Текст книги "Ключ к бессмертию"

Сергей Пономаренко
Ключ к бессмертию

Медиумизм – это род посредничества, при котором страдающий этим свойством человек должен стать агентом для связи между живым человеком и усопшим «духом»… Ни один совершенно здоровый человек на физическом или психическом плане никогда не может быть медиумом.

Е. Блаватская. Ключ к теософии

…с Ним ели и пили по воскресении Его из мертвых.

Деяния 10:41

Не тіло, а душа є людиною… І ніхто не може вбити в собі зло, коли не втямить спершу, що таке зло, а що добро.

Г. Сковорода

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

© Пономаренко С. А., 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2016

© ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», г. Белгород, 2016

1

На трапециевидном холме расположился некогда грозный и неприступный Овручский замок. За триста лет существования замок пережил множество войн, осад, нашествий врагов, возрождаясь из пепла подобно бессмертному Фениксу. Но искусство войны ушло далеко вперед, и высокие крепостные стены и башни больше не служат надежной защитой при обстрелах вражеской артиллерии. Да и время неумолимо. Замок постепенно умирал, рушились его укрепления, мельчали рвы. В его уцелевших зданиях разместилась администрация старосты – управляющего делами повета, и это дало новый толчок к росту местечка Овруч, раскинувшегося у подножия замка.

На старый деревянный мост, переброшенный через узенькую речку с заболоченными берегами, с тюркским названием Норин, въехала вереница повозок и всадников – богато украшенный рыдван[1]1
  Здесь: большая дорожная карета.


[Закрыть], запряженный четверкой лошадей, две телеги с челядью и трое вооруженных слуг верхом на лошадях. Герб на карете сообщал, что в замок приехала вдова, Мария Людвика Ходкевич, урожденная Ржевусская, владелица многих земель и деревень по всей Речи Посполитой. Карета проехала через проем в башне, где некогда были ворота, снесенные во время последнего гайдамацкого восстания[2]2
  Восстание 1768 года во главе с запорожским атаманом Максимом Железняком.


[Закрыть] и до сих пор не восстановленные. Встречать важную гостью вышел сам староста Ян Стецкий, высокий жилистый шляхтич с длинными пышными усами, концы которых достигали воротника кафтана. Староста подошел к раскрытой дверце кареты, откуда не спешила выходить вдова, меряя его недовольным взглядом.

– Рад вас видеть, ваша милость!

Вдова соизволила протянуть ручку, и каштелян помог ей выйти из кареты. Оказавшись на земле, вдова властно произнесла:

– Пан Стецкий, по вашей милости я проехала сотню верст! Надеюсь, что дело, по которому вы меня пригласили, не сообщив сути его в письме, достаточно для этого важное!

– Не извольте сомневаться, ваша милость. Важное, даже наиважнейшее! А тайное ли – это на ваше усмотрение. Не желаете ли, ваша милость, вначале отобедать со мной? У меня искуснейший повар!

– Пан Стецкий, пока я не узнаю, в чем дело и к чему такая таинственность, за стол с вами не сяду!

– Как вам будет угодно, ваша милость. Прошу в мои хоромы, не обессудьте – мы люди скромного достатка. – Староста тут же приказал слуге: – Пригласи ко мне судью, пана Фрончека, да побыстрее!

Староста провел знатную гостью в одноэтажный деревянный дом с высокой крышей и резным крыльцом. Из предложенных напитков пани Мария отдала предпочтение чаю с брусничным вареньем.

– Рассказывайте, пан Стецкий, что вы желаете мне сообщить. И к чему такая срочность и таинственность?

– Извольте, ваша милость, – дело необычное, и за вами решение, оставить ли его в тайне.

– Я вся внимание, пан Стецкий.

– Месяц тому назад из села Парышев, принадлежащего вашей милости, урядники доставили в замок дворовую девку Христину Колецкую, ранее прислуживающую вам в господских покоях. Ее подозревают в смертоубийстве, будто бы она собственноручно удавила своего ребеночка после его рождения.

Недовольство отразилось на лице вдовы. Неприметная и исполнительная Христя ни разу не вызвала нареканий пани Марии. На то, что не так давно ее заменила другая девка, пани Мария не обратила внимания, пока ей не сообщили о происшедшем. А случилось следующее. Сославшись на гложущую ее хворь, Христина отпросилась у управляющего имением пана Копальского на несколько дней, будто для того, чтобы показаться сельскому знахарю. Управляющий и сам заметил, что девка стала весьма бледной, болезненной на вид, поэтому он не медля отослал ее из господского дома на лечение. Приехав в родное село Парышев, к матери Маланке, Христина вскоре тайно разродилась байстрюком, с ее слов – мертворожденным. Желая скрыть грех, под покровом ночи она захоронила ребеночка в березовой роще, рядом с селом. Тельце зарыла в землю, но не глубоко. Собаки откопали тельце ребенка и сильно обглодали. Это заметил житель села, проходивший мимо. Он отогнал палкой собак, а тело несчастного ребенка отнес в корчму.

Вскоре все ближние села и местечко Чернобыль возбужденно загудели из-за ужасного происшествия. Расследование, учиненное урядником, длилось недолго, и Христина призналась в содеянном, клянясь, что родившийся ребеночек был мертв – пуповина обвилась вокруг шеи, задушила его еще в утробе. В качестве свидетеля Христина назвала свою мать, Маланку Колецкую, принявшую роды. В силу тяжести преступления до выяснения всех обстоятельств Христину и ее мать под охраной сопроводили в Овручский замок. Пани Мария уже и думать забыла об этом – судьба Христины не интересовала ее. Неужели по такому пустяку ее вынудили бросить все дела и отправиться в неблизкую дорогу?

– Езус Мария! Пан Стецкий, из-за этой детоубийцы вы вынудили меня приехать сюда?! – разгневалась пани Мария.

– Это не единственное преступление Христины Колецкой.

– По мне – хоть дюжина!

В зал зашел круглый как тыква председатель лавного суда[3]3
  Лавные суды рассматривали наиболее важные уголовные и гражданские дела мещан данного населенного пункта. Бурмистрские суды, как правило, занимались административными и мелкими уголовными делами. Лавный суд выступал в качестве суда второй инстанции по отношению к бурмистрскому суду.


[Закрыть] Владислав Ольшанский и с ним высокий, худощавый, с побитым оспою лицом пан Возняк.

– Целую ручки, пани Мария! – слащаво улыбнулся судья.

– Пан Ольшанский, расскажи пани Марии, что выявил дознаватель, пан Ежи Возняк.

Пан Возняк молча поклонился.

– В ходе судебного разбирательства возникли подозрения в том, что младенец на момент его закапывания в землю был жив. Христина созналась, что еще раньше пыталась прервать беременность при помощи ядовитых снадобий и магических предметов, которые должны были убить плод в ее утробе. Когда это не помогло, Христина обратилась к бабке Ломозянке, которую селяне считают ведьмой, и та дала ей колдовское зелье, вызвавшее преждевременные роды. Для выяснения правды судом было принято решение применить к Христине и ее матери пытки, а также допросить бабку Ломозянку, для этого послали за ней урядника. Пытки проводились по предписаниям литовского устава: трижды растягивали Христину и Маланку на дыбе и жгли конечности огнем свечек. Однако те упорствовали, стояли на своем – что младенец родился мертвым. Так как бабка Ломозянка стала путаться в показаниях, было принято решение и к ней применить пытки. Как только она ознакомилась с пыточным инвентарем, то сразу дала неожиданные показания. С ее слов, Христина является ведьмой, но скрывала это от людей. Ломозянка сообщила, что для того, чтобы стать настоящей ведьмой, участвовать в ведьмовских шабашах, Христине потребовалось провести колдовской ритуал – наведение порчи на смерть. – Судья замолк и выжидающе посмотрел на старосту, словно спрашивая разрешения продолжать.

Но тот решил сам сообщить то главное, из-за чего пригласили сюда приехать самую важную и богатую особу повета.

– Как только мне стало известно, на кого Христина навела порчу, я сразу же послал за вашею милостью и потребовал от судьи держать это в тайне, – не спеша, со значением произнес староста.

Вдова насторожилась, и ее глаза недобро сверкнули.

– На кого эта гадюка навела порчу ради того, чтобы стать ведьмой?

– Ломозянка утверждает, что на вашего супруга, достопочтимого графа Яна Николая Ходкевича, вследствие чего тот и скончался.

– Ведьма созналась?

– Все отрицает, даже под пытками. Твердит, что похоронила мертворожденного младенца и ведьмачеством не занималась. Но это еще не все… Ломозянка назвала имя того, от кого Христина понесла.

– Кто он?

– Ваш сын, пан Вацлав. Дай Бог ему здоровья!

– Откуда старая колдунья это знает, если Христина даже под пытками отказалась сообщить правду об отце ребенка?

– Ломозянка вынудила Христину назвать имя, предупредив, что иначе зелье для срыва беременности не подействует. Та долго сомневалась, но в конце концов, взяв с нее страшную клятву, назвала имя – пана Вацлава.

– Если Христина ведьма, зачем ей надо было обращаться за помощью к Ломозянке для наведения порчи на моего супруга? Тем более отравлять плод в утробе?

– Ваша милость, вы сами изволили сравнить ведьму с гадюкой. Как и молодой гадюке, начинающей ведьме требуется время, чтобы ее чары и зелья стали смертоносными. Ломозянка призналась, что все снадобья для наведения порчи изготовила она. При этом поклялась, что если бы знала, кого Христина наметила в качестве жертвы, то никогда не согласилась бы.

– Кто еще знает об этом?

– Мистр[4]4
  Здесь: мастер-палач.


[Закрыть], пытавший Ломозянку, писарь, следователь и два члена суда, но все они будут молчать, если на то будет ваша воля, ясновельможная пани.

– Ты правильно поступил, что вызвал меня, и сделай так, чтобы все это оставалось в тайне, пан Стецкий! Не надо, чтобы об этом болтали люди, – мертвым не поможешь, а живые переврут. Какое будет решение суда в отношении ведьм? Они обе заслуживают костра!

– Уже давно принят закон, запрещающий преследование ведьм, и костры для них больше не горят. Но, кроме наведения смертоносной порчи на ясновельможного пана Яна Николая, что вы пожелали сохранить в тайне, мы имеем факт отравления плода – убиение младенца в утробе и ненадлежащее его захоронение, словно приблудной собаки…

– Хоть это и байстрюк, но в нем кровь Ходкевичей! – злобно выкрикнула пани Мария. – Ведьм покарать так, чтобы они перед смертью мучились и сожалели о содеянном!

– Согласно литовскому уставу, отравительница заслуживает захоронения живой, но столь тяжкая кара не приветствуется в наше время и преступник гуманно карается на горло. Кат снесет ей и Ломозянке головы, а Маланка получит двести плетей, по пятьдесят в месяц.

– Для них это слишком мягкое наказание! Я желаю, чтобы обеих ведьм похоронили живьем! Смерть от меча для них слишком легкая! Они свели колдовством в могилу моего дорогого супруга!

– Сейчас иное время… – начал пан Возняк, но вдова его резко прервала:

– Меня не интересует, какое сейчас время и что об этом думают в Варшаве! Я желаю, чтобы ведьмы мучились долго!

– У меня могут быть неприятности, – поддержал следователя судья. – В Габоре за сожжение ведьмы пан судья лишился должности.

– Сто полновесных червонцев, пан судья! И я хочу присутствовать при казни!

– Как вам будет угодно, пани Мария! – обрадовался судья. – Приговор преступники услышат сегодня, завтра утром их казнят.

– Незачем откладывать до утра! Пусть палач поработает сегодня вечером – его ожидает щедрая награда!

– Как вам будет угодно, ясновельможная пани. – Староста вздохнул с облегчением. – Теперь, ваша милость, вы разделите со мной трапезу?

Староста отдал соответствующие распоряжения, отпустил судью и следователя.

Когда судья подходил к зданию суда, дорогу ему преградил гайдук, один из приехавших с графиней.

– Что тебе нужно, казак? – грозно спросил судья.

Гайдук скинул шапку, поклонился ему:

– Пан судья, имею к вам великую просьбу, хочу просить вашу честь за Христину Колецкую.

– Тебе что за дело до этой ведьмы и детоубийцы?

– Жених я ее, Данила. Был я в длительной отлучке, исполнял поручения ее милости пани Марии, и недели не прошло, как приехал и узнал о происшедшем.

– Ты хочешь сказать, что ребенок был зачат тобой? – недоверчиво спросил судья.

– Не мой ребенок, согрешила Христя. Хотела утаить этот грех от меня, поэтому пошла на еще больший грех – сгубила младенца! Но люблю я ее, грешную, и прощаю! Хочу просить вашу честь, чтобы не наказывали слишком строго Христю. Вот, возьмите. – Гайдук вытащил из-за пазухи кошель и протянул его судье. – Здесь все, что я собирал на свадьбу. Все – до последнего шеляга, не побрезгуйте. Там не только серебро, но и золотые дукаты есть. Оставьте жизнь Христине, ведь она невиновна в том, что паныч так дурно с ней поступил – взял ее силою! Мне господская прислуга рассказала об этом.

– Ты говори, да не заговаривайся! – прикрикнул на него судья, испуганно посмотрев по сторонам: не услышал ли кто слов казака? – Канчуков отведаешь, если будешь продолжать поганым языком молоть!

– Возьмите деньги, пан судья, и помогите! Век буду помнить и благодарить!

– Забудь ее, казак. Заколдовала тебя девка – ведьма она!

– Почему Христя не призналась мне? Я простил бы ее, и ребеночек остался бы жив… Ее жизни ничего не угрожало бы… Бедная Христя! – Казак говорил сам с собой, видно было, как сильно любит он девушку.

– Прочь с дороги, казак! На ней смертный грех, и искупить его она может только своей жизнью.

Глаза у гайдука недобро блеснули, рука невольно потянулась к сабле. Но тут его позвали товарищи-гайдуки:

– Данила! Иди скорее сюда, пани Мария согласилась принять тебя и выслушать твою просьбу!

Гайдук снял шапку и вошел в зал, где уже накрывали на стол для обеда. Пани Мария сидела в резном деревянном кресле, рядом с ней стоял староста.

– Что ты хотел, казак?

Данила повалился на колени.

– Ваша милость, я вам верой и правдой служу более десятка лет. Никогда ничего не просил для себя.

– Видимо, моя щедрость была тому причиной, – усмехнулась вдова.

– Ваша щедрость и доброта не знают границ, ваша милость! Все же набрался я смелости просить вас, ваша милость, о снисхождении для неразумной Христины Колецкой.

– Какое тебе дело до детоубийцы? – нахмурилась вдова.

– Невеста она мне, ваша милость. Не велите ее карать смертью.

– Не я решаю, как с ней поступить, а суд на земле и на небе! Не имею я силы повлиять на его решение. Забудь о ней, казак, найди себе другую девку!

– Ваша милость, вы только слово за нее замолвите перед судьей!

– Уходи, казак, а я подумаю над твоей просьбой.

– Пани Мария, пан староста, будьте к Христине милостивы! Христом Богом прошу!

– Уходи, казак. Не испытывай моего терпения!

Когда казак вышел из зала, вдова сказала старосте:

– Заприте этого казака в замке до моего отъезда – посидит, подумает, может, образумится. Не одумается – не быть ему среди моих гайдуков!

В зал вошел лакей и поклонился:

– Пан староста, мистр просит вас уделить ему внимание – ему надо с вами обсудить предстоящее наказание ведьм. Кат ждет у дверей.

Староста недовольно скривился:

– Пусть кат ожидает, сейчас к нему выйду.

– Пан Стецкий, я хочу присутствовать при вашем разговоре! – властно заявила вдова. – Пусть он войдет!

Староста недовольно пожал плечами:

– Ката в шляхетские покои?

Вдова гневно на него посмотрела, и тот, махнув рукой, приказал:

– Зови его!

Вскоре в зал вошел мужчина крепкого телосложения, среднего возраста, его округлое лицо было испещрено морщинами и не имело растительности. Палач тут же снял шапку, показав плешивую блестящую голову.

– Что у тебя за дело ко мне?

– Пан староста, наказание смертью через закапывание проводится несколькими способами, отличаются они продолжительностью. Более длительный способ – это когда преступника закапывают по плечи, оставляют возле него охрану и казнь затягивается на несколько дней. Но при желании можно ее в любой момент завершить, для этого утаптывается-уплотняется земля возле преступника, и тот умирает от удушения. Более быстрый способ – преступника закапывают в землю в деревянном коробе или без него. Если в деревянном коробе, то он живет, только пока там есть воздух. Как правило, и двух часов не проходит, как тот умирает в страшных мучениях. Как именно желаете казнить преступниц?

– Ваша милость, за вами выбор, но нижайше прошу казнь не затягивать и не делать ее публичной. Дело получит огласку, и тогда жди неприятностей из Варшавы.

– Хорошо, пусть будет деревянный короб, чтобы колдуньи прочувствовали, как это – быть живьем похороненными.

– Как вам будет угодно. – Палач поклонился. – Вдвоем в коробе они протянут меньше времени.

– Все, уходи и занимайся подготовкой казни.

* * *

Каменный мешок с узким окном-бойницей, через которое разве кошка может пролезть. В углу голый деревянный топчан, на нем сидит безоружный казак Данила. Он неподвижен, как статуя, и лишь иногда скрипит зубами от бессилия, от невозможности что-либо сделать для спасения любимой, и ходят желваки от горестных дум и ярости, переполняющей его.

– Данила! Как ты там? – послышался виноватый голос из-за двери, и Данила узнал Петра, своего побратима.

– Твоими молитвами, Петро! Отдыхаю, на звезды смотрю через окошко. Люльку бы запалил, да табачку нет! – со злостью произнес Данила, не поворачивая головы.

– Все давно уже кончено, Данила. Отмучилась Христя – прими, Господи, ее грешную душу!

Данила сжал зубы с такой силой, что они заскрипели, его тело налилось чугуном, он ощущал, как затвердели все жилочки, как наливается тело невероятной силой. Но что эта сила против толстой дубовой двери, которую только тараном можно взять, и каменных стен?

«Христи нет? Больше не увижу ее красивое личико, не услышу ее звонкий голос, не буду гулять с ней ночами возле Припяти? Не будет у нее от меня детей, двух мальчиков и двух девочек? НИЧЕГО ЭТОГО У МЕНЯ НЕ БУДЕТ?!»

– Не обижайся, Данила, на ее милость – не гневи Бога! Она о тебе заботилась, когда спровадила под замок. Наделал бы глупостей, испаскудил бы себе жизнь. Сейчас уже ничего не поделаешь, душа Христи отлетела… – Петр закашлялся, явно пребывая в замешательстве. – Словом, душа ее попала куда следует… Ведьма она или нет, мне неведомо, но ребеночка своего, малого, что от паныча прижила, удавила собственными руками! Так что вина ее и грех – огромные!

– Не мели языком своим о том, что выше твоего разумения! – не сдержался и гневно выкрикнул Данила.

– Могу и помолчать – больно мне надо! – обиделся Петр. – Ее милость в полдень велели карету готовить в обратный путь, на рассвете я тебя выпущу.

Кровь бросилась Даниле в голову, но он взял себя в руки, – ведь если он будет лаяться с побратимом, ничем хорошим это не закончится. Злость, сила сейчас ему не в помощь, тут хитрость нужна.

– Прости меня, Петро! Все уже свершилось, видимо, на то была воля Господа нашего! Помянуть бы душу несчастной Христи, да нечем!

– Подумал я о тебе, Данила, поэтому пришел не на рассвете, как пани Мария велела, а сразу после полуночи. Принес я баклажку доброго вина, так что помянуть есть чем. Вот только поклянись, что, если открою дверь, ты не покинешь башню до рассвета.

– Тю, Петро! Надеюсь, ты баклажку с вином взял не маленькую и до рассвета у нас будет чем заниматься?

– Все равно – поклянись! Целуй крест!

– Клянусь, Петро, что не переступлю порога этого застенка, пока не увижу дно в твоей баклажке! – Данила сунул руку под рубашку, вытащил нательный крест и поцеловал его.

Заскрежетал отодвигаемый засов, и в камеру вошел улыбающийся Петр, держа перед собой баклажку, где вина было не меньше чем две кварты. Данила, улыбаясь вымученной улыбкой, поднялся, ступил шаг ему навстречу и нанес Петру мощный удар, разбив лицо в кровь. Петр рухнул на пол, а Данила, пока тот не поднялся, выскочил из камеры и, закрывая дверь на засов, услышал злобный выкрик:

– Клятвопреступник! Не побратим ты мне больше!

Как ни спешил Данила, но задержался и крикнул в ответ:

– Прости меня, Петро, если сможешь, и прощай! Больше не свидимся мы, разошлись наши стежки-дорожки. За то, что клятву нарушил, меня Господь покарает, но не знаю, есть ли кара больше той, какую уже имею.

В замке Данила бывал не раз и быстро нашел место на стене, откуда смог безопасно спуститься вниз. Он сразу побежал в сторону Овруча, не разбирая дороги, напрямик. Луна была на его стороне, освещала путь, поэтому он ни разу не оступился и не упал. Хотя он бежал что есть силы, ему казалось, что он едва движется.

Он знал, где находится дом судьи, и, добежав до него, стал громко стучать кулаком в ворота.

– А ну угомонись, шибайголова! Если разбудишь пана судью, то он прикажет тебе всыпать канчуков! – послышался за воротами голос привратника.

– Ты что, ослеп? Не видишь – я гайдук ее милости! Буди пана судью – так велел пан староста, зовет его к себе: нежданная беда пришла!

Привратник крикнул переполошившейся прислуге, чтобы разбудили пана судью, а сам впустил Данилу. В дом ему не разрешили войти, судья в капоте вышел сам. Данила, сдвинув шапку на лоб, чтобы, скрыв лицо, не быть узнанным, низко поклонился судье.

– Отвечай, гайдук, что случилось?

– Пан староста не велели говорить, он и ее милость ждут вас на том месте, где казнили ведьм. Они очень недовольные, бранятся, так что поторопитесь, пан судья!

– Ты еще будешь мне указывать, казак? – разозлился судья, но движения его стали более энергичными, когда он входил в дом.

Тем временем Данила велел двум слугам вооружиться ружьями и саблями, взять две лопаты и моток толстой веревки. Спустившись, судья увидел, что его будут сопровождать вооруженные слуги, и тень подозрения, промелькнувшая было, когда он одевался, исчезла. Данила взялся нести лопаты и веревку.

Когда вышли за ворота, Данила сделал вид, что споткнулся и подвернул ногу. Это дало ему возможность держаться позади, отчаянно хромая, так как он не знал, где именно казнили Христину. Хромота гайдука совсем успокоила судью, и теперь он изо всех сил спешил на встречу со старостой, зная его крутой нрав.

– Эй, казак, что-то никого там не видно! – забеспокоился судья.

Свет полной луны давал возможность ориентироваться на местности. Данила понял, что они приблизились к месту казни. Ударом лопаты по голове он повалил наземь впереди идущего слугу, и тот на какое-то время потерял сознание. Подскочив к другому слуге, опешившему от неожиданности, Данила выхватил у него из рук ружье и взвел курок.

– Скидывай пояс с саблей! – приказал Данила, и слуга сразу его послушался и бросил оружие на землю.

– Ты – жених ведьмы! – сообразил судья и, громко крича, бросился наутек, но пуля, выпущенная из ружья, размозжила ему колено. – А-а-а! – Вопя от боли, судья катался по земле, зажимая рану рукой.

Лежащий на земле слуга, придя в себя, попытался воспользоваться ружьем, но Данила был настороже и оказался проворнее слуги. Удар прикладом ружья вновь отправил слугу в беспамятство. Выхватив у него заряженное ружье, Данила взял на прицел другого слугу, уже успевшего подхватить с земли саблю и подступающего к нему. Увидев направленное на него ружье, слуга молча, в сердцах отшвырнул саблю прочь.

Следуя указаниям Данилы, слуга перевязал судье раненую ногу, потом привел в чувство своего товарища. Затем слуги подхватили под руки судью, который не мог даже стоять, и, конвоируемые вооруженным Данилой, пошли к месту казни, благо идти было уже недалеко.

На краю березовой рощи небольшой свеженасыпанный холмик земли, посредине которого вбит осиновый кол, – вот и все, что говорило о происшедшей здесь трагедии. Слуги быстро докопались до большого деревянного ящика. У Данилы от волнения так дрожали руки, что он чуть не выронил ружье. Он едва сдержался, чтобы самому не спрыгнуть в яму и не сбить крышку. Слуги, напрягая все силы, на веревках вытащили ящик из ямы.

Чуда не произошло – Христина была мертва, ее искаженные черты лица говорили о неимоверных страданиях, которые она перенесла, будучи заживо похороненной и умирая от удушья. Слуги достали девушку из ящика и положили у ног казака. Данила стал перед ней на колени и рукой прикрыл ей глаза.

– Господи, помилуй! – раздался испуганный вопль слуги.

Второй подхватил, отчаянно крестясь:

– Езус Мария! Матка Боска! Ведьма! Она – вурдалак, кровопийца!

Данила увидел, как ведьма, которая, казалось, тоже была мертва, вдруг зашевелилась и присела в ящике, громко и с наслаждением дыша.

– Мертвые не дышат! – Данила легко вскочил и, выхватив саблю, подступил к ожившей ведьме, намереваясь вновь отправить ее туда, откуда она по недоразумению вернулась.

– Стой, казак! – прохрипела ведьма. – Не делай этого – живой я тебе много чем смогу помочь!

– После смерти Христинки мне радости в жизни нет, так что ничем ты мне не поможешь!

– Если смогу ее вернуть оттуда, откуда сама пришла, будет это тебе помощью?

– Не бреши, ведьма! Оттуда никто еще не возвращался!

– В прежнем обличии – нет! Любил ты Христинку не за тело, а за ее душу! Помогу я тебе свидеться с ней на этом свете.

– Помогите старухе! – приказал Данила слугам, но те, не переставая креститься, не сдвинулись с места и продолжали со страхом смотреть на ожившую колдунью.

Ведьма сама бодро выбралась из ящика.

По приказу Данилы орущего от страха и боли судью его же слуги положили в ящик, который, накрыв крышкой, сбросили в яму и закидали землей.

– Уходите! – сказал слугам Данила и опустился на корточки рядом с мертвой девушкой, бормоча молитву.

Поодаль, под деревом, колдунья тоже присела на корточки, что-то сосредоточенно чертя палочкой на земле. Время от времени она поглядывала на казака и ее тонкие губы растягивались в зловещей ухмылке.

Получив свободу, слуги бросились бежать к замку, чтобы сообщить старосте об ожившей колдунье, сошедшем с ума казаке и о том, что он сотворил с судьей.

* * *

Проснувшись, Василь потянулся до хруста в позвоночнике, широко разведя руки, сделал вращательные движения головой, чтобы хоть немного размять шею, затекшую от неудобного положения. Кругом царила темнота, фитиль лампы едва тлел, керосин в ней был на исходе. Не первый раз он засыпал ночью за работой в университетской библиотеке, не имея сил дойти до своей комнаты. Василь стал прохаживаться между столами, делая на ходу гимнастические упражнения. Архивариус Игнат Никодимович не запрещал ему задерживаться в библиотеке, но вряд ли был бы доволен, узнав, насколько часто и как долго это бывает. Впрочем, Василь керосин университетский не расходовал, обходясь своим, так что упрекнуть его было не в чем.

Семь месяцев прошло с тех пор, как Василь Хома оставил преподавательскую работу во Второй киевской гимназии, стал адъюнктом профессора Черена на кафедре всеобщей истории университета Святого Владимира и дополнительно помощником архивариуса в университетской библиотеке. Ему дали незначительное количество часов работы со студентами, так что основной заработок давала работа в библиотеке. Доходы у Василя были весьма скромные, благо, что и расходы были такими же – за весьма умеренную плату жил он в комнате на четвертом этаже университета. Платил он за нее намного меньше, чем студенты, снимавшие жилье в ближайших домах в квартале, прозванном уже много десятилетий назад Латинским.

В свои неполные двадцать четыре года Василь считал, что трудолюбие и целеустремленность в будущем сулят ему успешную научную карьеру. Окончив с отличием Историко-филологический институт имени его основателя князя А. А. Безбородко в родном городе Нежине, Василь выиграл конкурс и получил место учителя истории во Второй киевской гимназии. Знакомство с профессором Богданом Назаровичем Череном и его предложение заняться научной и преподавательской работой в университете ошеломили Василя – его заветная мечта стала приобретать реальные очертания!

После провинциального тихого Нежина Киев показался ему огромным шумным городом, где у него будет множество возможностей реализовать себя, достичь заветной мечты – стать ординарным профессором. Происшедшая в феврале революция смела самодержавие в Российской империи, закрутила политический водоворот в Киеве. Стали проходить многочисленные митинги, собрания. Левые партии, занявшие доминирующее положение в стране, при разных названиях имели сходные между собой лозунги и, на взгляд Василя, отличались друг от друга разве что мастерством партийных ораторов. Он не вникал в специфику партийных программ, твердо решив держаться в стороне от политики.

Работая под руководством профессора, Василь старался изо всех сил, чтобы оправдать оказанное доверие, и это было непросто. Профессор Черен слыл среди профессуры и студентов большим оригиналом, и неудивительно, что он дал Василю далеко не ту научную тему, на которую тот рассчитывал. Мало того, Василю на первых порах было даже очень стыдно ее озвучивать – «Ведьмачество и оборотничество на Украине в XVII–XVIII веках». Осторожная и нижайшая просьба по возможности изменить тему научной работы вызвала крайнее раздражение профессора, и Василь испугался, как бы тот не выгнал его. «Назвался груздем – полезай в корзину!» Больше Василь не совершал подобных оплошностей и с усердием принялся собирать материал по необычной теме. Профессор посоветовал ему начать с изучения и анализа судебных процессов, проходивших в то время на территории Украины, разделенной между соседними могущественными государствами. Хорошее знание классических языков и польского позволили Василю успешно делать подборку эмпирического материала. Он переворачивал груды старинных фолиантов, инкунабул, но пока нашел лишь несколько упоминаний, которые с большой натяжкой можно было считать фактическим материалом по ведьмачеству и оборотничеству.

Библиотека занимала три этажа южной стороны огромного красно-черного здания университета, под цвет лент ордена Святого Владимира, с просторным внутренним двориком с фонтаном. С тыльной стороны к университету примыкал Ботанический сад, где Василь любил прогуливаться вечерами. Работа в библиотеке, имевшей огромный книжный фонд, который постоянно пополнялся, весьма помогала в его научных изысканиях. Василь ими занимался лишь в свободное время, так как директор библиотеки строго следил за тем, чтобы его подчиненные в рабочее время исполняли служебные обязанности, не отвлекаясь на постороннее. Василю нравилось, когда поздним вечером пустел длинный арочный зал и он оставался один. Множества стеллажей, уходящих вверх до самого потолка, было недостаточно, чтобы разместить весь имеющийся трехсоттысячный книжный фонд – наследие Виленского университета, уникальную книжную коллекцию Кременецкого лицея и поступления из частных библиотек. В хранилище множество книг еще находились в ящиках, их следовало распаковать и внести в библиотечный реестр, чем и занимался Василь под руководством архивариуса.

Недавний сон привел Василя в замешательство, настолько он был ярким, жизненным, более реалистичным, чем фильмы, увиденные в синематографе. «Видимо, я переутомился и это всего лишь сновидение», – решил Василь. Убирая стопку книг со стола, он случайно уронил одну из них; книга в потертом кожаном переплете шлепнулась на пол с громким звуком, словно прозвучал выстрел, вспугнув тишину. Василь замер и тут же заулыбался своему непонятному испугу. Наклонившись и подняв книгу, он прочел ее название: «Książka czarna Polesiu 1747–1787»[5]5
  «Черная книга Полесья 1747–1787» (пол.).


[Закрыть]. Подобных «черных книг» он пересмотрел уже больше десятка. Их достоинство было в том, что в них судебные процессы над ведьмами освещались более подробно, чем в книгах магистратских судов. Ведьмачество было так представлено в материалах дел, рассмотренных большинством городских судов, что зачастую выглядело неубедительно и даже фантастично, но у судей не возникало сомнений в доказательности фактов. Продолжать работу Василь посчитал неразумным и решил пойти отдохнуть – ночь была на исходе, на сон оставалась всего пара часов. Но на раскрытой странице ему в глаза бросились слова «…Czarownica Hima Lomozyanka»[6]6
  Чародейка Хима Ломозянка (пол.).


[Закрыть]. Его тут же кинуло в жар, и подкрадывающуюся сонливость как рукой сняло.