Текст книги "Метро 2033: Пифия-2. В грязи и крови"

Глава 2
На цепи

Десятью днями ранее…

Никакого заградительного поста на подходе к станции обосновавшиеся на «волгоградке» сталкеры выставить не удосужились. Никто даже не окликнул Гончую и ее закутанного в плащ проводника, пока они не поднялись с путей на станционную платформу. Несколько суровых мужских лиц тут же повернулись в их сторону, но вопрос задал только один – крепко поддатый мужик, сидящий у ярко горящего костра.

– Рыжий, ты, что ли?

– Я, – ответил тощий проводник.

Он откинул капюшон, стянул с головы противогаз, и Гончая увидела, что его неровно остриженные волосы действительно рыжего цвета.

Поддатый зажмурил один глаз, а другим уставился на измазанную сажей незнакомую молодую женщину с опаленными волосами.

– А это кто?

– Она со мной, – рыжий сначала протянул к огню озябшие ладони и только потом ответил. У него дрожал голос и зубы выбивали дробь, но, как поняла Гончая, не столько от страха перед ней, сколько от холода.

Новых вопросов не последовало. Гончая решила, что знакомство состоялось.

Кроме любопытного мужика возле костра сидели еще четверо: плотные фигуры, грубые грязные руки, хмурые лица, оружие, прочная, хотя и изрядно поношенная одежда. Присмотревшись к незнакомцам более внимательно, Гончая изменила мнение об их лицах. Для людей, которые не привыкли улыбаться, у этих физиономии скорее можно было назвать веселыми. Рыжий проводник понял это даже раньше спутницы.

– А че празднуем? – спросил он, подсаживаясь к костру.

– Скелет проставляется, – объявил его недавний собеседник и ткнул пальцем в соседа слева, потом взглянул на помятую алюминиевую кружку, которую держал в руке, и уточнил: – А по какому поводу, кстати?

– Тебе не все ли равно? – ответил тот. – Пей давай.

Он действительно напоминал оживший скелет – если не телосложением, то своим очень бледным лицом, на котором контрастно выделялись темные глаза с неестественно расширенными зрачками.

В руках Скелета тут же появилась металлическая фляга, из которой он принялся щедро наполнять подставляемые сталкерами кружки. Хватило и на долю Рыжего, и даже Гончей кто-то протянул полную до краев посудину.

– За удачу, – предложил Скелет и поднял вверх свою внушительную флягу.

– За удачу, – отозвался кто-то. Остальные выпили молча.

Гончая тоже поднесла кружку ко рту.

– Прости меня, Майка. Прости, любимая, – прошептали ее сухие растрескавшиеся губы. – Пусть там, где ты сейчас, тебе станет легче.

Она знала, что это невыполнимое желание, – не станет ее мертвой дочери легче, нигде (никогда!) не станет, потому что повсюду: и в этом мире, и в том, другом, – одна и та же бездна.

Гончая зажмурилась и, не отрываясь, выцедила до дна предложенное угощение. Сивушное пойло не принесло облегчения, но она на это и не рассчитывала. К боли в сердце прибавилась горечь во рту. «Хоть что-то новое», – подумала девушка и открыла глаза.

Мужик, недавно расспрашивавший Рыжего, лежал на полу, рядом валялась его пустая кружка. Сам проводник раскачивался из стороны в сторону и очумело тряс головой. Еще трое сталкеров тоже распластались возле костра, и только Скелет сидел прямо и неподвижно. Потом он повернулся к Рыжему и ударил его своей железной флягой в лоб. Тот на мгновение замер, словно о чем-то задумался, и с протяжным «ох-х-х» опрокинулся на спину. Скелет удовлетворенно кивнул и начал подниматься на ноги.

Он вставал очень медленно. За это время Гончая могла, наверное, раз десять проломить ему череп пружинной раскладной дубинкой, которую подобрала на месте гибели дочери, но почему-то этого не сделала. Возможно потому, что руки налились свинцом, а ноги будто приросли к полу. Когда-то с ней такое уже случалось, но она никак не могла вспомнить, когда и где.

Скелет все-таки поднялся на ноги, окинул застывшую перед ним девушку оценивающим взглядом и сказал:

– Падай, ты тю-тю.

«Что значит “тю-тю”?» – подумала Гончая и упала.

* * *

Ревущее пламя несется навстречу. С каждым мгновением огненный вал все ближе и ближе. От него нет и не может быть спасения. Гончая это знает, и ее висящая над пропастью дочь, которую она держит за руку, тоже знает.

«Мама».

«Майка».

«Люблю тебя!»

Они разговаривают без слов. На слова не осталось времени. Гончая смотрит в лицо дочери, в ее пронзительные зеленые глаза, яркие и нежные, как только что распустившиеся весенние листья. Смотрит, пока та не исчезает в вырвавшемся из бездны огненном вихре.

«Майка!»

Гончая пытается дотянуться до девочки, но огонь с яростью вгрызается женщине в лицо. Она пытается увернуться, отталкивает чьи-то руки, но это не Майкины нежные ручки. Ладони сильные и грубые – мужские! В одной из этих чужих рук Гончая замечает горящий факел. Это он обжег ей лицо. Но где же Майка?! Где пропасть? Где выползшее из бездны чудовище? Или это всего лишь сон, кошмар?

Вместо затянутого тучами хмурого неба она увидела над собой покатый каменный свод, а по бокам – такие же каменные стены. Камни были очень старые, грубо обтесанные и напоминали обычные булыжники. Стыки между ними заросли белесым мхом, но что-то подсказывало Гончей, что те, кто делал эту кладку, обходились без цементного раствора, потому что попросту не знали о нем.

«Майка, прости», – прошептала она и замерла, перестав сопротивляться шарящим по телу мужским рукам.

– А эта живая! Даже брыкается, – воскликнул обыскивающий ее незнакомец.

– Этот тоже, – раздалось в ответ. Второй голос Гончая уже слышала и знала, кому он принадлежит – Скелету, бледному пройдохе с Волгоградского проспекта, от дармовой выпивки которого и она, и рыжий проводник, и прочие сталкеры попадали в обморок.

– Еще первый, – подсказал незнакомец.

– Толку-то? – вздохнул где-то в темноте Скелет. – У него же ноги отнялись. Проводникам такой раб не нужен.

Он отошел в сторону. Гончая слышала его удаляющиеся шаги, звяканье перебираемого железа, потом – вязкий удар (с таким звуком плохо заточенный металл входит в человеческую плоть), за которым последовал чей-то предсмертный хрип.

– Ты свяжи ее, а то еще сбежит.

Скелет был совершенно спокоен, словно не он только что убил человека.

– Да куда ей бежать? – ответил ему незнакомец и потянулся за мотком толстой веревки, которой собирался связать пленницу.

«Поздно», – подумала Гончая. Но сокрушительный удар, которым она собиралась встретить повернувшегося к ней незнакомца, на деле обернулся жалким, бессильным толчком, и противник без труда отпихнул ее руку. Возможно, отрава, которой ее опоил Скелет, еще действовала. Но скорее всего, у нее просто больше не было сил, чтобы оставаться настороже, следить за обстановкой и поддерживать в себе постоянную готовность к схватке. Все потому, что после смерти дочери ей стало некого защищать и не за кого бороться, а собственная жизнь за два дня одиночества и невыносимой тоски полностью утратила ценность.

Через несколько секунд на запястьях Гончей затянулась веревочная петля, после чего незнакомец принялся обматывать веревкой сведенные локти пленницы. Та женщина-кошка, которую знала Майка, ему бы этого не позволила. Молодая женщина умела сражаться и со связанными руками. Даже если враги связали бы ей руки и ноги, это не избавило бы их от опасности, потому что еще оставались зубы. И уж конечно, та, другая Гончая никогда не стала бы пить из предложенной незнакомцами кружки. Так как знала, что в рухнувшем мире никто просто так, на халяву, не угощает чужака, и помнила однажды услышанную старую поговорку про бесплатный сыр и мышеловку.

Но нынешняя Гончая лишь равнодушно наблюдала, как толстая веревка виток за витком обхватывает ее локти. После смерти Майки в бывшей охотнице за головами что-то оборвалось – то, что в минуты опасности заставляло ее сердце учащенно биться, разгоняя по жилам кровь, и подпитывало тело жизненными силами. Так лопнувшая тетива превращает лук из смертоносного оружия в бесполезную кривую палку.

Закончив свое дело, незнакомец дернул за веревку, заставив пленницу встать. Гончая встала. В нескольких шагах от нее Скелет поднял другого связанного человека на ноги, и она увидела перед собой рыжего сталкера, показавшего ей путь к Волгоградскому проспекту. Рыжий тоже узнал ее, и его глаза налились лютой злобой.

* * *

Повороты сменяли друг друга, а ход все не кончался. Гончая прошла сотни тысяч шагов по туннелям московского метро, побывала во многих перегонах и на большинстве станций, но в этом потайном ходу оказалась впервые. Скорее всего, он вообще не имел отношения к метро. Судя по массивным булыжникам, из которых были сложены стены и свод, этот туннель прорыли еще в те времена, когда жители Москвы не пользовались автоматами, пистолетами и многозарядными дробовиками, а убивали друг друга с помощью сабель, бердышей и пищалей и носили не химзу и противогазы, а кафтаны и кольчуги.

Несмотря на заросшие мхом вековые камни, здесь было на удивление сухо. На голову не капала просачивающаяся вода, под ногами не хлюпали лужи. Даже факелы, которыми освещали путь Скелет и его безымянный подручный, горели ровным и ярким пламенем, что могло быть только при постоянном притоке свежего воздуха. А это означало, что подземный ход вентилируется.

Он был довольно узким, поэтому шагать приходилось по цепочке, друг за другом. Первым шел безымянный незнакомец. Гончая так и не узнала, как его зовут, потому что, переговариваясь между собой, Скелет и этот человек никак не называли друг друга. В одной руке незнакомец держал факел, в другой – конец веревки, связывающей руки Рыжего. От него веревка тянулась к запястьям девушки, а конец находился в руках Скелета, который и замыкал цепочку.

Гончая шагала спокойно, а рыжий пленник нервничал и постоянно оглядывался на нее, из-за чего несколько раз упал. Ему повезло, что это случилось на мягкой земле, а не на камнях, и он себе ничего не сломал, иначе похитители, скорее всего, прикончили бы его так же, как прикончили бедолагу, у которого отнялись ноги.

Не то чтобы Гончая жалела парня, но и наблюдать за тем, как он гробит себя, не доставляло ей удовольствия.

– Под ноги гляди, если еще пожить хочешь.

– Учить меня еще будет, – прошипел Рыжий и внезапно заорал во все горло: – Чтоб ты сдохла, гадина! Из-за тебя все!

У парня явно поехала крыша, но Гончую это не удивило. Она не раз наблюдала такое. Он еще довольно долго что-то бормотал себе под нос, периодически посылая в ее адрес различные проклятия, а потом замолчал.

В какой-то момент девушка поняла, что подземный ход стал шире. Она заметила это, когда специально шагнула в сторону и увидела перед собой не каменную кладку, а слой утрамбованной плотной земли. Тяга здесь была хуже, факелы сразу начали чадить. И еще появился запах. Вонь выгребной ямы и множества немытых человеческих тел. А потом… Потом похитители и их пленники оказались в круглой норе или пещере, которая уж точно не имела отношения к метро.

* * *

Электрического освещения здесь не было и в помине. Пещера освещалась только горящими факелами и развешанными по стенам кустарными масляными светильниками. В самом центре располагалась высокая, примерно в два человеческих роста, конструкция с вращающимся воротом, от которого куда-то вниз уходил стальной трос. Точнее определить было нельзя, потому что этот странный механизм был окружен настоящим частоколом из обтесанных шпал, кусков рельсов, труб, арматурных прутьев и каких-то жердей.

Еще более странно выглядели обитатели норы-пещеры, расхаживающие вокруг. С виду это были обычные люди, только очень грязные и неряшливо одетые. Некоторые вообще разгуливали с голым торсом. Но всех этих чумазых оборванцев объединяла одна деталь – их обнаженные руки и голые тела были покрыты одинаковыми татуировками, изображающими существо с телом человека, крысиной головой и длинным, узким хвостом, но не крысиным, а больше напоминающим змеиный.

Пока Гончая разглядывала обитателей пещеры, те тоже повернули головы к новоприбывшим, потом откуда-то появилась целая процессия, возглавляемая рослым длинноволосым человеком в черном плаще. Вообще длинные волосы сами по себе были редкостью в метро, так как требовали регулярного ухода. По этой причине и мужчины и женщины стриглись одинаково коротко, и Гончая не составляла исключения. Но этому типу явно не было дела до общих правил. В одной руке у него был толстый и длинный заточенный с одного конца арматурный прут, на который он опирался как на посох. Еще большее сходство с посохом придавал оскаленный крысиный череп, насаженный на противоположный, тупой конец прута.

Следом за длинноволосым предводителем семенил невысокий человек с крючковатым носом и что-то настойчиво втолковывал главарю, а позади них шагали четверо молчаливых громил, вооруженные свернутыми кнутами и короткими самодельными дубинками. Верзилы эти, скорее всего, являлись личными охранниками предводителя, а его неумолкающий спутник напоминал писаря или счетовода.

– …смертность высокая, приходится постоянно землекопов пополнять. Нам бы торговлю на постоянной основе наладить, будет чем с поставщиками расплачиваться, – услышала Гончая его слова.

Главарь молча отстранил своего советника, даже не взглянув на него, и обратился к Скелету, который при его приближении смиренно наклонил голову.

– Кого ты привел нам, хитроумный Скелет?

Гончая хмыкнула, но сам Скелет, похоже, не считал обращенный к нему эпитет смешным.

– Сталкеров: парня и девку, о великий Проводник.

Длинноволосый поморщился.

– Только Бафомет и его хозяин достойны титула «великий»! – воскликнул он и ударил посохом в землю. Но вместо того чтобы вонзиться в мягкий грунт, заточенное острие выбило целый сноп искр из камня, хотя Гончая могла поклясться, что еще секунду назад никаких камней под ногами у обладателя посоха не было.

– А меня зовут Харон, – закончил длинноволосый и, обернувшись к пленникам, объявил: – Сталкеры, властью, данной мне Бафометом, я освобождаю вас от прежних обязательств! Отныне и навсегда вы слуги Сатаны!

– А ты сам-то кто, патлатый? – спросила Гончая. Ей было все равно, кем он себя считает. Мало ли в метро сумасшедших? Но уж слишком самоуверенно он держался – даже Стратег бы позавидовал. Надо было сбить с него спесь.

– Я Харон, проводник в обитель Сатаны, в его царство тьмы! – последовал незамедлительный ответ.

Гончая пожалела, что задала свой вопрос. Длинноволосый не придуривался, он действительно верил в то, что говорил. А с сумасшедшими, как известно, спорить бесполезно.

Тем временем самозваный Харон обошел Скелета, миновал рыжего пленника и остановился перед Гончей. Несколько секунд он в упор разглядывал молодую женщину, у нее даже возникло ощущение, что он пытается просверлить взглядом дырку в ее лбу. Внезапно глаза Харона закатились, а разбросанные по его плечам волосы встали дыбом, превратив лицо в окруженную лохматой гривой звериную морду.

А потом Гончая услышала:

– Спасла свою дочь?

Губы Харона шевелились, но голос не принадлежал ему. Этот голос она слышала в фашистском концлагере, куда штурмовики бросили ее вместе с дочерью. Они обе слышали его и решили, что с ними говорит кто-то из заключенных в соседней камере. Но затем Гончая узнала, что накануне фашисты уничтожили всех узников, и они с Майкой были в концлагере единственными пленниками.

– Что бы ты ни делала, все равно умрешь. Так же, как и она. Ты уже умираешь. Смирись, и твоя смерть будет легкой.

У Гончей перехватило дыхание. «Это невозможно! Он не может знать!»

Напоминающий зверя человек взметнул свой посох и, ударив им о землю, выбил новый сноп искр. Девушка невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, перед ней стоял прежний Харон с лежащими на плечах сальными волосами и блуждающим озадаченным взглядом.

– В яму их, – скомандовал он и отступил назад.

К пленникам тут же подскочили татуированные голодранцы. Один из них тащил за собой железную цепь, на концах которой болтались кандалы, другой – увесистый слесарный молоток и заклепки. Сразу несколько рук вцепились в Гончую. Двое оборванцев ловко стащили с нее походные ботинки, третий защелкнул на ее лодыжке кандальный браслет, четвертый вогнал в замок заклепку и расплющил острый конец молотком. Другой конец цепи приковали к ноге Рыжего, после чего пленникам развязали руки.

Стоя в стороне, длинноволосый предводитель молча наблюдал за происходящим. Его похожий на счетовода советник решил воспользоваться моментом и снова забубнил хозяину в ухо:

– Я еще вот что думаю. А если копать со станции глубокого залегания? Оттуда же к центру Земли ближе, значит, и до ада… то есть до обители ближе. Метров на двадцать, а то и на все сорок ближе. Это ж какая экономия! Может, нам туда перебраться?

Что ему ответил Харон, Гончая не услышала, потому что полуголые последователи Сатаны подхватили ее на руки и вместе с Рыжим поволокли к частоколу, за которым скрывалась глубокая яма, куда и уходил трос. Несколько человек принялись вращать ворот, и вскоре из ямы показалась привязанная к тросу железная бочка.

Конвоиры (или заключенные – Гончая так и не разобралась, кем были полуголые люди со странными татуировками) велели пленникам забраться в бочку. После недолгих колебаний парень это сделал. Девушке поневоле пришлось последовать за ним, только она не стала забираться внутрь (вдвоем они там бы и не поместились), а встала на край бочки, взявшись руками за трос.

Снова заскрипел ворот, и импровизированный подъемник, раскачиваясь из стороны в сторону, заскользил вниз.

* * *

Чем глубже в яму опускалась бочка, тем сильнее становился смрад. Рыжий спутник зашелся кашлем, и его стошнило прямо на собственные штаны. Но Гончей не было дела до прикованного к ней парня – она разглядывала тени, копошащиеся на дне ямы. Их было много, не менее дюжины, и для того, чтобы распознать в этих грязных, полуголых существах людей, требовалась изрядная доля воображения.

– Кто это? – с ужасом прошептал Рыжий.

– Мы, – ответила она ему. – Скоро.

Прежде чем он успел еще что-то сказать, бочка ударилась об изрытое дно ямы и опрокинулась. Гончая мягко спрыгнула на землю, ее спутник оказался не таким проворным и ударился головой, да еще распорол плечо об острый край бочки и расцарапал спину, когда вылезал наружу.

– А-а, – заныл он. – Откуда ты только взялась? Если б не ты, сидел бы я сейчас с мужиками на «волгоградке» или в баре на Таганской и самогонку пил!

– Сопли подбери, – оборвала Гончая его причитания.

Ничего хорошего для себя она здесь не ожидала, но опасность исходила не от Рыжего. Со всех сторон на новеньких пялились голодными и злыми глазами изможденные люди, с ног до головы перемазанные землей.

– Есть че пожрать? – спросил самый рослый из них, мужчина с расцарапанным лицом и многодневной щетиной, которую набившаяся между волос грязь превратила в засохшую корку.

Не получив ответа, он бросился на Гончую с растопыренными руками. Она не хотела ввязываться в драку, поэтому просто отступила в сторону. Цепь на ее ноге натянулась, не заметивший этого противник запнулся и растянулся на земле. Вместе с ним рухнули прикованный к нему бородатый старик и рыжий спутник Гончей, который только что поднялся на ноги. Пример оказался действенным – больше никто из оголодавших узников не отважился проверить карманы новой пленницы. Все вдруг будто забыли о ее существовании. Они сгрудились возле опрокинувшейся бочки и, задрав головы вверх, принялись выкрикивать одно и то же:

– Еды! Еды! Еды…

– Восславьте Сатану! – раздался сверху голос Харона.

– Слава Сатане, – вырвался из толпы на дне ямы робкий женский голос. Но уже через секунду его поддержали с полдюжины мужских глоток: – Слава Сатане! Слава Сатане!

Гончая брезгливо сплюнула под ноги. Кем бы ни воображал себя спятивший Харон – слугой Сатаны, приспешником Бафомета или человеком-крысой, – плясать под его дудку она не собиралась. И орать тоже.

– Крепись, сестра, – раздался среди похожих на собачий лай визгливых выкриков чей-то спокойный голос, который не мог принадлежать никому из сбившихся в кучу и выпрашивающих подачку оборванцев.

Гончая оглянулась. У стены стоял худой человек, такой же грязный, как все остальные, но смотрел он не вверх и не на прикованного к нему напарника, а на новенькую.

– Можно отнять у человека еду и одежду, даже жизнь. Но нельзя отнять веру и достоинство, если он этого не хочет, – сказал мужчина.

– И не позволит, – добавила Гончая.

Странный человек понимающе кивнул.

Больше они ничего не успели сказать друг другу. В яму что-то посыпалось, голодные узники с криками бросились это подбирать и выхватывать друг у друга из рук. Благодаря своей сноровке, Гончая поймала один из падающих предметов. Им оказалась жареная крысиная тушка, причем довольно крупная. Кто-то из толпы тут же попытался отнять у нее добычу, но, наткнувшись на кулак, вонзившийся ему под дых, захрипел и отвалил прочь.

Девушка разорвала крысу пополам и протянула одну половину Рыжему – какой-никакой, а все-таки напарник, – но тот оттолкнул ее руку: либо не был голоден, что вряд ли, либо еще не оправился от шока. Тогда Гончая, подчиняясь внезапному порыву, протянула половинку крысы тому странному мужчине, который по-прежнему стоял у стены. Он не торопился принимать подношение, но и не отказывался от него.

– Тебе нужны силы, сестра.

Гончая прикинула, сколько незнакомцу лет. Если судить по голосу (в яме было слишком темно, чтобы разглядеть этого человека) – сорок-сорок пять. По возрасту он годился ей в дядьки или даже в отцы.

– Тебе тоже… папаша, – съязвила она.

Тот благодарно кивнул, принял кусок крысы левой рукой, а правой изобразил странный жест, будто хотел коснуться пальцами лба, живота и плеч угостившей его женщины.

– Храни тебя Господь.

Это оказалось настолько неожиданно, что Гончая даже растерялась на миг. Она не раз замечала, как крестятся жители метро, но не обращала на таких людей внимания. Да они и сами этого не хотели – крестились украдкой, редко кто делал это открыто. Но еще никто на ее глазах не осенял крестом кого-то другого!

«Священник!» – полыхнула в мозгу внезапная догадка.

От нелепости ситуации Гончей стало смешно. Она много лет скиталась по метро; где только ни побывала за эти годы: и у ганзейских купцов, и у браминов в Полисе, у идейных анархистов на Войковской, у красных, фашистов и отъявленных бандитов, – а священника встретила впервые, причем не где-нибудь, а в плену у поклонников Сатаны. Впрочем, чему было удивляться? В рухнувшем мире все перевернулось с ног на голову.

– Ты священник? – все же уточнила она.

– Отец Ярослав. Правда, здесь меня называют просто поп.

Теперь Гончая смогла разглядеть его лицо: глубокие морщины вокруг рта, необычайно светлые, внимательные глаза, обильная седина в криво остриженной, измазанной грязью бороде.

– Ешь давай, поп, – усмехнулась девушка и, подавая пример, вонзила зубы в свою половину добычи. Крысиное мясо оказалось жестким, горелым снаружи и сырым внутри. Но вполне съедобным.

Когда Гончая снова взглянула на священника, то с удивлением обнаружила, что тот так и не притронулся к своей порции. Вместо этого он неожиданно спросил:

– Как тебя зовут, сестра?

– Кто как, – ответила она с набитым ртом. – Гончая, Катана, даже Валькирия.

Сейчас все эти прозвища казались ей чужими и бессмысленными.

Священник поморщился.

– Это все клички звериные. А настоящее имя, человеческое?

– Человеческое, – повторила за ним Гончая. Перед ее мысленным взором всплыло лицо Майки с изумленно вытаращенными глазенками: «У каждого человека должно быть имя!» Это была их общая сокровенная тайна. Уже более десяти лет, с тех пор как сбежала от матери, Гончая не произносила свое настоящее имя вслух.

Она покосилась на закованных в цепи пленников, жадно пожирающих крыс и вырывающих друг у друга еще недоеденные тушки, затем снова обернулась к священнику.

– Где ты здесь видишь людей?

– Прямо перед собой, – не моргнув глазом, ответил тот.

Гончая сплюнула ему под ноги густую, темную от крови слюну.

– Ошибаешься, поп. Я уже три дня как мертва.

Развивать свою мысль она не стала: молча уселась на землю, спиной к надоедливому проповеднику, и принялась грызть жесткое, безвкусное мясо.

* * *

Работа пленников заключалась в том, чтобы рыть и нагребать вырытую землю в привязанную к вороту бочку. Не копать, а именно рыть, потому что то, чем занимались посаженные в яму люди, нельзя было назвать копкой. Ни лопат, ни каких-либо других инструментов у них не было. Некоторые счастливцы довольствовались пробитой солдатской каской, крышкой от кастрюли или какими-то ржавыми кривыми пластинами. Те же, кому этих железяк не досталось, ковырялись в земле голыми руками. Когда бочка наполнялась, ее вытаскивали из ямы, опорожняли, затем спускали вниз, и все повторялось.

За закованными в кандалы рабами придирчиво наблюдали надсмотрщики, восседающие на опущенных в яму лестницах, и если замечали того, кто, по их мнению, трудился недостаточно усердно, немедленно наказывали провинившегося ударами длинных, скрученных из сыромятных ремней бичей. Поначалу свист хлыстов и крики раненых рабов слышались часто, но со временем надсмотрщики подустали махать своими кнутами, и число наказаний заметно снизилось.

Гончая не столько рыла землю, сколько изображала работу, но делала она это убедительно, поэтому избежала экзекуции, а рыжий напарник, хотя и старался изо всех сил, получил-таки несколько ударов кнутом. Самым неудачным для парня оказался последний удар – хлестнувший ремень рассек бедняге кожу на спине и ободрал шею. Но вместо того чтобы беречь свою шкуру, Рыжий задался целью непременно выяснить, куда он попал.

– Где мы? Что это за место? – приставал он с одними и теми же вопросами к другим пленникам.

Те хмурили лица и отмалчивались, а один даже влепил парню затрещину, но, в конце концов, прикованный к попу хромоногий старик не выдержал.

– У сатанистов. Не понял, что-ли?

– У сатанистов, – повторил за ним Рыжий. – Это те, которые за дьявола?

Старик кивнул.

– Харон у них главный. Еще Коготь есть, все рядом трется. Других не знаю.

– А чего им надо? – не унимался сталкер.

– Чтоб мы сдохли, вот чего! – ответил старик и сплюнул. – Яму эту копать заставляют, чтобы, значит, до ада добраться. Замысел, видишь, у Харона такой. В гости к Сатане захотел. Думает, тот его к себе на трон посадит!

Хромой говорил все громче. Он видимо забыл, что охранники могут его услышать, и вскоре поплатился за это. Звонко взвизгнул кнут, витой конец хлыста вспорол ветхую одежду старика, а вместе с ней и кожу на его согбенной спине.

– Работай, раб! – донеслось сверху.

Рыжий испуганно ахнул и принялся остервенело царапать ногтями неподдающуюся землю, а хромой втянул голову в плечи и отполз в сторону, но работать так уже и не смог, даже несмотря на новые удары, которыми его осыпали надсмотрщики. К концу дня старик совершенно обессилел от беспрестанных побоев, ничком повалился на землю и больше не двигался.

Видимо, расправы над пленниками у сатанистов были в порядке вещей, потому что никто из рабов даже не взглянул на лишившегося чувств товарища по несчастью. Только священник подошел к избитому напарнику, опустился возле него на колени и что-то забормотал на своем непонятном языке. Поп просидел возле старика, пока тот не перестал дышать. Почему тюремщики не стали бичевать отца Ярослава, так и осталось для Гончей загадкой.

Тело погибшего хромого пролежало в яме до отбоя. О том, что рабочий день окончен, объявил не Харон, а его советник – надо полагать, тот самый Коготь. Потом в яму по лестнице спустились двое надсмотрщиков, сбили с ноги мертвеца кандалы, а тело забросили в бочку, после чего тем же путем выбрались из ямы, не обращая никакого внимания на застывших в немом ожидании рабов. Если бы те скопом набросились на своих мучителей, то придушили бы их в два счета. Однако забитые, перепуганные пленники даже не помышляли о нападении, и охранники прекрасно знали об этом.

После традиционного восхваления Сатаны в яму вновь посыпались жареные крысы. На этот раз Гончая не стала мешкать и поймала сразу две тушки. Она сильно устала за день, хотя практически ничего не делала, да и голод все настойчивее давал о себе знать. Делиться с Рыжим и в этот раз не пришлось – тот отобрал крысу у какого-то доходяги, и Гончая, как и накануне, отдала половину своего улова священнику.

– Что ты шептал, когда сидел возле умирающего старика? – спросила она за едой.

– Я молился, сестра, – ответил тот.

– Думаешь, он тебя слышал?

– Я разговаривал не с ним. Молитва – это обращение к Богу.

– И о чем же ты просил своего бога, поп?

– Чтобы Господь облегчил страдания этого несчастного и принял к себе его грешную душу.

Рассуждения о душе Гончая проигнорировала, а вот насчет страданий решила поспорить.

– Что же ты даже не попытался помочь старику, обработать его раны, например, если хотел избавить его от страданий?

– Считаешь, это помогло бы ему?

– Нет, – после недолгого размышления ответила Гончая. – Он бы все равно умер от побоев. Может, протянул лишний час, но вряд ли.

Поп вздохнул.

– Порой мы не в состоянии помочь своим ближним, но всегда можем обратиться за помощью к Богу.

– Отчего же не в состоянии? Например, я могла бы свернуть старикану шею.

Священник покачал головой – то ли осуждая девушку, то ли признавая за ней такое право.

– И ты уже делала это, сестра?

Гончая взглянула ему в глаза. Человеку с таким взглядом сложно было солгать. Но она и не собиралась.

– Однажды. Но тогда у меня был пистолет.

* * *

На пятую ночь в яме у Рыжего случилась истерика. Гончая спала, когда он схватил ее обеими руками за горло и принялся душить.

– Ведьма! Ведьма! – орал он, брызгая на нее слюной и заливая катящимися по его лицу слезами. – За что ты так со мной?! Зачем сюда привела?! Смерти моей хочешь? Так убей! Убей!

О том, что она такая же пленница, как и он сам, тот, очевидно, забыл. Но напоминать ему об этом Гончая не стала, да и не смогла бы, пока он сжимал ее шею. Поэтому выбрала более действенный способ – ударила парня ладонями по ушам. Рыжий отшатнулся и отпустил ее, но не перестал голосить.

– А-а! Больно! За что?! Пустите! Что я вам сделал?!

– Успокойся, отрок, – проснувшийся поп попытался взять его за руку.

Но тот отмахнулся, ударив священника по лицу, потом вскочил на ноги, но, натянув прикованную к ноге цепь, рухнул в гущу спящих вповалку тел. Оттуда донеслись недовольные крики и звуки новых ударов. Цепь несколько раз сильно дернули, едва не сломав Гончей лодыжку.

– А ну затихли все! Жить надоело?! – крикнула девушка в копошащуюся и брыкающуюся людскую массу.

Это не подействовало. Гончей пришлось схватиться руками за цепь, чтобы сдерживать ее натяжение.