Текст книги "В двух шагах от «Рая»"

Гайда все сделал как надо, поставил упреждение и бил точными короткими очередями, понимая, что уже не успеет сменить диск-кругляш.

Оставшиеся в живых солдаты ягд-команды отхлынули на свои позиции. И тогда ударил миномет. Мины ложились веером, нащупывая укрытие разведчиков, но те уже уходили по краю утеса, спускаясь под крутой и острый гребень со спусками и подъемами, края которого резко и круто обрывались в пустоту. Вскоре они вышли к плато, за которым тянулись вертикальные стенки, гигантские выступы, узкие щели, длинные «балкончики». Еще через час они догнали группу.

– Они придут сюда не скоро, – кратко доложил Гайда.

Седой кивнул и устало улыбнулся.

* * *

Альпийские луга с многотравьем и цветами кончились неожиданно. Повеяло ледяной пустыней, вдоль тропинки потянулись острые серые скалы, появились проплешинки снега. Начинались настоящие горы, чья нетронутая красота пугала и манила одновременно.

Через час с небольшим группа вышла к отвесной скальной стенке. Дальше тропа исчезала, и было непонятно, для чего она вообще существовала. Но, внимательно приглядевшись, Седой заметил ее робкое, хилое продолжение вдоль стенки на юго-запад.

Джанич проследил за взглядом капитана.

– Она идет к перевалу. Это далеко и небезопасно.

– Да, карта говорит так, – сказал Долгинцов.

– Товарищ командир, мы идем сверхтрудным путем, но он ведь и приведет к цели, – улыбнулся Джанич.

– Это не мы идем, Мирчо. Это нас водит капитан абвера Зигфрид Рутт. Он нас уводит от склада, отрезая от входа в долину. Его ягд-команды оттесняют на юго-восток… Почему? Потому что склад на северо-западе.

– Да, наверное, вы правы, – опустил голову Джанич. – Они рано или поздно замкнут кольцо. Они бы это сделали давно – у них не хватает солдат. Я знаю, как они это делают.

– Я тоже, – усмехнулся Седой. – А потому коли мы такие битые и ученые, то не имеем права оказаться в ловушке.

Седой давно не бывал в горах. Мало кто в пограничном училище знал, что он ходит в мастерах и совершил несколько трудных восхождений. Альпинистом Долгинцов стал давно, можно сказать, с самого детства. Родился он в Горном Алтае среди снежных вершин и уже в двенадцать лет взобрался на гору Белуху. Горы прекрасны всегда, нет некрасивых гор. Вот и эти сербские вершины возвращали Седому утерянное за годы войны ощущение удивительной хрустальной свежести. Холодный, одетый снегом и льдом мир хаоса и строгих пропорций всколыхнул в Долгинцове самые счастливые воспоминания юности. И то, что Седой нес с собой альпинистское снаряжение, упакованное в брезент, говорило о его предусмотрительности. Знал, куда шел. На всякий случай один комплект взял. И случай еще раз проверил капитана.

Седой подумал, что хорошо бы подняться по отвесной скале самому, помочь Щеколде, а уж богатырь втянет остальных. Стенка выводила их к нужному квадрату, минуя немецкие заслоны и засады.

Разведчики рассматривали гладкую, без единого излома, гранитную стенку.

– Да, тут без завещания не обойдешься, – пробормотал Щеколда.

– Ну так уж и завещание, – усмехнулся Седой, – с твоей-то силой.

– А сила тут ни к чему, товарищ капитан, тут умение нужно. Дом-то десятиэтажный, и ни одной зацепки.

– А если я поднимусь и тебе сверху помогу, по страховочной веревке сможешь подняться по вбитым крючьям?

– Ну если… может быть…

– Если поднимешься, ты мне втащишь остальных.

– Поднимусь, тогда конечно.

И в это время металлический стрекот нарушил тишину. Все замерли, напряженно прислушиваясь.

– Самолет… – определил Синёв.

Из-за горы вынырнул знакомый моноплан-парасоль.

– В укрытие, – крикнул Седой и первым бросился под козырек скалы в узкую расселину.

Самолет перешел на бреющий полет – пилот старался разглядеть получше то, что происходило у скальной стенки.

– Товарищ командир, разрешите, я его на опережение сработаю, ну, товарищ командир. Он же нас видит, гад… видит. Мы как муравьи на асфальте…

Седой и сам понимал, что пилот их видит. Снижается, чтобы получше разглядеть, сосчитать, а может, и обстрелять.

– Давай, Саша… покажи все, что можешь. Ведь рисовал же ты восьмерку…

– Счас… – рявкнул Чиликин и резво приладил ствол в каменную разножку. Щеколда ждал, как охотник, затаившись, весь собранный, сосредоточенный, – глаза спрятались в веках, остались одни щелочки. Эти щелочки смотрели в прорезь прицела.

Моноплан шел низко. Черные кресты неторопливо наплывали на ложбину. Щеколда повел стволом, ловя самолет, сделал упреждение и слился с пулеметом. Он выпустил весь диск до последнего патрона. Моноплан продолжал лететь, ни дыма, ни пламени. И вдруг все поняли, что самолет летит по инерции, потому что еще работает мотор и крылья держат ветер. Он так и врезался в скальную стенку много выше ложбины. Глухо ударил взрыв и обломки полетели вниз, клацая по камням, словно сорвавшаяся с горы лавина.

Все смотрели на Щеколду. А он поглаживал ствол пулемета, словно это была собака, которая принесла дичь, и смущенно поводил радостными глазами, потому что такого в его жизни еще не случалось.

* * *

Седой смотрел на клиф. В лучах заходящего солнца он казался гигантским кулаком. Гора грозила небу.

Молоток и связка крючьев. Бесконечно длинный жгут веревки. Все альпинистское снаряжение. Седой оглянулся на группу. Никто из них не ходил на восхождение. Только он. Придется идти без страховки, по незнакомому клифу. Он даже не знает, где сможет передохнуть на этой проклятой стенке – сумерки мешали видеть рельеф горы, они скрадывали, размывали выступы, расщелины, зубчатые края нависающих над долиной утесов.

И все же он начал подъем. Крючья приходилось вбивать через каждый метр. Седой нащупывал рукой трещину, вставлял в нее крюк и бил молотком, пока крюк прочно не входил в стенку. Потом надевал на него карабин, пропускал через карабин веревку.

До войны Седой с группой альпинистов пытался штурмовать такие вот стенки. Все попытки кончались неудачей. Сейчас же от него зависело выполнение задания огромной важности, и он чувствовал холодок в пальцах, когда думал об этом. И еще он думал, что человек может все. Когда очень надо, когда нет выбора. Что-то просыпается в человеке, какая-то мощь, до поры до времени хранящаяся в глубинах мозга и тела. Приходит час, и человек делает невозможное. Когда-то очень давно Седому рассказывали случай, когда из горящего дома мужчина по веревке спустил с восьмого этажа потерявшую сознание жену. На одной левой руке. Когда его потом просили подтянуться хоть раз на левой руке, он не смог этого сделать.

Седой протиснулся в расщелину и расслабил тело. Он долго отдыхал. Целых пять минут. Знал: такой расщелины ему больше на пути не встретится. До вершины еще далеко, а силы на исходе. Долгинцов снял ботинки и бросил их вниз. Ноги теперь должны быть легкими.

Оставшиеся метры восхождения были жутким, неповторимым бредом. Он вбил добрую сотню крючьев в гранитную броню горы, размотал весь гигантский жгут страховочной веревки, тысячи раз напрягал измученное, потерявшее чувствительность тело, чтобы продвинуться хотя бы на дюйм, и, когда пальцы ухватились за край стенки, у Седого уже не осталось сил, чтобы подтянуться в последний раз. Он замер, распятый на вершине.

Ему показалось, что прошел час, но когда он открыл глаза, то увидел огромный шар солнца, висящий в вечернем небе.

Седой тяжело перевалил непослушное тело через край и оказался на небольшой, в три квадратных метра, площадке, за которой начиналась широкая поляна, выводящая прямо в долину.

Седой закрепил конец веревки за обломок скалы, который обнаружил на площадке, и бросил вниз белый лоскут ткани, давая этим сигнал подъему Щеколды.

Через полчаса Чиликин вполз на площадку и долго лежал недвижно, иногда вздрагивая всем своим могучим телом. Седой дал ему глотнуть из фляжки, зажег сигарету и сунул в рот. Щеколде еще предстояла тяжелая многочасовая работа, и Долгинцов начал массировать сержанту шею, предплечья и торс, снимая массажем усталость, обессиленность, расслабляя закаменевшие мышцы, как это делал бы хороший тренер перед выходом на ринг своего любимого ученика.

* * *

Они бросали тяжелые гранитные обломки сверху на расстилавшуюся перед ними широкую горловину спуска в долину. Седой опасался мин. Очень соблазнительным было заминировать эту горловину. И когда черный султан взрыва вырос на краю каменистой поляны, Седой нашел глазами Присуху и кивнул ему. Ньютон начал осторожный спуск от можжевелового леска, где укрылась группа, на поляну, начиненную сотнями смертей. Минут через двадцать он вернулся.

– Мины ящиковые, товарищ командир… и все по кольцу, обойти невозможно, нужно делать проход.

– Так… Работай осторожно… я буду рядом.

– Лучше я один.

– А если что нужно?

– У меня все есть.

– И круглогубцы? – усмехнулся Седой.

– Не забыли, товарищ капитан?

– Знал, куда иду… А ты забыл.

С лица Присухи не сходила восторженная улыбка. Он догадался, что Седой внимательно проверил перед выходом весь инструментарий разминера и обнаружил отсутствие важной вещи – круглогубцев.

– Держи, – протянул капитан круглогубцы, – и помни – кроме ящиковых, могут быть и сюрпризы.

– Есть помнить про сюрпризы, товарищ командир.

Присуха зажал щуп в вытянутой руке и осторожно пополз к четырем скалам, смутно белевшим в надвигавшихся сумерках.

В детстве он чуть было не взорвал кочегарку заброшенного двухэтажного дома. Потом карбидной бомбой едва не разрушил школьный туалет. Страсть к взрыванию привела его в кружок по физике при Доме пионеров. И первый чертеж, который он изучил, был чертеж детонатора мины замедленного действия.

Родители боялись, как бы он не сжег дом, столько всякого, по их понятию, «хлама» хранила крошечная Колина комнатка. Но этого не случилось – началась война.

Судьба свела его с Седым после окончания школы подрывников. Основная же профессия Присухи обозначалась как радист-коротковолновик. Седого обрадовало это сочетание, и Присуха был зачислен в диверсионную группу и получил кличку Ньютон. Капитан научил его стрелять без промаха, бегать кроссы и обливаться холодной водой в любое время года. Всему остальному сообразительный Присуха выучился сам. Был он веселым, смешливым пареньком с душой ранимой и нежной.

…Обнаружив очередную мину, Ньютон разгребал копалкой грунт, подчищал его спереди и углублялся в середину, где у ящика был вырез. В нем-то и прятался взрыватель. Дальше Присуха работал пальцами. Он то и дело сдувал осыпавшуюся землю, стараясь определить состояние чеки. Если все было в порядке, Ньютон снимал крышку, вынимал детонатор и вывинчивал капсюледержатель. Это была знакомая, привычная работа, и Присуха тихонько насвистывал, испытывая, может быть, легкую тревогу.

Он воткнул пику в грунт и вдруг похолодел от скрежещущего звука. Щуп угодил во что-то металлическое. Чека взрывателя! «Без паники, только без паники», – уговаривал себя Присуха. Он уткнулся лицом в землю, успокаивая сердце.

Присуха чувствовал взгляды товарищей, их напряженное внимание и, погрузив пальцы в неподатливую землю, начал осторожно очищать края мины. Обозначился нижний край крышки, плечико, которое нажимает на чеку. Проржавевшая чека была надломлена посередине, и оба кончика ее вдавались в корпус взрывателя. Присуха достал круглогубцы, припасенные Седым. Нужно было зажать шток ударника.

Ньютон в первое мгновение даже не понял, что случилось. Обе половинки чеки внезапно отлетели. Присуха вцепился в ускользающий кончик стержня, левой рукой быстро раскрыл круглогубцы и прямо через кончик стержня сжал шток ударника. Это было пока все, что он мог сделать для собственной жизни. Присуха знал, что наступит за этим – онемеет рука и стерженек выскочит. Грохнет взрыв. А ведь все так просто – нужно оттянуть шток до появления дырочки и вставить чеку. Отскочившие кончики были слишком малы, чтобы зажать их зубами и высвободить руки.

Ньютон в смертельной тоске закрыл глаза. Крикнуть бы. Капитан поспешит на помощь. Может в сумерках не заметить вешки или чуть сместиться в сторону – и смерть. Нет. Нужно что-то придумать. Добыть какой-нибудь шпенек и зубами вогнать его в дырочку для чеки. Зубами! В деревянном корпусе мины должны быть гвозди.

Дерево пахло гнилью и еще чем-то знакомым с детства. Присуха отщипывал зубами с края ящика, надеясь зацепить гвоздь, который, по его предположению, должен был уже появиться. Рука занемела, но он все же ощущал ее пульс.

Присуха выплюнул зуб, потом второй и почувствовал, как что-то теплое и липкое заполнило рот. «Кровь», – догадался он. Он выплюнул еще несколько зубов, пока добрался до гвоздя. Теперь нужно попасть этим гвоздем в отверстие для чеки.

Присуха нажал на круглогубцы и потянул их на себя. Медленно шток ударника сжимал пружинку, каждое мгновение грозя вырваться и произвести взрыв. Все ближе отверстие. Держа гвоздь зубами у самой шляпки, Ньютон подвел его к металлическому стерженьку и начал водить из стороны в сторону. Кровь сочилась из разорванных десен и капала на землю. Наконец кончик гвоздя задержался в углублении для чеки. Присуха нажал сильнее, и гвоздь ушел внутрь по самую шляпку. Тогда он перестал тянуть на себя круглогубцы, но нажима не ослабил, не веря в спасение. Потихоньку отпустил шток до упора гвоздем в корпус. Тот прочно удерживал ударник.

Присуха заплакал. Он плакал, давая разрядку закаменевшим нервам. И еще от радости. В который раз он уходил от смерти. Но впереди его ждали мины, и он перевернулся на спину и поднял руки вверх, давая отдохнуть затекшим мышцам.

На востоке темнело. Но еще были видны вешки, которыми Присуха обозначал проход.

Он выполз к можжевеловому леску через час с небольшим.

– Есть проход, товарищ капитан…

– Что у тебя с губами?

– Железо маленько пришлось пожевать, до свадьбы заживет.

– Сюрприз?

– Хуже… Ударник выскочил, стойф ржавый был.

– Спасибо, Коля…

Седой обнял Присуху.

– Рот прополощи раствором марганцовки. И выпей сто граммов спирта, считай, что орден получил…

* * *

Солнце утонуло за гребнями гор, и Седой почувствовал, как вращается земля. Он стоял, широко расставив ноги, и рассматривал в бинокль зеленый оазис и примыкавшую к нему невысокую гору, поросшую редким леском.

Они проникли в долину и вышли к подножию этой горы, которую Присуха окрестил Пеликаном. Сходство было приблизительным, но на карте ей названия не было, и Седой кивком подтвердил горе кличку. Названия не было, зато была помечена пещера. Гора оказывалась как бы полой. «Да, – думал Седой, – немцы нашли для склада место – лучше не придумаешь».

– Нужно искать дорогу, – сказал Долгинцов, – если склад здесь, то должна быть дорога.

– Как ее найдешь на этом камне? – бормотнул Веретенников. – Здесь везде дорога.

– И все же, – нахмурился капитан, – собирайся, отряхни пепел с крыльев и собирайся на работу.

– Придумали, – обрадовался сержант.

– Нет. Ничего не придумал. Просто знаю, что дорога должна быть.

Проселок обнаружил Джанич. Он выпросил у Седого бинокль и куда-то исчез. Оказывается, Мирчо выбрал самую высокую точку в хаосе скал, взобрался туда и разглядел-таки темную ленту на светлом каменистом полотне.

Да, это была дорога. Обыкновенный рядовой проселок, весь в выбоинах и щербинах с ненаезженной колеей.

– Ночлег здесь, костров не разводить! – приказал Седой.

* * *

Слабая волна пологих холмов накатывалась на долину. День выдался редкостный. Листва трепетала под легким ветерком. Ласково светило нежаркое осеннее солнце. Близкие холмы манили зеленью и прохладой ущелий. И стояла великая тишина, нарушаемая только щебетаньем птиц.

Седой не спеша чистил именной вальтер. Привычка один раз в неделю чистить оружие осталась у Долгинцова с первого дня войны.

Капитан слушал, как переговариваются разведчики, и бездумно смотрел на красоты южной Сербии.

«Я разучился наблюдать природу, – думал он с легким оттенком обиды на себя. – Вот ведь вроде и красиво, а не трогает. Зато я научился видеть ее с точки зрения войны – оборонительной или наступательной позиции».

Распадок, что справа от узкой долины, – каменный мешок-ловушка. Один выход. А спрятаться в нем соблазнительно.

– Ландшафт, – вслух сказал Седой и тихонько рассмеялся.

Да, это немецкое слово рассмешило капитана. Ландшафт на подходах к Пеликану был более чем странный. Ни одного дерева, ни одной крупной скалы. И кустарник. Весь на уровне груди. Ландшафт для длительной обороны. Или охранения чего-то сверхсекретного.

Капитан хмыкнул и позвал Веретенникова. Тот оставил разобранный автомат и вытянулся перед командиром.

– Садись, Сережа. Ты хвалился, кажется, знанием немецких позиций…

– Да вроде нет… Но могу.

– На это я и надеялся. Поднимешься на ближний холм, что справа, и в бинокль изучишь все подходы к Пеликану. И движение… фиксируй любое движение… Короче, считай, что тебе нужно пересечь долину и пройти к горе.

– Сделаю, товарищ капитан.

Феникс. Для него нет ничего, что бы он не смог сделать. Удивительный парень. Конечно, за годы войны он сотни раз изучал немецкую фортификацию на деле – иначе бы живым не был. И все же уловит ли он нюансы? Седой проверял себя Веретенниковым.

Феникс вернулся к обеду.

– Движения никакого, товарищ капитан. Все тихо… Ландшафт чужой. Нужно не через бинокль, а ближе. Разрешите, я вечером, в сумерках…

– Дойдем вместе.

* * *

– Она, товарищ капитан…

– Думаешь? – скосил глаза Седой.

– Чую… она… Видите, следы шин у самой стенки. Стенка – раздвижные ворота. Электромоторы там… Они двигают стенку. Горючку отправляют ночью. И не в бензовозах, а в бочках, по двадцать штук на «бюссинг», сверху брезентуха, и вся маскировка…

– Не вижу охраны, – флегматично произнес Седой.

– Охрана внутри. В этом весь фокус. Зачем демаскировать склад вышками или траншеями. Мы ведь на это в прошлый раз купились. Лучше, как в той восточной сказке – «Сезам, отворись!», – и все дела. Въехал – выехал.

– Ты с какого разведчиком?

– С начала войны, товарищ капитан.

– И все сержантом. Куда смотрит командование?.. Давно пора роту давать… Да-а. Я ведь тоже так думаю, как ты, Серега. И ворота раздвижные, и часы работы ночные. И след от шин они заметают, ты-то один все же и узрел…

– Торопился фриц с метелкой, – поддакнул Веретенников.

Они лежали у самого края скалистого гребня, скрытые кустами можжевельника. Далекие вершины по очереди несли на своих плечах предзакатное солнце. Седой был доволен сегодняшним днем. Еще бы! Они наконец-то открыли «Рай». Правда, он еще не знает, как туда войти, но это уже дело ума, хитрости, изворотливости, может быть, суточного наблюдения за пещерой. Торопиться сейчас было бы просто преступлением.

– Уходить нужно, товарищ капитан…

– Нет. Все же посмотрим, как они это делают. Может быть, и нам придется делать так же. И должна же быть где-то у них хотя бы парочка дзотов. Знаю немцев. Сидят тихо и смотрят в стереотрубы. Охрана внутри – это правильно. А кустарничек-то подстрижен не зря, смотри внимательней – на уровне груди, чтобы голова колыхалась, когда идешь в рост. Мы привыкли, что они выбривают секторы для обстрела, а они тоже ученые.

– Да, не тот немец нынче, товарищ командир! – подзадоривая Долгинцова, вскрикнул Веретенников.

– Здесь тот, что служит в СС. Гитлеровские фанаты, гордые ортодоксы с помыслами о бессмертии.

– Коли так говорите, значит, бывали у них дома…

– Хоть и секрет, но тебе скажу: бывал, Сережа… Организация у них крепкая. Много еще кровушки прольем. А надо бы поменьше… Вот склад… Сколько их было в моей жизни, а этот… Только бы не оказался липой.

– Ну нет… здесь они все устроили люкс два креста… Товарищ капитан, немцы!..

На гребне из-за поворота показались силуэты, так примелькавшиеся за войну, – высокие сапоги, длинная шинель с непромокаемой накидкой и каска. Патруль – три человека и собака. Гитлеровцы прошли неподалеку, и капитан хорошо разглядел их.

«Не те уже немцы, не те. Прав Веретенников. Автоматы держат как топоры. Сто против одного, что так же и стреляют. И все с язвами – ишь согнулись, бедненькие…»

И Седой вспомнил 41-й год, рослых, здоровенных эсэсовцев, идущих в рост. А их всего горстка, восемь человек, оглушенных, израненных, можно сказать, чудом уцелевших после страшного артналета. Заставы нет. Маленький, полузасыпанный дзот – все, что от нее осталось.

Седой вспомнил, как положил из «Дегтярева» первую цепь уверенных в себе немцев. Обжегшись, они залегли и не вставали долго, пока не подвезли огнеметы. Но он все же уполз тогда в пшеничное поле, а наступившая ночь укрыла его.

Долгинцов вздрогнул от прикосновения руки Веретенникова.

– Товарищ капитан, смотрите…

У скальной стенки появился немец. Он прошел к углу скалы, и Седой увидел в бинокль одно из чудес «Рая». Немец сдвинул что-то в камне, и открылась небольшая металлическая коробка в нише. Немец сделал движение рукой, и вдруг скала раздвинулась, и открылся темный широкий зев горы. Через пять минут по каменистому проселку прошло сорок «бюссингов». Ворота пропустили их во мрак пещеры. Так же бесшумно ворота сдвинулись.

– Как в сказке, – восхищенно прошептал Веретенников, – ну а мы-то эту сказочку предвидели.

Через полтора часа «бюссинги» выползли из зева и ушли в ночь с потушенными фарами, как сорок призраков.

– А если поймать один «бюссинг» и подъехать? Откроют, товарищ капитан?

– Нет. У них пароль… знак… Ты что, их за идиотов считаешь? – недовольно сказал Седой.

– Да нет. Но ведь бывает и на старуху проруха.

– На эту нет прорухи, а есть точно выверенная схема. Туда, товарищ Феникс, не войдешь, да еще с взрывчаткой. А нужно…

– Если нельзя, то как же…

– По воздуху, Сережа, – прошептал Седой и вскинулся, словно опаленный внезапной мыслью. Замер и Веретенников, еще не понимая всей радостной, удачно пришедшей в голову командира идеи.

– Придется тебе отлавливать летучих мышей, – уже спокойно и иронично закончил Долгинцов.

Дерзкий план рождался у Седого, когда последняя машина покинула пещеру. План был и сложен и прост одновременно. Сделать садок, отловить десятка два крупных летучих мышей и привязать им на брюшко трехсотграммовые мины. Открыть ворота, замкнув электрическую цепь, закрыть дымовыми шашками вход от дзотов, проникнуть в пещеру и выпустить летучих мышей. Мышь долго не пролетит, вцепится в свод. Сработает взрыватель замедленного действия.

Седой не думал, что бочки с горючим расположены далеко в глубине пещеры – немцы не любят делать лишнюю работу. Оставалась, правда, весьма существенная деталь – как выманить рогу СС, охрану склада из той казармы или бункера, где они расположены. Нужен бой. Но сначала – демонстрация всех разведчиков, кроме троих. И нужны маски. Чтобы капитан Рутт не знал, что его, Седого, командира диверсионной группы «Кедр», нет с идущими в ловушку разведчиками. Маски можно сделать из противогазов.

Здесь другая война, думал Седой, здесь не гудят моторы, не рвутся мины и снаряды, здесь не требуется и особой храбрости. Здесь ценится выше всего умение терпеть и ждать, обмануть врага внезапным ходом, переиграть его умом.

И Седой вспомнил распадок на краю долины. Распадок – ловушка, каменный большой мешок с одним выходом. Немцы, конечно, знают о нем, и он в поле их видимости. Если провести группу по краю долины, ее зафиксируют немецкие наблюдатели.

– Что же там, в этой железной коробке, товарищ капитан, – прервал мысли Долгинцова Феникс.

– Там небольшой рубильничек. На всякий пожарный случай. Мало ли что там, внутри… вдруг заело трос, или все угорели от бензиновых паров. Ворота можно открыть и с улицы, только нужно замкнуть цепь. Ясно?

– Ясно… Как к нему подобраться?

– Пулеметом…

– Как это?

– Две очереди всадить в скальную стенку – она тонкая, добраться до коробки. И ее срубить пулями… Замкнуть цепь… И – «Сезам, отворись!».

– Здорово! Только кто же так точно напишет расписочку?

– Щеколда. Только он.

– А дзоты? Они, что же, молчать будут?

– Не будут, Серега, в том-то и дело. После первой же очереди накроют.

– Значит, нужно разбить камень с первой очереди?

– Да. Хорошо бы.

* * *

Седой собрал группу в расщелине на узкой площадке, где приходилось стоять в неудобной позе. Он кратко изложил суть плана. И попросил высказываться. Он надеялся на хороший подсказ. И получил его. Джанич – знаток пещер – взялся отловить десяток крупных летучих мышей.

– Они хорошо называются у Брема – «красный кожан».

– Самые наши мыши, – вставил Присуха, – а я гарантирую взрыватели к минам любого замедления…

– А мины?

– Мины, командир, сделаю я, – сказал Франтишек, – нужно ведь не более трехсот граммов взрывчатки.

– Да, «кожан» больше не потянет… – сказал Джанич.

– Щеколда?

– Спасибо, командир, за доверие. Постараюсь добраться до коробки. Только бы успеть…

Да. От Чиликина зависело все. Если не откроются ворота – вся затея с летучими мышами лопнет как пузырь.

– Знать бы, сколько их там? – вздохнул Гайда.

– Зачем? Сколько ни есть – все наши, – отозвался Арабаджев.

«Человек всегда должен надеяться на лучший исход, – думал Долгинцов. – А его-то и нет. Исход один. Смерть с оружием в руках».

Распадок – ловушка, капкан. Вошел и уже не вышел. Если немецкий комендант не дурак, он поймет всю выгодность своего положения и поднимет солдат по тревоге. Велик будет соблазн уничтожить всю группу одним махом. Наверное, за такое у них дают Железный крест.

«Как же тяжело отправлять людей на смерть, – думал Седой. – Ведь это их последний день, вечер, последнее солнце, самокрутка, рукопожатие. Другого дня не будет. Но ведь этот день приходит рано или поздно, а тебе вдруг выпало сделать для других людей такое великое дело, что все твое существование на земле окупается сразу и на долгие годы. И все равно, как все-таки тяжело посылать людей на неминуемую смерть». О себе за годы войны он привык не думать – смерть всегда ходила с ним рядом. Ему вдруг тепло и хорошо вспомнился Веретенников. Этот парень останется жить. Должен. Он же Феникс. А вообще везучий. Оказывается, есть на войне и такая субстанция – везение. Он вот тоже везучий. Сколько раз приходилось умирать, а живой.

К вечеру Гайда сплел из ивовых прутьев просторный садок. Вернулся из поиска Джанич с Арабаджевым. Они принесли в мешке двенадцать крупных мышей. Мыши отчаянно пищали, и Седой подумал о патрулях, которые иногда появлялись на скалах.

Ночь прошла спокойно. Веретенников доложил об очередном рейсе колонны «бюссингов». У немцев было все в порядке. Они работали.

Следующий день Франтишек и Присуха мастерили мины. Взрыватели должен будет вставить Веретенников в последний момент. Замедленность пять минут. Этого времени должно хватить, чтобы выпустить всех мышей.

Кончался день. Солнце огромным красным шаром медленно падало за вершину горы. Но и потом света его хватило, чтобы высветить лица сидящих кружком людей. Они писали письма. Все, кроме Щеколды и Седого.

Долгинцов отозвал Арабаджева, сунул ему гранату-неразлучницу и тихо сказал:

– Проведи мне людей мимо скального гребешка, Николо…

– Хорошо, Андрюша… Возьми письмо. Останешься живой, передашь моим. Только в руки. Хочу, чтобы ты рассказал сам…

– Если останусь, сделаю, как говоришь.

– Прощай… Помни Севастополь…

Они обнялись.

Солнце совсем спряталось за горой, и лишь призрачный полусвет говорил, что оно еще здесь, в этом краю, в этом полушарии. И в этом полусвете он, напрягая глаза, всматривался в их лица.

Они проходили перед ним строгие, подтянутые и красивые в свой последний час. Их лица были обращены к нему, и он едва уловимым движением головы кивал каждому. Они понимали, что командир захотел проститься с ними по-воински, просто, без рукопожатий и объятий, которые, может быть, даже и оскорбили бы их, уходящих на столь тяжкое и высокое испытание. Ведь никто из них не знал, как будет умирать, знал только, что смерти не миновать.

А Седой чувствовал, как каменеют скулы на лице. Последним шел Присуха. Он улыбнулся капитану, как улыбнулся бы отцу, но улыбка вышла горькой и фальшивой.

Горше всего было прощаться с Присухой, он был неистребимо юн и немного наивен в своем стремлении казаться матерым боевым разведчиком. Он был похож на мальчишку, играющего в войну.

Сзади вздохнул Веретенников. Группа скрылась за гребешком скал.

* * *

Рутт и Хёниш смотрели в бинокли через амбразуру дзота. Целый час они вели наблюдение за долиной. И никого. Никакого движения.

– Вот они, Гельмут. Все десять человек. Взгляни… левее распадка… А черт… их девять. И что это с ними?.. Они в масках.

Что бы это значило? Гельмут, мне нужен десятый. Где он? Такой огромный русский медведь. Что за чертовщина? И все равно мы их возьмем за полчаса. Сотня твоих парней, и конец.

– Я не дам команду оставить «Рай», Зигги…

– Ах да, – иронически обронил Рутт, – ты ведь поклялся фюреру выиграть войну, твердо следуя идиотским распоряжениям твоего высшего начальства. Зачем я ходил к русским? Я их всех сосчитал и разглядел в лицо. У них один пулемет МГ и десять автоматов, тюки со взрывчаткой и решимость взорвать склад. Это они. И они не успокоятся, пока не сделают своего дела. У тебя есть возможность их взять а получить Железный крест, а ты топчешься на месте. Они все здесь, кроме одного. Я не знаю, где он, но что может один? Даже если он медведь.

Поднимай роту, Гельмут. Если они сейчас исчезнут, мы не будем знать, что они сделают завтра. Взводом поиска их не возьмешь. Нужно сто твоих парней…

– Ты прав, Зигги, – вдруг согласился Хёниш, – я их возьму, пока они тепленькие и не подозревают, что лезут в мешок. Пусть они войдут в распадок. Это же мышеловка – откуда не выйдешь… Они глупы, как куропатки… Тревога! Зигги, поднимай роту…

* * *

– Смотрите, товарищ капитан…

Седой взглянул на ворота. Они были распахнуты. Из них выходили и строились в колонну по четыре солдаты в черных мундирах.

– Вот так-то лучше, – удовлетворенно пробормотал Долгинцов.

– А если кто остался?

– Бой вытянет всех, он просто их потребует, Серега. И что нам редкий заслон… мы ведь будем невидимками…

Они ждали. И вот в распадке загрохотало. Сотни стволов резали очередями ночь на части. Седой ждал трассы от гребешка, за которым укрылся Щеколда. Она возникла внезапно и сразу стала сверлить скальную стенку, прячущую коробку с рубильником.

Пулеметные очереди, как огромные длинные сверла, дробили упругий гранит, поднимая облачко не то пыли, не то мелких осколков.

…Саднило где-то внутри, словно вбили большой острый гвоздь, жгло шею и предплечье. И все эти отдельные боли угасали и растворялись, когда вспыхивала одна общая тягучая жуткая боль, перехватывающая дыхание. Но это был еще не конец. Он успел вставить последний диск, когда не почувствовал ног, перебитых длинной пулеметной очередью. Повисла левая рука. Но каким-то чудом ни одна пуля не коснулась головы. И сердца. Оно, как казалось Чиликину, заполняло собой весь мир, стучало гулко и больно. Оно подстегивало сержанта, и он понял, что счет жизни пошел на секунды.