Текст книги "Роман о любви"

Глава 6. Исчезновение

А тем временем, другие люди, на другом конце улицы обдумывали случившееся.

Было уже около пяти, а вестей от Триггера и его подруги все не было. Все возвратились в участок, за исключением самого капитана Кларка и его помощника Парки.

Поиски никаких нужных и важных для раскрытия дела результатов не дали.

Сержант Обрайн, молча, обдумывал случившееся.

Через минуту в его просторном кабинете раздался звонок. Обрайн снял трубку и представился. Откуда-то издали, словно из трубы до него донесся голос капитана.

– Слушай, Обрайн, надо немедленно прочесать район Айзель-стрит еще раз и приезжай сам сюда к угловому дому, ну ты знаешь, о нем я говорил, когда пришел. Да?! И оставь за себя кого-нибудь. А зайдешь со стороны внутреннего дворика.

– Будет сделано, сэр, – произнес Обрайн и, обернувшись ко всем, сказал:

– Звонил капитан, приказал еще раз проверить все входы и выходы на Айзель-стрит, а так же отправиться и мне туда самому. Поэтому, я покидаю пост, а вместо меня остается.., – тут он, немного задумался и показал пальцем в одного полицейского, – ты, Гарри, побудешь здесь и смотри за информацией.

– Хорошо, сержант, – ответил тот и, молча, приступил к своим, уже новым обязанностям.

А в это время капитан Кларк как раз находился возле той злосчастной трубы в районе мусоросбора и как-то странно разглядывал две вещи.

Это свои, непонятно в чем, грязные руки, и вымазанные в грязь, причем такую липкую, что ее пришлось отдирать руками, ботинки.

Он с удивлением обнаружил, что руки довольно быстро отмылись, а обувь никак не поддавалась.

Черт с ними, – сказал капитан и повернулся было к Парки, который стоял позади.

Тот в свою очередь тоже что-то рассматривал и даже несколько согнулся, чтобы посмотреть поближе.

Капитан, я тут кое-что обнаружил. Что-то не похоже на обыкновенный мусор.

Что еще там такое, – возмутился Кларк, – хватит и того дерьма, в которое я уже вступил.

Смотрите, – опять произнес Парки, – а ведь это, не что иное, как человеческая рука, только без пальцев и к тому же на ней надет браслет. Давайте-ка посмотрим что это, – и он взял свою дубину и хотел приподнять то, что осталось от руки.

Но, так как это ему не удавалось, то он просто надел перчатку и взял в руку.

Завидя такое, Кларк поморщился. Он никогда не любил смотреть на подобное, и тем более, в каких-то условиях, не созданных для этого.

Нельзя сказать, что он был чистоплюем, но все же в какой-то степени особой аристократического типа.

Кларк не любил разговаривать о своем прошлом, но многие знали, что дед его был настоящим аристократом.

А почему он пошел в полицию – никто до сих пор не знал. Сам же капитан об этом умалчивал, и делал свое дело, молча и добропорядочно.

Парки поднес почти к самому лицу капитана то, что раньше можно было назвать рукой.

Кларк немного отстранился, но потом все же принялся рассматривать поближе.

В самом деле, на обрубке руки, а это был точно обрубок, так как было видно, что рука отсечена чем-то острым, висел браслет.

Кларк обошел самого Парки и посмотрел с другой стороны. Изнутри он увидел выгравированную надпись полицейского участка Броун-стрит I 78.

– Черт меня подери, – произнес Кларк, – это же браслет полицейского. Он пропал вчера вместе со своим напарником с дежурства. Информация о нем уже содержится у нас в участке.

Здесь надо особо отметить, что в то время у каждого служащего в полиции были такие браслеты. Они были попросту спаяны вокруг руки, и это не давало возможность его снять в обычных условиях.

Для этого нужна была, как минимум, специальная сварка.

Дело в том, что был обнаружен новый металл и на его основе сделан сплав, который не приносил вреда человеческому здоровью, и одновременно, был очень крепким и тугоплавким.

Поэтому и было принято решение оснастить всех полицейских этими качественными браслетами. Идентифицировать личность, порой, было невозможно, поэтому каждый служащий был, как бы окольцован. Браслет снимался только в случае изменения профессии.

Да, не повезло парню, – сокрушенно ответил Парки, – а где же интересно его тело и где тот второй, напарник. Уж не он ли его прикокошил?

Что ты говоришь. Этих ребят я когда-то знал. Они учились со мной в одной школе.

Извините, капитан, это я так, просто вылетело, не знаю почему.

Ладно, прощаю, – и Кларк принялся рассматривать вновь то, что осталось от руки.

Смотрите, здесь недостает пальцев, они как будто отгрызены кем-то. Наверное, это крысы.

Так, а где ты говоришь она лежала?

Да, здесь, прямо у моих ног, – и Парки показал себе под ноги и чуть отступил в сторону.

И вдруг, он, неожиданно для обоих, куда-то провалился…

Густая жижа серовато-зеленоватого цвета поглотила его тело. Секунды через две он вынырнул, так и не понимая, что с ним произошло.

– Наверное, отводная яма, – подумал Кларк и, молча, протянул руку Парки.

– Давай, хватайся и вылезай.

Тот, ухватившись одной рукой за руку Кларка, другой за край ямы, начал выползать наружу, при этом сплевывая и приговаривая:

Вот дерьмо. Вот попал, идиот, что меня заставляло отступать назад.

Ладно, не переживай, хорошо, что жив остался.

Черт, а почему они оставили ее открытой, да и вообще, ее в этой проклятой, чертовой темноте почти не видно. Ну, я уж точно теперь позабочусь, чтобы кое-кому влетело.

Только теперь они обратили внимание, что это действительно была яма. Было видно какое-то металлическое ограждение, но оно еле-еле выступало из-под вязкой жижи.

Наверное, этому есть причины, – сухо произнес Кларк, – и в них следует покопаться.

В яму я больше не полезу, – испуганно пробормотал Парки.

Да тебе и не нужно туда лезть. Все и так видно на твоей одежде.

Тот очумело уставился на свою одежду и, отчаявшись вовсе, сказал:

Как же я теперь пойду в участок, засмеют ведь?

Не переживай, я вызвал ребят сюда. Скоро подъедет Обрайн.

Быстрее бы, – процедил Парки, так как эта история уже начинала его донимать.

Со стороны ограждения послышались шаги.

Обрайн медленно и уверенно шел навстречу обоим полицейским. Он широко улыбался и был доволен собой. Все-таки капитан лично вызвал его на дело.

Но, завидя Парки в таком гнусном виде, его улыбка постепенно начала спадать, и через несколько секунд его лицо приобрело озабоченный оттенок.

– Что случилось, Парки? – спросил он, удивленно разглядывая одежду.

Да, так, оступился и упал, – сконфузился тот и отвел взгляд в сторону,

Да, ты не переживай, все проходят сквозь это. Самое главное, чтобы ты понял, что везде нужна осторожность.

– Да уж, я это сегодня отлично понял.

Ладно, хватит болтать, давайте за дело. Машина где? – спросил капитан у Обрайна.

Там, за углом.

Подгоняй ее сюда. Будем загружаться.

Понял. Я мигом, – и он, быстро повернувшись, ушел.

«Загрузиться» в понимании полицейского – было полное применении полицейской криминалистической лаборатории в условиях выезда.

В современных машинах были все необходимые приборы и химические элементы для проведения тщательной экспертизы над каким-либо предметом.

Это так же обозначало массу работы и хлопот по содержанию всего в должном и необходимом порядке, ибо после очередного исследования всегда необходима была очень серьезная профилактическая уборка внутри машины.

Парки, зная это, с сожалением вздохнул.

Он-то знал, что это его дело, и не потому, что был самым неопытным, а потому, что отвечал за эту операцию в участке.

Конечно, в его отсутствие это мог сделать и любой другой, но так как он на месте, то и дело решено.

Парки даже подумал, а может, ему, пока еще не поздно, улизнуть в медчасть, но совесть, внезапно пробудившаяся внутри, возымела все-таки свое, и он решил остаться со всеми.

Подъехала машина, не доезжая до той злополучной ямы. Капитан погрузил в пакет останки руки и зашел в лабораторию. Здесь было все: от обыкновенного скальпеля до огромного компьютерного центра, в который входила даже искусственная почка и сердечная мышца.

Эти два, так жизненно необходимых основных органа практически всегда находились в состоянии использования, ибо случалось разное, и даже доставить раненого в близлежащее отделение больницы было гораздо легче, нежели ожидать долго и утомительно ту же скорую помощь.

Кроме этого, они играли огромную роль и в самом исследовании человеческих останков.

Подключая их к внутреннему парацептическому слою ткани любого органа или участка тела, можно было определить группу крови, состав молекулы, дату наступления смерти, причем очень точную, и, наконец, достоверно определить, что это вообще за человек.

Конечно, помимо этого, использовалась и другая система, которая включала подсоединенную единую компьютерную сеть с информацией любого порядка, а так же лимфосистему крови и систему статического электричества.

Кроме этого в общий набор была включена среда вакуумного разрежения, и среда обоюдного внутреннего давления.

В общем, можно было сказать, что это был просто человек в лице машины, который может определить другого, только помимо его основного блока – мозга.

В случаях же работы с останками мозга, была другая лабораторная сеть, которая обеспечивала выдачу всей информации путем выноса наружу глубинной клетки основного мозга, и разложении ее на составные части.

В таких случаях, работы было меньше и уборки соответственно, также.

Кларк плотно закрыл за собой дверь и уселся за компьютер, предварительно вложив останки в ту нейродинамическую структуру, которая давала жизнь уже мертвой ткани.

Спустя полчаса анализ был готов. На компьютере четко обозначилась фамилия и имя, год рождения погибшего, а заодно все данные его телосостояния.

Итак, смерть наступила в самый критический момент, когда тело было расслаблено. Видимо удар или выстрел был произведен внезапно.

Человек еще не испугался, а это значит, что он не был встревожен и соответственно просто куда-то шел. Удар или выстрел был нанесен в область сердца, что обозначало мгновенную смерть.

И последнее. Состояние молекулы крови указывало на явную не предрасположенность к суициду.

На этом анализ был закончен, и теперь осталось узнать, когда наступила сама смерть.

Это оказалось недолгим, и через несколько минут информация высветилась на экране. Смерть наступила где-то около двадцати четырех часов назад. На этом осмотр был закончен и Кларк уже обдумывал, что делать дальше.

Ему было ясно, что убийство не случайность. И если к Люсиль приходили двое в полицейской форме, то значит, это были, либо бандиты, которые и убили полицейских, либо другие, но из той же компании.

Сделав такое умозаключение, Кларк незамедлительно передал информацию в другие участки, и на этом его миссия была пока завершена. Он вылез из машины и подошел к беседующим между собой Обрайну и Парки.

Ну, что, капитан, – обратился Парки, – что узнали?

Узнал многое и в то же время ничего. Смерть наступила часов в шестнадцать прошлого дня. Покойный был действительно полицейским и его имя указано в списке участка на Браун-стрит. Также известно, что он погиб, даже не зная за что, и то, что он это не сам сделал.

Так, так, так, – промолвил Обрайн, – дело, похоже, очень серьезное. Что будем делать?

Будем искать дальше. Ты обратил внимание на трубу, что выглядывает из-под фундамента?

– Да, нет. А что в ней особенного?

– Особенного вроде бы и нет ничего, но там я вымазался в какую-то странную липкую грязь, что пришлось отрывать ее от башмаков руками.

– Что ж, пойду, посмотрю.

– Погоди, один не ходи. Пойдем туда вместе, – и, обернувшись к Парки, сказал, – ты будь здесь. Охраняй, а заодно умойся, переоденься и наведи порядок.

– Есть, сэр, – бойко ответил тот, хотя по его виду было и так понятно, что это ему мало доставит удовольствие.

И Кларк, и Обрайн знали, что такое уборка, но виду, естественно, не подали и, добросовестно повернувшись к нему спиной, зашагали в сторону трубы…

Глава 7. Проклятие

А в это время, на другом конце города, в самом западном его районе, шла обстоятельная беседа.

В ней участвовали двое. Один из них был высоким, худощавого телосложения и, судя по манере держаться и вести беседу, скорее всего, был уголовником, нежели аристократом.

Но, как оно зачастую и бывает, внешнее всегда обманчиво. На самом деле, человек очень боялся других и только напускал на себя вид очень страшного человека.

По происхождению он был грек, но тщательно скрывал это от других и даже перекрасил волосы в белый цвет, что придало его лицу какое-то непонятное выражение блудного сына в общей людской пастве.

Как и было сказано, этот человек был худой, но за его внешней диспропорцией скрывалась полная внутренняя гармония. Голос был тихим, ненавязчивым и спокойным. Можно было бы даже отнести его к бархатному, но учитывая его происхождение – нельзя, так как он иногда все же срывался, достигая пределов весьма заурядного характера.

В целом, это был человек неуравновешенный и, практически, всегда подергивал правой частью лица. Можно было бы отнести это к нервному тику, но так как все делалось сознательно, то, само собой, отпадало.

Человек был чем-то обеспокоен. Он явно нервничал, отчего подергивание щекой становились все чаще и быстрее.

Второй, его собеседник, был вовсе не похож на человека, склонного что-то отрицать. Скорее, по виду он был еще более беспомощен, нежели первый. И если мужчина сидел, то это еще не означало, что ему в этом разговоре отдается предпочтение.

Он просто был обескуражен явным поведением своего собеседника.

Это был Иштван Медиа – известный в своем далеком прошлом убийца.

Сейчас, мужчина, молча, сидел в кресле и слушал своего бесноватого начальника, которого так окрестил уже давно.

Невозможно было определить по его лицу, что он в это время думает. Взгляд был блуждающим, ничего не выражающим.

Он смотрел на шефа, как на обыкновенную змею, которую только и нужно, что задушить и, выпотрошив, набить солью.

Пока Иштван размышлял о чем-то своем, Высокий Блондин, а это, как вы догадались, и был он, усердно объяснял ему, что нельзя просто так, от нечего делать убивать людей.

Что надо вначале слушать внимательно его личные приказы и распоряжения.

На что Иштван довольно улыбнулся и сказал:

– А я и не убиваю, а только их немножечко придушиваю, а остальное они делают сами.

Услышав это, Высокий Блондин опешил, но потом понял, что объяснять далее было бесполезно и решил, что пора просто приступать к делу.

Хорошо, давайте, мы сейчас обсудим варианты локализации некоторых личностей и освобождения их от занимаемых должностей.

Давайте, – так же невозмутимо ответил Иштван.

Итак, следуя моим указаниям, вы вчера обезоружили двух полицейских и отправили туда, куда следует. Это хорошо. Но нам этого недостаточно. Эти двое только начало на нашем пути. Необходимо устранить более крупную птицу. Это главу местного муниципалитета и двух его сподвижников, которые хотят добиться перевеса в борьбе с нами. Поэтому, в ближайшие двенадцать часов их надо устранить и дело придать огласке. Я хочу сказать, что их тела убирать не надо. Пускай думают, что мы сильнее. Это подорвет доверие к ним народа и укрепит наши позиции.

Как проводить операцию?

– На ваше усмотрение, исходя из того, что я сказал ранее. Дальше действуйте самостоятельно, – и Высокий Блондин зашагал прочь из комнаты, таким образом, давая понять, что беседа окончена и обсуждению не подлежит.

Иштван пожал плечами, повертел шеей, взял сигарету в зубы и сказал:

Когда-нибудь я и до тебя доберусь, красавчик. И с удовольствием стяну с тебя твой белый сюртук, – и тоже зашагал в сторону выхода.

За дверью, как и положено, в таких домах, стоял камердинер и почему-то довольно улыбался, чем разозлил Иштвана:

– Чего скалишься, сука, давно в морду не получал?

На что, тот покрутил пальцем у виска и покачал головой, всем своим видом показывая, что он все прекрасно понял и доволен всем тем, что у него есть.

Улыбка, правда, исчезла. Но Медиа уже шагал по коридору к выходу и не обращал на это никакого внимания.

Цель его была ясна, и он не сомневался в ее исполнении, а заодно, не сомневался в том, что ему причитается солидный гонорар и ему, как всякому убийце, совершенно наплевать на тех, кого вскоре не станет на этой грешной земле.

Медиа шел по улице и размышлял: с кого же ему начать. То ли с основного кандидата, то ли с его помощников. Не обладая достаточной степенью самоанализа, Иштван все же решил вначале начать с главного.

– Надо поискать, где он сейчас, – пробормотал он вслух и тут же огорчился.

Всякий раз, когда ему давали очередное задание, жертва почему-то ускользала из рук, и это оттягивало то вознаграждение, которое он мог бы получить уже сейчас. А оно сулило ему временную свободу и часы безмятежного отдыха в своей неуютной квартире.

Надо отдать должное Медиа, он не любил хорошо одеваться, жить в больших апартаментах и премного наедаться.

Он любил тихую и скромную жизнь. Вечерами любил слушать музыку и мечтать о заслуженном отдыхе. Это был человек дела, нежели слова. Ему не надо было повторять одно и то же по нескольку раз.

Но, когда у него что-то не ладилось, он начинал нервничать и совершать небольшие глупости, от которых, в первую очередь, страдал сам.

– Наверное, это какое-то проклятие, – думал Иштван, шагая в сторону метро.

Кобура пистолета немного оттопыривала пиджак, но Медиа не боялся этого. Едва заметив приближение полицейского, он сразу же начинал делать вид, что поправляет одежду или завязывает шнурки на ботинках.

И это довольно много раз его спасало.

В других случаях, он просто удирал, одному ему известными тропами в густых насаждениях улиц.

А, в-третьих, просто убивал, если в этом была необходимость.

Такой вот был современный убийца.

Не обремененный семьей, не тративший попусту деньги и любящий тихую спокойную музыку в своей неуютной квартире.

Медиа не любил хвастать своими подвигами и в кругу, ему подобных, просто молчал.

Наверное, он был единственным закоренелым преступником среди всей молодой братии.

Он никогда не напивался, хотя выпивал изрядно. Старался быть всегда в тени и всякий раз, когда его спрашивали о деле, он лишь сурово мычал:

– Не твое дело, щенок!

И все.

На этом его словарный запас был исчерпан.

Другое дело, когда вопрос касался женщин. Здесь он раскрывался весь.

Он любил подолгу просиживать штаны в барах и созерцать полуголых, а то и совсем голых девиц.

Ему мало доставляли удовольствия их худые спины, но он любил смотреть неотрывно на женскую грудь.

Она его зачаровывала и притягивала магнитом. Иногда он думал, что сейчас кинется на нее со всего размаху, но ум все же побеждал, и Иштван продолжал сидеть спокойно.

По вечерам Медиа ходил в гости или приводил к себе сразу нескольких подруг.

Что он с ними делал, описывать не будем. Скажем только так, что к утру, девицы выходили, едва волоча ноги, а Медиа, довольный и торжествующий, почти кричал им вслед:

– В следующий раз берите еще подругу, а то, как мокрые курицы осенью, – и закрывал дверь.

Пил он редко, но довольно умело.

Как и говорилось, Медиа мог держать себя в руках.

Но все же бывали дни, когда он уходил в подполье и напивался так, что казалось, треснет голова на следующий день.

Этим он компенсировал свои неудачи и этим же восстанавливал свой мужской потенциал.

Наконец, добравшись до метро, Иштван немного успокоился.

«Ладно, черт с ним, попробуем сначала с больших», – подумал он и на этом решении остановился.

После чего сел в поезд и уехал в направлении юго-запада.

Глава 8. Ноэль

Если герои настоящего времени отличались от прошлых чем-то независимым, то прошлые от настоящих отличались, наоборот, зависимостью.

Именно к таким и принадлежал Ноэль Карбоцини. Это был человек среднего роста, с небольшим кругленьким животом, нервно бегающими глазками, как у дикой свиньи, и внешностью, в целом весьма заурядного содержания.

Он никогда не носил галстук, не одевал костюм. Весь его гардероб состоял из ночного колпака, с которым он никогда не расставался, разве что, когда ходил в ванную, и стильно подобранной, естественно дорогой и купленной в очередной раз модной пижамы.

В отличие от своих друзей, он был богат. Его щедрость была неописуема и изыскана в манерах преподношений. Но в то же время, он никому не дарил цветы и считал это самым позорным для любого человека.

Основное время он проводил у себя в кабинете, где занимался описанием планет и сил проходящей наружности.

Для этого у него был встроен большой телескоп особой мощности, и Ноэль, практически, в любое время суток, мог наблюдать то, что ему казалось наиболее важным.

Он не любил людей, и поэтому, вся его округа в радиусе где-то около пяти километров, была очищенной от присутствия человека.

Выходя иногда на прогулку, Карбоцини чувствовал запах приближающегося к нему человека, как хищник чувствует приближение к избранной жертве.

Жил он в огромном особняке за городом и не очень соблюдал приличия в приеме каких-то гостей.

Считая, что все люди в обществе должны были принципиально быть богатыми и одновременно теряющими интерес к деньгам, Ноэль сделал нечто похожее на сцену, где с успехом проходили его, так называемые, спектакли, в которых участвовали все, без исключения, гости и он сам, в том числе, так как ни на минуту не мог представить себя вне этого. Таким образом, он хотел показать всем, что богатство одного человека – это не роскошь, а способ приобретения себе подобных, ибо знал и был уверен, что к бедному человеку не пойдет никто.

Сами спектакли представляли собой некоторую игру героев классических произведений или вообще, просто придумывались на ходу самим Ноэлем.

Кстати сказать, он сам изредка писал для них сценарии. Но все же, несмотря на все его качества, Ноэль был в общем смысле хорошим человеком. Он никогда не стриг купоны, пока они не отцветут сами.

Он содержал большое количество животных у себя дома и огромное состояние тратил на их прокорм и развитие. Прислуги было довольно много, поэтому Ноэль сам работал очень редко, а скорее, просто наблюдал за развитием тех или иных особей.

В связи с большими переменами в жизни общества после столь долгих и упорных изысканий в науке, технике и общем развитии, Карбоцини завязал дружбу с представителями новой реальности.

Это были профессор Максимилиан Шевель и его несравненная супруга Катрин.

Вхож в эту же дружбу был и великий маэстро: человек Больших Рук, иллюзионист, фокусник, чародей – Великий Импресарио.

Эта дружба завязалась на одном из спектаклей, устроенных Ноэлем, когда по одной из партий ему приходилось играть с ними вместе.

И вот, с обыкновенных речей, как это всегда и бывает, у них появились какие-то уважительные взаимоотношения.

С той поры они неоднократно встречались и почти подружились. Почти – это потому, что Ноэль, все же в силу старых привычек, не любил этого, но время наложило свой отпечаток и на его проформу.

Карбоцини был итальянцем по происхождению, и его далекое детство прошло под южным солнцем Сицилии. Он не был особо заносчив в своей неаполитанской молекуле крови, но все же иногда и в нем прорывался голос предков.

Он – то рычал на окружающих, то скрипел зубами, то кидался в драку.

Но все же, это было очень редко, и его друзья не боялись таких вот вспышек.

В принципе, Ноэль был безобиден и жалок, особенно в костюме ночной феи мужского рода. Но были дни, когда никто не приходил к нему в дом. Это были дни массового оползновения – так называл их сам Ноэль.

В этот период он надевал самый строгий костюм из числа своих пижам и самый величественный колпак и все время смотрел в телескоп. Потом делал какие-то записи и удалялся отдыхать.

В месяц таких дней насчитывалось до десятка.

В основном, это был период с 1 до 10 или с 10 по 20 число каждого месяца. Все зависело от положения солнца относительно его геометрической оси.

Но гости мало вдавались в эти его умозаключения, и поэтому основная масса знаний хранились у него в голове.

Ноэль и сам точно не знал, зачем занимается всем тем, но что-то упорно толкало его на это, и он не терял свою линию.

В субботу, как и всегда, к нему пришли гости. Те самые Ромео и Джульетта, как окрестили супругов Шевель, Ноэль и Великий Ипресарио. Остальных пока не было, и они сидели вчетвером у камина.

Сам хозяин расположился возле огня, так как был человеком средних лет и страдал от полиартрита. Шевель сел в кресло около него.

Рядом пристроилась в уютной, плетеной из тростника качалке, его жена. И напротив хозяина устроился в глубоком старинном кресле Великий Импресарио.

Разговора пока не получалось, и речь шла просто о пустяках. Надо отдать должное хозяину, он умел выслушивать своих гостей и с большим терпением слушал бессвязную трескотню Катрин.

Максимилиан – ее муж, был человеком спортивного телосложения, симметрично построен и, казалось, в теле без каких-либо изъянов. Лицо у него было обыкновенное и, можно сказать, некрасивое, но улыбка придавала ему некоторую мягкость, схожесть с благородством и внутренней гармонией.

Голос его был низко посажен, почти до хрипоты, отчего он говорил редко и устало. Казалось, что все его мысли были заняты чем-то другим и сверх актуальным

Наверное, так оно и было, если учесть последние дни его жизни в лаборатории. Он находился на грани разрешения очень болезненного для него вопроса, от которого зависела жизнь многих и многих людей.

В отличие от своей жены, Максимилиан был человеком все же немного тщедушным и богобоязненным. Учитывая все ранее описанное, это как-то не гармонировало с его внешностью.

Но, что поделать, когда в человеке сочетается иногда больше характерных и отличительных черт, нежели того, что принадлежит только ему.

Жена же его, которая стала ею не так уж и давно, да и то благодаря доктору Брайзеру, который несколько раз подводил ее к Шевелю для дальнейшего знакомства, наоборот, имела буйно-насыщенный характер и порой казалось, что она способна снести все на своем пути.

В пылу бесед иногда создавалось впечатление, что Катрин была умна и уравновешена. Но, к сожалению, это только снаружи. Внутри же она была, да простит ее Бог, просто дурой.

Еще во время учебы в школе и колледже ей всегда хотелось доказать всем, что она нечто большее, чем ее подруги. Поэтому, она могла иногда прийти в класс раздетой догола и шокировать учителя, при этом как бы незаметно обращая внимание на свою внешность, которая была, кстати сказать, весьма незаурядной.

Ее можно было бы назвать даже красивой, но одна маленькая деталь портила ее прелестное личико. Это нос, если не больших, то примерно очень больших размеров.

Наверное, Шевель и полюбил ее за это, сам того не подозревая. Как ученый, он не мог долго выносить женское общество и такое противоядие он для себя и выбрал.

И скорее всего, правильно, так как будь у него жена умнее, то жизнь превратилась бы в сущий ад. А так, его никто не донимая расспросами, чем он там занимается, и никому не нужно было в чем-то угождать.

Нельзя сказать, что Катрин его не любила, но вышла замуж просто потому, что ей больше ничего не светило.

В отличие от своих бывших и настоящих подруг, она сделала это довольно поздно. И всему виной, как она считала и называла – ее непослушный носик, который почему-то рос, не взирая ни на какие уговоры души.

Поэтому, серьезно «прилипнув» к Шевелю, Катрин дала понять, что беременна и этим повергла его в шок. Бракосочетание состоялось незамедлительно, и вопрос был решен. А затем она сказала, что у нее был выкидыш и вопрос о ребенке само собой отпал.

Самого Шевеля это тоже устраивало, ибо ему было некогда заниматься подобными вещами и, как ни странно, он об этом никогда и не вспоминал. Может, он и догадывался о произведенном обмане, но все же никогда не сожалел и не давал никакого повода к подобному.

Что ж, в этом отношении его можно было назвать даже добропорядочным. Дело еще в том, что они сочетались в браке еще по старому законоположению, и это не накладывало на них какой-то особой обязанности. В общем, дело это было десятилетней давности и обсуждению не подлежало.

Их брак устраивал обоих. Катрин проводила вечера в обществе таких же подруг, а Макси находился на службе. Так он называл то, чем занимался в настоящее время.

Они редко виделись даже по утрам, отчего самому Шевелю становилось иногда грустно.

«Что за жизнь такая, собачья?» – думал он иногда, но одновременно понимал, что другой никогда и не хотел.

Таким был Максимилиан Шевель, и такой была его жена.

Но, впрочем, на этом их жизненное описание не заканчивается, а продолжается.

Макси всегда любил бродить по вечерам где-то по городу. Это всегда, или почти всегда, придавало ему уверенность в себе и давало те жизненные силы, которые способны поддерживать человека в течение многих лет.

Он не нуждался в друзьях и вновь обретенную странную дружбу, скорее можно было назвать случайной и ни к чему не обязывающей. Он также не поддерживал контактов и со своими бывшими однокашниками и даже собственными родителями. Весь ум его был направлен на борьбу с неизвестным все в той же науке.

От этого порой страдали все, даже сам он, когда хоть изредка вспоминал своих больных стариков.

Однажды, пострадав в автокатастрофе, Макси решил больше не ездить на автомобиле и, большей частью, ходил пешком. Благо до работы было недалеко, и он был этому весьма рад.

Жили они в том самом доме, где обитала и Люсиль Абфортак, с разницей лишь в том, что они располагались этажом выше, да еще количеством занимаемых площадей.

Сегодня у Макси не было особого настроения и, без того скрипучий голос, приобрел еще более странную интонацию.

Очнувшись от своих долгих раздумий, Шевель услышал трескотню своей жены:

– …Я всегда знала, что это так, и почему-то всегда верила в вас, мой ангел тьмы, – так Катрин называла Ноэля, и это прозвище навсегда пристало к нему, как подтверждающее его одинокость и склонность к садомазохизму, ибо тот образ жизни, который вел Карбоцини, полностью соответствовал этому названию.

По крайней мере, так считала Катрин, а все знали, что она особо не отличалась качеством мозговых извилин.

Я вижу, дорогая, вы весьма преувеличиваете мой успех в достижении сфер высших тел.

Ни в коей мере, – ответила, Катрин и с сожалением посмотрела на Карбоцини…