Текст книги "Красная роза. Документальная повесть"

Красная роза
Документальная повесть
Сергей Александрович Парахин

© Сергей Александрович Парахин, 2017

ISBN 978-5-4485-6180-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В том далеком, но незабываемом 1919 году по всей России яростно бурлили классовые битвы. Гремели пламенные речи, и развевались кумачовые знамена. Грохотала артиллерийская канонада, и грозно блестели штыки. Тогда юность была отважна, решительна и наивна. В горячих сердцах билась неистребимая вера в счастливое и светлое будущее. В то героическое и романтическое время революционные когорты гордо носили такие названия, как «Закаспийский интернациональный революционный пролетарский полк имени товарища Августа Бебеля» или «Дивизия имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами». В те незабываемые дни на берегах тихой русской речки Чернавы крестьяне-бедняки создали трудовую коммуну и назвали ее «Красная роза» – нежно и трогательно.

Минуло почти столетие. Коммунары честно работали, геройски воевали, переносили тяготы и лишения. Коммунары искренне радовались жизни, пели хорошие песни под гармошку, водили озорные хороводы за околицей, женились, рожали красивых детей. В 1930 году, в связи с коллективизацией, коммуна прекратила свое существование и вошла в качестве отдельной бригады в колхоз имени Ленина. Ныне уже нет на земле тех первых коммунаров. Нет уже и их детей. Мало кто задается вопросом, почему полевой стан на правом берегу речки Чернавы по сей день зовется – «Красная роза».

Но ходят сегодня по нашей земле правнуки коммунаров. Водят они за ручку своих сынишек и дочурок в детские сады.

Мы же сами сегодня люди очень занятые. Времени никогда ни на что не хватает. Неприятности на работе. Неоплаченные вовремя долги по кредитам. В доме бесконечный ремонт все никак толком не клеится. Дети растут оболтусами бестолковыми. Все круговертью.

Со старыми друзьями встречаемся неохотно, по редкому случаю. По телефону разговариваем на бегу. Ночами не вылезаем из сетей интернета.

Давайте-ка вспомним. Когда же кто-то из нас последний раз написал письмо. Нет, не электронное, а на бумаге, пером и чернилами, каллиграфическим почерком, от души. Когда же кто-то из нас последний раз ужинал за общим столом с престарелыми родителями или не спеша чаевничал возле медного самовара с совсем уж старенькой бабушкой, смаковал домашнее варенье, беседовал задушевно и не поглядывал украдкой на часы.

О своих мелочных боссах, о карикатурных политиках, о криминальных олигархах, об извращенных поп-звездах мы знаем гораздо больше, чем о своих близких, больше, чем о своих родителях. О своих же дедах и прадедах мы почти ничего не знаем. Да если честно, то не очень-то и интересуемся.

Хорошо ли это? Кем будут наши внуки и правнуки? Иванами, не помнящими родства? Нас уже сейчас кое-кто называет «особями мужского и женского пола».

Мои записки не преследуют каких-либо решительных целей. Я просто собрал все сохранившиеся сведения о своей близкой и далекой родне. Что смог. Для себя. Для них – живущих ныне и ушедших навеки. Для своих потомков. Для всех, кому это будет интересно.

В этих записках нет вымысла. Они созданы на основе архивных документов, на основе личных воспоминаний участников описываемых событий, воспоминаний их детей, сестер, братьев. Это – описание жизни одной русской семьи на протяжении четырех сотен лет. А большей частью – удивительного двадцатого века, трагичного и героического, славного воинскими победами и фантастическими трудовыми достижениями, полного счастья, человеческой любви и романтики. Это же в какой-то мере и часть жизни русского народа. Часть истории России.

Ключевыми персонажами данного повествования являются коммунары «Красной розы» и другие люди, связавшие с ними свою жизнь, в том числе и мои родители: отец – Парахин Александр Данилович, 1928 года рождения, из крестьян Орловской губернии; мать – Парахина (Суркова в девичестве) Екатерина Васильевна, 1928 года рождения, из обывателей города Севастополя.

Главной эпохой данного повествования обозначен период советской власти в нашей стране.

Кроме рассказа о своих родителях, я попытался собрать все сведения о жизненном пути и о военной судьбе других известных мне родичей, живших и трудившихся на нашей земле, сражавшихся на полях Гражданской войны и Великой Отечественной войны. У них разные фамилии. В те грозные годы многие из них и знать не знали друг друга. Но со временем, через браки, они породнились. Сегодня они все являются моими родственниками, а главное – прямыми предками моих детей и внуков.

Пролог

В сентябре 1855 года русскими войсками был оставлен Севастополь.

Город горел. По понтонному мосту через бухту в сторону Мекензиевых гор уходили последние защитники крепости.

На берегу, у самой воды, неподвижно застыл генерал Степан Александрович Хрулев. В неизменной белой папахе, но без бурки, в зеленом пехотном мундире. Правой здоровой рукой он крепко сжимал казацкую нагайку, левая же, простреленная намедни французской пулей, была высоко подвязана на груди черным платком.

Дымились разрушенные укрепления Малахова кургана. Во рвах, на валах, на батареях изорванные в клочья штыками и картечью, вперемешку с перевернутыми артиллерийскими лафетами и разбитыми зарядными ящиками, полузасыпанные землей из обрушенных фашин, вцепившись друг в друга яростью последней смертной судороги, коченели тела русских и французских солдат. Тысячи.

Со стороны четвертого бастиона слышна была тяжелая канонада. Там еще сражались.

На внешнем рейде в виду города густо дымили трубами корабли британской эскадры. На их пути в грозном молчании вросли в камень русские береговые форты.

Уходили солдаты и матросы, седоусые ветераны и мальчишки-барабанщики, тучные полковники и стройные корнеты. Уходили полковые священники и сестры милосердия. Уходили адмиралтейские мастеровые с детьми, женами и стариками, с узлами и корзинами. Скрипели телеги с ранеными. Громыхали по доскам колеса артиллерии. Над опущенными головами уходящих бойцов плыли зачехленные знамена, их золоченые орлы мерцали отблесками – то ли пожаров, то ли заходящего солнца.

Так заканчивалась героическая Севастопольская эпопея.

Вслед за войском уходила через переправу в отступ и семья уже немолодого отставного флотского бомбардира Суркова. Несли нехитрый скарб. Бережно баюкали на руках кряхтящего и хрюкающего новорожденного сынишку. Случайно повстречавшийся намедни полковой поп прямо на обочине заполоненной войсками и беженцами дороги крестил младенца именем Виктор.

Невеликий домик той семьи оказался аккурат посреди позиции артиллерийской батареи славного морского лейтенанта Перекомского Акива Михайловича и был разбит английскими ядрами при последнем штурме.

В эти грозные для России дни за сотни верст от Черного моря, на Орловской земле, в ничем не примечательном селе Успенье, православный батюшка крестил в купели новорожденного младенца крепостных крестьян Парахиных и нарек его Сергеем.

Спустя ровно сто лет потомки Сурковых и Парахиных встретятся на берегах Севастопольской бухты. Екатерина Суркова станет женой Александра Парахина. Они проживут рука об руку долгую и красивую жизнь. У них родятся дети, внуки и правнуки.

Сергей Парахин

Сергей Парахин. Крестьянин. Православный. Проживал со своей семьей в деревне Парахино, что возле села Успенье Орловской губернии (прежде были выселки почти сразу за северной околицей села, ныне же – «Парахин бок» в том же селе). Свое название, по мнению жителей, деревня получила от названия большого села Парахино, что расположено в двенадцати верстах к западу, возле города Ливны, по фамилии переселенцев из тех мест.

Родился Сергей в пятидесятых годах девятнадцатого века в крепостной семье.

Как он жил, какие радости и невзгоды выпали на его долю, какие испытания он перенес – мы не знаем.

Жег ли он помещичьи усадьбы «в кровавом и бессмысленном русском бунте» или мирно пахал землю?

Штурмовал ли он, со штыком наперевес, неприступные редуты Плевны или, задыхаясь от жажды, делил с товарищами последний глоток протухшей бурдючной воды в Туркестанских походах?

Кто знает, быть может, его образ запечатлен на одном из полотен Верещагина?

А может быть, он явился прототипом чеховского «Злоумышленника»?

Нам об этом ничего не известно.

Известно лишь, что в крестьянской семье повзрослевшего и ставшего мужиком Сергея было трое сыновей – Петр, Павел и Данила, и две дочери – одну звали Варварой, а вот имя второй дочери в памяти не сохранилось. Имя жены Сергея тоже не помнится.

Семья Сергея Парахина имела четырнадцать десятин пахотной земли и две лошади. По тем временам это было весьма неплохо – крепкие середняки, а то и вовсе – кулаки.

Сергей Парахин честно прожил трудную крестьянскую жизнь и закончил свои дни в родном доме, в своей родной деревне, в самом начале двадцатого века, в 1904 году, накануне великой русской смуты.

После кончины отца дети его порешили разделить наследство согласием. Старший сын Петр со своей семьей остался владельцем на добром отцовском хозяйстве. Средний сын Павел с домочадцами (с женой и малолетним сыном Иваном) подался на заработки на Донбасс, в шахтерский городок при станции Дебальцево. Младший сын Данила пошел в батраки к помещику Карцеву, чья усадьба располагалась неподалеку от родного села. Дочь Варвара вышла замуж за односельчанина Никиту Шеховцова. Судьба же другой дочери нам неизвестна.

Как жил отец Сергея, родившийся в эпоху Аракчеева, Пушкина и декабристов, под гром царских орудий на Сенатской площади, как его звали по имени, мы, наверное, не узнаем никогда.

Как жил дед Сергея, родившийся в эпоху Екатерины Великой, в дни основания Севастополя, под гром славных суворовских побед у Рымника, Измаила и Варшавы, как его звали по имени, мы тоже, наверное, никогда не узнаем.

Как жил прадед Сергея, родившийся в эпоху Елизаветы – дочери Петра Великого, в дни славных побед русского оружия при Кунерсдорфе и под Берлином, в дни открытия Московского университета, в дни славы Ломоносова, Эйлера и Растрелли, как его звали по имени, мы, наверное, не узнаем никогда.

А жили они, как весь русский народ, как вся Россия – в трудах непосильных, в разгуле бесшабашном, в молитвах истовых, в грехах тяжких, в подвигах воинских славных, в пожарах гибельных, в ярмарках и гуляньях, в свадьбах и крестинах, в пьянках и мордобоях, с балалайками да самоварами, с грибами да со сметаною, с пряниками печатными да с детишками малыми.

О пращурах же, основавших фамилию Парахиных в тех местах черноземных, широких да привольных, медовых да яблоневых, сохранились ныне записи в Государственном архиве Орловской области.

В писцовой книге города Ливны, в записях за 1615/16 год от Рождества Христова сказано:

«Село, что была деревня Парахина верх Белово колодезя под Красным лесом, а в нем церковь святые великомученицы Поросковеи. Василий Григорьев сын Парахин, Родион Андреев сын Парахин, Мирон Исаев сын Парахин, Сергей да Петрушка Логиновы дети Парахина. За Василием за Григорьевым сыном Парахина отца его поместье жеребий в селе, что была деревня Парахина сверх Белого Колодезя под Красным лесом. А в жеребью села: д. помещиков Васильев да крестьян: в Якушино Васильев Быченок; в. Демка Дмитриев; в. Титко Костин; в. Лалко Петров; в. Богдашко Ефимов да бобылей: в. Гришка Лукьянов; в. Ониконко Киреев. И всего д. помещиков да 5 дворов крестьянских, да 2 двора бобыльских. А людей в них тоже пашни добрые паханые земли 5 чети да дикого поля 145 чети. Обоего пашни и дикого поля 150 чети в дубровам 300 копен. Лес Красной в опчесо всеми помещики. А сошного пистма в живущем и впусте полчети и полполчетверти сохи. // За Родионом за Андреевым сыном Парахина в том же селе что была деревня Парахина под Красным лесом сверх Белого Колодезя. А на его жеребеи: д. помещиков да крестьян: в. Лукьянко Иванов; в. Савка Позняков; в. Кирейка Иванов; в. Озарка Позняков. И всего д. помещиков да 4 двора крестьянских, а людей в них тоже. Пашни добрые паханые земли 4 чети да дикого поля 146 чети. Обоего пашни и дикого поля 150 чети в поле, а в дву по тому ж Сена меж поль по логам и дубровам 300 копен. Лес Красной в опче со всеми помещики. А сошного письма в живущем и впусте полчети и полполчети сохи. // За Мироном за Исаевым сыном Парахина отца его поместье в том же селе что была деревня Парахина сверх Белого Колодезя под Красным лесом. А на его жеребеи: д. помещиков да крестьян; в. Горасимко Оксенов; в. Степанко Костин; в. Докука Дмитриев. И всего д. помещиков да 3 двора крестьянских, а людей в них тоже. Пашни добрые паханые земли 3 чети да дикого поля 97 чети. Обоего пашни и дикого поля 100 чети в поле, а в дву по тому ж Сена меж поль по логам и дубровам 200 копен. Лес Красной в опче со всеми помещики. А сошного письма живущем и впусте полчети сохи. А платить ему с живущего с 3 чети. // За Сергеем да Петрушкою Логиновыми детьми Парахина отца его поместье в том же селе, что была деревня Парахина сверх Белого Колодезя под Красным лесом. А на их жеребеи: д. помещиков да крестьян: в. Олешка Михайлов; в. Тренька Офонасьев; в. Кирейко Есютин; в. Сенька Михайлов; в. Гришка Яковлев; в. Андрюшка Семенов. И всего д. помещиков да 6 дворов крестьянских, а людей в них тоже. Пашни добрые паханые земли 6 чети да дикого поля 144 чети. Обоего пашни и дикого поля 150 чети в поле, а в дву по тому ж. Сена меж поль по логам и по верхам, и по дикому полю, и по дубровам 300 копен. Лес Красной в опче с розными помещики. А сошного письма в живущем и впусте полчети и полполчети сохи».

(www.orel-story.ru «Ищем свои корни»).

Переписные же книги 1678 года, в царствование Федора Алексеевича, содержат следующее:

«Стан Красной село Пятницкое, что была деревня Парахина, с церковью Св. Великомученицы Параскевы, нарицаемыя Пятницы; в прежнее время при церкви жили бобыли двумя дворами, и те бобыли померли». «Из 22 помещиков этого села толко одни Парахины имеют на своих землях крестьян и бобылей. Володимер и Сафон Ларионовы дети – крестьянский двор да бобыльской, людей в них 4 человека; за Микитою Лазаревым сыном – двор крестьянский, людей в нем 6 человек; за Евтифеем Семеновым сыном – 2 двора крестьянских, людей 7 человек; за Иовом Овдокимовым сыном – двор крестьянский, людей 3 человека, за Савостьяном Григорьевым сыном преж сего было за отцом его 4 двора крестьянских, и в прошлых годах в полон поиманы».

(www.orel-story.ru «Ищем свои корни»).

1685 год, правление царевны Софьи Алексеевны:

«Село Парахино: Чуриловы, Анисимовы, Парахины <…> Церковь св. мученицы Парасковеи, нарицаемыя Пятницы, что в селе Парахине (по новому прозванию деревня Овсянникова Макара с товарищи, на земле Великих Государей) <…> древяна клецки, ветха, стоит без пения, а в церкви: образ Всемилостивого Спаса, образ Св. Мученицы Прасковеи в окладе, оклад серебряной золоченой басебной, церквныя утвари: сосуды, бельца, лжица и копье, нандея медныя, да книг церковных – октой да минея общая, апостол, псалтырь учебная, часослов, служебник, ермолой, евангелия, кадило, 4 колокола; а по сказке старожилов, что та церковь и в церкви образы и книги и всякое церковное строение приходское; да у той же церкви двор попа Василья Фомина, да 3 двора дьячковых: двор старого дьячка Павла Тарасова, двор Дорошки Тарасова, двор Федьки Тарасова, да место дворовое пономарское Ивашки Яковлева, да места дворовыя бобыльския: Ефремка Сидорова, Ромашка Афанасьева, Офоньки Анкудинова, а те бобыли, по сказке сторожильцов и прихожан тутошних и сторонних людей и пономаря, от разоренья Крымского хана пропали безвестно; а в прежних писцовых книгах Ивана Малечкина 1629 года, а в Красной лес въезжать им попу Василью с церковными причетчики со всеми помещики обще. Писана та церковная земля по сказке попа Василья за его рукою 7193 году Декабря в 1 день».

(www.orel-story.ru «Ищем свои корни»).

В XVII веке, при создании на юге Русского государства засечной линии от «дикого поля», ради службы пограничной числили зачастую в «дети боярские украинных городов» достаточно годных к ратному делу людей. Жаловалось же им по 150 четей11
  Четь (четверть) – мера площади пахотных земель в старинной русской системе мер, на которую делилась соха. Определялась как ½ десятины (0,546 гектара). Десятина – мера площади на Руси, равная 1,0925 гектара.


[Закрыть] земли в «диком поле» и по 5 рублей денег.

Людей же вольных и гулящих числили к ним под начало городовыми стрельцами и казаками. Жаловалось тем служилым по 70 четей земли в «диком поле» и по 3 рубля денег.

«Дети боярские» (понимать – слуги боярские) – в Русском государстве XV – XVII веков разряд служилых людей. «Дети боярские» служили царю, князьям, боярам, церковным пастырям. Они получали за службу поместья и не имели права отъезда. Изначально в категорию служилых людей попадали потомки младших членов княжеских дружин (отроков) или измельчавших боярских родов. Позже именем этим жаловались служилые люди ради начальства над прочими. В XVI веке дети боярские делились на дворовых (часть столичных верхов) и городовых (провинциальные дворяне). Термин «дети боярские» исчез в начале XVIII века в связи с проведением петровских реформ.

Помещики – это изначально дворяне-землевладельцы, служилые люди, «испомещавшиеся», то есть получившие в пользование землю (поместье) за выполнение государственной службы. В порубежных местах земля давалась зачастую без крестьян – «пустая». Такие помещики назывались «пустоземельными».

Дела давно минувших дней

– Крымский хан на Изюмском шляхе безобразничает!

– Как же это вы так допустили?!

– Не вели казнить.

– Пиши царский указ. Послать войско выбить крымского хана с Изюмского шляха. Точку поставь.

Из к/ф «Иван Васильевич меняет профессию», 1973 г.

Век семнадцатый. Начальные годы века сего.

Эпоха просвещенная и романтическая. Эпоха благородных мушкетеров короля Людовика и храбрых гвардейцев кардинала Ришелье. Эпоха отчаянных пиратов Карибского моря и «золотых» галеонов испанской короны. Эпоха прекрасных дам и придворной интриги. Эпоха бокала с ядом, черной маски, плаща и кинжала.

Золотой век голландской живописи.

Божественное и неповторимое пение скрипок Николо Амати.

Торжество музы служителей пера – Мигеля де Сервантеса и Лопе де Вега, Уильяма Шекспира и Томмазо Кампанелла.

Торжество и слава служителей науки – Галилео Галилея, Иоганна Кеплера, Рене Декарта.

Эпоха изобретения телескопа, барометра, логарифмической линейки.

Дерзостный капитан голландский Виллем Янсзон впервые бросил якоря возле берегов далекой Австралии и узрел сумчатых кенгуру.

Доблестный мореплаватель британский Генри Хадсон отважно ступил на берега дремучего острова Манхэттен и вбил первый межевой кол в основание будущего города Нью-Йорка.

Тринадцатый император китайской династии Мин, священный Ваньли, затворился навеки в уединении и неге дворцовой роскоши. Из печей же Цзин Дэ Чжэнь неустанно выходили искусные вазы тончайшего бело-голубого фарфора с его божественной печатью – того фарфора, что на долгие века будет много и много дороже золота.

Великий Могол, могучий Джахангир, в ночных пирах под яркими звездами сказочной Индии, отрекшись от дел мирских, воздавал бесконечную хвалу сладострастной жене своей – Нур Джахан. Слагал стихи и музыку в ее честь, возводил для нее чудесные дворцы, сады и храмы.

Первые же дни века семнадцатого были осенены горьким пеплом великого безбожника Джордано Бруно, кой был сожжен заживо по приговору святой инквизиции на площади Цветов в Вечном городе Риме 17 февраля 1600 года от Рождества Христова.

Накануне же означенного века, в 1596 году от Рождества Христова, верноподданный английской короны, муж вельми ученостью знатный, сэр Джон Харингтон явил королеве Елизавете I и всему цивилизованному миру изобретение диковинное и нужное – ватерклозет.

Лета 7123 от сотворения мира (1614 год от Рождества Христова) Смута великая на Руси Святой пошла как бы на убыль. И Лжедмитрия поганого изничтожили. И поляков из Кремля Московского с боем вышибли. И государь Михаил Федорович, всенародно призванный, воссел на престол Всея Руси. И вор Тушинский был предан смерти лютой. И атаман Иван Заруцкий казнен бесчестно. И трехлетний Ворёнок на кремлевских вратах повешен с глумлением. И Марина Мнишек гнусная в Коломенском монастыре сгинула. И князь Пожарский с воинством православным многими победами ратными славен был.

Русь возрождалась. Русь очищалась от иноземцев. Русь очищалась от людей гулящих. Русь очищалась от воровских ратей.

Но буря лихолетья все еще не минула землю православную. Шведы грозили Новгороду с севера. Поляки притязали на Смоленск с запада. Крымцы черной тучей клубились на юге. Войска же доброго на Руси край как мало было.

На Покров Святой Богородицы (14 октября) в тот год снег не выпал. И далее осень шла ясная, морозная, твердая и бесснежная. Ковыль степной бескрайний застыл в инее под невысоким утренним солнцем. Ледок тонкий сверкал в мелких дорожных лужицах. Земля на проселках закаменела. Деревья в лесах давно уж облетели, лишь осинники на опушках выделялись багряно и ярко.

В ясный день на Параскеву Великомученицу (28 октября) над обрывом крутым вдоль оврага глубокого, прижимаясь к перелеску густому недальнему, шла дружина ратная числом в сотню воинов без малого. У каждого на груди крест православный. У которых на поясе кошель заветный с казной. Шли не мешкая, ибо на плечах висела неотступно погоня грозная – боярин Одоевский в силе тяжкой со стрельцами и пищалями.

Прежде ратники сторожно обошли лесными глухими тропами города обильные Тулу, Мценск да Орел. Ныне же места кругом тянулись безлюдные, порубежные, лихие. Только впереди на реке Сосна стояли строго города царевы Ливны да Елец. А уже за рекой Сосна лежало поле дикое, басурманское, а за ним мерещился Дон вольный, православный, где всем пришлым выдачи назад, на расправу и пытку царскую – нету.

Ох, и дружина же та была дивная. Все пешие. Коней давно порастеряли – иные сгинули в сечах, иные пали от бескормицы, иные пошли в котел на прокорм артельный. Виднелись в той дружине и усы пышные ляшские, и бороды холопские, и морды рязанские, и рожи татарские. Теснились рядком жупаны краковские, епанчи московские, зипуны тамбовские, тулупы вологодские, халаты бухарские. Одежа на воинах ветхая – дождями побита, ветрами обвеяна, ночевками на голой земле потерта, прорехами отмечена, у костров прокопчена да опалена. Хуже всего дело с обувкою. Сапоги сафьяновые новгородские, ботфорты дубленые фряжские – все всмятку, все «каши просят», тут же – у кого и поршни сыромятные сеном набитые, и лапти лыковые, и валенки костромские, а кто и вовсе босой.

Но оборужены людишки были изрядно. Под рванью одежной звякали кольчуги добрые, скрипели доспехи коробчатые, сверкали на солнце нагрудники кованые. Тут и там среди шапок собольих да треухов овчинных виднелись шеломы суздальские, шишаки татарские да каски шведские. У иного меч новгородский, у кого сабля турецкая, а то и секира ярославская. Многие тащили бердыши вида смертоубийственного, что от конницы в степи – первое дело. Некоторые же упорно не расставались с пищалями, последний надежный заряд оберегая тщательно.

Лица обветрены, шрамами иссечены, коростой покрыты. Бороды нечесаны, всклокочены. Очи грозные, зоркие.

А позади, в годы смутные, у тех людей чего только не было. Дела славные. Дела ратные. Дела воровские. Дела лукавые. Дела разбойные. Дела смертные.

А все то, что было еще ранее, до Смуты великой, в жизни далекой – царева служба честная, ремесла добрые, хлебопашество божеское, женки да детки, кров отчий – все забыто давно, все прахом пошло… Отнято, порушено, осквернено…

У города Твери под стягом славного свейского рыцаря Якоба Делагарди били нещадно ляхов полковника Зборовского. В городе Москве на Лобном месте, с боярином Федором Ивановичем Мстиславским согласно, целовали крест королевичу польскому Владиславу Сигизмундовичу. У города Калуги, союзно с «нареченным патриархом московским Филаретом» (в миру – Федором сыном Романовым), держали руку Тушинского вора. У города Воронежа делили лихо с атаманом Иваном Заруцким. Меды столетние пили за здравие Марины Мнишек и сына ее Ивана – «Ворёнка». Грамотками прельщались смутными. Письма разносили подметные.

Бывало, злато да каменья драгоценные рассыпали пригоршнями. Бывало, последний горький сухарь делили по-братски. Жгли города. Души православные губили бессчетно. Блудили, кутили. В монастырях и скитах у святых отшельников истово грехи свои замаливали тяжкие.

И вроде бы все за Русь святую сражались. Да все как-то невпопад. Как ни поверни, а выходит – тати. Пощады от слуг царских нынешних ждать не приходится. На Руси святой места тихого для себя, поди уж, и не сыскать. Или пропадать насмерть. Или на Дон идти.

Так и шли эти люди – уставшие, ожесточенные, затравленные, с горечью в душе и без надежды в сердце.

И вот встали ратники в круг. Скинули наземь зипуны да тулупы, чтоб биться было сподручнее. Ощетинились бердышами. Обнажили клинки. Раздули фитили пищальные. К бою смертному приготовились. К бою последнему. Стояли молча. Все было между ними давно уже говорено.

На пути их встал воевода Ливенский со стрельцами городовыми в силе тяжкой. Да с иной стороны нагнал беглецов конный дозор боярина Одоевского в полусотню всадников.

Время шло. Дымились фитили, блестела на солнце сталь. Переминались с ноги на ногу воины. Всхрапывали кони. Бой все никак не начинался.

Тут зарокотали барабаны стрелецкие. Выехал посередь поля от рядов войска городового боярин знатный на коне вороном в шубе соболей. И не с мечом в руке, а со свитком писаным, скрепленным печатью орленой.

И возвестил тот боярин громогласно о воле царской. А воля сия гласила следующее:

«Людям вольным, гулящим, к ратному делу способным и гожим, в Дикое Поле и на Вольный Дон не ходить. Воеводам городков порубежных людей сих имать и к службе засечной крепить. Дела их прошлые и воровские не поминать и розыску в них не чинить. Знатных из них писать детьми боярскими, положить каждому из земель пустых порубежных поместье в 150 четей и 5 рублев денег, прочих числить стрельцами городовыми, положить каждому из земель пустых порубежных поместье в 70 четей и 3 рубля денег. Людям же тем крест целовать на службу царскую. А буде кто из тех людей вольных и гулящих не покориться, тех бить смертно».

Опешили беглецы от такой вести. Оно как бы и милость царская, но вроде бы и кабала смертная. Опять же землю на поместье жалуют и деньги. Жизнь, с которой уж распрощались, даруют. Зачесали мужики затылки, опустили очи долу. Бердыши сами собой вверх задрались, клинки опустились, фитили потухли. Загутарили, забормотали товарищи промеж себя. Выслали наконец к боярину выборных – тех, что по общему согласию в походе и в ратях началие имели. Склонили головы перед боярином выборные атаманы, поснимали шапки: «Будь по-твоему, боярин. Покоряемся воле государевой. Целуем царю Михаилу Федоровичу крест православный в службе ревностной».

Назвали они себя перед дьячком писчим братьями единоутробными – Сергеем да Петрушкой Логиновыми. И записаны были по тому святому дню (Святой Параскевы Великомученицы – Прасковеи, Параши): Сергей да Петрушка Логиновы – дети Парахины, сыны боярские.

И целовали люди ратные в тот день святой крест на верную службу царю Михаилу Федоровичу. И срубили они на том месте часовню-однодневку в честь Святой Параскевы Великомученицы. И освятил ту часовню поп Матвей при войске стрелецком пребывавший. А возле той часовни обосновались те дружинники табором на зиму. Вырыли землянки. Топились по-черному. Промышляли рыбной да звериной ловлей. Правили службу царскую порубежную. До весны дожили немногие. Иные в сечах с татарами головы сложили. Иные померли от цинготной немочи да от кровохаркания. Иные, целование крестное порушив, утекли в Дикое Поле да на Вольный Дон.

В зиму ту подходили к сему порубежью и иные ватаги. Из тех ватаг люди тоже многие сгинули, а которые остались. Возле часовни Святой Параскевы Великомученицы целовали крест царю Михаилу Федоровичу и приняли имя детей боярских, сынов Парахиных – атаманы Василий Григорьев, Родион Андреев и Мирон Исаев.

Те люди, что остались на месте том, и первые из тех – сыны Парахины – крестного целования царю русскому держались твердо. Порубежье держали крепко. С ворогами бились люто. Землю пахали истово.

Были после того в тех краях дела всякие. Были злые набеги татарские. Были походы ратные на ляхов. Были годы неурожайные, голодные. В иные годы лихие вовсе хлеба не сеяли. Был мор на люди. Был раскол церковный. Были кровавые бунты стрелецкие. Но жизнь продолжалась. Годы спустя на месте часовни памятной построили люди церковь все той же Святой Параскевы Великомученицы, а вокруг нее выросло село Парахино.

Со временем порубежье Государства Российского откатилось далеко на юг, ближе к Днепру и Днестру, к Дону и Кубани. Парахины, как и прочие служивые люди прежней засечной линии, отошли от службы ратной, приросли к хлебопашеству на черноземах жирных. Холопами собственными они так и не обзавелись толком. Тех, которые и были некогда, растеряли. Стали они поначалу зваться «детьми боярскими пустопоместными», затем именовались «однодворцами».

Спустя полвека, лета 7181 от сотворения мира (1672 год от Рождества Христова), царь Федор Алексеевич за отсутствием службы обложил однодворцев подворным тяжким налогом.

Спустя же еще полвека, в 1724 году от Рождества Христова, император Петр Алексеевич отнял у однодворцев прежде жалованную землю в казну да закрепостил их самих в государевы крестьяне. После они продавались, раздавались и дарились дворянству российскому монаршей державной милостью да монаршей хмельной прихотью.

Так Парахины из людей служивых и владетельных стали обыкновенными крепостными крестьянами.

Село Парахино и по сей день стоит в десяти верстах к северу от города Ливны, и в нем есть церковь Святой Параскевы Великомученицы. За четыреста последующих лет выходцы из села Парахино, сохранив свою фамилию, широко расселились на берегах реки Сосны и ее притоках – Ливенки, Любавши, Чернавы, в городах Ливны и Елец, в селах Успенье и Преображенье, в деревнях Оберец и Прилепы, в десяти, двадцати и более верстах от родной церкви.

Можно же ныне встретить Парахиных и по всей великой России – от моря Черного до моря Белого и от моря Балтийского до моря Охотского. Есть среди них люди служивые, люди ученые, есть землепашцы, есть мастера ремесленные, есть люди, прославленные на всю Русь, есть люди безвестные. Есть люди честные. А есть и лихоимцы, и душегубцы.