Текст книги "История руссов. Славяне или норманны?"

Потом, получив, как сказано выше, однодревки, тем же указанным способом спускаются в Византию…»

Перейдем теперь к выводам. Прежде всего, ясно, что и греческий текст, и латинский, и русский переводы далеки от совершенства и, чтобы понимать Багрянородного как следует, надо еще много поработать над его текстом.

Однако уже теперь ясно, что Багрянородный – источник отнюдь не безупречный, многое он путает или не совсем верно понимает. Переоценивать его нельзя. Баумгартен рассыпает ему комплименты по поводу хорошего знания им славян, что он лично принимал у себя княгиню Ольгу, что он прекрасно отличал «руссов» от «славян». Баумгартен забывает, что Багрянородный принимал у себя Ольгу осенью 957 года, в 959 году умер, а сочинение свое написал около 950 года, т. е. задолго до приезда Ольги, что и видно по его плохой осведомленности о делах на Руси.

Об Ольге, бывшей фактической руководительницей государства, он не говорит ни слова, а между тем, когда семь лет спустя лично познакомился с ней, то послал послов напомнить о договоре не к Святославу, а к ней, т. е. реальному князю Руси. Все это показывает, что в «De administrando imperio» знания Багрянородного о Руси были крайне низки. Уж если государь не знает, кто в действительности, а не номинально, правит в соседнем государстве, – знания его крайне бедны.

Таким образом, верить каждому слову Багрянородного мы просто не имеем права, мы не можем выдергивать из его текста куски фраз и считать их безусловно достоверными, когда тут же рядом имеются данные, заставляющие сомневаться в достоверности взятого отрывка. Мы можем пользоваться данными Багрянородного только после критического анализа. К анализу того, что он понимал под термином «русс», мы сейчас и переходим.

Прежде всего, Багрянородный нигде не употребляет термина «варяги», широко распространенного в византийской литературе; не употребляет он, конечно, и термина «норманны», принятого в западноевропейских странах.

Нигде, далее, во всех его сочинениях нельзя найти даже намека, что «руссы» – это варяги или скандинавы или вообще люди иного корня, чем славяне. Он просто называет одних «руссами», а других «славянами», считая последних данниками первых.

Что же понимал Багрянородный под термином «Росиа»? Называя Новгород, Смоленск и т. д. внешней (дальней) Россией, Багрянородный тем самым предполагал и существование «ближней» Росии. И действительно, в 37-й главе своего сочинения, говоря о печенегах, он пишет следующее: «Округ (печенегов) Хоробое соседит с Русью, округ Ябдертим соседит с платящими дань Руси “ултиносами”, “дерблениносами”, “лензаниноисами” и прочими славянами (“склабоис”)».

Таким образом, Киевская область считалась Багрянородным «Русью» (очевидно «ближней или «внутренней»), а уличи или улутичи («ултиноси»), деревляне («дербленинос»), загадочные «лензанинос» и прочие славяне были данниками-соседями.

Интересно, что Вильгельм де Лиль, снабдивший в 1729 году сочинение Багрянородного специальной картой, поясняющей взаимоотношения географических пунктов и областей, упомянутых Багрянородным, проводит границу, отделяющую округ Хоробое печенегов от Руси по реке Роси.

Граница Руси охватывает истоки Роси и Тетерева с запада и уходит прямо на север к каким-то крупным озерам, южнее которых де Лиль помещает «крибитеинов» (очевидно кривичей) и «лензанинов», добавляя при каждом названии – «славяне».

Какими он пользовался источниками – неизвестно, но, очевидно, опирался на гораздо более древние карты, бывшие в его распоряжении, сам же он был ученым географом Академии наук. Его свидетельство не только поясняет Багрянородного, но и подкрепляет его, ибо он опирался безусловно на какие-то иные древние источники до 1729 года.

К сожалению, в докладной записке, приложенной к его карте, об источниках ничего не сказано. Большая часть ее посвящена расшифровке географических названий Багрянородного: Cioabam (Ciabum), Busegardam, Tzernigogam, Nemogardam et Miliscam он противопоставляет: Kiovie, Vizgrad, Tzernigove, Novogorod и Msenesk. Из карты видно, что в «Новгороде» он видел Новгород Северский, а в Miliniscam – Мценск! Вообще, очевидно, что по мере продвижения на север географические пункты и их взаимоотношения делаются все более и более неверными, а самый Север почти принадлежит области фантазии. Однако пропорции нижней части карты довольно правдоподобны.

Как бы то ни было, а Багрянородный, вне всякого сомнения, помещал Русь на среднем течении Днепра с центром в Киеве и под собственно руссами мог понимать только полян с правящей верхушкой, ибо если бы он понимал под «руссами» варягов, то варяги могли жить только в Киеве, а между тем область печенегов граничила с целой областью россов. Киевская область и есть «Россиа» sui generis (лат. «своего рода»).

Этой Руси, по мнению Багрянородного, подчинялся целый ряд славянских племен, как-то: улутичи, древляне, дреговичи, кривичи, «лензанины», северяне и т. д. Центром Руси был Киев, ибо отсюда уходили русские князья «со всеми руссами» в полюдье осенью ко всем перечисленным племенам славян за данью, и сюда же возвращались они с ней.

Этим сведениям, подтверждаемым и другими источниками, противоречит фантастическое указание, что Святослав княжил в Новгороде, т. е. что столицей Руси был не Киев, а Новгород, – оно должно быть решительно отброшено, как основанное частично на явной ошибке, частично на устарелом сведении.

Таким образом, Багрянородный знал всю Русь в целом от Новгорода и до Киева, однако деление ее на «ближнюю» и «дальнюю» было неверным. Вышгород, находящийся на расстоянии 12–14 км от Киева и игравший все время роль почти пригорода Киева, не мог относиться к «дальней» Руси. Равным образом и Чернигов, и Любеч всегда были в сфере влияния Киева. Иное дело – Смоленск и Новгород. В общих же чертах, картина, нарисованная Багрянородным в отношении государства «Русь», довольно верна.

Но кто же были сами «руссы»? То, что они управляли славянами, еще ничего ровно не говорит об их национальности. Современные русские тоже управляют украинцами, белоруссами, но это не значит, что они являются народом совсем другого корня, вроде, скажем, германцев, татар или китайцев. Руссы могли быть теми же славянами, но в ходе истории получившими преобладание над другими, хотя бы благодаря своему положению на большой реке.

Были ли они чужестранцами в большом количестве, захватившими власть над славянами и сосредоточившими в своих руках военную мощь, управление государством и торговлю, или это была только небольшая особая классовая прослойка, как это представляют себе С. В. Юшков и другие? На это свидетельство Багрянородного дает довольно ясный ответ.

Из описания торговой экспедиции из Новгорода в Царьград видно, что «руссы» Багрянородного отнюдь не принадлежали к верхушке общества того времени.

Голые, ощупывая ногами каменистое дно, перетаскивали они на себе лодки и груз, отбиваясь подчас и от печенегов, и уж, конечно, работая, как рабы, веслами, особенно до Киева, возвращаясь из Царьграда и добираясь до системы Днепра, идучи в Царьград.

В судах, мало приспособленных для морского плавания (ибо они даже подчас выбрасывались волнами на берег), руссы шли на отчаянный риск и выполняли невероятной трудности работу; недаром Багрянородный называет их странствование «многострадальным, страшным, трудным и тяжелым».

Совершенно очевидно, что этим делом занимались не властители, завоеватели или богачи-толстосумы, словом, не верхушка тогдашнего общества, а самый черный, трудовой народ, костяк нации.

На это дело шли самые крепкие телом и духом, прибыль доставалась потом и кровью. Это, наверное, не была торговля в современном понимании этого слова, когда торговцами «sui generis» являются люди, продающие чужие продукты, – это был прежде всего обмен продуктами, добытыми самим продуцентом.

Известно, что северные области Древней Руси и в прошлом не отличались особым плодородием: ссылки на неурожай переполняют новгородские летописи, о голодовках, морах мы встречаем указания на каждом шагу. В этих условиях торговля мехами, шкурами, медом, воском и прочими продуктами страны являлась дополнительным источником дохода населения.

Именно поэтому новгородская область и была ядром организации торговых экспедиций в Царьград; более богатые южные племена принимали меньшее участие в этих экспедициях, но несомненно и они играли значительную роль в них, они, прежде всего, могли доставлять грекам хлеб, в котором те всегда нуждались.

Таким образом, «руссы», торговавшие с Царьградом, и «руссы», уходившие с князьями на «полюдье», были в отношении общественной функции совершенно различными группами.

Руссы-купцы были не привилегированными иностранцами-скандинавами, а славянами, главным образом северными, производившими обмен продуктов с Византией; если среди них и были настоящие торговцы, то их было не много. На каком языке они говорили, видно из того, что они, «руссы», называли первый днепровский порог «Не спи!», а последний – «Струкун». Скандинавская теория Руси совершенно бессильна объяснить явно славянское происхождение этих названий.

Из сказанного ясно, что название новгородских купцов Багрянородного «руссами» (если понимать под этим скандинавов) является плодом путаницы понятий, и только, – «руссы-купцы» были в первую очередь и преимущественно славяне. Другой группой были «руссы»-воины. Багрянородный говорит, что «все руссы» уходили в ноябре с князьями из Киева к славянским племенам за данью, где и оставались до апреля на прокормление. В этом отрывке много нелепостей, которые мы и рассмотрим постепенно.

Если «руссами» были только воины-скандинавы (раз они могли пойти «все»), то не могла же Киевская область называться Русью по их имени, а не по имени целого племени, населяющего не только самый Киев, но и всю Киевщину.

Далее, выражение «все», конечно, нельзя понимать буквально, оно говорит только, что уходило много людей. Это была демонстрация силы перед данниками, и вместе с тем каждый дружинник получал на месте продовольствие, одежду и уплату за свою службу князю.

Полюдье не было системой «податных инспекторов», собирающих налоги, но узаконенный грабеж, доходивший даже до того, что князь, только что получивший дань, еще раз возвращался для дальнейшего «рысканья» (вспомним случай со смертью Игоря).

В дружине князя было, конечно, немало наемных воинов-скандинавов, но нет никакого сомнения, что основная масса дружины была славянская, финская и т. д., но не германская. Если бы скандинавы представляли собой значительные массы вооруженных людей, объединенных языком, профессией, совместными интересами, то мы несомненно имели бы немало случаев столкновений их с населением или даже с самим князем на почве материальных разногласий. Этого в истории мы не находим. Несколько весьма немногих случаев пребывания варягов на Руси большими массами отмечены как исключительные случаи, но и в этих случаях и народ, и сами князья старались избавиться от них поскорее.

Поэтому масса «руссов», отправлявшаяся в полюдье на 5–6 месяцев, не могла также состоять преимущественно из скандинавов. Наоборот, можно предполагать, что именно скандинавы, т. е. воины-профессионалы, оставались в Киеве и различных городах, ибо с уходом князей должен же был кто-то оставаться для защиты Киевской и других пограничных областей от печенегов и других врагов: те ведь тоже не дремали, зная, что на полгода нет ни князя, ни войска.

Естественно было оставить под руководством опытных воевод именно настоящих воинов, которые на такого рода службу специально и нанимались, а потом одарить их из дани, собранной на полюдье.

Таким образом, и в «руссах», уходивших на полюдье, мы не можем видеть воинов-скандинавов.

Есть в данных Багрянородного и другие несообразности. Он говорит, что все руссы уходят из Киева с князьями. Прежде всего, в Киеве всегда был один князь. Этот князь, принимая во внимание состояние дорог в те времена и огромные просторы Руси, ни в коем случае не мог даже за полгода объехатъ, выколачивая дань, всю Русь. На деле было иное: каждый князь в своей волости совершал «полюдье», а известная часть дани поступала в Киев.

Далее, по Багрянородному, получается, что «руссы», вернувшись в апреле в Киев, покупают у «славян» лодки и едут в Царьград. Значит, вся жизнь их проходит в езде: 6 месяцев в полюдье, 6 месяцев в путешествии в Царьград и обратно. Не слишком ли уж считает Багрянородный «руссов» за коммивояжеров?

Если они воины-скандинавы, то когда же они охраняют государство, если они все время в отсутствии? Если они купцы, все время странствующие, то какая сила удерживает многочисленные племена славян почти от Балтийского и до Черного морей от распада?

Сбивчивость в изложении Багрянородного вполне понятна: на Руси он не бывал, сведения о ней он имел, по-видимому, не только из одних рук, и проверить их не мог, поэтому он мог только передать их, не критикуя, что он и сделал.

Отсюда и получается, что столица Руси то в Новгороде, то в Киеве; то киевляне платят дань «руссам», то новгородцы платят ее «руссам»-новгородцам; в одном месте «руссы» – это преимущественно торговцы, в другом – воины, собирающие дань; здесь только «руссы» ездят в Царьград, а «славяне» сидят на месте, а рядом излагаются «славянские» названия порогов, а «русские» отодвинуты в тень; в одном месте «руссы» – это социальная прослойка (будь то купцы или воины), в другом месте – это огромный народ, держащий в повиновении просторы от Балтийского и до Черного морей; тут они чужеземцы, давшие побежденным свое имя, там они исконные обитатели Киевской земли, прирожденные славяне, и т. д.

Все эти несообразности объясняются только тем, что Багрянородный плохо разбирался в положении дел на Руси, он путал, подобно другим, «руссов» и «славян», он не знал элементарнейших вещей, например, что Новгород стоит не на Днепре, впадающем в Черное море, а на Волхове, принадлежащем к системе Балтийского моря, и т. д.

А отсюда кардинальный вывод: если Багрянородный и отличал «руссов» от «славян», то он этой разницы сам как следует не знал. Использовать его данные в пользу норманистской теории нельзя уже потому, что они сбивчивы, противоречивы, и основываться на них – это значило бы строить здание на песке.

Мы уже видели, что оба названия последнего днепровского порога («по-русски» и «по-славянски») на деле оказываются славянскими. Значит, Багрянородный путал два славянских имени, но, будучи иностранцем, конечно, не мог разбираться в тонкостях. Ведь мы живем в XX веке, а между тем для миллионов культурных западноевропейцев с университетским образованием разница до сих пор между русскими, украинцами и белоруссами вовсе неясна. Что же мы можем требовать от информаторов Багрянородного, живших более 1000 лет назад?!

Часть II

От автора

Первый выпуск нашей работы был посвящен выяснению некоторых интересных вопросов истории «руссов», основанном на данных, заключенных в западноевропейских источниках.

Мы видели, что начало истории Руси приобретает совершенно иной характер по сравнению с обычными представлениями, вытекающими из изучения русских летописей. Конечно, нами затронуто только несколько вопросов в освещении западных источников. Дальнейший материал будет изложен в последующих выпусках.

Не следует думать, однако, что изучение русских летописей дает мало нового, они нуждаются в коренном пересмотре и коренной переоценке. Предлагаемые вниманию читателя очерки показывают, что и русская летопись имеет огромное количество еще критически не рассмотренного материала. Многое должно быть понято совершенно иначе, многое приводит к выводам, совершенно противоположным таковым официальной исторической науки.

Поле для работы огромно, почти неисчерпаемо. Автор поэтому обращает внимание всех, способных заинтересоваться прошлым своей родины, на безнадежно отсталое состояние исторической науки. Нужны новые силы и нужна помощь, чтобы сдвинуть с места нашу историю и поставить ее на рельсы более быстрого и планомерного движения.

Прежде всего, следует уяснить себе, что русская летопись изучена недостаточно.

1. Не все списки летописей опубликованы – это лишает возможности путем сравнения многих списков одной и той же летописи восстановить пропущенное, исправить искаженное, выяснить вставленное позже и т. д.

2. Значительная часть опубликованных рукописей не может считаться безупречной; редакторы пунктуацией, исправлением оригинальной орфографии, разделением слов, написанных «сплошняком», и т. д., ослабили документальную ценность их. Многие издания, поэтому, остались неоконченными, ибо несовершенство начала работы заставляло прекращать издание дальнейших частей ее.

3. Мы почти не имеем летописей, переведенных совершенно точно на русский язык и снабженных комментариями. То, что мы имеем, далеко не безупречно; таким образом, наше историческое наследство является достоянием чрезвычайно ограниченного числа лиц, занимающихся историей, как профессией.

4. Мы не имеем сводной летописи, объединяющей наши исторические знания о Руси, мы вынуждены иметь целую библиотеку летописей, хотя по крайней мере ³/₄ текста часто является повторением слово в слово того, что имеется в других.

5. Отсутствуют своды первоисточников византийских, арабских, еврейских, армянских, грузинских и т. д., в которых содержатся весьма ценные сведения о Древней Руси и без которых правильное понимание летописи совершенно невозможно.

6. Ценнейшие сведения о Руси, заключенные в исторических документах самых близких соседей – Польши, Литвы, Латвии, Финляндии, Скандинавии и т. д., почти оставлены без внимания.

Конечно, кое-что мы имеем в этом отношении, например, работу Гаркави – свод арабских источников о Руси, но она далеко не полна, совершенно устарела и вовсе не соответствует именованиям современной науки. Не только перевод, толкования, но и текстология этих источников не могут считаться удовлетворительными.

О причинах такого положения вряд ли стоит распространяться – дела этим не исправишь. Больше смысла подумать, как изменить положение вещей в лучшую сторону. Не возбуждает сомнений, что у историков не хватает рук для черной работы над первоисточниками. Летописи для них не цель, а орудие исследования. Их редко интересует летопись как таковая, а только факты, в ней заключенные. Наконец, существует не только древняя история, чтобы лишь ею ограничивать свои интересы.

Поэтому мы не вправе вынуждать историка быть непременно и текстологом. Для этого кроме особых знаний нужно иметь и особый интерес и даже особую склонность, так сказать, предрасположение к такого рода работе.

В результате мы не имеем хорошо изученной, исправленной, проверенной и истолкованной русской летописи. Иначе говоря, мы не имеем безупречных первоисточников, и историки часто пользуются не вполне доброкачественным исходным материалом. Поэтому детали их работы, а подчас и важные выводы, нередко вовсе ошибочны.

Между тем существует множество культурных людей, знающих латынь, греческий, древнееврейский и другие языки и располагающих достаточным досугом. Более того: немало среди них вообще не знают, чем заполнить этот досуг; одни томятся от скуки, другие спиваются от безделья, третьи занимаются такими суррогатами науки, как собирание почтовых марок, денежных бон и проч.

Не следует думать, что текстология или комментирование летописей требует каких-то особых, сверхъестественных знаний; есть много деталей, вполне доступных для выяснения каждым культурным человеком.

Приведем пример: в «Слове о полку Игореве» есть упоминание о Плеснеске и дебри Кисани (очевидно, возле него). Что такое «Кисань», никто не знал, даже самые ученейшие. Решили, что в «Слове» ошибка, что надо читать «дебрськи сани» и т. д., исписали вороха бумаги, но на «дебрських санях» далеко не уехали.

Житель бывшего города Плеснеска, ныне селения «Плиснесько» в Галиции, указал, что «дебрь Кисань» существует там и поныне, и дал точное указание о ее местонахождении. Для выяснения подобных вопросов учености не требуется, надо только немного желания и упорства, чтобы разыскать подобного жителя Плеснеска.

Таких загадочных урочищ, речушек, старых городищ и т. д. с неуточненным географическим положением имеется множество в летописях.

Естественно, что ученый историк не в состоянии предпринимать специальных исследований в этой области, – это требует времени, средств и часто вообще для него невыполнимо, ибо если он будет обращать внимание на подобные мелочи, то понадобятся десятки лет для подготовки только материала для его работы.

Между тем культурному человеку, живущему в тех местностях, ничего не стоит дать о таких деталях точнейшие сведения, использовавши также местные источники, как правило, вовсе недоступные человеку не местному. Наконец, и не живя в данной местности, можно постепенно накопить много ценных сведений путем чтения, переписки с местными жителями и т. д.

Вся загвоздка только в том, что нужно знать, что интересно для истории; не изучено, а что освещено в достаточной мере. Во всяком, случае, в области исторической географии любитель-историк может сделать многое.

Далее, совершенно неисследованными остаются имена древности, современные фамилии, являющиеся отражением прошлого. Мы не знаем, например, имен дохристианского времени на Руси, но, изучая летописи, мы сталкиваемся с целым рядом прозвищ и фамилий, ведущих свое происхождение от имени. Если, например, мы встречаем в новгородской летописи имя Збышко, то ясно, что в древности было имя Збыслав, встречающееся и по сей день у других славян и т. д.

Далее, в летописях встречается немало загадочных слов и выражений, либо вовсе непонятных, либо понимаемых только приблизительно. Ясно, что историк не может совмещать в себе и специалиста-филолога, знающего в совершенстве церковнославянский, русский, белорусский, украинский, польский и другие языки и их наречия. Не в состоянии он знать и провинциализмов разных областей. В особенности это касается предметов домашнего обихода, – этих названий нельзя найти даже в самых больших словарях. Чтобы убедиться в этом, расспросите крестьянина, как называются разные части избы или телеги. Конечно, эти слова для местного жителя – открытая книга.

Немало, далее, есть в летописях искаженного, перепутанного из-за ошибок переписчиков, либо вообще запутанного и противоречивого, над чем стоит посидеть и поломать голову. Здесь открывается обширнейшее поле для головоломок почище, а главное, полезнее и гораздо более интригующих, чем, например, крестословицы.

Приводимые ниже очерки показывают, какие задачи может поставить и решить историк-любитель. Его сила в том, что он располагает уймой времени и может сконцентрировать внимание на немногих мелочах до тех пор, пока он их не выяснит. Далее, он может работать не под кнутом обстоятельств, используя столько времени, сколько надо, не опубликовывая до тех пор выводов, пока все не станет ясным. Историк-специалист этой роскоши позволить себе не может.

Историк-любитель может собирать материал и раздумывать годами над какой-нибудь одной подробностью, историк-специалист всегда работает под давлением необходимости закончить что-то к известному сроку, его также отвлекают лекции, экзамены, съезды, рецензии и десятки других обязанностей, от которых он уклониться не может.

В науках естественных любители-натуралисты – зоологи, ботаники, палеонтологи и т. д. – играли и играют огромную роль в развитии различных дисциплин. Сосредоточив свое внимание на немногом, они знают о нем все, это дает им возможность существенно углублять наши знания. Многие из них с течением времени превращались в крупных ученых.

Интересно, что такая узкая специализация мало считается с возрастом. Известен случай, когда архитектор под 50 взялся за естественную историю впервые в этом возрасте и получил замечательные результаты. Конечно, и область истории не может быть исключением. Если нижеследующие очерки подтолкнут кого-нибудь к подобной работе, автор будет считать свою задачу вполне выполненной.

Разумеется, для подобной работы нужна какая-то организация вроде «Общества изучения русской летописи», но главное – это иметь желание и интерес.

Есть еще одно соображение в пользу привлечения новых и посторонних сил к изучению истории. Изучение нами «Слова о полку Игореве», далее русских летописей и литературы о них показало нам с абсолютной ясностью, что если нам и удалось сделать кое-что в этой области, то только потому, что у нас был иной подход к делу.

Метод изучения наук естественных дает результаты значительно иные, чем при применении метода наук гуманитарных. Метод мышления натуралистов имеет много общего с тем, что мы называем в просторечии «здравым смыслом». опирающимся на факты, реальности, прежде всего, учитывающего условия в прошлом и настоящем.

У гуманитаристов часто встречается беспредметное рыскание «по мыслену древу», т. е. отрыв от фактов и уход в область фантастики. Точности, цепкости в отношении познания условий, углубленного анализа фактов вокруг них, около них, – всего этого у историков нет, они пытаются решить все чистым умозрением, которое часто сбивается на оценку всего под углом зрения только чувств.

В приводимых ниже очерках будет приведено много примеров непростительных промахов, неточности, путаницы, неверных логических выводов, которыми труды историков полны.

Конечно, ошибаются и натуралисты, но подобного рода элементарные промахи у них невозможны, либо немедленно пресекаются в самом корне. У историков отчаянная глупость, сказанная однажды, продолжает переходить из книги в книгу, хотя бы только ради того, чтобы показать, что автор изучил и эту глупость.

Автор считает своим долгом заявить, что после того, как он познакомился достаточно подробно с положением дел в истории, он испытал пренеприятное разочарование. Вместо восхищения и радости успехами коллег в другой области знания у него остался только осадок горечи и досади. Он надеется, что новое вино будет полезно и в старых мехах.

Следует предупредить читателя, что эти очерки отнюдь не претендуют на систему или на полноту. Можно и должно было, конечно, расположить материал более последовательно, однако обстоятельства заставляют просто печатать то, что достаточно подготовлено.

Многое отложено до будущего подчас из-за мелких справок или цитат, но откладывать печатание могло бы означать вообще откладывание «ad calendas graecas». Лучше дать хоть что-то, чем ничего не дать.

Во всяком случае, цель автора сборников этих очерков на тему об истории «руссов» – прибавить воды на колеса мельницы исторической науки. Если позволят обстоятельства, «история руссов» будет дана, однако, в полном объеме и с достаточными подробностями.