Текст книги "Механизм формирования результатов «невербальных» следственных и судебных действий в уголовном судопроизводстве. Монография"

3. Следующим признаком, характеризующим следственные действия, по нашему мнению, является их познавательный характер, выраженный в направленности на установление обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Такая отличительная особенность следственных действий в целом корреспондирует рассмотренному выше узкому подходу к их сущности. Как уже отмечалось выше, авторы, придерживающиеся данного подхода, в большинстве (С. А. Шейфер, И. Е. Быховский, А. Б. Соловьев, В. А. Семенцов, В. М. Быков и др.) пишут о том, что следственные действия проводятся в целях собирания новых или проверки имеющихся доказательств. Подобная позиция ранее высказывалась и нами²³⁷. На первый взгляд, эта точка зрения представляется весьма разумной и справедливой. Однако при более детальном анализе в ней усматривается достаточно серьезный пробел, связанный с неопределенностью самих процессуальных категорий «собирание доказательств» и «проверка доказательств». В этой связи мы были вынуждены пересмотреть свою прежнюю точку зрения и попытаться вникнуть в данную проблему более глубоко.

Итак, несмотря на то, что законодатель прямо предусматривает собирание доказательств в качестве одного из элементов доказывания (ст. 85 УПК РФ), четкой нормативной регламентации этого процесса в настоящее время не существует. Как справедливо отмечает В. С. Балакшин, уголовно-процессуальный закон регламентирует собирание доказательств в самой общей форме. Поэтому правильнее использовать выражение «собирание фактических данных и их источников». Автор полагает, что под собиранием следует понимать уголовно-процессуальную деятельность уполномоченных органов и должностных лиц по выявлению, отысканию, обнаружению и получению фактических данных и их источников с целью установления обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения уголовного дела²³⁸. Л. Д. Кокорев и Н. П. Кузнецов писали, что собирание доказательств заключается в поиске и обнаружении источников необходимой информации, в обнаружении сведений о фактах, имеющих доказательственное значение. Они же добавляли, что собирание заключается не только в обнаружении доказательств. Сведения о фактах приобретают доказательственное значение, если они соответствующим образом закреплены способом и в порядке, установленном законом: составлен протокол допроса свидетеля, протокол осмотра места происшествия и т. д²³⁹. Ю. К. Орлов отмечает, что собирание доказательств представляет собой довольно сложный процесс, состоящий в свою очередь из нескольких этапов (подэлементов) – поиска доказательств, получения доказательств, процессуального оформления доказательств²⁴⁰.

Принимая во внимание вышеприведенные, а также многие другие высказанные по данному поводу позиции, можно сделать вывод, что собирание доказательств – это весьма пространная процессуальная категория, включающая в себя различные по форме и содержанию элементы деятельности дознавателя, следователя, суда, а также других участников уголовного судопроизводства, предусмотренных ч. 2–3 ст. 86 УПК РФ. В условиях подобной неопределенности собирания доказательств сопоставление этого процесса с целями следственных действий представляется весьма сложным и неоднозначным. Вряд ли можно предположить, что следственные действия направлены на получение доказательств, поскольку в реальности «готовых» доказательств, как правило, не существует. По справедливому замечанию С. А. Шейфера собирание доказательств нельзя уподоблять действиям грибника, собирающего в лесу дары природы²⁴¹. Вместе с тем в случаях приобщения к материалам дела вещественных доказательств или «иных»²⁴² документов они, фактически, собираются уже в готовом виде. Трудно согласиться и с утверждением о том, что следственные действия направлены на обнаружение источников необходимой доказательственной информации. Такие источники должны быть установлены заранее и далеко не всегда процессуальным способом. В противном случае производство соответствующего следственного действия становиться невозможным. Например, если предположить, что источником свидетельских показаний является какой-то человек, то каким образом вообще возможно произвести допрос, заранее не установив его личность и не обеспечив его явку к следователю? Если источником информации является обстановка жилища, то как можно провести там осмотр или обыск, заранее не установив его адрес и другие необходимые сведения? Мы также полагаем, что цели следственных действий не следует ставить в зависимость от механизмов процессуального оформления доказательственной информации. Безусловно, подобными механизмами, например, необходимостью составления протокола, сопровождается процедура любого следственного действия. Но они в данном случае не играют существенной роли, а являются лишь обязательным условием установленной законодателем процессуальной формы. Вряд ли будет верным тезис о том, что следственные действия направлены на составление протоколов.

Более того, все вышеприведенные рассуждения также могут быть применимы и к проверке доказательств. Хотя, согласно ст. 87 УПК РФ, проверка доказательств осуществляется несколькими способами, вполне очевидно, что к производству следственных действий отношение может иметь лишь один из них – получение иных доказательств, подтверждающих или опровергающих проверяемое доказательство. Иными словами, в данном случае мы вновь сталкиваемся с категорией «собирание доказательств». Как справедливо пишет Ю. К. Орлов, проверка доказательств является таковой только в отношении проверяемых доказательств; для проверяющих она выступает как их собирание²⁴³.

Таким образом, точка зрения о том, что следственные действия проводятся в целях собирания и проверки доказательств, нам представляется ориентированной в правильном направлении, но вместе с тем несколько неопределённой, расплывчатой. Подобный подход не позволяет в полной мере уяснить сущность следственных действий и разграничить их с другими процессуальными действиями, имеющими место в досудебном производстве, например с представлением и истребованием, которые также направлены на собирание доказательств. Более того, собирание и проверка доказательств – это категории, подразумевающие некий процесс, динамику, движение, тогда как любая цель всегда представляет собой определенный конечный результат. В современной философской литературе цель определяется как идеальный или реальный предмет сознательного или бессознательного стремления субъекта; конечный результат, на который преднамеренно направлен процесс²⁴⁴. Кстати, данная позиция достаточно хорошо отражена в работах С. А. Шейфера, который, основываясь на философских публикациях, связывает цель следственного действия с закрепленным в законе предвидением возможности получения определенного познавательного результата, имеющим основанием многократную практику достижения этого результата в прошлом. Он же в продолжение своей мысли указывает, что специфической целью следственного действия является извлечение информации определенного вида и содержания из исследуемых объектов – следов события²⁴⁵. Подобный тезис в полной мере согласовывается с высказываемой ранее позицией А. А. Чувилева и Т. Н. Добровольской, писавших, что к целям следственных действий необходимо относить установление обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела²⁴⁶. Эта же точка зрения наличествует и в работах В. А. Семенцова²⁴⁷.

Цели производства следственных действий действительно очень тесно переплетены с собиранием и проверкой доказательств, но при этом они не тождественны. Собирание и проверка доказательств – это процессы, сопутствующие производству следственных действий, но вместе с тем связанные скорее не с их целями, а с их содержанием, выраженном в обнаружении, восприятии, исследовании, фиксации и процессуальном оформлении доказательственной информации. При этом целью следственного действия, очевидно, является установление каких-либо новых сведений, имеющих значение для уголовного дела, получение какой-либо значимой доказательственной информации. Полагаем, что как раз в этом и проявляется поисково-познавательный характер следственных действий, о котором постоянно упоминается в процессуальной и криминалистической литературе. Следовательно, мы не можем согласиться с позициями Г. А. Абдумажидова, А. Б. Соловьева, В. М. Быкова, Н. С. Мановой и Е. С. Комиссаренко, полагающих, что познавательная направленность – это признак, который хотя и присущ всем следственным действиям, но не выражает их сущности, поскольку познавательный характер носит все доказывание в целом²⁴⁸. Следственные действия всегда должны проводиться с перспективой расширения объема познанных обстоятельств уголовного дела. В этом, на наш взгляд, и заключается их гносеологическая природа. И именно этим они кардинально отличаются от других близких процессуальных процедур, находящихся в арсенале органов дознания и предварительного следствия.

Однако целый ряд современных ученых-процессуалистов и криминалистов ошибочно относит к числу следственных действий наложение ареста на имущество, эксгумацию трупа и получение образцов для сравнительного исследования²⁴⁹. Полагаем, что причина данной ошибки частично заключается в отмеченном выше неопределенном отношении законодателя к категории «следственные действия», поскольку, например, ч. 2 ст. 164 УПК в ее системном единстве с п. 9 ч. 2 ст. 29 и ч. 1 ст. 165 УПК РФ позиционирует наложение ареста на имущество именно как следственное действие. Частично же причина этой ошибки вытекает из неправильного толкования отдельных положений уголовно-процессуального закона. Часть 3 ст. 178 УПК РФ (эксгумация) и ст. 202 УПК РФ (получение образцов для сравнительного исследования) действительно структурно включены в те главы и статьи кодекса, которыми регламентированы соответственно осмотр трупа и судебная экспертиза. Подобная законодательная конструкция обусловлена тесной взаимосвязью этих процессуальных действий. Как совершенно справедливо отмечается в литературе, такие процессуальные механизмы тесно примыкают к следственным действиям, таковыми при этом не являясь²⁵⁰. О. Я. Баев называет их «предследственными» действиями²⁵¹. Вместе с тем ни наложение ареста на имущество, ни эксгумация, ни получение образцов для сравнительного исследования сами по себе не направлены на установление новых сведений, имеющих значение по уголовному делу, не связаны с получением доказательственной информации. Они носят исключительно обеспечительный характер. Эксгумация и получение образцов для сравнительного исследования лишь позволяют создать условия, способствующие осуществлению процессуального познания посредством осмотра или судебной экспертизы. А наложение ареста на имущество вообще направлено на решение иных задач уголовного судопроизводства, поэтому неслучайно его регламентация содержится в гл. 14 УПК РФ²⁵².

Помимо этого, вызывают явное недоумение позиции некоторых современных специалистов, пытающихся отнести к числу следственных действий задержание подозреваемого²⁵³. В этой связи следует обратить внимание на то, что ранее в уголовно-процессуальной науке действительно имела место бурная полемика о включении задержания подозреваемого в систему следственных действий. Так, некоторые ученые считали задержание неотложным следственным действием²⁵⁴. Правда, позднее С. А. Шейфер выдвигал точку зрения о том, что задержание подозреваемого – это следственное действие, обладающее определенной спецификой, так как, застигая лицо в момент совершения преступления или непосредственно после его совершения, следователь (сотрудник органа дознания) фактически становится свидетелем по делу. Поэтому, составив протокол задержания подозреваемого, он должен устраниться от дальнейшего расследования²⁵⁵. У сторонников отнесения задержания подозреваемого к числу следственных действий в арсенале имелся весьма весомый аргумент – прямое указание на это в ст. 87 УПК РСФСР. Другие специалисты придерживались противоположной и, на наш взгляд, абсолютно правильной точки зрения, рассматривая задержание исключительно как меру принуждения в связи с отсутствием у него познавательной направленности²⁵⁶. Полагаем, что задержание представляет собой не что иное, как кратковременное лишение лица, подозреваемого в совершении преступления, права на свободу и личную неприкосновенность, сопровождаемое его помещением в специализированное учреждение – изолятор временного содержания²⁵⁷. Это исключительно обеспечительная процедура; никаких новых сведений, имеющих значение для уголовного дела, само по себе задержание не несет и нести не может. Вместе с тем логика сторонников отнесения задержания к числу следственных действий вполне объяснима: они рассматривают задержание в определенном смысле не в узком, а в широком значении, включая в него непроцессуальные действия сотрудников правоохранительных органов по фактическому задержанию лица, а также обусловленные задержанием познавательные приемы (например, личный обыск или допрос подозреваемого). Однако с данной позицией согласиться достаточно трудно, поскольку она охватывает не единичный акт реализации следователем своих полномочий, а целый комплекс взаимосвязанных процессуальных действий, решений и непроцессуальных мероприятий, который вряд ли можно расценивать как следственное действие²⁵⁸. Руководствуясь подобной ошибочной логикой, следственным действием вполне можно признать также и процедуру привлечения в качестве обвиняемого, поскольку она включает в себя его допрос, и т. д. Тем более что в настоящее время в связи с четкой позицией законодателя, включившего задержание подозреваемого в систему мер процессуального принуждения, эта дискуссия фактически потеряла всякий смысл. И хотя в реальности еще сохранились ее отдельные отголоски (например, процессуальный акт, фиксирующий задержание подозреваемого – не постановление, как при применении других мер принуждения, а именно протокол), тем не менее, взгляды отдельных современных ученых, рассматривающих задержание подозреваемого в системе следственных действий, нам представляются явными анахронизмами.

4. Некоторые авторы пытаются включить в качестве самостоятельного признака следственных действий их обеспечение государственным принуждением²⁵⁹. Данная позиция вполне разумна, но применительно не ко всем, а лишь к некоторым следственным действиям. Ведь на самом деле потенциальной возможностью применения каких-либо принудительных приемов фактически характеризуются только три следственных действия: освидетельствование, обыск и выемка. И, кстати, именно поэтому законодатель устанавливает особую процедуру принятия решения об их производстве, заключающуюся в вынесении специального государственно-властного акта – постановления (ч. 1 ст. 164 УПК РФ). Механизмы осуществления других следственных действий (осмотра, следственного эксперимента, допроса и т. д.) возможности применения государственного принуждения не предполагают. Н. Г. Шурухнов совершенно справедливо подразделяет следственные действия на проводимые без принуждения и принудительные; в отношении последних он замечает, что им предшествует процедура вынесения постановления или принятия судебного решения²⁶⁰.

Конечно, некоторые из следственных действий, не предусмотренных ч. 1 ст. 164 УПК РФ, в какой-то степени подкреплены государственным принуждением извне. Например, при отказе свидетеля от дачи показаний в ходе допроса или очной ставки он может в последующем быть привлечен к уголовной ответственности по ст. 308 УПК РФ. Но такая материально-правовая форма государственного принуждения уже не обладает процессуальным характером и применяется не во время следственного действия, а позднее – как карательная реакция государства на ненадлежащее поведение соответствующего свидетеля или потерпевшего. Более того, подобная форма внешнего (уголовно-правового) принуждения не распространяется на осмотры, следственные эксперименты или действия, сопряженные с получением показаний от подозреваемых и обвиняемых. В. И. Комисаров абсолютно прав, считая, что ни подозреваемого, ни обвиняемого вообще нельзя принуждать к даче показаний или к проверке показаний на месте, а нормы о производстве осмотра местности, предметов, документов вообще не содержат указаний на возможность принуждения²⁶¹. Следовательно, принуждение представляет собой вовсе не обязательный, и лишь факультативный признак²⁶², свойственный только отдельным следственным действиям и не влияющий на определение их сущности.

Таким образом, все вышеизложенное позволяет нам понимать под следственными действиями производимые следователем или дознавателем (органом дознания) уголовно-процессуальные действия познавательного характера, направленные на установление обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. В этой связи мы полностью поддерживаем позицию В. А. Семенцова, предлагающего наконец закрепить понятие следственных действий на законодательном уровне и внести соответствующий дополнительный пункт в ст. 5 УПК РФ²⁶³.

§ 2.2. Понятие и система «невербальных» следственных действий

Следственные действия, находящиеся на сегодняшний день в арсенале органов дознания и предварительного следствия, весьма разнообразны по своей природе, механизмам процессуального познания и, следовательно, порядку проведения. В этой связи в науке уголовного процесса и криминалистике существуют их различные классификации. Например, можно отметить так называемую легальную классификацию, предполагающую разделение следственных действий на группы, тождественные соответствующим главам Уголовно-процессуального кодекса²⁶⁴. Существует и классификация, в соответствии с которой следственные действия подразделяются в зависимости от последовательности проведения на первоначальные (первичные) и повторные, т. е. проводимые после выполнения одноименных первоначальных в тех же самых целях с теми же самыми участниками и в отношении тех же самых объектов²⁶⁵. Выделяют также дополнительные, неотложные и многие другие виды следственных действий²⁶⁶.

Однако наиболее актуальной и заслуживающей внимания нам представляется классификация следственных действий, предполагающая в качестве основы методы процессуального познания, используемые при их производстве. В свое время И. Е. Быховский предлагал разделить все существующие следственные действия на «вещные» (осмотр, освидетельствование, обыск, выемка и т. д.), «личные» (допрос и очная ставка) и «смешанные» (предъявление для опознания, проверка показаний на месте)²⁶⁷. При этом в основу своей классификации он клал не используемые способы процессуального познания, а подлежащие исследованию объекты (материальные объекты или сознание людей). В свою очередь, С. А. Шейфер, называя такую классификацию «по методам отображения фактических данных», разделяет все следственные действия на три группы. К первой группе он относит следственные действия, основанные на методах расспроса, ко второй – действия, основанные на методах непосредственного наблюдения, и наконец, к третьей – действия, предполагающие сочетание данных методов²⁶⁸. Близкую по сути позицию высказывает в своих работах А. Ю. Головин²⁶⁹. В целом соглашаясь с данной точкой зрения, вместе с тем позволим себе заметить, что она не охватывает всего существующего в современных условиях многообразия форм процессуального познания. В предложенную концепцию не вписываются случаи проведения осмотра носителей аудиоинформации, например фонограммы, содержащей запись телефонных переговоров. Очевидно, что в основе такого осмотра лежит не метод наблюдения, а иной способ восприятия информации, предполагающий использование органов слуха. В качестве другого исключения можно привести пример проведения осмотра места происшествия по уголовному делу, связанному с пожаром, где следователь посредством органов обоняния воспринимает и фиксирует в протоколе факт наличия резкого запаха гари и т. д.

В этой связи целесообразно, взяв за основу классификацию С. А. Шейфера, представить ее несколько в ином виде, а именно в контексте разработанной нами концепции вербального и «невербального» способов уголовно-процессуального познания, обусловленных особенностями формирования соответствующих мысленных образов в сознании дознавателя или следователя. Мы полагаем, что все следственные действия можно условно разделить на три группы:

• вербальные, предполагающие зрительное или слуховое восприятие субъектом познания интеллектуально-информационных сигналов, закодированных в условно-знаковую форму и впоследствии трансформирующихся в мысленные образы посредством рационального мышления. К ним относятся допрос и оная ставка;

• «невербальные», которые, наоборот, заключаются в зрительном или каком-либо ином непосредственном восприятии дознавателем или следователем фрагментов объективной реальности, элементов вещной обстановки, сведения о которых поступают в кору головного мозга и обуславливают формирование мысленных образов посредством наглядно-образного мышления²⁷⁰;

• смешанные, сочетающие в себе элементы как вербального, так и «невербального» способов познания.

«Невербальные» следственные действия в системе средств процессуального познания представляют собой наиболее крупную группу. Как уже отмечалось выше, в их гносеологической сущности лежат закономерности наглядно-образного мышления, выраженные в образовании соответствующего перцепета и формировании на его основе посредством зрительного (в исключительных случаях – иного) гнозиса в сознании дознавателя или следователя мысленных образов, подлежащих фиксации в протоколе. «Невербальные» следственные действия, в отличие от допроса или очной ставки, предполагают проведение целой операции, характеризующейся определенным местом и вовлечением различных по своему процессуальному статусу лиц. В ходе производства осмотра, освидетельствования, обыска, следственного эксперимента и т. д. дознаватель или следователь сочетает пассивные методы восприятия информации с активными приемами воздействия на отражаемый объект – измерением, экспериментом, моделированием. Таким образом, «невербальные» следственные действия можно определить, как предусмотренные уголовно-процессуальным законом познавательные приемы, направленные на установление обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, которые осуществляются следователем или дознавателем (органом дознания) посредством использования активных и пассивных механизмов наглядно-образного («невербального») восприятия материальных фрагментов объективной реальности.

Каждое «невербальное» следственное действие имеет свою специфику, выражающуюся в особенностях используемых методов процессуального познания, в достигаемых результатах, в процессуальной регламентации, в круге участников и т. д. Вместе с тем их нельзя рассматривать как разрозненные, не зависящие друг от друга способы формирования доказательств. В уголовно-процессуальной литературе давно устоялась позиция о системном характере всех следственных действий, об их единстве и строгой организованности. Говоря о системе следственных действий, И. Е. Быховский писал, что она обладает внутренним единством в процессуальном, тактическом, психологическом, этическом и других аспектах²⁷¹. В свою очередь, С. А. Шейфер отмечает, что все следственные действия имеют схожую правовую конструкцию, в равной степени подчинены принципам уголовного процесса и нравственным требованиям общества, в их основе лежат одни и те же познавательные и удостоверительные операции и т. д²⁷². О системном характере следственных действий высказывались в своих работах Н. В. Жогин и Ф. Н. Фаткуллин²⁷³, Г. С. Казинян и А. Б. Соловьев²⁷⁴, В. А. Семенцов²⁷⁵, А. П. Аленин²⁷⁶ и целый ряд других авторов.

Разделяя эту позицию, мы полагаем, что «невербальные» следственные действия также образуют свою систему, которая по отношению к общей системе следственных действий является подсистемой. Система «невербальных» следственных действий – это еще более единое и целостное формирование. По сравнению с общей системой следственных действий она характеризуется дополнительным системообразующим признаком – использованием познавательных приемов наглядно-образного («невербального») восприятия информации. Кроме того, отдельные элементы системы «невербальных» следственных действий вообще имеют родственный характер; в теории уголовного процесса и криминалистики они рассматриваются как парные категории и предполагают очень близкий порядок производства (например, обыск – выемка, осмотр – освидетельствование).

Выделение системы «невербальных» следственных действий является несколько условным. В теории и практике уголовного процесса достаточно сложно провести четкую грань и отнести одни следственные действия строго к «невербальным», а другие – строго к вербальным. Как мы отмечали в своих предыдущих работах, наиболее рациональным нам представляется подход, заключающейся в возможности разумного наполнения «невербальных» следственных действий отдельными вербальными фрагментами и наоборот²⁷⁷. Вместе с тем такой подход вовсе не предполагает разрушения устоявшейся системы следственных действий и размывания граней между ними. Разделение всех предусмотренных законом следственных действий на вербальные и «невербальные» и, следовательно, наличие собственной системы «невербальных» следственных действий хотя и условно, но вполне возможно. Все зависит от того, на формирование какого вида доказательств направлено это следственное действие по своей сущности, какой способ процессуального познания является доминирующим.

Вышеизложенное позволяет нам рассматривать в качестве элементарных «невербальных» следственных действий:

а) следственный осмотр;

б) освидетельствование;

в) обыск;

г) выемку;

д) следственный эксперимент.

В современном уголовном судопроизводстве существуют и другие, более сложные формы познания дознавателем или следователем обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела:

а) предъявление для опознания;

б) проверка показаний на месте.

Они характеризуются достаточно тесным сочетанием вербальных и «невербальных» механизмов восприятия идеальных и материальных фрагментов объективной реальности, что обуславливает их отнесение вышеупомянутыми С. А. Шейфером, А. Ю. Головиным и другими авторами к самостоятельной подгруппе следственных действий. Тем не менее, достаточно сильная наглядно-образная составляющая не дает нам возможности полностью исключить их из системы «невербальных» следственных действий, хотя они и приобретают в данной системе несколько обособленный характер. Тем более что результаты таких следственных действий, как уже было отмечено выше, традиционно позиционировались учеными и даже законодателем в контексте ст. 83 УПК РФ (ст. 87 УПК РСФСР).

К анализу отдельных «невербальных» следственных действий мы планируем вернуться несколько позже. А в настоящее время для завершения рассмотрения вопроса об их системе необходимо определиться с возможностью включения в нее современных сложных познавательных конструкций комплексного (комбинированного) характера, а именно: наложения ареста на почтово-телеграфные отправления, их осмотра и выемки, контроля и записи переговоров и получения информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами. Так, законодатель помещает соответствующие ст. 185, 186 и 186.1 УПК РФ совместно с нормами, регламентирующими обыск и выему, видимо, тем самым предполагая их сущностную близость. Вместе с тем все эти три процессуальные процедуры можно рассматривать как следственные действия лишь частично, применительно к тем элементам, где осуществляется познание обстоятельств уголовного дела. Например, наложение ареста на почтово-телеграфные оправления, их осмотр и выемка соответствуют направленности следственных действий только в части осмотра и выемки, тогда как само по себе наложение ареста носит не познавательный, а исключительно обеспечительный характер. Контроль и запись переговоров, а также получение информации о соединении между абонентами и (или) абонентскими устройствами можно расценивать как следственное действие лишь в части соответственно просушивания фонограммы переговоров или осмотра материалов о соединениях.

В современной юридической науке существуют достаточно влиятельные точки зрения о нецелесообразности включения указанных механизмов в систему следственных действий и даже вообще об ошибочности их введения в предмет уголовно-процессуального регулирования. В частности, М. О. Баев и О. Я. Баев, поддерживая ранее выдвинутую С. А. Шейфером точку зрения относительно непроцессуальной природы контроля и записи переговоров, пишут, что данное действие не является следственным ввиду отсутствия определяющего признака следственного действия – непосредственного восприятия следователем информации, имеющей доказательственное значение²⁷⁸. Сам Шейфер в своих более поздних работах отмечает, что появление в УПК РФ таких процессуальных действий, как контроль и запись переговоров и получение информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами, следует расценивать как проникновение в уголовное судопроизводство оперативно-розыскных мероприятий. Свою позицию автор обосновывает тем обстоятельством, что в обоих случаях информацию из соответствующих средств технической коммуникации извлекает не сам следователь, а орган, осуществляющий оперативно-розыскную деятельность. Причем порядок прослушивания телефонных переговоров и извлечения информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами явно напоминает родственные по сути оперативно-розыскные мероприятия – прослушивание телефонных переговоров и снятие информации с технических каналов связи. В этой связи ученый выражает серьезное беспокойство относительно возможности дальнейшего расширения системы следственных действий за счет чуждых для уголовного процесса негласных познавательных процедур, как это происходит в ряде государств на постсоветском пространстве²⁷⁹. В свою очередь, В. В. Кальницкий пишет о контроле и записи переговоров и о получении информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами как о мероприятиях, имеющих по сравнению со следственными действиями иную правовую природу. Их введение в систему следственных действий автор связывает с недостаточностью процессуальной культуры законодателя, мешающей увидеть различия между развитием процессуальной формы и узакониванием административных отношений и технических операций под видом следственного действия²⁸⁰.