Текст книги "Мне тебя заказали"

Григорий Стернин, Сергей Рокотов
Мне тебя заказали

Человеческий век измеряется не временем, а поступками.

Пролог

Август 1991 г.

Шёл конец августа, и в городе стояла изнурительная жара. Температура порой приближалась к сорока, и лишь к вечеру становилось немного легче дышать.

Но не только жара и духота висели в воздухе, ощущалось нечто другое… И было непонятно, что это. Все вроде бы то же самое: среднеазиатский город, пыль, грязь, марево, загорелые чумазые бритые наголо ребятишки, кто в трусах, кто и вовсе без трусов, гомон, ленивое перекрикивание на родном языке…

Около здания душанбинского вокзала шла оживлённая торговля арбузами и дынями. Прямо на земле сидел продавец в грязном халате и гнусавым голосом зазывал покупателей, предлагая им баснословно дешёвый товар. Вокруг него роилась туча мух, ос и шершней, на которых он никакого внимания не обращал. Слева, еле волоча ноги, прошёл несчастный облезлый ишак. Откуда-то справа из кустов пахнуло характерным смачным запахом анаши. Переговаривались на местном языке три мужских голоса.

Жара, духота, марево, скука… Но что-то ещё, что-то ещё… Все это было и раньше, но что-то новое появилось в воздухе… И Алексей Кондратьев остро ощущал это… Нарастающая тревога все глубже и глубже проникала в его сердце… Ему отчего-то было страшно. А ведь он считал, что давно позабыл это понятие «страх», ещё там, в Афганистане, особенно после того, как увидел обугленный труп своего заместителя лейтенанта Звягина, заживо сгоревшего в танке. Казалось, что он тогда отучился бояться, а тут… Откуда он взялся, этот страх? Он и сам не понимал этого, стоя на перроне и куря сигарету за сигаретой. В нескольких метрах от него молча стояла жена Лена, а шестилетний Митя бегал туда-сюда по перрону и то и дело задавал отцу и матери вопросы, сверкая весёленькими глазёнками.

– Пап, а что слаще, арбуз или дыня? – спросил он, проглатывая букву «р».

– А тебе-то самому что больше нравится?

– Я люблю яблоки!

– Яблок ты теперь наешься, сынок, у бабушки такой замечательный сад в Белгороде.

– А мы долго будем ехать до Белгорода?

– Долго, сыночек, наберись терпения. Сначала более двух суток до Москвы, потом ещё одна ночь до Белгорода. Но ничего, ты уже большой, ты же мужчина, ты должен поддерживать маму… Я могу тебе доверять?

– Да!!! – закричал Митька, засмеялся и побежал по перрону, махая длинной палкой от оторванного сачка. Поодаль, около чемоданов и сумок стоял долговязый шофёр Коля и покуривал, глядя в сторону, не желая мешать прощанию командира с женой.

Алексей смотрел вслед бегущему по перрону сыну, и отчего-то это чувство тревоги стало совсем уже гнетущим. Закурил очередную сигарету, тяжело закашлялся.

– Дай и мне, что ли, – тихо попросила Лена, подойдя к мужу.

– Зачем?

– Хочется, – мрачно ответила она.

– Да приди же ты в себя, наконец, что с тобой? – взял её за руку повыше локтя Алексей. – Что такого страшного происходит? Поживёте пока у твоей матери, а там…

– А там пройдёт полгода, год, два, потом потихоньку пройдёт жизнь, я состарюсь, и во что, позволь тебя спросить, превратится моя жизнь? Что я вообще видела в жизни, ты когда-нибудь об этом задумывался? Что видел наш Митька? Ишаков? Верблюдов? Скрипучие качели в гарнизоне? Ему ведь скоро в школу! А он совершенно неразвит… Он же полным идиотом вырастет от такой собачьей жизни… Ты-то не уделяешь сыну ни малейшего внимания. Он же не танк, с ним возиться не надо, и так как-нибудь вырастет… Кем только?

– Неужели тебе больше нечего мне сказать перед долгим расставанием? – сглотнул слюну Алексей. – Разве сейчас время обо всем этом говорить?

– Именно время. Как раз сейчас самое время обо всем этом говорить! Дай же ты сигарету, наконец! Я давно тебя попросила, а ты словно не слышишь!

Алексей протянул ей пачку «Родопи». Лена вытащила сигарету, сунула в рот, Алексей чиркнул спичкой. Лена неумело затянулась.

– Меня скоро переведут служить в Среднюю Россию, я уже говорил с командиром полка, – неуверенно произнёс Алексей.

– Я знаю, год назад ты с ним говорил или ещё раньше, – Лена сделала подряд несколько глубоких затяжек. – Вернее, это ты мне говорил, что с ним говорил…

– Лена, скоро поезд, так нельзя расставаться, – досадливо махнул рукой Алексей. – Нельзя так, – повторил он.

– Нельзя, нельзя, – согласилась Лена. – А жить так можно? Нет, ты мне скажи, можно жить так, как мы живём? В каких условиях мы жили в этом проклятом месте? Это разве жизнь? Разве этого я хотела, когда выходила за тебя замуж?

– А чего ты хотела? – помрачнел Алексей, пристально глядя на неё.

– Чего хотела? – сузив глаза, переспросила Лена. – Не знаю, Алёша. Наверное, того же, чего и все женщины, выходящие замуж. Счастья…

– А разве мы с тобой не были счастливы? – почувствовав подступившую к горлу обиду, прохрипел Алексей.

– Может, и были… Месяца два перед женитьбой. Да ещё, когда я была беременна и когда Митька родился. А так… Переезды, ожидания, война в Афганистане.. Твоё ранение… Нет! – вдруг крикнула она, схватив мужа за рукав и сверкнув голубыми большими глазами. – Я была счастлива, была, когда ты вернулся оттуда живым… Раненым, но живым… Счастлива, когда встречала тебя на вокзале в Белгороде… А потом… – опустила она руку и снова понизила голос. – Потом все постепенно стало как-то обыденно, скучно, пусто… Эти гарнизоны, казённые квартиры с убогой мебелью… Эта жара, пыль, ишаки… Эти люди вокруг… Скучные грубые солдафоны, мещанки жены. Они со всем примирились. Им все хорошо, никаких требований к жизни. А мне плохо, понимаешь ты, плохо… И я ненавижу эту Азию, эту жару, пыль эту, мух этих проклятых… Этот махровый национализм… Я по свежей траве соскучилась, по берёзкам, по ёлочкам, соснам… Я просто не выношу всего этого, меня душит эта обстановка… И я работать хочу, зачем я бросила пединститут?! Как я теперь жалею об этом, локти кусаю, до того жалко…

– Ну… А если бы я… если бы мы… жили вместе… Если бы меня перевели служить куда-нибудь в Среднюю Россию, если бы служил в Москве или вообще демобилизовался, тогда бы ты была счастлива?

– Тогда бы… Не знаю. Не знаю, Алёша. Мне порой кажется, что я… Не знаю, – отвела взгляд Лена. – Не знаю, будет ли нам вообще когда-нибудь хорошо вместе…

– Что тебе кажется?! – крепко сжал её руку повыше локтя Алексей, грозно глядя на неё.

Какой-то холодок был между ними в последнее время. Он все время старался как-то подбодрить унывающую жену, то шуткой, то каким-нибудь подарком и постоянной нежностью и вниманием, но с отчаянием видел, что его попытки получались весьма жалкими. Голубые глаза Лены сделались какими-то пустыми и обречёнными, она практически перестала улыбаться, а в её словах постоянно проскальзывали язвительные нотки, постоянная насмешка над всем тем, что делал Алексей.

Их разговор прервал подбежавший Митька.

– Папа, жарко, мороженого хочу, – улыбнулся он и дотронулся своей пухлой загорелой ручкой до отцовских форменных брюк. И тут Алексей почувствовал такой прилив нежности к этому родному маленькому существу в голубенькой кепочке, что на глаза навернулись слезы.

До Алексея дошло, что через час он останется совсем один, войдёт в свою опустевшую квартиру, в которой уже не будет слышаться звонкий голосок Митьки. «Ничего, зато они будут в безопасности, – успокоил себя Алексей. – Главное, они будут в безопасности, а все остальное ерунда».

– Папа, мороженого хочу, – повторил Митя, схватил с земли свою палку от сачка и, размахивая ею, побежал по перрону.

– Ладно, Лён, – пробасил Алексей. – Все образуется. Пойду мороженого куплю. Тебе купить?

– Нет, не хочу, – еле слышно ответила Лена. – Мы пойдём посидим в здании, здесь так печёт. Коля! – окликнула она шофёра. – Постой с вещами, мы с Митей пойдём внутрь, а то меня солнечный удар хватит. Митя! Иди сюда, сынок!

– Я не хочу туда! – закричал Митька, размахивая палкой.

– Пошли, говорю! Будешь ты меня слушаться или нет?! Если не пойдёшь, папа тебе не купит мороженого! Иди же сюда, наконец!

Малыш нехотя подошёл к матери.

– И опусти эту дурацкую палку, – раздражённо сказала Лена. – Ещё ткнёшь ею мне в глаз…

Она взяла сына за руку, и они вошли в здание вокзала. За ними шагал Алексей. Коля подошёл к чемоданам.

– Пойдём туда, там хоть более-менее чисто, – сказала Лена и повела сына к скамейке слева. Там сидели двое прилично одетых мужчин в одинаковых белых рубашках и галстуках и о чем-то неторопливо беседовали.

– Я не хочу здесь сидеть, сама сиди, – захныкал Митя, надув губки. – Я с папой пойду за мороженым…

– Нечего тебе туда идти! – ещё более раздражённо произнесла Лена. – Папа сам сходит. Посмотри, какой ты грязный, рубашка опять вся в пыли, на тебя не настираешься. Господи, какой же все это кошмар! И двое с лишним суток ещё ехать… А потом ещё до Белгорода… Как только я все это вынесу?

– Я с папой хочу, – упрямо повторял малыш, протягивая пухлую ручку к отцу.

– Нет, останешься здесь, – не уступала Лена.

– Ничего, Дмитрий, я быстро, – сказал Алексей и направился на вокзальную площадь. Там находился единственный ларёк, где продавалось мороженое. Алексей поморщился, увидев длинную очередь. Ему очень не хотелось стоять в этой очереди, он собирался сказать какие-то важные слова Лене, но отказать перед расставанием сыну он тоже не мог…

– Разрешите мне без очереди? – попросил Алексей стоявших впереди. – Жена с сыном уезжают, вот… жарко, понимаете ли…

Толстая тётка с насурьмлёнными бровями, стоявшая в очереди первой, набычилась и мрачно глядела на Алексея.

– Тут все уезжают, – пробубнил с сильным акцентом какой-то невзрачный человечек, несмотря на жару, одетый в чёрный костюм и широченный цветастый галстук. – И у всех дети…

– Да пропустите его, – вмешалась девушка в ситцевом платье. – Он же офицер, у него времени нет…

– Вот и пусть едет в свою Россию, там его без очереди и пропустят, – злобно проговорил человечек, теснее придвигаясь к безразмерной заднице стоявшей впереди тётки, чтобы Алексей не сумел втиснуться туда.

Алексей хотел было что-то ответить, но только махнул рукой, не желая вступать в беспредметный спор. Такими разговорами его было не удивить. А Лена их слышала в городе постоянно. А в последнее время все чаще и чаще… Особенно после августовского путча, когда дело запахло развалом огромной страны. Местные жители почувствовали запах призрачной свободы. Правда, свободы от чего именно, они и сами толком не знали, всем казалось, что грядущие перемены сразу ощутимо улучшат их жизнь…

Отстояв минут десять, он купил мороженого сыну и себе. Быстро шагал к вокзалу. Увидел приближающийся слева состав. «Все, – подумал он. – Слава богу, хоть не задерживается… Посажу их, дождусь отправления и успокоюсь душой… А то тут в последнее время всякое бывает… Два месяца назад в центре города…»

Но не успел он это подумать, как оглушительный взрыв потряс площадь. Полетели стекла из здания вокзала, раздался многоголосый душераздирающий крик. Алексей похолодел и почувствовал, что волосы зашевелились у него на голове. Ноги стали словно ватные, а во рту пересохло. Продолжая держать в обеих руках стаканчики с мороженым, на подкашивающихся ногах он шёл к вокзалу. Здание вокзала гудело словно улей, все шевелилось, как разворошённый гигантский муравейник. Нараставшая тревога разразилась молнией… Вот что э т о было… Это было марево перед грозой, перед страшной, уничтожающей все живое грозой….

Навстречу Алексею бежали люди, обезумевшие от ужаса, окровавленные, растерзанные, размахивающие руками…. Продираясь сквозь толпу, он вошёл в здание вокзала.

«…Там… вон там они остались, на ту скамейку они сели… М-м-ми…. – извергалось из пересохшего рта Алексея. – Л-л-ле… Нет, – пытался он успокоить себя. – Да, это взрыв, такой же, какой был в центре города два месяца назад, это трагедия, но они-то живы… Они живы… Ведь не может такого быть, чтобы… Не может такого быть…»

На него налетел какой-то обезумевший человек в тюбетейке, с окровавленным лицом. Он махал руками и истошно кричал что-то по-таджикски… Алексей инстинктивно отшатнулся от него.

– Оцепить вокзал! – раздался откуда-то справа властный голос. – Рахимов, к тому выходу, Джурабеков – к этому!

– Погиб Джаббаров! Джаббаров погиб! – раздался голос в глубине вокзала. – Вот его тело. – Голос говорил по-таджикски, но Алексей понимал этот язык.

– Перекройте выходы! Немедленно! – крикнул властный голос слева.

Алексей хотел было повернуться направо и что-то посоветовать этому человеку. Но… голова его инстинктивно повернулась влево…

Лицо Алексея исказилось страшной гримасой. Он увидел на полу голубенькую кепочку Митьки… И палку от сачка, которой он только что так весело размахивал… А рядом… А рядом… Что-то жидкое, кровавое, красное… А вот… чёрная лакированная босоножка… Эти босоножки он купил Лене позавчера в центральном универмаге… Она ещё долго мерила их, никак не могли подобрать нужный размер… Ему так хотелось сделать жене приятное… Босоножки импортные, немецкие…

– Оцепить вокзал! – ещё раз крикнул справа властный бас.

Алексей хотел тоже что-то крикнуть, но почувствовал, что лишился дара речи. Спазмы в горле мешали ему говорить. Он словно рыба открывал рот и делал странные конвульсивные движения всем телом.

– Что с вами, товарищ капитан? – спросил его бас.

Алексей повернул голову и увидел черноволосого милиционера с капитанскими погонами. Он поднял дрожавшую правую руку с зажатым в ней вафельным стаканчиком и показал туда, где лежали в луже кровавого месива кепочка и босоножка. При этом сделал резкий шаг к милиционеру, продолжая сжимать в обеих руках стаканчики с мороженым, причём так сильно, что белая сладкая жижа потекла у него по рукам. Но он отчего-то не бросал эти стаканчики, продолжал сжимать все сильнее и сильнее. Капитан милиции сделал непроизвольный шаг назад, словно испугавшись Алексея, его жуткого выражения лица.

– Товарищ капитан… – пробормотал милиционер, как-то весь сжимаясь и поводя широкими плечами.

Алексей отвернулся от него и сделал несколько маленьких шажков вперёд. Он уже почти ничего вокруг не видел, ничего не соображал. Понимал он одно – от его жены Лены и сына Митеньки осталось то, что под ногами… И больше ничего… Ничего…

– Граждане, соблюдайте спокойствие! – раздался голос из репродуктора. – На вокзале произошёл взрыв. Вокзал оцеплен. Соблюдайте спокойствие, не поддавайтесь панике. Сейчас всем раненым будет оказана медицинская помощь. Оставайтесь на своих местах!

– Может быть, ваши близкие все-таки живы, – пробормотал капитан милиции, слегка дотрагиваясь до плеча Алексея.

– Н-н-н, – мычал Алексей, указывая на кепочку и босоножку.

– Вы собирались уезжать? – спросил милиционер, чтобы хоть что-то сказать.

– П-п-провожал… Там жена… там…. М-м-мии….

Он не мог оторвать глаз от кровавого месива на полу вокзала.

– Товарищ капитан! – подбежал к нему шофёр Коля. – Вы живы?

– Я да… – еле слышным шёпотом ответил Алексей.

– А Елена Павловна? А Митя? Где они?

И похолодел, увидев странную блуждающую улыбку капитана. Алексей стоял и качал головой в разные стороны с этой жуткой улыбкой-гримасой на сером лице.

– Вы солдат из его части? – спросил Колю милиционер. – Надо его увести отсюда. Нельзя ему тут…

Слева стоял отчаянно рыдающий черномазый мальчуган лет восьми и размахивал руками. Алексей вздрогнул и машинально сунул ему в обе руки вафельные стаканчики с мороженым. Тот так же машинально стал лизать языком таявшее мороженое.

– Алишер! – раздался рядом истошный женский крик. И тут же ребёнок был взят на руки. Мать трясла мальчугана, глотавшего мороженое, и рыдала от счастья, бесконечно говоря что-то по-таджикски…

Она неистово покрывала загорелое чумазое лицо ребёнка поцелуями, а Алексей с блаженной улыбкой наблюдал за этой сценой, наблюдал за тем, как в здании вокзала появились многочисленные милиционеры и крепкие ребята в штатском, как они стали проверять документы у пассажиров.

Подошли и к нему. Он дрожащей, испачканной мороженым рукой протянул удостоверение. Человек в штатском посмотрел и протянул обратно.

– Пойдёмте, товарищ капитан, – пробормотал Коля, преодолевая комок в горле. Горе капитана Кондратьева было так безмерно, что утешить его было нечем.

Алексея повели к выходу Коля и капитан милиции. Он брёл медленно, еле волоча онемевшие подкашивающиеся ноги. Но дойдя до выхода, он неожиданно оттолкнул сопровождающих его и ринулся назад.

– Что вы?! – закричал он, бросаясь к крепкому лысоватому человеку в штатском, явно главному в группе. – Что вы медлите? Ловите их!!! Что вы их не ловите? Они же уйдут! Кто? Кто сделал это?!! Кто?!!!

Рука его потянулась к кобуре с пистолетом. Двое мужчин крепко схватили его за руки.

– У него только что погибли жена и сын, – шепнул Коля.

– Проводите его домой, – посоветовал лысый. – А то он тут ещё дел натворит… Товарищ Джаббаров погиб, и Юнусов вместе с ним, – сообщил он шёпотом капитану. – Вышли из депутатского зала, Джаббаров хотел отдать какие-то распоряжения, сели на скамейку и…

Алексей обмяк и стал оседать на пол, почти ничего уже не соображая.

«Я с папой пойду за мороженым, я с папой хочу, я с папой хочу, я с папой хочу», – словно шептал ему в уши голос оставшегося навечно шестилетним Митьки.

– Да почему же я не взял его с собой?! – закричал Кондратьев, схватившись обеими руками за голову.

Капитан милиции и Коля вывели его из здания вокзала и повели к «уазику», стоявшему слева. Алексей повернул голову и увидел бегущего к вокзалу того мужчину в чёрном пиджаке и цветном галстуке из очереди, который не пропустил его. Сделал было резкое движение по направлению к нему, но его держали крепкие руки. Алексей отвернулся. «А ведь этот человек, сам того не желая, спас мне жизнь, – неожиданно подумал он. – Только зачем мне теперь жизнь? Какой в ней смысл?»

– Садитесь, Алексей Николаевич, – произнёс Коля, подсаживая командира в машину. – Поедем домой…

– Вещи не заберёте? – шепнул капитан милиции шофёру, но Алексей услышал эти слова.

– Не надо! – закричал он. – Ничего не надо! Поехали отсюда! Поехали!!! Гады, – процедил он сквозь зубы. – Гады… Зачем, зачем они это сделали?…

Коля сел за руль, капитан милиции отошёл в сторону и провожал глазами тронувшуюся с места машину.

– Стой! – вдруг крикнул Алексей. – Останови машину.

Коля выполнил приказание.

– Ты… вот что… послушай… Иди туда… Принеси… Ну… короче, кепочку Митькину… Голубенькую, ты знаешь… Она там… лежит…

Избегая глядеть на командира, Коля вылез из машины и побрёл к зданию вокзала.

– Стой! – крикнул Алексей. – Стой, погоди!

Коля остановился и оглянулся.

– Не надо, – махнул рукой Алексей. – Ничего не надо. Поехали…

Коля пошёл обратно к машине, сел за руль, непроизвольно взглянул на командира и был поражён тем, что виски Кондратьева были совершенно седыми.

– Все, – прошептал Алексей, остекленевшими глазами глядя на Колю. – Все, – повторил он. – Прежняя жизнь кончена… Все…

И пыльный «уазик» тронулся с места.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САМОЕ СТРАШНОЕ – ЭТО ЖИЗНЬ

Глава 1

Октябрь 1991 г.

Моросил мелкий дождик, дул холодный ветер, когда Алексей вышел на вокзальный перрон. В левой руке у него был маленький чемоданчик с бельём и туалетными принадлежностями, правой рукой он достал из кармана плаща сигарету. Поставил чемоданчик на перрон, закурил…

Гнусная погода давила на психику, хотелось швырнуть чемоданчик в сторону, а самому броситься под отъезжавший поезд. Это желание постоянно присутствовало у Алексея на перронах, на пешеходных переходах… Броситься, и все кончилось бы сразу, весь этот кромешный мрак, в котором он пребывал уже второй месяц. За это время он похудел на десять килограммов. Он практически не мог есть, друзья чуть ли не силком впихивали в его рот хоть какую-нибудь пищу. Его тянуло только к одному, к чему-нибудь такому, что помогло бы ему хоть на время забыться, хоть как-то затуманить мозги. Так и теперь он стал искать глазами какое-нибудь питейное заведение. На вокзальной площади углядел облезлую пивнушку, около которой топтались корявые алкаши с багровыми мордами. Ноги сами понесли его туда.

Не так-то просто было получить в руки вожделенную плохо вымытую кружку пенного разбавленного пива. Надо было отстоять приличную очередь, послушать пустых нелепых разговоров, вдоволь надышаться смрадом и перегаром. И вот… кружка у него в руках… Потом вторая, третья… Сигарета, ещё одна, ещё… Так, вроде бы легче… Можно идти…

Алексей взял в руку чемоданчик и пошёл на улицу Красной Армии, где ждали его родители и сестра Таня. Он телеграфировал им из Душанбе перед посадкой на поезд. Как же он молил бога, чтобы повторилось то, что произошло на том же вокзале в августе… Но ничего не произошло, он спокойно сел в поезд и через двое с лишним суток был на Казанском вокзале в Москве. Перешёл площадь, сел на электричку, проехал полтора часа, и вот… он здесь…

Он не имел никакого желания видеть ни родителей, ни тем более сестру. Он не хотел видеть в их глазах жалость, сочувствие, соболезнование. Он с детства этого терпеть не мог. Особенно страшила его встреча с матерью. Простая хлебосольная женщина, толстушка и хлопотушка, наверняка с порога заголосит и бросится ему на шею с причитаниями: «Ой, Леночка, ой, мой внучек ненаглядный Митенька!!!» Отец, худощавый, высокий, скрестив руки на груди, молча будет глядеть на Алексея, а сестра постарается не встречаться с ним взглядом. А на её сына, восьмилетнего Сашку, ему самому тяжело смотреть – двоюродные братья были очень похожи друг на друга.

Но что оставалось делать? На всей земле двухкомнатная квартирка на улице Красной Армии неподалёку от Троице-Сергиевой лавры была единственным местом, где его ждали, где он мог бы отдохнуть, укрыться от наплывающего на него со всех сторон зловещего кошмара. Все-таки это его родители, все-таки это в некоторой степени его дом…

От трех выпитых кружек пива кружилась голова, от выкуренных сигарет было тошно во рту. Зато боль стала как-то послабее, потише, она словно заглохла на время…

Дождь и ветер усилились, причём как назло холодный ветер дул ему прямо в лицо… Он быстро промок, и как страшное наваждение мелькнул в памяти гарнизон под Душанбе, лютая жара, ишаки и верблюды, лениво пасущиеся около дороги, и бегущий навстречу ему загорелый Митенька, кричащий и машущий пухленькими ручонками: «Папа пришёл! Папа пришёл!»

Алексей скорчился от невыносимой боли, чемоданчик упал на мокрый асфальт, пальцы скрючились, судорога пробежала по лицу. «А если бы я не решил их отправить, они были бы живы», – в тысячный раз буравила воспалённый мозг одна и та же мысль, и не просто буравила, а словно кто-то злой, с гнусной улыбкой на здоровенной морде, говорил ему это и ржал в лицо. «Были бы живы, были бы живы, дурачина ты, идиотина гребаная… А теперь ты один-одинёшенек, и никому ни на хрен не нужен… Вояка-капитан… Никогда ты не станешь майором…»

– Чего чемодан швырнул? – проорал кто-то сзади. – Нажрался, что ли? У, пьянь позорная…

– Пошёл ты… – прорычал Алексей, даже не глядя назад, поднял чемоданчик и быстро зашагал вверх по склону.

Вот он, двухэтажный облезлый домик, где прошла его юность… Именно сюда они переехали из Ярославля, здесь неподалёку его школа, в которой он проучился шесть лет… Здесь проходила его т а жизнь, ещё до Лены, до рождения Мити, другая жизнь, доармейская… От этой мысли ему стало как-то полегче, воспалённому мозгу показалось, что ничего не было вообще, что все это ему привиделось, и армия, и военное училище, и знакомство с Леной в Белгороде, и рождение Митьки, и Афганистан, и душанбинский вокзал, и голубая кепочка, и лакированная босоножка… Ничего не было… Ему только семнадцать, он десятиклассник… И вот его дом, там, на втором этаже, квартира номер четыре, где его родители Николай Фомич и Клавдия Карповна, где его шустрая и язвительная сестра Таня, учащаяся фельдшерско-акушерского училища…

Сейчас он войдёт в родную квартиру, его напоят чаем, а мать накормит своими вкуснейшими пельменями… Сейчас, сейчас…

…Облезлый подъезд, знакомый запах, такой едкий, но в то же время такой родной, знакомый…

Вот она, квартира номер четыре… Вот он, звонок…

Алексей нажал кнопку звонка. Но почему-то никто не открывал… Он продолжал давить на кнопку, но за дверью стояла тишина. Жуткое раздражение охватило его, он стал пинать дверь ногами, но бесполезно. «Куда они запропастились?» – бормотал он и все звонил, звонил…

– Лешенька, Лешенька! – послышался голос снизу. Он поглядел назад и увидел семенящую по лестнице мать в стареньком пальто. За ней возвышалась голова отца в нахлобученной на глаза кепке.

Мать, перепрыгивая короткими ножками через ступеньки, неслась к сыну. На последней ступеньке она оступилась и растянулась носом вниз. Почему-то это разозлило Алексея, его охватило чувство бешеной до-сады.

– Что же ты так неаккуратно? – проворчал он и стал поднимать мать. Та заголосила и бросилась ему на шею.

– Ой, Леночка, ой, мой дорогой внучок Митенька… – нараспев причитала она. Все, как он и ожидал.

– Да не надо же, мама, не надо, – шептал он, целуя мать в пухлую щеку. – Не надо, пожалуйста…

Поднялся и отец, легонько отстранил мать, протянул сыну крепкую заскорузлую ладонь. Потом они по-мужски обнялись и поцеловались.

– Встречать ходили на вокзал, как это мы тебя там упустили… – всхлипывала мать, пытаясь достать дрожащими пальцами ключ из кармана пальто.

– Да я же говорил, что встречать не надо, час пик, давка такая, черта с два там кого найдёшь, в этой давке, – ворчал Алексей.

– Да как же сыночка не встретить, как же не встретить, такие дела, ой, какие страшные дела… – продолжала голосить мать, никак не в состоянии вставить ключ в замок.

Отец легонько отстранил её и открыл дверь.

Вот она, родная квартира… Только все как-то по-другому… Другая мебель, другой запах… Довольно уютно, но все какое-то чужое…

– Таня-то где? – пробасил Алексей, ставя чемоданчик на пол.

– Она с Сашенькой пошла в музыкальную школу, я говорила ей, пропустите сегодня, Лешенька приезжает, а она ладит своё, обязательно надо, и все тут… Ты же знаешь её характер… Её не переспоришь…

– С мужем-то не сошлась? – равнодушно спросил Алексей, только бы не молчать и не слушать причитания матери.

– Откуда там? Да и не надо, ну его к лешему, алкаша этого, – говорила мать, снимая с себя пальто.

Снял плащ и кожаную кепочку и Алексей, и мать снова заголосила, взглянув на сына.

– Коля, погляди, Коля, он же весь седой… Коля, ты погляди, ты что, не видишь, что ли? Ой, ой, ой, сыночек, родненький, тебе только тридцать три, а ты весь седой, как старик… Ой, сыночек…

– Голова болит, мам, – мрачно процедил Алексей, снял мокрые ботинки и прошёл в комнату. Да, здорово тут все изменилось за эти годы…

– Ладно, ладно, не буду, не буду, я пельмешек налепила, сейчас разогрею, покушаешь домашнего…

Накрыли на стол, но даже материных пельменей не хотелось Алексею. Он не мог дождаться того момента, когда отец откроет бутылку водки и нальёт ему полный стакан. «Нет, – неожиданно подумал он. – Это не мой дом, здесь все чужое, мой дом остался там, в гарнизоне, среди пыли и духоты, среди ишаков и верблюдов… А здесь я жить не буду, не могу…»

Наконец-то пришла долгожданная минута. Отец чинно, молча налил всем по рюмке водки.

– Царство им небесное, – глухо произнёс он, поднял рюмку и залпом выпил. Мать не выдержала и снова заголосила. Тут раздался звонок, и она побежала открывать.

Вскоре на пороге комнаты появилась Таня, держа за руку Сашку. Сходство с покойным Митенькой было настолько разительное, что Алексей вздрогнул и побледнел.

– Здравствуй, Лешка, – тихо произнесла Таня и обняла брата. – Ты извини, Сашке обязательно надо было сегодня в музыкалку, контрольный урок, понимаешь…

– Дядя Лёша! – закричал Сашка и подбежал к дяде, но тот стоял бледный и недвижимый, не в состоянии произнести ни слова. Все переглянулись. Алексей поднял свою рюмку, залпом выпил, а потом дрожащей рукой налил себе ещё и опять выпил.

– А стаканов в доме нет, что ли? – хрипло спросил он. – Это какие-то напёрстки, я же мужик как-никак…

Поражённый его раздражённым тоном, Сашка осёкся и обиженно приостановился на середине комнаты. Таня укоризненно поглядела на брата.

– Он не понимает, Лёш, – тихо сказала она. – Ему только восемь.

– Извини, – проворчал Алексей, подошёл к племяннику и протянул ему свою загорелую шершавую руку. – Здорово, Александр, как дела?

– Хорошо, – прошептал мальчик.

– Ну и хорошо, раз хорошо, – только и сумел произнести Алексей…

…На следующее утро, проснувшись часов в пять, Алексей вышел из дома и побрёл к вокзалу…

В голове было мутно, его тошнило, он не мог даже курить. Хотелось опохмелиться, но он понимал, что в такое время это сделать невозможно. Надо было терпеть.

И тем не менее, как ни странно, настроение было бодрое. Погода улучшилась, было прохладно, но дождя не было, светила полная луна. И Алексей шагал на первую электричку… Ноги сами несли его туда. Он отчётливо понял, что не может здесь оставаться, хотя бы по той причине, что в маленькой двухкомнатной квартире ему просто не было места. Он провёл ночь в комнате с родителями на скрипучей раскладушке, постоянно ощущая, что родители не спят. А сам, поворочавшись, утомлённый дорогой, заснул часа в два ночи. А проснувшись, умылся, побрился, написал записку родителям и, не взяв с собой ничего, вышел из дома…

Ещё вчера, когда он подходил к родному дому, у него были какие-то надежды на то, что здесь он забудется и хоть как-то успокоится душой, хотя бы на короткое время. Надежды эти рассеялись как дым. Он не нашёл здесь ту точку опоры, которую искал. Ему было тоскливо и тягостно дома. Суета и хлопоты матери, суровое, морщинистое лицо отца с глубоко запавшими глазами, нарочитое бодрячество сестры Тани – все это лишь раздражало его, все это было далёкое и чужое. А своё – это там, в Таджикистане, гарнизон, пыль, жара, ишаки, дыни, арбузы и Митька, бегущий к нему… А больше ничего не было, и их не было, ни Митьки, ни Лены. Осталась от них скромная могила на русском кладбище в Душанбе… И он, рано постаревший, поседевший в тридцать с небольшим, уставший от жизни, молодой старик, понятия не имевший, что ему делать дальше в жизни… Нет, осталась ещё армейская дружба. Остались воспоминания о страшных и тем не менее славных годах молодости, когда они ежеминутно рисковали жизнью, выполняли свой долг, выручали друг друга, боролись, страдали и умирали…

В Москве в Ясеневе жил его фронтовой друг Сергей Фролов, весельчак и балагур Серёга, Сергуня, Сержик. Не было в их части столь незаменимого человека. Сергей пел, играл на гитаре, знал нескончаемое число песен, анекдотов, казалось, он их придумывает сам, потому что он никогда не повторял уже рассказанного им анекдота. Они были прекрасной парой – коренастый, черноволосый, острый на язык Сергей, с постоянной искоркой в больших карих глазах, и высокий, крепкий, белобрысый Алексей, обычно невозмутимый и спокойный.