Текст книги "Лысая гора, или Я буду любить тебя вечно"

– Миша живой?! Его спасли? Где он? – Аника без сил опустилась на табурет.

– Ах, барышня-барышня! Это ни чудесное воскрешение, ни, тем более, спасение на водах! Все гораздо проще – господин Шиповский, ваш Миша, инсценировал самоубийство! Свои вещички бросил на берегу Днепра, а сам дал деру! – Брюквин укоризненно покачал головой, и Анике показалось, что он перевоплотился в фарфорового китайского мандарина с маминого комода. – Я имею достаточные доказательства того, что он жив и скрывается. Ваш Миша, выставив вас единственным виновником драмы семьи Мозенз, подвел вас под виселицу, навлек на вас позор, способствовал смерти матери, а сам скрылся, как трус! Думаю, он неплохо проводит время – карты, вино, девочки… Согласитесь, барышня, это ведь неблагородно с его стороны! – Теперь он излучал океан сочувствия, и от этого ей захотелось в пустыню. – Конечно, я могу объявить его в розыск, и рано или поздно господина Шиповского сыщут. Он не иголка в стоге сена. Беда в том, что мне это не-вы-год-но! – Следователь снял очки и протер стекла грязным платком. – Да-с. Невыгодно! Придется возвращаться к этому уже закрытому делу. Вы же понимаете, как на это посмотрит начальство, ведь, расследуя дела, я должен укладываться в установленные сроки. И мне вновь придется копаться в грязи, выискивать доказательства, а их против него нет! Лишь домыслы, предположения… Хлопотно будет все начинать сначала, ой как хлопотно! – Он сделал многозначительную паузу. – Но я вам симпатизирую! Вы мне не верите, вижу по вашим глазам – не верите! Однако я вам правда очень симпатизирую и даже переживаю за вас! Не смейтесь, бывает, и ночами не сплю. Да-с.

Другое дело, – он весь подобрался и буквально впился в нее своими выпуклыми блеклыми глазками, – если вы собственноручно напишете, что раскаиваетесь, признаете свою вину… но только в соучастии! Главный вдохновитель и исполнитель чудовищного замысла – господин Шиповский! Ваши показания против него и имеющаяся у меня информация, что он, голубчик, жив, приведут к отсрочке приговора, а дело вернут на дорасследование. Следствие представит вас только соучастницей, я вам это твердо обещаю, и вместо виселицы – несколько лет тюрьмы. Когда вы выйдете, будете еще молодой и красивой!

Времени у нас совсем мало, вот бумага, чернила и перо. Стола нет? Не беда. Подложите эту книгу. Ах, это Библия! Да ничего – она достаточно большая. Даже в какой-то мере символично! Давайте, пишите, не тяните время, пишите, не раздумывайте.

Аника была ошеломлена сообщением господина Брюквина.

«Миша жив?! Вот почему не нашли его тело, а только одежду на берегу Днепра! – подумала она, пребывая в растерянности. – Он жив и, возможно, является истинным виновником смерти моих родных! Почему я думаю, что он убийца? По той причине, что этот мерзкий тип Брюквин внушил мне, что Миша покончил с собой вследствие угрызений совести и страха перед наказанием? А если Миша жив, то, может, он просто испугался? Он такой слабый, не верится, что мог решиться на такое…

А как же моя искупительная жертва за предполагаемые грехи упокоившегося Михаила, раз он жив?! Ради чего или кого я должна нести свой крест на Голгофу?

Так что же, мне покаяться в чужих преступлениях и взвалить вину на Мишу, может, тоже невиновного человека?! Мне предлагается сделка: спасти свое тело, загубив душу, – или взойти на Лысую гору, пожертвовав телом ради спасения души. Этот Брюквин – сущий дьявол!»

– Я вас совсем не понимаю, господин Брюквин! Что вы мне предлагаете – оболгать человека ради спасения собственной жизни? – Аника старалась говорить спокойно и твердо, но голос предательски дрожал. Мираж спасения от виселицы промелькнул перед ней!

– Не капризничайте, барышня! Это ваш последний шанс избежать виселицы. Или так хочется поболтаться на веревке? – Брюквин почувствовал внутреннее состояние девушки. – Пренеприятное это зрелище, можете мне поверить. Не тратьте драгоценное время – оно работает против вас! Вы ведь не совершали всех этих злодеяний, а кто другой их мог совершить, кроме Шиповского? Кому это было выгодно? Его мотив – получить в результате своих злодеяний красивую девушку с большими деньгами! Тем более что он запутался в карточных долгах, а их надо платить. Да-с.

Он воспользовался вашей наивностью и глупостью. Да-с, барышня, именно глупостью! Это ваша глупость, а не благородство заставляет вас выгораживать его, это из-за нее вам грозит виселица. Сейчас в этой игре на кон поставлена ваша жизнь, другой у вас не будет! Подумайте своей чудной головонькой: вам, значит, виселица, а ему – все удовольствия жизни и безнаказанность за свои преступления? Пишите, барышня, пишите и не злите меня, а то я передумаю. Зачем мне эти хлопоты? – и он страдальчески вскинул глаза на серый потолок камеры.

– Господин Брюквин! Только что вы сами признали меня невиновной в совершении этих чудовищных убийств. Когда вы были искренни – во время суда, где с вашей подачи на меня вылили море помоев и нелепых обвинений, или сейчас, разыгрывая сочувствие и принуждая меня написать поклеп на близкого человека?

Я не убивала своих родных, я не хочу умирать на виселице, я люблю жизнь и понимаю, что другой у меня не будет, но ни за что не соглашусь оговорить другого человека.

Не знаю, кто убил моих родных. Если Миша, то пусть суд определит его вину и покарает на основании настоящих доказательств, а не выдуманных!

Он скрылся? Да, он не герой, он слабый человек, но оговаривать его я не стану!

Если вы поможете мне избежать виселицы – буду вам благодарна всю оставшуюся жизнь! Вы ведь знаете, что я невиновна! Неужели совесть позволит вам смириться с убийством невиновного человека?!

Смеетесь надо мной? Какой же вы тогда слуга закона и справедливости? Вы преступник и подлец, сами должны предстать перед судом, если не земным, то небесным!

Открылась дверь камеры, показалось бледное лицо надзирателя. Он умоляюще взглянул на Анику, а потом обратился к Брюквину:

– Прошу прощения… Господин следователь! Прибыл начальник тюрьмы и конвой для этапирования осужденной в Лысогорский форт.

– Оставьте свои высокие призывы на будущее, если оно у вас будет! Не теряйте времени – истекают последние минуты вашей жизни. – Брюквин был холоден и деловит. Сердце Аники оборвалось в пропасть. – Последний раз спрашиваю: будете писать, чтобы избежать виселицы? В противном случае вы сегодня умрете! Да или нет? – Брюквин был крайне раздражен.

– Нет, – это слово вырвалось само собой, хотя внутри у нее все кричало: «Да! Все что угодно, но только не смерть!»

Брюквин усмехнулся:

– Вы сами сделали выбор, барышня, и вините только себя. Надзиратель! Осужденная Мозенз в вашем распоряжении для этапирования на место казни. Прощайте, барышня! Если придется еще свидеться, то, думаю, тогда вы будете более покладистой!

«Странные слова на прощанье. Он надеется еще увидеться со мной?! – в отчаянии подумала Аника. – Где и как? Почему он ушел, ведь он знает, что я невиновна! Он должен не допустить казнь! Я хочу жить, дышать, любить и быть любимой! Я не хочу умирать! Помоги мне, Господи!»

* * *

Виселица была установлена на западном бастионе форта. Стояла глухая ночь, и в небе купались звезды – обиталища бессмертных душ, покинувших бренную оболочку. Казнь была обставлена просто и буднично. Даже когда Анике на голову накинули черный мешок, ее не покидало ощущение, что это какое-то театральное представление, не верилось, что через мгновение она – молодая, красивая, девственно чистая – навсегда исчезнет из этого мира. Будут расти деревья, стоять дома, город будет жить своей обычной жизнью – только ее не будет.

Неожиданно она вспомнила рассказы преподавателя истории, большого почитателя египетской старины, о Долине мертвых, о последних убежищах почивших фараонов – тайных усыпальницах, гробницах, скрытых в глубине громадных пирамид. Внутри погребальных камер гробниц всегда присутствовала надпись: «Вспомни мое имя, и я обрету вторую жизнь». Теперь, стоя на пороге, отделявшем жизнь от смерти, она стала про себя повторять эти слова вместо молитвы.

«Вспомни мое имя, и я обрету вторую жизнь!»

Пол провалился под ногами. Пронзительная, мучительная боль, парализовавшая тело, длилась вечность. Веревкой раздавлена гортань, легкие готовы лопнуть от недостатка воздуха. Голова начинает расти и превращается в новенький кожаный мяч, в который усердно накачивают темную красную жидкость. Но надетые не бедную головушку железные обручи не дают ей расти. Их прибивают множеством гвоздей, и каждый удар отдается нестерпимой болью. Сердце неумолимо сжимают кузнечные тиски, а оно все не дается, колотясь с отчаянием обреченного, и вдруг превращается в стеклянный флакон, который разлетается на мелкие осколки под усилиями проклятых тисков. Лопается мяч, не справившись с обручами, и она летит в темный длинный туннель, из которого не видно выхода.

Врач убрал стетоскоп и констатировал:

– Наконец отмучилась, бедолага. Больше пяти минут – подобные случаи редкостны, даже уникальны. Все-таки это ужасное зрелище, господа! Особенно когда такая юная… Да-с. Занесите в протокол – смерть наступила в пять минут после полуночи.

* * *

У жандармского поручика, начальника конвоя для сопровождения смертницы, с хорошим послужным списком, подозрительно блестели глаза. Он решил напиться той ночью до поросячьего визга. Поручик станет проделывать это с завидным упорством и в последующие ночи, ибо сон покинет его, но облегчения он не будет получать. Некий женский образ, со временем все больше теряющий черты конкретного человека, будет преследовать его в снах и даже наяву. Пьяным он будет врываться в бордели, выискивая проституток с коротко остриженными волосами, на коленях просить у них прощения и щедро наделять деньгами. У «жриц любви» с улицы красных фонарей даже возникнет мода стричься очень коротко.

2

– Господин унтер-офицер! Рядовой Прохоренко третьей пулеметной роты гарнизонной службы принял пост номер пять! – хмуро отрапортовал курносый низкорослый солдатик в длинной шинели, которая, казалось, полами мела землю.

– Что ты, братец, невесел, отчего нос свой повесил? – с издевкой спросил высокий статный разводящий, и два сопровождавших его солдата искривили губы в угодливых улыбочках. – Мертвяка испужался, што ли? Так они дохлые, ни на што не годные. Тем более баба! Чего молчишь?

– Никак нет, господин унтер-офицер! Не испугался я, захворал, – постарался бодро ответить солдатик, но это ему плохо удалось.

– Завтра, как караул сдашь, пойдешь к лекарю. Он тебе клистир и касторку пропишет, неделю из сортира не будешь вылезать. – Все трое расхохотались – один зло, а двое подобострастно. – Если снова, как в прошлый раз, зря тревогу подымешь, тебе уже никакой лекарь не поможет.

Все снова заржали, а унтер сунул кулак солдатику под нос.

– Вспомни наставления гарнизонной службы, которые гласят, чтобы на шорохи, шумы всякие внимания не обращать, ибо все это происки ветра, а службу нести зорко и бдительно.

– Слушаюсь, господин унтер-офицер! – безнадежным тоном согласился солдатик.

– Неси службу, служивый! – рассмеялся унтер-офицер, и два голоса подчиненных присоединились к нему эхом. Три фигуры превратились в тени и исчезли в ночной темноте.

Полная луна периодически пряталась в темных тучах, проглотивших звезды без следа.

* * *

Тишина была напряженной, иногда ее нарушали не поддающиеся объяснению звуки ночи. Страх заполонил душу маленького солдатика, всего год как призванного на службу из глухомани Полтавской губернии.

Он вспомнил, как обрадовался, когда узнал, что для прохождения воинской службы направлен в большой город. Но вскоре радость сменилась страхом, так как он попал в Лысогорский форт, расположенный на проклятой горе, с давних пор считавшейся обиталищем нечистой силы. Вся эта нечисть в дневное, светлое время дремала, а с наступлением темноты выходила на охоту за христианскими душами, поэтому он боялся ходить в караул в ночное время. А тут еще ему подвезло попасть на пятый пост, где прошлой ночью случилось что-то непонятное и страшное, в результате чего караульного Ворсунова направили в карцер, а сегодня отвезли на освидетельствование в госпиталь. Поползли слухи, что тот тронулся умом от встречи с призраком повешенной.

Солдатик, держа винтовку с примкнутым штыком и шепча спасительные молитвы, осторожно продвигался вперед. От расположенных на валу светильников внизу было мало света, поэтому ему приходилось изо всех сил напрягать зрение, с трудом сдерживая страх и стук барабанящего в груди сердца. Пятый пост располагался с наружной стороны вала, патрулирование предписывалось вести вдоль него. Маршрут был протяженный и пролегал возле западного бастиона, на котором не далее как три ночи тому назад была совершена казнь отравительницы.

С каждым шагом ужас все больше и больше овладевал им, в голову лезли всякие несуразности. Винтовка в руках больше не казалась ему грозным боевым оружием, несущим смерть, а виделась чем-то наподобие шутовской хлопушки, некогда купленной на деревенской ярмарке. Обливаясь потом в отнюдь не теплую ночь, он не выдержал, приблизился к выходу из потерны № 2, закрытой мощными железными воротами, и на кирпичной кладке нацарапал штыком: «Спаси меня, Господи. Никодим. 1913 год».

Легче ему после этого не стало, в голову пришла мысль, что эти несколько слов переживут его на многие и многие годы. Было странно, что вот он стоит сейчас, молодой, здоровый, полный сил и жажды жизни, а эти еле видные кривые каракули сильнее его, так как им гарантировано бесконечное долголетие.

Машинально он сунул руку за голенище сапога, вытащил припрятанный кисет, «весточку из дома», полный душистого и злого самосада, злого, как командир отделения, унтер-офицер Сиротенко. Прошлой зимой за то, что он, стоя в строю на морозе, сунул заледеневшие руки в карманы шинели, унтер приказал наполнить карманы песком и зашить – по два фунта в каждом! Наказание было бессрочным, пока унтер не сменит гнев на милость.

Солдатик свернул самокрутку и закурил, с удовольствием вдыхая вонючий дым, прикрывая рукой тлеющий огонек. Это был немалый риск – за курение на посту полагалось пятнадцать суток карцера. Но судьба была милостива к нему и не наслала проверяющих. Курение успокоило нервы, он даже приободрился. Солдатик спрятал окурок в кисет и вернул его на место, за голенище. Теперь он шел бодрее и уже не так боялся, хотя вот-вот должен будет проходить под западным бастионом, на котором зловещая виселица ожидала следующую поживу.

Отравительницу, казненную три ночи тому назад, закопали в ту же ночь возле старого дуба, пережившего строительство крепости. Он сам участвовал в копке могилы, но не в самом захоронении. Среди солдат ходило поверье, что висельники, казненные в крепости, на протяжении сорока дней и ночей шалят, делают разные пакости живым, и в это время нужно держать ухо востро. Оно и понятно, ведь по христианскому обычаю обязательно хоронят до заката солнца, а вот казненных – тайно, ночью, и могилу не запечатывают.

Перед самим бастионом бодрое настроение покинуло солдатика, шаг стал короче, двигался он медленнее, шел, словно на цыпочках, как будто боясь потревожить кого-то производимым шумом. А может, просто хотел скрыть свое присутствие. В сторонке треснула ветка, словно на нее наступили, и ужас овладел им.

«Свят, свят! Пронеси нечистую силу мимо, не дай лицезреть лик ужасный!» – прошептал он, беря наизготовку винтовку, ходуном ходившую в руках. Потом прокричал дрожащим голосом и совсем не по уставу:

– Эй, кто там? Выходи, а то пульну из винта! – В ответ – тишина. – Показалось! – вздохнул он с облегчением, но тут что-то неуловимое прошмыгнуло мимо, обдав могильным холодом.

Почему-то вспомнился ему процесс подготовки могилы для отравительницы. «Под тонким слоем землицы оказался лёссовый грунт, копать было легко, не утомительно, но яму вырыли неглубокую, как-то не по-людски. Собаки могут разрыть».

Вновь что-то невидимкою промелькнуло рядом, и снова мороз пробежал по коже. Винтовка выпала из рук, почти без шума приземлившись на мягкую почву. Тут ему показалось, что он находится не на караульной тропе, а совсем в другом месте, возле еле заметного холмика свежей земли. Голос и ноги предали его – он не мог ни кричать, ни бежать прочь от этого страшного места. В голове зазвучал чужой голос, он принадлежал женщине: «Темно мне здесь. Душно, тесно. Жестко лежать». Солдатик почувствовал, как от ужаса у него на голове зашевелились, поднимаясь, волосы.

– Эй, дядя! Дядя! Дай закурить, Христом Богом прошу! Не пожадничай, а то прокляну! – услышал он сзади девичий голос и, пересилив себя, обернулся.

Перед ним стояла простоволосая девушка с длинными всклокоченными волосами, одетая в лохмотья, напомнившие солдату мешок, в котором похоронили повешенную.

– Ты ведь мне должен! Ты помнишь, дядя? – и она рассмеялась ужасным трескучим смехом, безумно сверкая темными глазами.

Солдатик сунул дрожащую руку за голенище, достал кисет, швырнул его в привидение и бросился бежать.

«Прочь отсюда куда подальше! Схоронюся среди людей, авось не найдут. А там подамся с каламашниками[3]3
  Артельщики, сезонные рабочие, с весны до осени вывозившие землю с выравнивавшихся под стройку участков и засыпавших ею яры.


[Закрыть] строить железку. Прочь, прочь отсюда! До следующей смены почти два часа, авось не хватятся раньше. Пока караульные будут искать, пройдет время. А там, даст бог, повезет, и найду пристанище», – решил он и, искусно обходя посты, стал выбираться изо рва наверх, а потом сбежал с проклятой горы навстречу играющему разными огнями городу.

У самого подножия горы, недалеко от устья реки Лыбидь, ему преградило дорогу плотное облако, сотканное из ночного тумана, но было в нем нечто странное, внушающее дурные предчувствия. Прохоренко, шепча про себя молитву о спасении души, с разбегу врезался в него. Облако, словно этого и ожидало, поднялось и исчезло в ночном небе.

* * *

На следующий день, ближе к обеду, на стол генерал-губернатора лег рапорт от коменданта Печерской крепости, в котором сообщалось следующее:

«Этим утром в окрестностях Лысогорского форта была задержана юродивая Дарья, фамилия и сословие неизвестны, до этих пор находящаяся по причине невменяемости в лечебнице для душевнобольных. Неизвестно, каким образом ей удалось обойти караулы, чтобы оказаться вблизи охраняемого форта. Предполагается, что сия юродивая Дарья в ночное время нагоняла страх на постовых, которые принимали ее за призрак недавно повешенной отравительницы Мозенз. В результате чего один солдат тронулся умом, а другой подался в бега, бросив пост. Поиски беглеца продолжаются. Виновные за недостаточную бдительность во время охраны важного военного объекта наказаны».

А через несколько часов комендант Печерской крепости полковник Никольский получил телеграфную депешу следующего содержания:

«В Таврической губернии, возле села Лысая гора, задержана некая странная личность в военном обмундировании, назвавшаяся рядовым Лысогорского гарнизона Прохоренко Никодимом. Сия личность пребывает в невменяемом состоянии и постоянно что-то твердит о бесах. При нем были обнаружены: вечное перо, пишущее странными сухими чернилами, которые не требуется промокать, зажигалка, работающая не на керосине, а, предположительно, на газе, и несколько цветных пакетиков неизвестного предназначения. Предполагаю, что сии невиданные штучки иностранного производства. Сам Прохоренко утверждает, что сии предметы получил от бесов в женском обличье, которые разрушили Лысогорский форт, а его занесли сюда неизвестным способом. Приметы Прохоренко следующие…»

Полковник удивился чрезвычайно – перечисленные приметы сходились с описанием беглого солдата. Как за столь короткий срок он смог преодолеть триста верст?! Не иначе как не обошлось тут без чертовщины! Полковник вызвал адъютанта и продиктовал ответную депешу:

– Задержанную особу, выдающую себя за рядового Прохоренко, под конвоем доставить в Киевский гарнизон для выяснения личности.

Часть 1
Вспомни мое имя

Звери бегут только при виде опасности и, убежав от нее, не испытывают страха. Нас же мучает и будущее, и прошедшее. Из многих благ многие нам вредят: так память возвращает нас к пережитым мукам страха, а предвидение предвосхищает муки будущие.

Сенека

1

До окончания XX столетия оставалось всего два месяца, средства массовой информации и рекламщики плодотворно использовали чуднóе слово «миллениум», оракулы, экстрасенсы, всевозможные провидцы строили неутешительные прогнозы, приводя в качестве доказательства катрены Нострадамуса, выжимки из древних манускриптов, свои толкования неразгаданных писаний, дошедших до нас из туманного прошлого. Ученые, опровергая их, вносили свою лепту скептицизма в умонастроение людей в преддверии нового тысячелетия. Живущие во всех странах нервничали и, вопреки всему, надеялись на лучшее.

31 октября 1999 года в безымянном, чудом сохранившемся скверике, протянувшемся от Московской площади до Голосеевской, вдоль улицы 40-летия Октября, пока еще не переименованных, между пожарным депо и православной церковью, на облезлой, когда-то зеленой скамеечке, расположились две разбитные двадцатипятилетние девицы.

– А я тебе говорю: всё во власти случая! – воскликнула проститутка Анжела по прозвищу Косичка и для убедительности хлебнула пива прямо из бутылки.

– Не-а, все случаи запланированы свыше, как и вообще всё в нашей жизни. Как не рыпайся, а конец тебя не обойдет! – хохотнув, сказала проститутка Соня-Червончик, вкладывая свой смысл в эту фразу.

На самом деле ее звали не Соня, а Лариса, и не так давно кличка у нее была Скунс, омерзительное вообще-то прозвище. Но в прошлом году она широко отпраздновала десятилетие своей профессиональной деятельности, в результате чего за ней укрепилось новое прозвище – Червончик. А имя Лариса, как ей показалось еще в начале трудовой деятельности, только мешало работать – так она и стала Соней-Червончиком.

– Вот ты говоришь, умер у тебя муж – случай, приехала из глухого райцентра сюда в поисках работы – второй случай, познакомилась с ребятами, научившими тра…аться за бабки, подставила ты их, и выперли тебя из бара на большую дорогу – это какой у нас по счету случай? Да ладно, не напрягайся! – Соня посмотрела на свет сквозь пустую бутылку, расстроилась, что пива больше нет. – Да ни фига это не случаи! Ты б…дь по призванию, и это на тебе отпечатано! Была законной б…дью, потом ресторанной, а сейчас ты «плечевая»! Вот и вся твоя жизнь, а случай – это только с кем будешь спать и сколько их будет!

Меня таскали все кому не лень по кустам и кладбищам с тринадцати лет, в четырнадцать я задумалась, что дальше делать, в пятнадцать вышла на Большую окружную дорогу, а сейчас я здесь – тут спокойнее и клиентура сносная. Я своего занятия не стыжусь – это лучше, чем горбатиться за швейной машинкой от зари до зари, а потом выпрашивать свои кровно заработанные денежки, которых хватит только на то, чтобы с голоду не сдохнуть! – Соня перевела дух, ее переполняли эмоции, и тут ей в голову пришла шальная мысль. – Эй, паря! – окликнула она проходящего мимо молодого человека с дипломатом, пялящегося на их длинные стройные ноги, затянутые в ажурные чулки и открытые взорам до самых ягодиц из-за сбившихся коротких юбчонок.

Парень, вздрогнув, остановился и, несмотря на то что несся куда-то с видом сверхзанятого человека, подошел к ним.

– Парень, кого ты хочешь тра…нуть, меня или ее? – деловито спросила Соня. – Тридцать – тра…нуться, двадцать – минет, для студентов скидка двадцать процентов! – продолжила она, с удовольствием наблюдая, как лицо вихрастого юноши приобретает помидорный цвет.

– Деньги есть? Нет? Тогда можно по любви, только жениться придется, зато все удовольствия бесплатно! Что, не хочешь жениться, миленький? Тогда чего стоишь как столб? Мотай отсюда к ядреной матери! Козел вонючий!

Молодой человек пошел дальше, но уже не так быстро и, то и дело оборачиваясь, посматривал на странных девушек.

Анжела – ее настоящее имя было Александра – всего неполный месяц трудилась на здешней ниве сексуальных услуг, и она сразу подружилась с Соней.

Работа «плечевой» – дорожной – проститутки по сравнению с ресторанной чревата экстремальными ситуациями, и это при более низких доходах. Ресторанная имеет сутенера, прикрытие, охрану, да и сам процесс происходит в приемлемых условиях. При необходимости клиента можно вычислить. «Плечевая» находится один на один с клиентом в уединенном месте и полностью от него зависит, а ведь неизвестно, что тому в голову взбредет. Зимой и весной этого года произошла серия пока нераскрытых убийств дорожных проституток на Большой окружной дороге. Так что «плечевая» обязана быть хорошим психологом – от этого зависит ее здоровье и сама жизнь.

Соня, обладающая бóльшим опытом и стажем, взяла на себя роль наставницы Анжелы в освоении специфики этой работы и не только. Они традиционно встречались до работы, распивая пару-тройку бутылок пива, обсасывали какую-нибудь тему.

– Сонька, ты это зря, вот у меня вчера чуть не произошел этот самый случай! – мечтательно прикрыла глаза Анжела. – Утром возвращаюсь с хорошего бодуна – той ночью не работала, праздновали у Ляльки ее день рождения. Вы не знакомы, она вместе со мной работала в баре «Флоренция». Напилась я до чертиков, а ты меня знаешь, тогда меня тянет ездить и ездить. Полночи гоняла черт знает где, а утром оказалась возле Печерского моста без гроша в кармане. Сумочка моя у Ляльки осталась, там косметика и все прочее, а деньги дома – сейчас снимаю хату на Добром шляхе, это недалеко отсюда. Стою, голосую, и никакая б…дь не хочет везти без денег. Объясняю, что, как доедем, вынесу из дома без обмана, – не хотят! Жлобы! Наконец один дядька остановился – лет сорока пяти, сам черный, а глаза, – Анжела отпила еще немного пива и смачно вытерла губы тыльной стороной кисти, – добрые-добрые, но все равно довел меня до дверей квартиры, все боялся, что кину его. Получив деньжата, повеселел, а когда ехали к Ляльке за сумочкой, разговорился.

В разводе, живет в однокомнатной на Харьковском массиве, верующий – не пьет, не курит. Остановились – я себе пива взяла, его угостила кофе. Поболтали. Так хорошо баки забивает, так легко на душе становится – аж жуть. Сумку забрала и поехала с ним в Музей архитектуры под открытым небом. Он предложил. Первый раз побывала там за все время, что здесь околачиваюсь.

Там жуть как красиво, хатки соломенные, ветряки, старушки древние смотрят, чтобы руками не трогали их экспосрацию. Мужик ко мне не приставал и телефон оставил. Пару деньков подожду, а потом позвоню. Вот тебе и случай! – Она торжествующе посмотрела на Соню.

– Это еще не случай – залезет под юбку, а потом пошлет подальше, знаю я этих мужиков! – Соня ощутила укол зависти, но не подала вида. – Пойдем, что ли, работать, а то от этих разговоров водки хочется.

– Не рано, еще совсем светло? – засомневалась Анжела.

– Раньше начнем, обильно кончим, – равнодушно бросила Сонька. – Пока дойдем, уже стемнеет. Еще и сходить надо кое-куда, мочевой пузырь лопается.

Их рабочее место находилось на Московской площади[4]4
  Ныне площадь Демиевская.


[Закрыть], между кондитерской фабрикой, разбавляющей запахом карамели автомобильный смог, и центральным автовокзалом.

Только они расположились на своем месте и привычно приготовились к ожиданию, как возле них остановился длинный зеленый «форд» семидесятых годов. «Салон хороший, большой, это вам не какие-то там „жигули“ или „москвич“», – прикинула Соня.

– Девчата, куда вам ехать? – игриво крикнул в открытое окошко водитель, хмурый вид которого не вязался с веселым тоном.

– Мы уже приехали, а поедем, если есть что в карманах и в штанах, – взяла на себя переговоры Соня.

– Сколько? – деловито поинтересовался весь в кожаном прикиде водитель, поглаживая себя по темному ежику на голове.

– Сорок и тридцать, – чуть накинула для торга Соня.

– Идет, только я не местный. Где можно по-быстрому управиться в течение получаса? – спросил он, впервые посмотрев на Соню.

«Черт, опять не глянула на номер машины! – выругалась она про себя. – Иногородний – держи ухо востро!»

– Ближе всего на Лысухе! – ответила без раздумий.

– Где ведьмы водятся? – криво усмехнулся водитель. – Кого же из вас выбрать? Одной мало – двух много… – задумчиво произнес он.

– Не боись, парниша. Обслужим по высшему разряду! Забудешь жену, тещу и начальника! – озорно хохотнула Соня.

Анжела в сторонке, потупив взгляд, играла роль скромняги – на любителя. Водитель оценивающе осмотрел их.

Обе чуть выше среднего роста, стройные. Соня – медноволосая, Анжела – обесцвеченная блондинка, обе с толстым слоем косметики на лице, в почти одинаковой одежде темных тонов (короткие курточки и юбочки, тесно облегающие джемперы). У Анжелы – простоватое, крупное, округлое крестьянское лицо с замаскированными веснушками, короткая стрижка и великолепный большой бюст, а у Сони – чуть раскосые, очень выразительные глаза на худощавом продолговатом лице, чувственный носик и чудесные густые волосы, собранные на затылке в ракушку, и фигура лучше. Водитель усмехнулся и указал на нее пальцем.