Текст книги "Русский Лондон"

Уже в марте 1855 г. Герцен покидает дом и временно, в продолжение нескольких дней, живет в Bridgefield Villas, а с 7 апреля – он на новой квартире в небольшом доме (десятилетней дочери Герцена Тате он показался «очень маленьким») Cholmondeley (произносится Чомли; а Герцен называл его «Шолмандей») Lodge там же в Ричмонде, недалеко от St. Helena Terrace.

В апреле 1855 г. здесь Герцен отдает отпечатать объявление о выходе журнала «Полярная звезда», названного так по имени альманаха, редактировавшегося Рылеевым, декабристом, повешенным в 1826 г.

В конце этого же года – 5 декабря – Герцены в новом месте – на севере города недалеко от первого их дома: дом № 1 (у Тучковой № 21), вилла Питерборо, Финчли нью-роуд, Сент Джонс-Вуд (Peterborough Villas. Finchley New Road, St. John’s Wood).

Воспитательница детей Герцена Мальвида фон Мейзенбуг писала, что «…было решено переехать в Лондон, так как сын Герцена должен был посещать Лондонский университет и лабораторию знаменитого химика Гофмана, а Натали нуждалась в некоторых уроках, для которых я не была достаточно компетентной. С искренней скорбью расставалась я с милым деревенским уединением, с прелестным видом на Темзу, окруженную зелеными берегами, с прекрасным парком Ричмонда и садами Кью, в которых проводила вместе с детьми такие счастливые часы, со всей той замкнутой и уютной жизнью, которой предстояло снова колебаться и, может быть, совсем расстроиться под влиянием вмешательства внешнего мира. Вместо того чтобы все более упорядочиваться и становиться все благоустроеннее, она подвергалась опасности быть разрушенной или же совершенно разбитой». Однако новое помещение, хотя и столь далекое от живописного Ричмонда, оказалось не таким уж плохим: «Мы вернулись в Лондон и поселились в доме, расположенном на окраине Ст.-Джонс-Вуд. Это предместье Лондона, – писала Мальвида Мейзенбуг, – утопающее в зелени садов, место, где берут начало многочисленные дороги, расходящиеся во все стороны, в леса и живописные местные деревни, так что мы могли считать, что живем в деревне»[120]120
  Мейзенбуг М. Воспоминания идеалистки. М-Л., 1933. С. 332–333.


[Закрыть].

В квартире на Finchley New Road Герцен задержался почти на десять месяцев. Здесь 9 апреля 1856 г. произошла знаменательная встреча старых друзей – Герцена и Огарева. Жена Огарева вспоминает, как она с мужем приехала в Лондон: «Часа через четыре мы увидали Лондон, величественный, мрачный, вечно одетый в туман, как в кисейное покрывало, – Лондон – самый красивый город из виденных мною; мелкий, частый дождь не умолкал. Взявши багаж и приказав поставить его на карету, мы поспешили сесть в нее и отправились отыскивать Герцена по данному нам адресу доктором Пикулиным: Richmond, Chomley-lodge. Но кеб – не железная дорога, и нам пришлось запастись еще большим терпением; наконец мы прибыли в Ричмонд; несмотря на дождь, город произвел на меня сильное впечатление: он весь утопал в зелени, дома даже были покрыты плющом, диким виноградом (brionia) и другими ползучими растениями; вдали виднелся великолепный, бесконечный парк; я никогда не видала ничего подобного! Кеб остановился у калитки Chomley-lodg’a; кучер, закутанный в шинель со множеством воротников, один длиннее другого, сильно позвонил; вышла привратница; осмотрев нас не без явного любопытства, так как мы, вероятно, очень отличалась от лондонских жителей, она учтиво поклонилась нам. На вопрос Огарева, тут ли живет мистер Герцен, она обрадованно отвечала:

– Да, да, mister Ersen жил здесь, но давно переехал.

– Куда? – спросил уныло Огарев.

– Где теперь? – переспросила привратница. – О, далеко отсюда, сейчас принесу адрес.

Она отправилась в свою комнату и вынесла адрес, написанный на лоскутке бумаги; Огарев прочел: London Finchley road № 21 (так в тексте. – Авт.) Peterborough Villa. Кучер нагнулся над бумажкой и, очевидно, прочел про себя.

– О… о, – сказал он, качая головой, – я отвезу вас в Лондон, а там вы возьмете другой кеб, моя лошадь не довезет вас туда, это на противоположном конце города, а она и так устала, сюда да обратно – порядочный конец.

Мы вздохнули печально и безусловно подчинились его соображениям. Возвратившись в Лондон, Огарев сознался, что желает чего-нибудь закусить наскоро, пока переставляют наши чемоданы с одного кеба на другой; так мы и сделали. Усевшись в карету, мы опять покатили по звучной мостовой; дорогой мы молчали и в тревожном состоянии духа смотрели в окно, а иногда обменивались одной и той же мыслью: «Ну, а как его и там не будет?» Наконец мы доехали. Кучер сошел с козел и позвонил. № 21 виднелся над калиткой; дом каменный, чистый, прозаичный, находился среди палисадника, обнесенного кругом высокой каменной стеной, усыпанной сверху битым стеклом, и которому эта стена придавала скорей вид глубокой ванны, чем сада. Герцен не мог его выносить и никогда не бывал в нем. Повар Герцена, Francois, итальянец, маленький, плешивый, на вид средних лет, отворил дверь дома, поглядел на наши чемоданы и запер ее; вероятно, он ходил передавать виденное своему хозяину. Нетерпеливый кебмэн (кучер) позвонил еще сильнее. На этот раз Francois живо вышел, добежал до калитки, развязно поклонился нам и сказал ломаным французским языком:

– Monsieur pas a la maison.

– Как досадно, – отвечал тихо Огарев по-французски, и подал мне руку, чтоб я вышла из кареты; потом он велел кучеру снять с кеба чемоданы и внести их в дом; за сим спросил кучера, сколько ему следует, и заплатил. Francois шел за нами в большом смущении. Войдя в переднюю, Огарев повернулся к Francois и спросил:

– А где же его дети?

Герцен стоял наверху, над лестницей. Услыша голос Огарева, он сбежал, как молодой человек, и бросился обнимать Огарева, потом подошел ко мне: «А, Консуэла?» (так называл он жену Огарева. – Авт.) – сказал он и поцеловал меня тоже.

Видя нашу общую радость, Francois наконец пришел в себя, а сначала он стоял ошеломленный, думая про себя, что эти русские, кажется, берут приступом дом». С тех пор и Герцен, и его друг, и Тучкова жили либо очень близко друг от друга, либо в одном доме, и с тех пор начал завязываться тугой узел их взаимоотношений: Тучкова и Герцен полюбили друг друга.

Несколько дней они собирались поздно вечером, когда им никто не мог помешать, и Герцен бессонными ночами рассказывал им, «…что наболело на его душе за последние годы, он нам рассказывал со всеми подробностями все страшные удары, которые перенес, рассказывал и о болезни и о кончине жены»[121]121
  Тучкова-Огарева Н. А. Воспоминания. М., 1959. С. 100 (далее Тучкова).


[Закрыть].

Определить место этого дома несколько затруднительно, так как улицы Finchley New Road ни тогда не было, да и сейчас нет, а была (и есть) улица, называемая просто Finchley Road (без New). Возможно, Герцен несколько ошибся и имелась в виду именно Finchley Road у нынешней станции метро St. John’s Wood.

Эти бесконечные переезды утомляли Герцена. В одном из писем он жалуется: «Как бы хотелось, чтоб это была последняя квартира в Лондоне. Не могу привыкнуть к этой земле – да и только – вижу ее хорошие стороны, но incompatibilitе d’humeur [несходство, несовместимость характеров. – фр.] – да и только»[122]122
  Герцен. Т. 25. С. 318.


[Закрыть]. Возможно, что постоянные переезды были связаны с этой несовместимостью, он никак не мог найти согласие, спокойствие внутри себя, что внешне и проявлялось таким образом…

Тучкова оставила подробные воспоминания о квартирах Герцена в Лондоне: «Мне помнится, что мы провели не более полугода в Petersborough Villa. Александр Иванович Герцен охотно менял не только квартиры, но и кварталы: ему скоро были заметны все неудобства занимаемого дома; ему становились невыносимы даже все те же лица в омнибусах, отправляющихся постоянно по одному направлению: в центр города и обратно. Вдобавок, Petersborough Villa имела еще одно большое неудобство. Этот дом состоял из двух квартир, вполне одинаковых, с одной смежной стеной. Как я уже говорила, по воскресеньям у нас собирались разные изгнанники: Чернецкий с Тхоржевским обязательно, немцы, французы, итальянцы. Иногда кто-нибудь из гостей приводил нового, случайного посетителя. Мало-помалу все оживлялись, кто-нибудь начинал играть на фортепиано, иногда пели хором. Дети тоже принимали участие в пении, раздавался веселый гул, смех».

Для русских такое поведение считалось вполне нормальным, но в Англии естественно вызывало протест: «За стеной начиналось постукивание, напоминающее, что в Англии предосудительно проводить так воскресные дни. Герцен по этому поводу приходил в сильное негодование и говорил, что нельзя жить в Англии иначе, как в доме, стоящем совсем отдельно. Это желание вскоре осуществилось. Александр Иванович поручил своему приятелю Саффи в его частых прогулках по отдаленным частям города приискать для нас отдельный дом с садом. Когда Саффи нашел, наконец, Tinkler’s или Laurel’s house, как его звали двояко, он пригласил Александра Ивановича осмотреть этот дом вместе с ним; они остались оба очень довольны своей находкой».

Как писала Тучкова, «Герцен находил, что наш дом тесен» и потому был найден другой и совсем в другом районе города. Герцен сообщает в письме, что 10 сентября 1856 г. он переезжает на юг города, на правый берег Темзы, в район Патни (Putney) по адресу High Street, дом мистера Тинклера (Mr. Tinkler), называемый Laurel House.

Ему повезло с этим домом – он сумел прожить в нем почти два года (редкость при его переездах). Один из многочисленных гостей Герцена, А. П. Милюков, писал о посещении дома: «Видя, что я затрудняюсь поздно возвращаться в город, совсем еще не знакомый мне, он сказал: "Да вы и ночуйте у меня, а завтра можете ехать с первым поездом, вместе с моим сыном". Разумеется, я с радостью согласился. Александр Иванович занимал в Путнее отдельный двухэтажный дом, расположенный в глубине небольшого двора и выходивший другой стороною на прекрасный планированный сад, с сочной, бархатной зеленью, какую можно видеть только в Англии. Помещение отличалось тем комфортом и чистотою, которыми справедливо гордятся англичане. В нижнем этаже была приемная зала, столовая и кабинет, в верхнем – спальня и детские комнаты, везде картины и ковры. Только что мы вошли в залу, как из сада прибежали дети Герцена – Саша, мальчик лет шестнадцати, и две девочки: Наташа, годами двумя моложе брата, Ольга, малютка лет семи, а через несколько минут пришел Николай Платонович Огарев с женою. Александр Иванович познакомил нас. В наружности Огарева с первого взгляда я не нашел ничего особенного: его круглое лицо и небольшая полнота напоминали скорее коренного русского купца, чем поэта. В 7 часов пригласили нас в столовую. Обед с шампанским и фруктами прошел очень оживленно и весело, и, когда затем перешли курить в кабинет, можно было подумать, что мы знакомы уже давно. Герцен обладал той сообщительностью, которая чрезвычайно облегчает и ускоряет короткое сближение»[123]123
  Герцен в воспоминаниях современников. М., 1956. С. 223.


[Закрыть].

Тучкова оставила подробное описание жизни Герцена здесь: «Laurel’s house был во всем противоположен Petersborough Villa. Снаружи он скорее походил, под железной крышей, окрашенной в красную краску, на какую-нибудь английскую ферму, чем на городской дом, а со стороны сада весь дом был плотно окутан зеленью, плющ вился снизу доверху по его стенам; перед домом простиралась большая овальная луговина, а по сторонам ее шли дорожки; везде виднелись кусты сирени и воздушного жасмина и другие; кроме того, была пропасть цветов и даже маленькая цветочная оранжерея.

Милый дом, как хорошо в нем было, и как все, чем жили оба друга, развивалось быстро и успешно в то время!

С старшею дочерью Герцена каждый день мы делали два букета, помещая посредине большую белую душистую лилию; один букет был для гостиной, другой – для комнаты Огарева.

От калитки до входной двери приходилось пройти порядочное расстояние; двор был весь вымощен дикарем (т. е. каменными плитами. – Авт.), направо была пустая конюшня, а над ней – сеновал и квартира садовника.

Мы переехали в свое новое помещение и хорошо в нем разместились. Герцен мог ездить в Лондон по железной дороге, станция которой находилась в двух шагах от нашего дома (это станция Putney по линии до вокзала Уотерлу (Waterloo)). А когда Александр Иванович опаздывал, он мог сесть в Фуляме (так она произносила название Fulham) в омнибус, который за Путнейским мостом каждые десять минут отходит в самый центр Лондона.

Герцен вставал в шесть часов утра, что очень рано по лондонским обычаям; но, не требуя того же от прислуги, он читал несколько часов у себя в комнате. Ложась спать, он тоже подолгу читал; а расходились мы вечером в двенадцатом часу, а иногда и позднее, так что Герцен едва спал шесть часов. После обеда он оставался большею частью дома и обыкновенно читал вслух по-французски или по-русски что-нибудь из истории или из литературы, понятное для его старшей дочери, а когда она уходила спать, то читал для сына книги, подходящие к его возрасту. Герцен следил за всеми новыми открытиями науки, за всем, что появлялось нового в литературе всех стран Европы и Америки. В девять часов утра в столовой обыкновенно подавался кофе. Герцен выпивал целый стакан очень крепкого кофе, в который наливал с ложку сливок; он любил кофе очень хорошего достоинства. За кофеем Александр Иванович читал «Теймс», делал свои замечания и сообщал нам разные новости. Он не любил направления «Теймса», но находил необходимым читать его каждое утро. Окончив чтение «Теймса», он уходил в гостиную, где занимался без перерыва до завтрака. Во втором часу в столовой был приготовлен завтрак (lunch), который состоял из двух блюд: почти всегда из холодного мяса и еще чего-нибудь из остатков вчерашнего обеда. На столе стояли кружка pal al (должно быть, pale ale – светлого пива. – Авт.) и бутылка красного вина или хереса. Герцен очень любил pal al и пил его ежедневно»[124]124
  Тучкова. С. 109.


[Закрыть]. В этом доме обитатели его встретили появление первого номера знаменитого впоследствии «Колокола», русской свободной газеты, вышедший 22 июня 1857 г. Идея издания принадлежала Огареву, а Герцен предложил ее название «Колокол» и девиз «Vivos voco!» – «Зову живых!». В первом же номере объявлялось кредо издателей: «Везде, во всем, всегда быть со стороны воли – против насилия, со стороны разума – против предрассудков, со стороны науки – против изуверства, со стороны развивающихся народов – против отстающих правительств». «Колокол» ратовал за уничтожение крепостной зависимости, за свободу Польши.

Известностью газета пользовалась необычайною: ведь там публиковались секретные распоряжения, сообщения с мест о свинствах русской жизни, не пропускаемые николаевской цензурой, воззвания, письма в редакцию. Говорили, что свежий номер «Колокола» обязательно лежал на столе Александра II.

Герцен считал, что дом был мал (там же жил и Огарев с женой), и 24 ноября 1858 г. нанял неподалеку на улице Перси Кросс в районе Фулем (Percy Cross, Fulham) дом, называвшийся Парк-хауз (Park House). Та же Тучкова оставила довольно подробное описание нового жилища: «В нашем новом помещении на той стороне дома, которая была обращена к саду, была крытая галерея во всю длину дома, размеры которого были очень велики; там мы проводили большую часть дня. Внизу помещалась кухня, комнатка для мытья посуды и другая, крошечная, с полками, куда вымытые тарелки ставились на ребро и никогда не вытирались, а быстро сохли от теплого воздуха. Эти прибавочные отделения к кухне находятся во всех английских домах; вообще, Герцен говорил всегда, что существует такое однообразие в расположении комнат и даже в расстановке мебели в английских домах, что он мог бы с завязанными глазами найти любой предмет, любую комнату. Кроме кухни, внизу было еще помещение для мужской или для семейной прислуги. В первом этаже находились очень большая столовая и гостиная, разделенная на две половины; в одной Герцен писал, в другой, заперев дверь в упомянутую половину, можно было в необходимом случае принять кого-нибудь постороннего; дальше, через коридор, была небольшая комнатка, пониже остальных, где Наташа Герцен (старшая дочь его) брала уроки. Во втором этаже были: моя комната, детская и большая комната, где помещались обе дочери Герцена; в третьем этаже находились спальни Герцена и Огарева, комнаты их были очень плохо меблированы; над ними в последнем этаже жили горничные.

Прислуги в Park-hous’e было четыре человека, потому что взяли еще горничную для черной работы; а по субботам, как и во всех английских домах, брали поденщицу (cheer-woman – cheer значит веселиться – так Тучкова называет charwoman. – Авт.), которая мыла и скоблила все в доме, даже наружное крыльцо. Маццини рекомендовал Герцену хорошего повара…»[125]125
  Тучкова. С. 142.


[Закрыть].

В одном из писем П. В. Долгорукову Герцен дает и некоторые указания, где его дом находится: ««Мы живем за Brompton, в Фуламе – по дороге к Путнейскому мосту. Дом знают все»[126]126
  Герцен. Т. 27. С. 49.


[Закрыть]. Думается, что действительно дом знали все – он даже отдельно показан на старой карте Лондона 1888 г. Нынешнее местоположение этого несохранившегося дома – на углу Fulham Road и Parsons Green.

В доме Парк-хауз Герцен принимал Чернышевского, специально приехавшего из России к нему. Однако встреча их была неудачной. Чернышевский попытался «ломать», поучать Герцена, а тот считал его «неискренним» и «себе на уме». Герцен не мог принять воззрение нового поколения революционеров.

В 1860 г. несколько месяцев (с мая по ноябрь) Герцен живет по адресу 10, Альфа-роуд недалеко от Риджентс-парка (Alpha Road, Regent’s Park). Там сейчас все перестроено, Alpha Road нет, и примерно на ее месте находится тупик Alpha Close.

Наконец Герцен находит себе особняк Орсет-хауз (Orsett House; он называл его «Орсетовкой»), в котором он сумел прожить почти три года (переехал между 16 и 18 ноября 1860 г. и уехал 28 июня 1863 г.). На стене его мемориальная доска, единственная в Лондоне, отмечающая место, связанное с Герценом, с таким текстом: «Greater London Council Alexander Herzen 1812–1870 Russian Political Thinker lived here 1860–1863». Этот дом – из немногих сохранившихся со времен Герцена. Особняк находится в районе Паддингтон (Paddington) на улице Вестберн Террэс (Westbourne Terrace). Он, несмотря на многие ремонты, довольно хорошо сохранился: двухэтажный, с высоким первым и более низким вторым этажом, с так называемым аттиком. Вход в дом отмечен выступающим портиком с колоннами – это о нем Герцен писал: «Наш дом с брюхом». «Дом не велик, но очень хорош, – продолжал он. – У Огарева внизу au rez-de-chaussеe, спальня и кабинет (он писал, что у него «квартира лучше царской». – Авт.). У меня кабинет возле гостиной – большой – и наверху три спальни, да аттик – как англичане называют чердак»[127]127
  Герцен. Т. 27. С. 110–111.


[Закрыть].

Нанимать такие особняки и финансировать издательскую деятельность позволяли Герцену его денежные возможности: ему удалось, еще до того как русское правительство лишило его доходов, приобрести американские акции на 250 тысяч тогдашних долларов и получать ежегодно существенный доход.

В этом доме 10 апреля 1861 г. праздновали освобождение крестьян от крепостного ига. Тучкова подробно рассказывает об этом событии и о том, как в то же время они узнали о жестоком подавлении выступления поляков: «Слухи об освобождении крестьян наконец подтвердились, перестали быть слухами, сделались истиной, великой и радостной правдой. Читая "Московские ведомости" в своем рабочем кабинете, Герцен пробежал начало манифеста, сильно дернул за звонок; не выпуская из рук газету, бросился с ней на лестницу и закричал громко своим звучным голосом:

– Огарев, Натали, Наташа, да идите скорей!

Jules первый прибежал и спросил:

– Monsieur a sonne? (Вы звонили?)

– Может быть, но что же они не идут? Идите скорее, отыщите всех.

Жюль смотрел на Герцена с удивлением и удовольствием.

– У вас очень веселый вид, – сказал он.

– Да, я думаю, – отвечал рассеянно Герцен.

В одну минуту мы все сбежались с разных сторон, ожидая что-то особенное, но по голосу Герцена скорей хорошее. Герцен махал нам издали газетой, не отвечал на наши вопросы о том, что случилось; наконец вернулся в свой кабинет, и мы за ним.

– Садитесь все и слушайте, – сказал Герцен, – и стал нам читать манифест. Голос его прерывался от волнения; наконец он передал газету Огареву и сказал:

– Читай, Огарев, я больше не могу.

Огарев дочитал манифест своим спокойным, тихим голосом, хотя внутри он был не менее рад, чем Герцен; но все в нем проявлялось иначе, чем в Герцене…

– Огарев, – сказал Герцен, – я хочу праздновать у себя дома, у нас, это великое событие… Быть может, – продолжал он с одушевлением, – в нашей жизни и не встретится более такого светлого дня. Послушай, мы живем, как работники, все труд, работа, – надо когда-нибудь и отдохнуть и взглянуть назад, какой путь нами пройден, и порадоваться счастливому исходу вопроса, который нам очень близок; быть может, в нем и наша лепта есть.

– А вы, – сказал он, обращаясь ко мне с Наташей, – вы должны нам приготовить цветные знамена и нашить на них крупными буквами из белого коленкору, на одном: "Освобождение крестьян в России 19-го февраля 1861 года", на другом: "Вольная русская типография в Лондоне" и проч. Днем у нас будет обед для русских… Наконец день праздника был назначен… В назначенный день с утра было не очень много гостей, только русские и поляки… Было так много народу на этом празднике, что никто не мог сесть. Даже кругом нашего дома стояла густая толпа, так что полицейские во весь вечер охраняли наш дом от воров»[128]128
  Тучкова. С. 180, 182.


[Закрыть].

Однако праздник был омрачен известием о кровавом подавлении демонстраций в Польше.

Имя Герцена становится в России символом свободного неподцензурного слова. К нему в Лондон стремятся буквально все русские, приезжавшие в Великобританию, да иногда и вообще они отправлялись в долгий путь за границу только для того, чтобы увидеть Герцена: «Каждый русский, приезжавший в Лондон, считал своим долгом сходить к нему на поклонение»[129]129
  Шелгунов Н. В. Воспоминания. М., 1967. Т. 1. С. 126.


[Закрыть]. И сам Герцен вспоминал: «Ни страшная даль… ни постоянно запертые двери по утрам – ничего не помогало». В «Орсетовку» к Герцену и Огареву приезжали многие русские, буквально осаждавшие их, бывавшие тут каждый день, среди которых были и шпионы, подсылавшиеся русским правительством. Как рассказывала Тучкова, Герцена посещали буквально сотни людей, среди которых были и знаменитые писатели и художники, выдающиеся общественные и революционные деятели. У него побывали и Иван Тургенев, и Лев Толстой, и Чернышевский, и Александр Иванов, и Сергей Боткин, и Марко Вовчок, и крупнейшие представители западноевропейских общественных движений. «Иногда приезжали русские студенты, ехавшие учиться в Германию. Не зная ни слова по-английски, они ехали в Лондон дня на два нарочно, чтобы пожать руки издателям «Колокола»… Тут были и люди, сочувствовавшие убеждениям двух друзей хоть отчасти… но были и такие, которые приезжали только из подражания другим».

В марте 1861 г. в этом доме часто бывал Лев Николаевич Толстой. Сохранились его впечатления о встрече с Герценом: «Он поразил Льва Николаевича своей внешностью небольшого, толстенького человека и внутренним электричеством, исходившим из него. – Живой, отзывчивый, умный, интересный, – пояснил Лев Николаевич, по обыкновению иллюстрируя оттенки своих мыслей движениями рук, – Герцен сразу заговорил со мною так, как будто мы давно знакомы, и сразу заинтересовал меня своею личностью». Герцена заинтересовал его новый знакомый, но он весьма скептически отозвался о его убеждениях: как он писал Тургеневу, «Толстой – короткий знакомый; мы уж и спорили; он упорен и говорит чушь, но простодушный и хороший человек; даже Лиза Огарева его полюбила и называет «Левстой». Что же больше? Только зачем он не думает, а все как под Севастополем, берет храбростью, натиском…»[130]130
  Литературное наследство. Т. 41/42. С. 492.


[Закрыть] В следующем письме от 12 марта Герцен опять писал Тургеневу о Толстом: «Гр. Толстой сильно завирается подчас: у него еще мозговарение не сделалось после того, как он покушал впечатлений»[131]131
  Там же. С.???


[Закрыть].

Герцен, к удивлению Толстого, не привыкшего к западному быту, повел его не в дом, а в ближний ресторанчик, сомнительного, как посчитал посетитель, достоинства, да еще и пошел с ним «в какой-то плоской фуражке», а Толстой был тогда «большим франтом, носил цилиндр, пальмерстон[132]132
  Мужское пальто, сзади плотно прилегающее в талии. Названо по имени английского дипломата лорда Пальмерстона.


[Закрыть] и пр.». Несмотря на то что Герцен был не так, как следовало, одет, он еще и выговорил Толстому, что он бестактно вел себя с поляками, присоединившимися к ним – «Сейчас видна русская бестактность. Разве можно было так говорить при поляках?» Толстой много позднее вспоминал, что «все это вышло у Герцена просто, дружественно и даже обаятельно. Я не встречал больше таких обаятельных людей, как он. Он неизмеримо выше всех политических деятелей того и этого времени»[133]133
  Литературное наследство. Т. 41/42. М., 1941. С. 494.


[Закрыть].

Сюда же приезжал в 1862 г. Ф. М. Достоевский – 4 июля он встретился с Герценом и подарил ему «Записки из мертвого дома» с надписью: «Александру Ивановичу Герцену с знак глубочайшего уважения от автора». На следующий день Герцен отправил письмо Огареву: «Вчера был Достоевский – он наивный, не совсем ясный, но очень милый человек. Верит с энтузиасмом в русский народ»[134]134
  Герцен. Т. 17. Кн. 1. С. 247.


[Закрыть]. Возможно, встреча состоялась 5 июля, на ней присутствовал и М. А. Бакунин, они также увиделись уже перед отъездом Достоевского из Лондона 19–20 июля 1862 г.

Из «Орсетовки» Герцен 28 июня 1863 г. переезжает на новую квартиру недалеко от тех мест, где он жил в 1854–1855 гг. Он пишет дочери: «Вот мы и на даче, милая Тата, и сегодня же открыта сюда железная дорога – езда из Waterloo Station до Теддингтона 46 м<инут>, и от станции до нашего дома от 4 до 5 м<инут>».

Тучкова-Огарева рассказывает: «В пятнадцати (!) минутах по железной дороге от Лондона было местечко, называемое Теддингтон и состоявшее из длинной улицы, где были раскинуты загородные дома с большими роскошными садами позади домов и частые домики с различными маленькими лавками для удобств занимающих большие дома. Там Герцен нашел довольно просторный дом с большим садом, куда мы и переехали все… Наш новый дом имел только одно большое неудобство. За ним была какая-то фабрика, и часто в саду пахло растопленным салом»[135]135
  Тучкова. С. 197.


[Закрыть]. Это так называемый Элмфилд-хауз (Elmfield House). Он находится в Теддингтоне (Teddington), на улице High Street, недалеко от Ричмонда, на левом берегу Темзы. Дом этот был, вероятно, построен в первой половине XVIII в., в начале XIX в. принадлежал владельцами свечной фабрики, находившейся рядом (откуда и запах, о котором вспоминала Тучкова), а с 1892 г. тут помещались различные муниципальные районные службы. Теперь же дом предназначен для продажи и еще неизвестно, уцелеет ли он вообще…

С этим домом связана легенда о призраке (ну, как же без него в Англии) Lady in Black – «Женщины в черном», – который появлялся несколько раз в доме. Призрак видел последний владелец дома у кровати в спальне, потом рабочий, делавший поздно вечером какие-то исправления, и через несколько лет управляющий домом, обходивший его ночью с собакой. Она бросилась за призраком, но он бесследно, как и следует призраку, исчез. Все эти события происходили в конце XIX и начале ХХ в., но с тех пор призрак не появлялся[136]136
  The Weekly News, Edition One. June 1 – June 7. 1982.


[Закрыть].

Когда Герцен жил в Элмфилд-хауз, в Англию приехал Гарибальди, знаменитый борец за освобождение и объединение Италии. Вся Англия пришла в движение, все ожидали его увидеть, и очень многие из власть имущих хотели бы заполучить его в гости. Герцен пригласил его и другого известного итальянского революционера Мадзини приехать в Теддингтон. По рассказу Герцена, в этот день 17 апреля 1864 г. «…весь плебейский Теддингтон толпился у решетки нашего дома, с утра поджидая Гарибальди. Когда мы подъехали, толпа в каком-то исступлении бросилась его приветствовать, жала ему руки, кричала: "God bless you, Garibaldi!"; женщины хватали руку его и целовали, целовали край его плаща – я это видел своими глазами, – подымали детей своих к нему, плакали… Он, как в своей семье, улыбаясь, жал им руки, кланялся и едва мог пройти до сеней. Когда он взошел, крик удвоился; Гарибальди вышел опять и, положа обе руки на грудь, кланялся во все стороны. Народ затих, но остался и простоял все время, пока Гарибальди уехал»[137]137
  Герцен. Т. 11. С. 278.


[Закрыть].

Гарибальди, по просьбе хозяина дома, посадил в саду дома дерево – оно не дожило до нашего времени.

В начале ХХ в. в этом доме побывал русский журналист, корреспондент газеты «Русские ведомости» И. С. Шкловский, писавший под псевдонимом Дионео. «Дом, в котором прожил много лет Герцен, – писал он, – сохранился до сих пор в почти нетронутом виде. В нем помещается теперь тедингтонский городской совет. На лестнице висят семь аллегорических картин, принадлежавших Герцену и вывезенных им из Италии. Сад с громадным, вековым кедром тоже не изменился. Под тенью этого кедра Герцен любил летом писать. Здесь он правил корректуры «Колокола». В сад теперь выходит новое, только что пристроенное здание – бесплатная народная библиотека. Дом Герцена еще крепок и, вероятно, простоит много лет: но сомнительно, долго ли сохранятся Герценовские картины, к которым и теперь уже приторговываются антикварии (одна картина уже продана[138]138
  «Я берег покинал туманный Альбиона…». М., 2001. С. 334.


[Закрыть])».

Герцен считал, что он «в доме ошибся – окрестности превосходные, но дом лежит плохо. Можно через шесть месяцев переехать». Так он и сделал: 16 июня 1864 г. он выезжает отсюда и поселяется в лондонском отеле «Кавендиш» (Cavendish Hotel) в самом центре города на Джермин-стрит (Jermyn Street), а отсюда с Тучковой и младшими детьми 21 (или 22) июня 1864 г. он отправляется на отдых в курортный город Борнмут (Bornemouth). Он возвратился в Лондон 31 августа, на три дня остановился в доме Ланге на Berners Street (севернее Оксфорд-стрит), а 2 сентября поселился в доме по адресу Tunstall House, Warwick Road, Maida Hill, но опять перепутал адрес: в лондонском районе Maida Hill нет улицы Warwick Road, а есть Warwick Avenue, идущая к западу параллельно улице Maida Vale (недалеко от дома Orsett House, где Герцен жил в 1860–1863 гг.).

В ноябре (10-го или 11-го числа) 1864 г. он переезжает вместе с Огаревым в дом № 11 на Истберн Террэс к Тучковой.

За время жизни в Лондоне Герцен поменял 19 квартир!

Герцен покидает Англию – 21 ноября 1864 г. заканчиваются 12 лет его жизни, полные трудов, побед и поражений, отмеченные основанием Вольной русской типографии, изданием «Колокола» и «Полярной звезды», падением влияния Герцена на новые поколения, вызванным в немалой степени и бескомпромиссными выступлениями его в защиту польского народа, притесняемого царской Россией, что вызвало волну дикого шовинизма.

В Лондоне издания Герцена можно было приобрести у двух книгопродавцев – Трюбнера и Тхоржевского. Первый имел книжную лавку рядом с собором св. Павла по адресу 60, Paternoster Row. Эти места были известны в Лондоне как старейший центр книжной торговли, где рядом друг с другом стояли буквально сотни лавок. Во время бомбежек Лондона нацистской авиацией Патерностер-роу был полностью уничтожен. Там тогда сгорело около 6 миллионов книг.