Текст книги "Побег за белой ночью"

Ночь музеев

Иван-да-Марья – народное название нескольких травянистых растений, цветы которых отличаются присутствием двух резко различаемых окрасок, всего чаще желтой и синей или фиолетовой. Растет у нас часто по рощам и лугам, чаще в тени, по лесным опушкам; цветет в начале лета…

Из энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

После выхода из больницы Ивану Свешникову захотелось жить долго и счастливо. Пьянящий воздух возвращенного мира будоражил кровь. Предложение Марьи провести в Петербурге и его пригородах ночь музеев, он принял без малейшего колебания. Если вместе, то куда угодно, хоть на край света.

Болезнь снова обозначила ему близость темного и бесчувственного края, за которым заканчивалось любое живое действие. После этого он всегда немного заводился и острее реагировал на окружающее. Вообще начинал вести себя по-другому.

Иван с Марьей знали друг друга много лет и большую часть своей жизни прожили вместе. Очень разные, они научились хорошо понимать и чувствовать друг друга. Удивительно, но именно сейчас он понял, как она ему дорога. Будто впервые увидел и полюбил. Сидя в машине, он краем глаза незаметно продолжал с нежностью наблюдать за ней и чувствовал себя самым счастливым человеком. Знает ли она, как он ее любит? Ему не терпелось сказать об этом Марише, добавить еще много других замечательных слов, которые прежде не приходили в голову. Иван снова промолчал, а только улыбнулся и продолжал глядеть на дорогу. Может быть, сейчас не самое лучшее для этого время, но потом он обязательно это сделает.

Они начали с Лахты. Сюда, по намеченному ими маршруту, получалось ближе. Эта часть Финского залива прежде и сейчас звалась у местных острословов Маркизовой лужей за свою мелководность и небольшой размер по сравнению с открытым морем. Был в том и особенный оскорбительный намек на некоторых придворных адмиралов, чья морская служба проходила на крохотном, затиснутом прибрежными шхерами участке между Санкт-Петербургом и Кронштадтом. Высотные городские кварталы здесь уже заканчивались. Дальше начинались небольшие деревянные постройки и огороды поселка, известного тем, что возле этого места в далеком ноябре 1724 года Петр I спасал тонущий бот с солдатами. Так получилось, что увидев такую беду, он не смог проехать мимо. Корабли и солдаты – его малые дети, но царь тогда серьезно простудился и через три месяца умер. С тех пор наши государи и прочие первые лица так больше не поступали. Неподалеку отсюда нашли и известный «Гром-камень» для основания «Медного всадника» на Сенатской площади. Его предполагаемые отпиленные части, исписанные замысловатыми граффити, до сих пор лежали на мелководье. Теперь прежние исторические памятки старого поселка затмила строившаяся здесь башня Лахта Центра, похожая издали на хищный зуб дракона, выросший на плоском, как язык, песчаном берегу.

Промчавшись по Приморскому шоссе мимо верениц унылых загорелых иностранных строителей, они свернули на Береговую улицу и довольно быстро подъехали к воротам яхт-клуба Геркулес. За ними располагалась небольшая искусственно возведенная бухта с многочисленными маломерными парусниками самого разного класса и ценового достоинства. Почти все яхты здесь носили женские имена. В большом крытом ангаре им предложили посмотреть на верфи парусный линейный корабль «Полтава», реплику его исторического тезки, построенного по чертежам Великого Петра. В ангаре пахло свежим обработанным деревом, как это случалось на новой загородной даче.

Лебединые обводы корпуса огромного корабля от самого низа до верха были облеплены строительными лесами, через которые предполагался экскурсионный поход в его внутренние помещения. Всем посетителям выдали оранжевые пластиковые каски. Кажется, сделали это очень вовремя, поскольку, оказавшись на палубе 54-пушечного парусника, Свешников тут же нашел головой низкий поперечный бимс. Каска заметно смягчила удар, а корабль хоть и загудел недовольно, но все же не пошел ко дну. Он пока еще твердо стоял на земле. В дальнейшем ему была уготована невеселая судьба музейного аттракциона в местном парке 300-летия Санкт-Петербурга. Строили его умельцы энтузиасты, которые прежде уже спустили на воды Балтики большой исторический парусник Штандарт. Конечно, без такой крылатой мечты заниматься всем этим было бы слишком грустно. «Штандарт» не первый год, как бороздил внутренние воды Евросоюза, и возвращаться на историческую родину пока не собирался…

На каменистом мысе их встретил молодой человек в красном камзоле образца начала XVIII века. На камеру пятого телевизионного канала он произвел выстрел из чугунной корабельной пушки в сторону моря. В качестве боеприпаса сошла обычная петарда, но со стороны все это выглядело весьма неплохо.

Впрочем, всем было понятно, что настоящая жизнь протекала совсем в другом месте, хотя и почти рядом. В это время юные яхтсмены весело зажигали на детских парусных швертботах «Оптимист» по Маркизовой луже. Они полной мерой «отгребали» от своих тренеров недетские замечания и радовались признанию первого успеха. Словно бабочки, яхты весело покачивали крыльями-парусами и шли под ветром, закладывали крутые виражи или ложились в спокойный дрейф. Дети не боялись погружаться в холодную весеннюю воду и вытаскивать свои яхты на берег. Попавшая внутрь их гидрокостюмов, она не вызывала паники даже у родителей. После такой морской прогулки многим детям хотелось рухнуть на землю и лежать без движения. Только так здесь делать было не принято, настоящему яхтсмену следовало уметь терпеть..

К вечеру на берегу стало заметно холоднее, с залива подул сильный ветер. Они решили ехать дальше. Ночь в эту майскую пору не торопилась на грешную землю, несмотря на поздний час. Какое-то застывшее сонное состояние природы, будто, уходя второпях, в доме забыли выключить свет…

Теперь их путь лежал на Васильевский остров, в Российскую Академию наук на Университетской набережной. Это было что-то из разновидности нового для многих научного туризма. В общем, туда в обычный день почти не попасть – музейное дело совсем не главный профиль для Академии. Марье давно хотелось посмотреть здесь знаменитую мозаику Михаила Васильевича Ломоносова «Полтавская баталия». Они припарковались в Биржевом проезде. По пути Марья показала Ивану корпуса своего института.

В Академии в этот час было немноголюдно. Рассмотрев на лестничной площадке многометровое историческое мозаичное полотно, они отправились дальше. Было интересно увидеть интерьеры старинных залов, почувствовать их внутреннюю жизнь. Здесь когда-то зарождалась российская наука. Иностранных имен в ней тогда было достаточно. Прибывшие гости могли проследить жизненный путь первого великого русского ученого Михайло Ломоносова в представлении его благодарных потомков, услышать любопытную историю мозаичного искусства в России…

Иван и Марья разглядывали экспонаты выставки и тихонько шли дальше. В большом зале член Оптического общества и Лазерной ассоциации, член Союза художников Юрий Ивченко читал лекцию о трагедии Гете «Фауст» в мировом искусстве. На стене зала под роскошным декором демонстрировали слайды малопонятного мистического содержания.

Они быстро оказались в нижних помещениях дворца российской науки. Здесь безраздельно правили бал молодые ученые Института химии силикатов. Длинноногие накрашенные девицы с хитрыми лицами предлагали собравшимся гостям примерить белые халаты, заглянуть в настоящий лабораторный микроскоп или самостоятельно смешать реактивы в пробирках. Рядом отгадывали элементы таблицы Дмитрия Ивановича Менделеева. Участникам химического конкурса, давшим правильный ответ, вручали сладкие конфеты. Чаще других угадывал бледный худой юноша, который тут же отдавал завоеванные им призы стоявшей рядом девушке. Она смотрела на него с восхищением и гордо оглядывалась по сторонам…

Уже на выходе какой-то аспирант в очках подарил Марье бирюзовый кусочек смальты. Ивану он предложил такой же купить за сто рублей.

– Это та самая, историческая смальта из мозаики? – поинтересовался Иван.

– Нет, конечно. Из этой делали панно на станции «Адмиралтейская», – важно пояснил «очкарик».

– Понятно. Ее туда недавно целыми мешками завозили. Спасибо, что не продаете здесь свою Родину. За доллары, – хмыкнул Иван.

Марья, смеясь, дернула его за рукав и потащила к выходу. По пути Иван успел заметить на стене перепечатку статьи нобелевского лауреата Жореса Алферова из «Советской России». Речь там шла о проблемах российской науки.

– Он же, кажется, коммунист…

– Прежде всего, Алферов – великий ученый, патриот своей страны и честный человек, – уточнила Марья…

Ночь – вообще какое-то особое состояние суток, а тут еще интригующий музейный фон и завязывающаяся интересная история. Вполне ожидаемо, что с людьми в такое время могло произойти что-то любопытное. Нужно было только не мешать событиям, позволить себе вкатиться в их русло и наблюдать. Тогда, иногда, получалось даже поучаствовать в них.

Если признаться честно, то Иван прежде мало интересовался этим городским культурным мероприятием. В музей можно спокойно сходить в любой будний день и не торчать для этого часами в длинной очереди. Теперь он убеждался в своем заблуждении. Прежде всего, самые известные музеи в акции почти не участвовали, оставляя это право другим, менее продвинутым своим собратьям, небольшим музеям, которые днем частенько оказывались в тени их величественных фасадов. Для них ночь музеев становилось звездным часом, редкой возможностью заявить о себе ярко подготовленным мероприятием и быть услышанными.

Конечно, такое мероприятие не для всех, только для людей, умеющих его оценить. Это небольшое, но дружное и легкое на подъем братство горожан, влюбленных в свою Северную столицу. У Ивана внезапно возникло ощущение, что он давно знал всех этих людей, ему было хорошо среди них. Здесь спонтанно и просто завязывалось общение, новые интересные знакомства. Никакие новомодные квесты, флэшмобы или перформансы ему не были нужны.

Немного проблуждав по вечерним улицам на Петроградской стороне, они приехали в Вяземский переулок. Про себя Иван отметил, как многолик любимый город в его исторической части. В каждом месте он имел свое особенное, неповторимое лицо и непохожих жителей. Такого 80-летнего бородатого деда, беззаботно катающегося ночью по дорожкам старинного Вяземского сада на самокате, определенно, никогда не встретить в новостройках на его Комендантском проспекте. Там и садов никогда не было. Приветливо улыбнувшись, старик указал им дорогу к мастерской. В этот вечер они у него были уже не первыми.

Поездку в мастерскую скульптора Аникушина они выбрали себе сразу. Что-то притягивало к ней. Здание мастерской оказалось необычным по конструкции, некий образец рациональной архитектуры. Это, когда целесообразность управляла формой и эстетикой. В мастерской нужно было работать с крупноформатными моделями памятников. Так получился двухэтажный фасад из красного кирпича, от которого по косой линии поднимались боковые стены. Задняя одноэтажная сторона завершалась огромным окном, там и находилась мастерская самого Мастера. Иван подумал, что эта мастерская чем-то похожа на цветочную оранжерею, где требовалось много света.

Говорили, что тогда с получением мастерской Аникушину помог случай. Скульптор победил на конкурсе проекта памятника Ленину к столетнему юбилею, и будущую восьмиметровую фигуру вождя просто негде было делать. К тому времени Ленинград уже украшали его знаменитые памятники Пушкину на площади Искусств и Бехтереву у здания Психоневрологического института.

Конечно, Михаил Константинович Аникушин – это очень заметное имя в искусстве. Теперь уже можно смело говорить, что без его памятников Петербург – Ленинград имел бы другое лицо. В мастерской величие скульптора без лишних пафосных слов читалось в исполненных работах. Их были сотни, а здесь показывалась только самая малая часть. Тема блокады, героического подвига и бесконечных человеческих страданий. Бойцы и горожане, измученные голодом, обстрелами, бомбежками, уже почти бестелесные, но так и не сломленные. Это прожитые Мастером фронтовиком страшные символы военного времени. Целая коллекция станковой скульптуры, изображавшая его современников: рабочие, актеры, балерины, композиторы, ученые. Отдельно показывалась работа над образами русских литературных гениев. Возможно, это самое лучшее, что создано скульпторами за советский период. Замечательным было то, что в мастерской прослеживался весь путь творческого поиска нужного образа. Каждая их деталь под патиной времени сохранила отпечатки пальцев Мастера…

Божественная раскованность Пушкина, читавшего свои стихи, сменялось печалью и какой-то мудрой человеческой усталостью у Чехова. Над такими образами Мастер трудился всю жизнь и сам постепенно менялся вместе с ними. Вознесенные на свой высокий пьедестал, они по-прежнему принадлежали нам, тем, кто так любил их и помнил с самого раннего детства. Они у Мастера всегда оставались земными людьми. Созданные образы сохраняли необычную открытость, почти этюдные черты достоверности и легкой незавершенности. Они как бы спускались к нам. Кто-то потом назовет все это лирикой и отходом от принципа монументальности, другие – особым проникновением в образ…

Иван задержался возле высокой глиняной модели, и они стали с интересом рассматривать ее.

– Таким памятник Чехову установили в Москве, в Камергерском переулке. Он самый последний из его крупных работ. В чертах писателя передана какая-то собственная усталость Мастера, будто он уже прощался с нами. В мастерской свет хороший для просмотра, мягкий и рассеянный: живое небо, закрытое низкими питерскими облаками…

– А мне кажется, что здесь Чехов чем-то похож на Дон Кихота. Особенно в этом ракурсе, – прошептала Марья.

– Что же, может быть. Творческий путь самого скульптора тоже не был увенчан одними лаврами, – согласился Иван..

Кажется, они немного опоздали сюда к началу основных мероприятий. После своего путешествия среди скульптур, Иван с Марьей снова заглянули в большой зал. Прежде здесь стояла подвижная платформа с выдвижным краном и кабиной для работы скульптора на различной высоте. Сейчас там шел какой-то театрализованный концерт. Внушительные фигуры зубастой акулы Каракулы и ушастого смешного слона, говорили, что сейчас это пространство чаще использовалось для детских занятий.

Они осторожно прошли через зал и оказались в помещении, где девушки-скульпторы лепили из голубоватой глины рельефы-портреты посетителей на большом металлическом щите. Дух великого Мастера незримо витал над головами собравшихся гостей и заряжал особой энергией. Можно было попробовать сделать что-то самому. Войдя туда, Иван не колебался ни минуты в том, что сегодня будет лепить. Он только немного присматривался вначале, как будет это делать, как правильно держать в руках инструмент.

Марья глянула на него расширенными от волнения глазами и послушно села рядом на высокую вращающуюся табуретку. Теперь она стала его моделью, натурщицей. Работа у Ивана как-то сразу пошла, даже зрители появились. «У вас красивая модель, – сказала ему работавшая рядом скульптор Виктория. – Посмотрите, какие у нее глаза, ресницы и линия губ, как интересно уложены волосы. Все это будет здорово смотреться в будущем рельефе»…

По правде говоря, у Марьи действительно хорошее для лепки лицо, его легко находить в создаваемом образе. Прежде всего, Иван смело вычертил нужную ему форму и убрал все лишнее с доски. Даже сам не понимал, откуда у него возникла такая уверенность. К глине Иван давно не прикасался, это было увлечением детских лет. После определения основного контура, можно было преступать к детальной отделке линий профиля. Он открывал ее лицо для себя заново. Это казалось ему странным, ведь черты любимой женщины были хорошо знакомы ему. Сколько раз он с нежностью касался ее лица ночью, рисовал его в своей голове. Повторяя черты Марьи в мягком податливом материале, Иван почти физически ощущал свое прикосновение к ее губам, изгибам волос. Работа увлекала его, время летело быстро. Все это казалось ему фантастическим действом, открытием нового душевного состояния.

Любовь – не просто обостренное чувство или посланное искушение. Сейчас это возможность отдать себя всего, без остатка. Нарисовать Марью или вылепить из глины – значит суметь ей рассказать о своих чувствах.

К этому времени Марья почти не позировала ему, и он попросил ее вести себя свободно, как в жизни. Вот и еще одна деталь оказалось пойманной – неуловимое движение губ и улыбка Марьи. Кажется, сейчас они творили вместе, одновременно переживали ощущение своей близости. Марья неотрывно следила за работой его рук. Бесформенный кусок глины все больше приобретал ее черты. Теперь Марья слышала его признание, которое прозвучало для нее громче любых слов.

Она хорошо знала его длинные тонкие пальцы. У Ивана они были чувствительными и легко отзывались на ее внутреннее состояние. Марья любила такие прикосновения, это заменяло красивые и нежные слова. В такие моменты желание постепенно нарастало в ней и превращалось в совершенно неуправляемую лавину. Марья никогда не умела рисовать и лепить. Она не знала, нужно ли ей было это для жизни. Знает ли Иван, как она его любит? Для нее это так же естественно, как возможность жить или дышать, потому что без любви к нему все вокруг теряло всякий смысл..

Скульптор Виктория лишь изредка поглядывала на работу Ивана и почти не подсказывала ему. Когда он положил инструмент и снял рабочий фартук, Виктория одобрительно заметила: «У вас совсем неплохо получилось для такого быстрого этюда. Очень похоже. Улыбка заметно оживила изображение. Вообще, настоящая скульптура – это 360 раз повторенный рисунок»…

Иван не ожидал от себя другого, знал, что сегодня должно было получиться. Этой ночью в мастерской ему незримо помогал сам Мастер. Теперь он придирчиво разглядывал свою работу. «Жаль, что всего этого нельзя взять с собой. Ночь пройдет, а утром глиняные портреты сломают», – сказала Марья.

«Иногда ход работы важнее ее результата. Все пережитое теперь останется с нами», – Иван коснулся рукой своей груди, словно показывая, где теперь хранилось созданное им творение…

Марья сделала несколько фотографий на свой телефон, но полученное изображение давало сильное искажение. Оно не хотело уходить отсюда. «Пусть твое изображение проведет остаток своей жизни здесь, – улыбнулся Иван. – Это очень достойное место». Ему совсем не было жаль своей работы. В этих стенах создавалось много другого, более достойного.

В это время на деревянной лестнице, которая вела на второй этаж, началась оживленная фотосессия. Девушка с голубыми волосами, завернувшись в серебристую тунику, изображала ожившую античную статую.

Иван и Марья вместе вышли на улицу. Над крышами домов полыхал закат, где-то в темных кустах защелкал соловей. Нет, не зря именно такую ночь для своих действий выбрали всякие потусторонние силы, что-то в ней было за пределами обычного разума…

– Ты слышишь?

– Да, конечно. Только этот маленький певец сегодня опять надел свою шапку-невидимку.

– Как странно качнулась ветка…

– Это лопнула почка, и родился новый зеленый листок…

Теперь они лежали рядом и смотрели в окно. Над ними в утреннем небе плыли облака, похожие на большие океанские корабли. Иногда Иван замечал там какие-то фигуры, чьи-то лохматые головы и сплетенные руки. В этот момент комната исчезала, и у них возникало ощущение полета.

– Ты бы хотела сейчас взлететь.

– Не знаю. Мне кажется, что самое лучшее со мной уже было. Остальное не так важно. Конечно, если ты всегда будешь любить меня…

Приютино

Хозяйский дом здесь в привычном для Петербурга старом английском стиле из красного кирпича. Он стоит на возвышенности в немного заболоченном месте, столь обыкновенном для нашей северной природы. Рядом раскинулся парк с вековыми дубами и прудом, в котором когда-то ловили рыбу.

Мы приехали сюда рано утром, чтобы больше захватить светлого дня. Зимой в наших местах он короток и сер, вроде растянувшихся вязких сумерек, от чего в сердце иногда заползает беспричинная тоска. Уже ли теперь так будет всегда?

Позади большой и шумный Петербург. Впрочем, какая здесь тишина? Рядом шоссе и по нему потоком движутся автомашины. Город сюда неумолимо наступает, отвоевывая под строительство жилых комплексов все новые метры. От прежних 770 десятин господских земельных угодий теперь мало чего остается…

Какое хорошее название у этой усадьбы, теплое и домашнее – Приютино. Еще не увидел его, а оно тебе уже начинает нравиться. В XIX веке – это одно из ближайших к Петербургу поместий. Из столицы сюда легко добирались часа за полтора. Еще не построили по дороге всех этих торговых комплексов, складов и автозаправок, не было даже Всеволожска. Кругом одни поля и леса.

Ты снова ведешь меня к своим любимым и дорогим местам. Каждая такая поездка – новое посвящение в этот мир. Мы медленно поднимаемся по деревянной лестнице на второй этаж, проходим по скрипучим некрашеным половицам. Нас здесь встречает Нина Антонова, главная хранительница музея-усадьбы. Рядом с ней неслышно ступает черная кошка. Кончики лап у нее белые и оттого кажутся одетыми в носочки. Вокруг тихо и совсем не слышно голосов. Будто обитатели господского дома все еще спят, и только прислуга ходит на цыпочках.

Нина улыбается и начинает рассказ, словно открывая перед нами свой старинный ларец, в котором сокрыта какая-то загадочная история или чья-то тайна. Были раньше такие ларцы у наших прабабушек, барышень прошлой эпохи, в которых они хранили только самое дорогое, свои альбомы и письма. Словно дети, мы затаиваем дыхание и приоткрываем рты в ожидании долгожданного момента. Осталось только вытереть с крышки пыль времени и приподнять ее.

Мы сейчас пройдемся по дому, который заключал в себе заботу и любовь друг о друге. Он не случайно назывался Приютино, потому что его хозяйка Елизавета Марковна предполагала, что здесь будет своеобразный приют для добрых душ. Он таковым стал на долгие сорок с лишним лет с 1795 года…

Получалось, что усадьба знаменита вовсе не своей архитектурой и сохранившимся обширным парком, а протекавшей в ней особенной жизнью. Она принадлежала семье Олениных. Ее глава Алексей Николаевич – человек неуемной энергии и большого трудолюбия. Он известен как первый директор Публичной библиотеки, один из президентов Академии художеств и член Государственного Совета, прекрасный иллюстратор книг. Хорошо образованный человек своего времени, владевший десятью языками, он слыл знатоком античного искусства и собирателем памятников старины. Оленин всю жизнь оставался весьма небогатым человеком, что при таком серьезном послужном списке могло бы показаться весьма странным нынешним российским чиновникам подобного ранга.

Пожалуй, особенной чертой Оленина было умение собирать вокруг себя талантливых творческих людей, расположить друг к другу и подружить. Признаем, что такое в жизни часто происходило непросто. Будучи яркими индивидуальностями, многие из них совсем не были лишены многих человеческих пороков: чувствительного ранимого самолюбия или тщеславия. Поэты и художники, композиторы и музыканты в этих стенах не ссорились и не спорили, они старались беречь друг друга. К этому их располагала удивительно теплая и гостеприимная атмосфера. В этом было что-то от воспитания чувств. Возможно, поэтому многие из них посвятили усадьбе Оленина и ее обитателям свои вдохновенные строки или рисунки.

Со временем собиравшееся в усадьбе общество даже стало называться Оленинским кружком. В разные годы в нем участвовали К. Батюшков, Н. Гнедич, А. Грибоедов, В. Жуковский, П. Вяземский, А. Мицкевич, М. Глинка, А. Алябьев, Кипренский, Карл и Александр Брюлловы, Г. Гагарин, Ф. Солнцев и многие другие. Приезжали сюда и будущие декабристы: С. Волконский, братья Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, С. Трубецкой, Н. Муравьев и А. Тургенев. Для многих приглашение сюда – признание за ними особых творческих способностей…

Будучи президентом Академии художеств, гостеприимный хозяин часто не садился за стол обедать, если за ним не было пяти-шести учеников, которых поддерживал материально и всячески старался помочь.

Современники отмечали у Оленина редкий дар угадывать скрытый чужой талант и давать ему развиваться. При этом сам он часто мог оставаться незамеченным, что давало повод многим окружающим говорить об отсутствии у него больших способностей. Получалось, что рядом с людьми замечательными и яркими жил весьма обыкновенный человек. Не все смогли признать талантом и даром божьим его особенные душевные качества: умение любить людей, доброту и его верное служение своему Отечеству.

Даже спустя многие годы, в воспоминаниях об этом заповедном уголке имя всеми уважаемого Оленина звучало крайне редко. Его чаще называли в какой-то связи, что у него бывал великий поэт Пушкин или подолгу жил известный русский баснописец Крылов.

Душою этого общества всегда была Елизавета Марковна, супруга Алексея Николаевича. Ей в усадьбе посвящали веселые праздники, любительские спектакли на домашней сцене, писались стихи. Именно ее усилиями в усадьбе создавалась особая атмосфера, которая «оживляла и одушевляла общество». Мне вспомнилось, что в старину хозяйка часто определяла лицо дома. Ему приписывали качества, которые потом целиком относили к хозяйке. Это был добрый дом…

Проходя через галерею, нельзя было не обратить внимания на висевшие там портреты хозяев кисти художника А. Варнека, в прошлом ученика Оленина в Академии художеств. Их поместили на одной стене, почти рядом и получалось, что изображения, как бы смотрели друг на друга. Ежели на портрете добрейшего и педантичного Алексея Николаевича читалась некоторая доля снисходительной иронии или не укрывшейся ревности его автора, то с изображением Елизаветы Марковны получилось совсем иначе. Удивительно хорошее лицо. С портрета на нас смотрела сама мудрая добродетель, женщина, прекрасная в любых летах и нарядах, душа всего общества..

Вместе с Ниной мы проходим через господские комнаты, которые совсем не поражают нас роскошью. Все здесь красиво, но скромно и функционально. Это тоже свой особенный стиль. Оленина даже принято считать законодателем нового духовного уклада русской жизни, названного впоследствии усадебной культурой.

Похоже, что в те давние времена среди образованных людей ценилось вовсе не их богатство, за ними признавали иные человеческие достоинства. Впоследствии внешний облик и обстановка комнат были воссозданы стараниями реставраторов и сотрудников музея по рисункам, воспоминаниям современников и литературным источникам. Мебель из карельской березы вполне соответствовала ушедшей эпохе и дополнилась подлинными личными вещами членов семьи Олениных, которые многое говорили о вкусах и интересах их хозяев. Экспозиция включила в себя ценные документальные материалы, портреты, пейзажные зарисовки, книги и автографы. Так появился кабинет хозяина дома, комната его хозяйки, музыкальная гостиная, галерея, комнаты молодого человека и барышни. Дремлющий дом снова оживал каждый раз, когда в него входили новые посетители.

Мы с интересом разглядывали подлинные документы, написанные пером. Четкий разборчивый изящно-твердый почерк хозяина усадьбы. Приходило на ум, что это нечто среднее между письмом и рисунком. Так еще учили писать наше старшее поколение..

Представим себя на короткое время гостями этой усадьбы. Она задумывалась ее хозяевами как летняя дача, где жили только до первого снега. Конечно, по сезону мы сюда уже не успели. Оленины наверняка сейчас в Петербурге, в своем доме на Фонтанке.

Обычно радушные хозяева предоставили здесь каждому гостю отдельную комнату и предлагали все необходимое. Затем им объявляли общий для всех распорядок дня. Вставали в усадьбе довольно рано и в девять поутру уже пили чай. Завтрак подавали в двенадцать, в четыре часа – обед. Полудничали в шесть часов и в девять пили вечерний чай. Для этого все гости созывались ударом колокола. Все остальное время можно было заниматься чем угодно: гулять по парку, ездить верхом, стрелять в лесу из ружей, пистолетов и даже из лука. Алексей Николаевич по части последнего был немалым специалистом. По крайней мере, художник Ф. Солнцев, сохранивший до конца своих дней благодарную память об этом доме, оставил нам похожее описание.

Фантазировать на эту тему еще проще, поскольку в экспозиции сохранился интересный рисунок этого художника, сделанный им 26 мая 1834 года. На нем семья Олениных вместе со своими гостями изображена в музыкальной гостиной. Неторопливый разговор близких друг другу людей, рисунок которых сохранял хорошее сходство. Все фигурки были пронумерованы и имели вынесенные на поля имена. Настоящий коллективный семейный портрет. Хозяин усадьбы изображен в самом центре, голова его увенчана турецкою феской. Кажется, он совсем малого роста.

В семье Олениных было пятеро детей: сыновья Николай, Петр, Алексей и дочери Варвара и Анна. О каждом из них сохранилась своя история, порою очень грустная. Два старших сына были еще в детстве записаны отцом в лейб-гвардии Семеновский полк. Умению ловко скакать верхом, фехтованию и стрельбе юноши дворянского сословия учились с раннего детства. Такое было тогда время, их готовили защищать свою честь на поединке и к военной службе. Вполне себе в духе их батюшки Алексея Николаевича Оленина, благословляя своих сыновей, сказать им на прощание известную пословицу: «береги платье снову, а честь смолоду». О чести тогда помнили и на балу, и на бранном поле.

Оба старших сына стали участниками Отечественной войны 1812 года. Николай погиб при Бородино, и в память о сыне родители установили в усадьбе скромный камень-памятник. Он сохранился доныне и стоит на том месте, где рос посаженный Николаем молодой дубок, засохший после его смерти..

Подошло время познакомить нашего читателя с особенной романтической страницей из биографии поэта Александра Сергеевича Пушкина. Она связана с младшей дочерью Олениных Анной. Эту историю здесь принято рассказывать в комнате молодой барышни. Младшая, как водится, любимая дочь папеньки. Он много вложил в ее воспитание и образование. 17-ти лет она уже пожалована во фрейлины к императрицам Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне. Анна считалась одной из блестящих красавиц николаевской эпохи, которая изобиловала красивыми женщинами. У нее прекрасная наружность, чудные глаза, золотые локоны и… совсем маленькая ножка 32-го размера. Она умна и образована, остра на язычок, пела романсы, неплохо сочиняла и рисовала. При этом Анна обладала прекрасной грацией, ловко держалась в седле, изящно танцевала. Она для многих считалась желанной невестой.