Свидетель».

Их не стали судить, так как требовались рабочие для восстановления завода. На нас троих оформили бронь[2]2
  Бронь (в данном случае) – документ, закрепляющий за человеком право не быть призванным в армию (прим. ред.).


[Закрыть].

Арест и следствие

Библию мы читали регулярно, это нас укрепляло. Мы молились, старались вести себя богоугодно, не поддаваться ни на какие приманки Сатаны, хотя мы и жили в общежитии, среди молодежи, которая вела распутную жизнь. Мы постоянно пытались найти христианских братьев, но безрезультатно. Их в то время в Донбассе могло еще и не быть. Писем из дома получали совсем мало. Иегова удивительно укреплял, и мы сохраняли свою веру на этом трудном пути. По сравнению с тем, как мы жили в Западной Украине, здесь была совсем другая обстановка. Раньше мы жили с родителями, в семьях. Мы с Михаилом ходили на собрание. Макар тоже был скромным юношей. В Макеевке же завербованная молодежь была другой. Мы не хотели им подражать и просто боялись с ними близко общаться. Хотя с нами не было родителей, не было и братьев, которые могли бы удержать от разврата, окружавшего нас, но жила в нас, хоть юношеская, но воспитанная по Библии совесть, как у молодых еврейских юношей из книги пророка Даниила. Мы старались вести об этом разговоры, размышляли, обсуждали и молились, чтобы Иегова помог нам удержаться на узком пути истины. Понимали также, что проповедь о Царстве поможет нам устоять на этом пути.

Мы встретились с баптистами, и они поначалу приняли нас гостеприимно. Вскоре они узнали, что мы являемся Свидетелями Иеговы, и увидели разницу между нашими вероучениями. Многие из них приняли наши взгляды. Когда же с нами побеседовали их проповедники и пресвитеры, положение несколько изменилось. Им стали запрещать с нами общаться. Но многие продолжали искренне интересоваться нашим пониманием Библии: о душе, вечных муках в аду, о небе, о земле и многом другом.

Нами заинтересовался начальник ЖКК (жилищно-коммунальной конторы). Он приходил к нам в комнату общежития и кричал: «Ну что, богомолы?». Другие жильцы при этом спешили покинуть комнату. Тогда он командовал: «Добраньский, становись на лестницу и смотри, если будет кто подозрительный идти, сообщи. А ты, Мокрицкий, доставай Библию и читай, что ты для меня на сей раз приготовил».

Также я регулярно занимался по Библии с молодым секретарем комсомольской организации общежития. Он был хорошим музыкантом и играл на аккордеоне. Стоило мне напеть какую-либо из наших песен Царства, он тут же подбирал мелодию.

Но так продолжалось недолго… Подоспели выборы, и всех жильцов взяли на учет. Школьные учительницы-агитаторы проводили предвыборную кампанию. Я и Макар твердо заявили, что не будем выбирать никого из людей, так как избрали Иегову нашим Царем, Законодателем и Судьей. С нами еще раз провели отдельную агитационную беседу и, убедившись, что мы в выборах участвовать точно не будем, арестовали и меня, и Макара. Михаила с нами уже не было, к тому времени его уже отправили домой.

В Макеевке в течение двух месяцев следствие по нашему делу вел старший следователь КГБ майор Мигаль. Держали нас в тюрьме в городе Сталино. Нелегко сейчас об этом вспоминать. Режим был страшный, тюрьма переполнена, в камерах сидели в «железных рядах». Это означало сидеть на бетонном полу, спина одного упиралась в спину другого, смотрели в лицо друг другу, а ноги наши плотно были прижаты. И так день и ночь. Если захочешь, чтобы ноги отдохнули, договариваешься и протягиваешь их на плечи впереди сидящему, и так по очереди (см. фото 2 на вклейке).

Следователь применял разные методы воздействия, в том числе и физические. Во время допроса в комнате также находился солдат, охранявший следователя.

Следователь выбивал из меня, так сказать, антисоветчину, которой у меня не было. Но по понятиям следствия она должна была быть, и ее нужно было выбить. Солдат слышал, за что меня бьют. Когда он вел меня обратно в тюрьму, сказал: «Если следователь и завтра тебя будет бить, я его застрелю».

Я видел, что он настроен серьезно, и стал его отговаривать. «Ты застрелишь следователя, на его место придет другой, еще более жестокий, а тебя будут строго судить», – говорил я. Он подумал и сказал: «Имей в виду, если же ты сломаешься и согласишься с требованиями следователя, я тебя застрелю и скажу, что это было при попытке к бегству». Такое искреннее понимание солдатом ситуации укрепляло меня. Я думал о том, как добр Иегова, что не оставляет меня и даже таким способом поддерживает.

Когда солдат меня вел, руки нужно было держать за спиной. Но он мне не разрешал, не хотел чтобы кто-нибудь думал, что я арестованный.

Суд

В конституции СССР провозглашалась свобода религии, свобода совести, свобода слова, свобода собраний и т. д. В процессуальном кодексе не было религиозной статьи и нас судили как политических преступников, так как наши жизненные взгляды расходились. Коммунистическая идеология подразумевала мировой коммунизм, мы же проповедовали Царство Бога на земле.

Суд состоялся 24 марта 1947 года в городе Сталино. За время следствия нас довели до того, что мы стали похожи на человекообразных обезьян – немытые, небритые и за решеткой.

Судья зачитал обвинительный приговор и спросил: «Понятно ли, в чем вас обвиняют? Признаете ли себя виновными?»

– В чем обвиняют нас – понятно, но виновными себя не признаем.

– Почему?

– Наивысший судья Иегова Бог и его сын Иисус Христос повелевают нам проповедовать Царство Бога. И мы Богу как Царю, Судье и Законодателю подчиняемся. Это наша обязанность.

После этого последовал вызов свидетелей.

Первым зашел секретарь комсомольской организации, упомянутый ранее. Направившись прямо к нам, он потянул на себя дверцу перегородки, где мы сидели. На что солдат, охранявший нас, преградил ему путь. Сказав: «Минуточку!», – секретарь попытался отстранить солдата рукой. Судья никак не отреагировал, и солдат отступил. Зайдя к нам за перегородку, секретарь крепко пожал руку мне и Макару. «Держитесь, ваше дело правое», – добавил он.

На это судья пренебрежительно отреагировал: «Комсомольский вожак называется, посадить бы тебя вместе с ними на эту скамью». Тот смело ответил: «Я не против, но я еще не заслужил чести сидеть вместе с ними», – и стал давать показания, оправдывающие нас.

Следующим свидетелем была молодая учительница, которая была агитатором в предвыборной кампании. Именно ей мы и заявляли отказ участвовать в выборах. Судья спросил учительницу:

– Вы знаете Мокрицкого Сергея и Добраньского Макара?

– Да, – последовал ответ.

– Расскажите нам об их антисоветской деятельности.

– Об антисоветской деятельности я ничего не знаю. Они сказали, что в выборах участвовать не будут, потому что выбрали Иисуса Христа своим царем.

– Вы, наверное, все забыли, выйдите и подумайте, – раздраженно сказал ей судья.

Она вышла и за дверями ей, скорее всего, объяснили, что именно она должна вспомнить и как должна отвечать. Однако, когда ее вызвали вновь, учительница ответила, что больше ничего не вспомнила.

Затем зашел комендант общежития и наговорил на нас столько, что хватило бы и для расстрела. Обвинения, в частности, заключались в том, что мы с Добраньским не участвовали ни в каких культурных мероприятиях, тем самым влияли на других и давали повод к антисоветским настроениям.

После короткого совещания суд вынес приговор: пять лет лишения свободы в исправительных лагерях общего режима без поражения в правах. Обвинения по статье 54–10 часть II – антисоветская пропаганда.

Первый лагерь

После окончания суда нас в тюрьме долго не держали и вскоре отправили в местный трудовой лагерь в Макеевке. Библию забрали при аресте как вещественное доказательство. А гражданскую одежду у нас отобрали зэки в тюрьме. Взамен дали какое-то тряпье. В этом мы и отправились в лагерь.

Началась трудовая жизнь. Приходилось до места работы проходить огромные расстояния пешком. Также требовали вырабатывать высокие нормы производства, а пайку хлеба давали мизерную, 700 грамм хлеба (если, конечно, это можно назвать хлебом) нам бросали в подставленную фуражку. Для голодного человека этого хватало на один прием пищи.

С Макаром нас разлучили, его перевели в другое место. В этом лагере не было ни братьев, ни Библии, ни библейской литературы. Там я познакомился с заключенным-врачом Василием Гавриловичем, который тоже отбывал срок по политической статье. В дальнейшем наши дороги с этим человеком еще пересеклись. Кстати, в лагере было несколько таких, как он, врачей-ученых. Помнится, они верили, что кто-то из потомков царя еще жив и мечтали о восстановлении монархии.