Текст книги "Добрый доктор Гильотен. Человек, который не изобретал гильотину"

10 октября 1789 года

А на следующий день, 10 октября 1789 года, члены Национального учредительного собрания долго шумели и не хотели расходиться с заседания. Жозеф-Игнас Гильотен внес на обсуждение важнейший закон, касающийся смертной казни во Франции.

Среди коллег он пользовался репутацией честного ученого и филантропа, и его даже назначили членом комиссии, которой было поручено пролить свет на «колдовство, волшебные палочки и животный магнетизм Месмера» <…> Его выслушали с уважением.

Мартен МОНЕСТЬЕ, специалист в области социальной антропологии

Депутат Гильотен встал перед законодателями, на секунду запнулся, а потом сказал:

– Чтобы быть достаточно убедительным сегодня, я провел немало времени в беседах с месье Сансоном…

При упоминании этого имени в зале мгновенно наступила тишина, словно все одновременно вдруг лишились дара речи. Шарлю-Анри Сансону было пятьдесят лет, и он был потомственным палачом города Парижа. Через некоторое время он получит прозвище «Великий Сансон», ибо именно он казнит самого короля.

Он был сыном палача Шарля-Жана-Батиста Сансона, умершего в 1778 году, и теперь наступило его время. Но семейное ремесло вызывало у Шарля-Анри сильное отвращение – он хотел стать врачом. Однако по настоянию родственников, после того как его отца разбил паралич, ему пришлось оставить медицину и принять на себя обязанности палача, чтобы обеспечивать семью средствами к существованию.

Семья Сансонов удерживала монополию на осуществление казней во Франции с 1688 года. Должность передавалась в семействе Сансонов от отца к сыну, а если рождалась девочка, то палачом обречен был стать ее будущий муж (если, конечно, таковой находился). Впрочем, эта работа была весьма и весьма высокооплачиваемой и требовала совершенно исключительного мастерства, поэтому своему «искусству» палач начинал обучать сына, едва тому исполнялось четырнадцать лет.

Доктор Гильотен хорошо знал Сансона и частенько захаживал в его дом на улице Шато д’О, где они беседовали и нередко музицировали дуэтом: Гильотен неплохо играл на клавесине, а Сансон – на скрипке. Во время разговоров Гильотен заинтересованно расспрашивал Сансона о трудностях его работы. Надо сказать, что Сансону редко доводилось делиться своими заботами и чаяниями с приличным человеком, поэтому долго тянуть его за язык не приходилось.

Так Гильотен узнал о традиционных приемах милосердия людей этой жуткой профессии. Он узнал о том, что, например, когда осужденного возводят на костер, хороший палач обычно подставляет багор с острым концом для перемешивания соломы, точно напротив сердца жертвы – чтобы смерть настигла его до того, как огонь с мучительным смаком начнет пожирать его тело. Что же касается колесования, этой невиданной по жестокости пытки, то тут Сансон признался, что палач, всегда имеющий в доме яд в виде крошечных пилюль, как правило, находит возможность незаметно подсунуть его несчастному в перерывах между пытками.

Гильотины прошлого

Забегая вперед, отметим, что Шарль-Анри Сансон напишет потом воспоминания, которые выйдут в России под названием «Записки палача», и там будет сказано следующее:

«Французская революция, долженствовавшая уравнять всех граждан перед лицом закона, должна была почти в то же время, в случае преступления, сделать их всех равными перед лицом смерти. 21 января 1790 года появился следующий указ: «Во всех случаях, когда правосудие произнесет смертный приговор против обвиненного, то казнь будет одинакова, какого бы рода преступление ни было; преступник будет обезглавлен при помощи простой машины». Сия машина, которая должна была носить имя не своего изобретателя, а доктора Гильотена, ее усовершенствовавшего, есть гильотина. Этот ревностный гражданин, движимый чувством человеколюбия, предметом коего было сократить и сделать менее мучительной казнь осужденных, усовершенствовал только орудие, уже известное в Италии с 1507 года под именем mannaia».

Как видим, палач Сансон прямо указывает на то, что Гильотен не был изобретателем гильотины. Он ее якобы усовершенствовал.

Но тут Сансон ошибается. Гильотен ничего не усовершенствовал, да он и не мог это сделать даже при всем желании, ведь он не был ни инженером, ни механиком. Он просто очень интересовался конструкциями, существовавшими задолго до него.

Сансон говорит про орудие, уже известное в Италии с 1507 года под именем «mannaia». На самом деле первые механические устройства для обезглавливания появились в Европе (Италия, Англия, Чехия) уже в конце XIII века. В Италии такое устройство действительно называлось «mannaia» (дословно – топор). Известно, например, что с его помощью 29 октября 1268 года был казнен на рыночной площади Неаполя последний законный отпрыск императорского дома Гогенштауфенов Конрадин Швабский.

Другим предком гильотины являлась так называемая «Виселица из Галифакса» (Halifax Gibbet), применявшаяся в Англии. «Виселица из Галифакса» представляла собой монолитную деревянную постройку с двумя стойками по 15 футов, увенчанными горизонтальной балкой. Клинком был топор, который скользил вверх и вниз по пазам в стойках. Скорее всего, создание этой конструкции датируется еще 1066 годом, хотя первое достоверное упоминание о ней относится к 1280-м годам. Казни проходили на рыночной площади Галифакса по субботам, и машина оставалась в использовании до 30 апреля 1650 года.

А первым несомненным свидетельством существования протогильотины является хранящаяся ныне в Британском музее гравюра «The Execution of the Execution of Markod Ballag near Merton, Ireland in 1307» («Исполнение казни Маркода Баллага близ Мертона в Ирландии 1307 года»). Как видно из названия, имя жертвы – Маркод Баллаг, и обезглавлен он был оборудованием, которое удивительно похоже на позднюю французскую гильотину.

В XIV веке в Германии изобрели механизм, позволявший вколачивать молотом тяжелый и острый железный топор в шею осужденного. В 1564 году в Шотландии начали использовать приспособление, сконструированное на основе «виселицы из Галифакса», – оно получило название «девица» (maiden). Однако такой вид казни не получил там широкого распространения.

Отметим еще раз, начиная со Средних веков казнь через отсечение головы была возможна только для богатых и влиятельных людей. Считалось, что обезглавливание – более великодушно, и, конечно, менее болезненно, чем другие методы. Остальные виды казни, предполагавшие быструю смерть осужденного, при недостаточной квалификации палача часто вызывали длительную агонию. Протогильотины же обеспечивали мгновенную смерть даже при минимальной квалификации палача.

Впрочем, «виселица из Галифакса», несомненно, была исключением из правил, так как использовалась для исполнения наказания для любых людей, независимо от их положения в обществе, в том числе и для бедных слоев населения.

Ашилль Шеро, автор книги «Гильотен и гильотина», пишет:

«У нас есть гравюра, датированная 1555 годом и взятая из книги Акилле Бокки[2]2
  Акилле Бокки (Achille Bocchi или Achilles Bocchius) (1488–1562) – это итальянский писатель-гуманист и историк из Болоньи. Он был лидером неформальной академии, находившейся под защитой кардинала Алессандро Фарнезе, племянника папы Павла III.


[Закрыть] <…> Изображенное на ней действие – это казнь с помощью гильотины; не скажу, что это аналогия, но сходство почти полное. Кроме габаритов и некоторых строительных деталей, все то же. Вот две стойки, установленные на эшафоте и удерживаемые поперечиной; горизонтальный тесак, удерживаемый сверху либо веревкой, либо крюком; палач стоит, опираясь левой рукой на верхнюю часть машины, готовый либо перерезать веревку, соединяющую тесак, либо привести в действие какой-нибудь механизм, вызывающий падение. В глубине, слева, можно видеть магистратов, которые, без сомнения, вынесли приговор; наконец, несчастного осужденного со связанными за спиной руками ведут на смерть солдаты. Эта машина для обезглавливания, которую, как уверяет Бокки, использовали еще у спартанцев, гораздо проще нашей и менее эффективна: это гильотина-эмбрион, лишенная подвижной доски. Осужденный лежал там плашмя – животом на помосте; его шея покоилась между двумя стойками; горизонтальный тесак <…> должен был производить ужасающие рубцы; но в 1555 году на это не обращали внимания».

Так что, подчеркнем это еще раз, Гильотен ничего не изобретал и ничего не усовершенствовал, а так называемые «гиль отины» существовали задолго до него.

В своих «Записках палача» Шарль-Анри Сансон называет Гильотена «ревностным гражданином, движимым чувством человеколюбия». А рассказывая об орудии, уже известном в Италии с 1507 года под именем «mannaia», он ссылается на «одного человека, посетившего Италию».

В примечании к «Запискам палача» сказано, что Жан д’Отон, французский хронист и поэт, монах-бенедиктинец и придворный историограф и летописец Итальянских войн, автор «Хроник Людовика XII», говорил об этом устройстве в 1507 году так:

«Палач брал веревку, к которой был прикреплен большой блок с острым ножом, опускавшийся вниз, между двумя столбами, и тянул ее таким образом, чтобы нож упал между головой и плечами осужденного. Голова падала на одну, а туловище на другую сторону».

В своих «Записках палача» Шарль-Анри Сансон допускает много ошибок. Умер он в возрасте 67 лет, впервые опубликованы они были в 1830 году. Считается, что их перед публикацией редактировал Оноре де Бальзак. И потом они много раз переписывались и переиздавались под разными названиями. Так что бесспорного доверия к «Запискам палача» быть не может.

В «Записках палача», изданных в Санкт-Петербурге в 1863 году, читаем:

«Когда доктор Гильотен предложил этот род казни собранию уполномоченных, которого он был членом, то на его счет много шутили: доктор, предлагающий машину, лишающую человека жизни! Однако же они должны были принять ее».

А строчкой ниже Шарль-Анри Сансон упоминает имя «Луи, знаменитого анатома», но об этом человеке мы расскажем чуть позже.

Суть предложения доктора Гильотена

Но 10 октября 1789 года Жозеф-Игнас Гильотен сказал членам Учредительного собрания следующее: он выступил с предложением ввести единый для всех приговоренных к смерти «самый надежный, самый быстрый и наименее варварский» способ казни через обезглавливание с помощью особого механизма.

Историк Ашилль Шеро по этому поводу пишет:

«10 октября 1789 года Гильотен поднялся на трибуну, прочитал шесть статей, которые он написал и которые были как бы дополнением к глубоким и существенным изменениям, внесенным в уголовную юриспруденцию».

Эти слова мы поясним чуть ниже, а пока отметим, что в октябре 1789 года до глубоких и существенных изменений в уголовной юриспруденции было еще очень далеко.

Во Франции не было гражданских законов. Их заменяли: римское право, которого народ не понимал; древнегерманское, годившееся во времена феодализма, и бездна обычных прав (их насчитывали до 400), в каждой провинции свое особенное; да еще нужно присоединить к этому указы (ordonnances), издевавшиеся над всяким законом и обычаем и снимавшие всякие преграды министерскому произволу. Уголовного права также не существовало.

Людвиг ГЕЙССЕР, немецкий историк

Уголовное судопроизводство во Франции было тогда «крайне тягостно». Смертная казнь была слишком часта, а ход дел отличался, как и при инквизиции, неповоротливостью и излишней жестокостью.

Судов и органов с судебной властью было слишком много. Судебными должностями торговали, как дефицитным товаром. Сами судьи не были независимы. Они нередко отличались невежеством и обычно принадлежали к некоей замкнутой касте. Судов для быстрого решения мелких дел вообще не существовало. Со всех сторон раздавались требования мировых учреждений. И ко всему этому присоединялся остаток феодализма – помещичий суд. Фактически, это было полное беззаконие мелких местечковых деспотов.

В подобной обстановке то, о чем говорил доктор Гильотен, было сродни революции.

Почему?

Да потому, что он заявил, что, по его глубокому убеждению, гуманный вид смертной казни должен был стать прелюдией к ее полной отмене.

10 октября 1789 года депутат Гильотен говорил о том, что даже такой «привилегированный» вид казни, как обезглавливание мечом, имеет свои недостатки. Он говорил:

– Завершить дело при помощи меча можно лишь при соблюдении трех важнейших условий: исправности инструмента, ловкости исполнителя и абсолютного спокойствия приговоренного. Кроме того, меч нужно выправлять и точить после каждого удара, иначе быстрое достижение цели при публичной казни становится проблематичным: бывали случаи, что отрубить голову удавалось едва ли не с десятой попытки…

Вопреки протестам юристов – таких, например, как д’Агессо, – к концу предреволюционной эпохи наличествовало четыре разновидности казни, определяемые не только особенностями совершенного преступления, но иногда и личностью преступника. Нужно воздать должное доктору Гильотену: он первым выразил перед лицом Национального собрания протест против такого порядка вещей.

Жан БЛОК-МИШЕЛЬ, французский журналист и эссеист

Понятно, что доктор Гильотен пересказывал то, что ему поведал профессиональный палач Сансон.

Андрей Всеволжский в своей статье 2003 года «Приглашение на казнь», посвященной Гильотену, утверждает:

«На том историческом заседании постановили рассмотреть, исследовать и уточнить проект «чудодейственного» механизма. Им помимо Гильотена вплотную занялись еще три человека – лейб-медик короля хирург Антуан Луи, немецкий инженер Тобиас Шмидт и палач Шарль-Анри Сансон».

Это абсолютно неверно.

На самом деле, Гильотен был гуманистом и противником смертной казни. И его основная мысль заключалась в том, что смертная казнь, если уж она так важна для дела Революции и от нее невозможно вообще отказаться, тоже должна быть демократизирована. Он сказал, что до революции во Франции способ наказания зависел от благородства происхождения: преступников из простонародья обычно вешали, сжигали или четвертовали, а дворян «удостаивали чести» обезглавливания мечом. Так вот доктор Гильотен заявил, что то же четвертование или сожжение – это просто варварство, достойное лишь самых диких и необразованных народов, и эти безобразные виды казни следует отменить.

Осужденный на смертную казнь дворянин имел право выбора – принять смерть от шпаги или от секиры, а простолюдин должен был умирать на колесе, разорванный живым на части, если только его не приговаривали к виселице. Такому человеку еще везло, так как его не раздирали на части четыре лошади, после чего на все его разорванные члены лили расплавленный свинец…

Андре КАСТЕЛО, французский историк

От себя добавим, что в 1610 году убийцу короля Генриха IV Франсуа Равайяка казнили так. Сначала он подвергся всевозможным оскорблениям от толпы, и нужна была военная сила, чтобы довести его живым на место казни. Потом его положили на спину на эшафот и крепко прикрепили цепями все части тела. Затем к его руке привязали орудие коварного преступления и жгли ее серным огнем, затем клещами рвали в разных местах тело и лили в раны расплавленный свинец, масло и серу. Потом руки и ноги Равайяка привязали к четырем сильным лошадям. Палачи подрезали осужденному сухожилия и кнутами заставили лошадей тянуть в разные стороны сначала небольшими рывками, а потом изо всех сил, пока эти части не оторвались. Когда четвертование было закончено, люди всех званий бросились с ножами, шпагами, палками и стали бить, рубить и разрывать то, что еще недавно было Равайяком, на части. Потом эти окровавленные части таскали туда и сюда по улицам, и это не только не было запрещено, но даже было поощряемо. И лишь когда народ полностью натешился в своем остервенении, все части тела Равайяка были собраны и сожжены, а прах развеян по ветру.

Фальшивомонетчиков варили живьем в кипящем котле, еретиков сжигали. И только преступники благородного происхождения пользовались «привилегией»: им отрубали голову мечом. Правда, и в этом случае казнь могла оказаться долгой и мучительной. В частности, это испытал на себе в 1626 году Анри де Талейран-Перигор (он же граф де Шале), участник заговора против кардинала де Ришелье, ставившего целью низложение Людовика XIII и возведение на трон его младшего брата Гастона. Считается, что тогда другие заговорщики попытались спасти графа де Шале. По их поручению палача подпоили, и он не сумел добраться до Нанта к назначенному дню. Однако строгий, но справедливый король нашел выход. «В тюрьме всегда сыщется висельник, который пожелает ценой чужой жизни выкупить свою собственную», – сказал он. И такой висельник нашелся. «Не затягивай, дружище», – шепнул палачу 26-летний граф. Однако вышло иначе. Палач-дилетант не знал, что меч перед казнью полагается наточить. Первым ударом он лишь сбросил несчастного на помост, после чего начал беспорядочно бить его по шее. Из толпы, пришедшей поглазеть на зрелище, стали подавать советы…

Короче говоря, «палач» сумел только с 34-го удара отделить голову графа де Шале от туловища. До 29-го он еще кричал…

Доктор Гильотен говорил 10 октября 1789 года, что казнь, если уж без нее нельзя обойтись, не должна быть такой мучительной. И еще, что крайне важно, она должна быть одинаковой для всех.

Никакой гильотины Гильотен не изобретал, да и не был он изобретателем. Он говорил об идеалах справедливости и о гуманизме. Он просто предложил поправки в Уголовный кодекс. Их главный смысл: отныне всех приговоренных к смерти, должны казнить одним способом, независимо от социального происхождения, и способ этот – устройство, гарантирующее легкую смерть без страданий.

По сути, это было предложение, направленное на равенство всех граждан перед законом. И поэтому крайне нелепыми видятся, например, такие слова: «Машина инженера Гильотена, изобретенная им для убиения скота, превратилась в «машину смерти»».

Какого инженера? Причем здесь убиение скота?

Эту, извините, чушь написала в своей книге «Из поколения в поколение» советская писательница Г. И. Серебрякова. И уж, право слово, лучше бы она писала только романы о Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе.

Пожалейте, люди, палачей…

10 октября 1789 года, после доклада депутата Гильотена, Национальное учредительное собрание долго шумело. Потом долгое время шли прения.

Смертная казнь тогда была одним из самых обсуждаемых вопросов, и доктор Пьер-Жан-Жорж Кабанис говорил, что она является «социальным преступлением, которое не предупреждает ничего».

1 декабря 1789 года Жозеф-Игнас Гильотен выступил в Национальном учредительном собрании с речью об Уголовном кодексе. Напомнив о декретах по правам человека, он сказал:

– Закон либо карает, либо защищает, и он должен быть равным для всех граждан без каких-либо исключений.

А потом он добавил:

– Преступления одного и того же рода должны наказываться одинаково, независимо от ранга и состояния виновного. Во всех случаях, когда закон выносит смертную казнь, казнь должна быть одинаковой, а ее исполнение должно осуществляться не человеком, а простым механизмом.

И это, кстати, тоже очень важный момент, хорошо характеризующий доктора Гильотена.

Про мучения жертв много писано. Но вот думал ли кто тогда про роль палачей?

Никому до них не было никакого дела.

Понятно, что любой человек хочет чувствовать себя правильным и достойным. И, естественно, любой человек старается выбирать ту роль, в которой он чувствует себя наилучшим образом. То есть в какой-то момент выгоднее быть жертвой, в какой-то – палачом, а в какой-то – спасителем.

Палач выгоден тогда, когда быть слабым невыгодно. Быть слабым – значит быть уязвимым. А невыгодно обычно тогда, когда уже насиделся в роли слабого (в роли жертвы). В какой-то момент падает последняя капля, и человек звереет. И человек запрещает себе быть уязвимым. У палача вокруг всегда одни жертвы. Сначала это приятно, это возвышает, но потом палач встречается со своей задавленной уязвимостью. И вот тут-то ему становится страшно.

Во-первых, в глубине сознания шевелится мысль: «Какой же я мерзавец!» Ведь убийство другого человека – это, как ни крути, смертный грех. А если жертва еще и страдает? Слабый палач начинает ненавидеть и презирать самого себя. У сильного включается защитная реакция, и он начинает еще больше презирать свою жертву. Особенно, если она обладает хоть каплей самоуважения. А если жертва не сопротивляется, то палач чувствует себя еще большим мерзавцем. И это какой-то замкнутый круг. Это невыносимо!

В «Записках палача» Сансона читаем:

«Пал король. Какое кому дело до палача, его печалей и жалоб…»

А чуть ниже написано:

«В эту минуту, в которую я пишу эти строки <…> я увидел моего отца. Я услышал шум его шагов по паркету <…> История последнего столетия, только что истекшего, в котором столкновение политических страстей доставило столь много жертв эшафоту, служила содержанием наших разговоров, но часто также, как далеко ни нужно было переноситься нам, мы бросали наши взоры из границ этого ада и говорили о временах, в которых Сансоны были людьми».

Так вот, доктор Гильотен подумал о палачах-людях и предложил заменить их механизмами. Подобный взгляд на проблему (что палачи – тоже люди) до этого никому и в голову не приходил.

Много лет спустя, в 1969 году, Александр Галич написал такие слова:

 
Палачам бывает тоже грустно,
Пожалейте, люди, палачей!
Очень плохо палачам по ночам,
Если снятся палачи палачам…
 

Когда судья выносит приговор, все понимают, что кто-то должен привести его в исполнение. Если приговор – тюрьма или каторжные работы, кто-то должен этапировать осужденного на место отбывания наказания, а потом стеречь его до конца срока. Если же приговор – это отрубание руки или, например, четвертование, то кому-то приходится браться за топор. Поэтому если в стране существует смертная казнь, то там есть и палачи. В большинстве своем это настоящие специалисты, оказывающие свои «специфические» услуги с профессиональным спокойствием и деловитостью. И все же не совсем обычное ремесло накладывает отпечаток и на их характер, и на судьбу.

Средневековых палачей обычно представляют в виде мускулистых громил. И действительно, этим людям была необходима немалая физическая сила, но вот скрывать свои лица у них не было нужды. Своих палачей население знало в лицо и по имени, поскольку в каком-нибудь небольшом средневековом городе сохранить инкогнито было невозможно. В большинстве стран Европы палачи считались ремесленниками – вроде плотников или кузнецов. Своей профессией они обычно гордились, и ее передавали по наследству. Во многих странах возникали трудовые династии «заплечных дел мастеров», а некоторым из этих династий удалось добиться богатства и даже славы.

Во Франции к палачам относились иначе – их сторонились и боялись, но вместе с тем эта профессия давала прекрасные возможности для заработка. Во Франции тоже существовали палаческие династии, и наиболее известной была династия Сансонов.

Но вот что произошло потом?

Забегая вперед, скажем, что, когда гильотина заработала на полную мощь, палачи сильно пострадали. Революция и гильотина подточили основы их профессии. Если прежде палач был уникальным специалистом, от которого требовалось филигранное исполнение единичных заказов, то после революции людей стали казнить конвейерным способом при помощи машины, управлять которой смог бы любой мясник.

И вот она – обратная сторона медали. Предложение доктора Гильотена было гуманной заботой о человеке, причем как о преступнике, так и о палаче. Но, с другой стороны, казни стали массовыми, и необходимость в палачах-профессионалах отпала.