Текст книги "Операция “Зомби”"

Я присел так, чтобы слиться с высокой травой, растущей вдоль решетки, и снизу постарался вычислить «мертвую зону» – место, которое хуже всего просматривается и от фасада, и из боковых окон. Естественно, «мертвая зона» ближе к углу забора. Я переместился на десяток шагов назад, подпрыгнул, уцепился руками за край и осторожно подтянулся, чтобы выглянуть. Не опускаясь на землю, только помогая себе ногами, упертыми в стену, передвинулся еще на пару метров дальше. Еще раз выглянул, осмотрелся и только после этого снова подтянулся и уже смело перепрыгнул внутрь двора. Мягко, мягче, чем камень, мною недавно брошенный, упал, приземлился. Если там, в доме, собаки, то я должен быть кошкой. Собаки обычно не слышат, как ходят кошки, и кошки всегда этим пользуются. Умеют под самым носом у собаки проскользнуть.

Здесь, под забором, я малозаметен. Еще раз осмотреться, проверить фланги. Так. С правой стороны какая-то деревянная будка, сарайчик малюсенький. Очевидно, для садового инвентаря. Юрок допустил ошибку, не отметив на чертеже этот сарайчик. Там вплотную друг к другу поместятся два человека. Если обойдутся без секса, то их будет не видно и не слышно.

Два человека? Два человека поместятся там вполне, но их туда поставят только в том случае, если кого-то ждут. И инвентарь предварительно вытащат, иначе там и встать будет негде. Сейчас нас не ждут. Сейчас просто нет причин нас ждать, потому что мы предпочли появиться нежданными. Так должно было бы быть. А как будет в действительности?

Во дворе спокойно, как в городском парке утром, когда дворники еще не пришли, а гуляющие еще не проснулись. Чуть высунуться вперед. Еще несколько быстрых и внимательных взглядов. Все проверить! Абсолютно все...

Беззвучная перебежка. Хорошо, что дорожка бетонная, а не гравийная. По гравию бежишь, словно тебя сопровождает паровозный гудок – вся округа шуршание слышит. Теперь прижаться к углу. Даже вжаться в угол. Мне всегда нравились дома с такой замысловатой архитектурой. Вообще-то я отделяю украшательство от украшения. Но не бываю против первого, если мне предстоит работать с таким объектом. Всегда найдется в стене ниша, в которую можно вжаться и стать незаметным, или угол, за который можно спрятаться.

Нишу я нашел. Почти на самом углу. Посмотрел в сторону другого угла – заборного. При неверном свете луны там обрисовалась голова Юрка. Я взмахнул рукой. Только один раз. Этого хватило для тренированного глаза. Напарник моментально оказался по эту сторону. И выполнил все те же самые маневры, что выполнял минутой раньше я. Так же осмотрелся, вымеряя «мертвую зону», так же оценил возможную опасность со стороны. Школа чувствуется, и я даже ощутил легкую гордость за эту школу, в которой был главным преподавателем.

Еще один жест. Голова под луной кивнула. Юрок начал осмотр своей половины дома, я направился в противоположную сторону периметра. Моя задача сложнее. Мне следует пройти перед входной дверью из тяжелого металла. Металл прикрыт деревом, но это не прячет даже внешне основательную тяжесть. Не дверь, а крепостные ворота времен раннего очень романтичного Средневековья. Собаки или хотя бы одна из собак может оказаться там, сразу за дверью. Поэтому двигаться следует с мягкостью кошки. Что я и выполнил. И не забывал зацепиться взглядом за каждый возможный выступ, за каждое окно, примериваясь, приглядываясь, оценивая возможность бесшумного проникновения. Самое интересное было бы в ту комнату проникнуть, где зеленый ободок светился. Вот такого проникновения никто не ждет. Но бесшумно это сделать невозможно.

Не увидел я и другой возможности. Весь первый этаж закрыт плотно. В окнах стеклопакеты, которые взламывать трудно. Слишком высоки сами окна. И неизвестно, что там – за стеклом...

С Юрком мы встретились у лестницы в подвал. Напарник трижды категорично показал мне пальцем – только эта дверь. Возражений я не нашел, потому что сам пришел к выводу о трудности проникновения в другом месте, и первым спустился под козырек из черепицы на девять бетонных ступеней. По правде говоря, если существует только один-единственный путь, то надо быть готовым, что этот путь для тебя специально приготовили и ждут тебя за дверью с распростертыми объятиями.

Но иногда приходится выбирать и такой вариант. Обдуманно.

Обстоятельства заставляют!

Юрок за моим плечом, отстает на полшага. Я достал из кармана связку отмычек, протянул ему. Он усмехнулся в темноте и достал из своего кармана точно такую же связку, спокойно, словно всю жизнь этим занимался, приступил к колдовству над замком. Это заняло всего несколько минут. Петли хорошо смазали к нашему приходу – убедился я! – дверь даже не скрипнула, когда Юрок распахнул ее и посторонился, пропуская вперед старшего по званию. Но старший по званию не торопился.

Я сначала потрогал пальцем дверную петлю и сам палец в темноте понюхал. Так и есть, петли только-только смазаны. Ждут нас с нетерпением. После этого я со спокойной совестью оглядел двор у себя за спиной. И в голову пришла шальная мысль. Очень уж не понравилась мне будка-сарайчик для садового инвентаря. Я спокойнее отнесся бы к ней, если бы Юрок занес это архитектурное излишество в свой план. К тому же зачем я тащил с собой этот арбалет? Разве можно выпустить из рук оружие, не проверив его в деле?

На нас смотрела только задняя стена этого излишества. Тонкая дощатая стена, которую я под хорошее настроение кулаком без замаха пробью. А уж арбалетным болтом – тем более. Я вскинул арбалет и выстрелил.

Что-то стукнуло с более значительным и тяжелым звуком, чем звук, с которым болт пробил стену. Будка даже покачнулась. Не иначе болт сбил с ног паровую сенокосилку. Но разбираться я не стал.

Поймав удивленный взгляд Юрка, я шагнул за порог, не перезарядив арбалет на случай встречи с собаками. Более того, даже за спину забросив это экзотическое оружие, правой рукой оперся о стену и нащупал выключатель. Но свет зажигать не стал. Его и без меня есть кому зажечь. На ощупь спустился еще на пять ступеней, дальше пол пошел ровный, и я отмерил очередные пять шагов, когда за моей спиной выключатель, как я и ожидал, щелкнул. Неожиданный свет обязательно слепит, и невозможно сразу оценить обстановку. Но я к такому был уже готов. Арбалет я отодвигал в сторону левой рукой, чтобы не мешался, а правая достала из нарукавной кассетницы метательный нож. Я оборачивался на полупрыжке в тот момент, когда Юрок доставал что-то из-за спины. Я даже удивиться успел. Это оказался не обрез, который я видел раньше, а странного вида, в самом деле на обрез чем-то похожий, большой пистолет. По лицу Юрка я понял, что он нажал на спусковой крючок тогда, когда нож вылетел из моей руки. Выстрела я не услышал, но видел, как мой напарник упал – нож вошел ему в горло, и не спасла великолепная наетость шеи, а потом пол под моими ногами зашатался, куда-то поплыл, и я сам стал падать...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Легкоступову пришлось улаживать дело со сроком отставки в просящем режиме. А он выставляться просителем никогда не любил, даже будучи еще простым офицером. Но заставил себя, написал рапорт с просьбой разрешить сначала отгулять отпуск, потом готовить все необходимые документы для пенсии. Думал, что встретит такое же понимание, как встретил вечером в гараже, куда позвонил, чтобы вызвать дежурную машину. Это унижало и генеральские погоны, и простую мужскую гордость.

На удивление, в кадрах охотно пошли навстречу просьбе генерала. Поговорили с ним почти ласково, дали несколько советов насчет отдыха. Впрочем, о подобном предупредил накануне Решетов своим звонком, хотя не верилось в такое всемогущество. Всемогущество подтвердилось. Значит, шупальца организации тянутся и сюда. Длинные, чрезвычайно длинные и сильные щупальца. Тогда тем более необходимо заниматься этой организацией срочно и плотно, и посильное участие должен принять каждый, кто имеет возможность доступа. Невзирая на звания и должности. Даже генерал-отставник, каким Легкоступов уже считал себя. Воспитанный в годы, когда думалось, что миром и порядком в нем правят две соседствующие равноценные величины – руководство партии и КГБ, Геннадий Рудольфович по инерции не воспринимал всерьез никакую оппозицию. Оппозиция обязательно должна быть или полностью карманной, управляемой и с потрохами купленной, как сейчас происходит с парламентской коммунистической оппозицией, или врагом, с которым следует бороться и которого необходимо как можно скорее уничтожить. А уж любая тайная организация – это уже не оппозиция, это заговор, удар в спину. Сейчас партия сменилась правительством, президентом и их друзьями. Тоже своего рода партия, только не заявленная и не разрекламированная. На смену КГБ пришла ФСБ. И оппозицию терпят. Но тайную оппозицию терпеть нельзя. Тайная оппозиция – это все равно тот же самый заговор, против которого все существо Легкоступова рвалось активно и бескомпромиссно бороться. Но и бороться он привык втихомолку, без криков и глупых лозунгов, тайными методами. Сейчас подошло время именно такой борьбы. И весь свой опыт генерал готов был положить на это дело.

Завершив оформление отпуска и даже, к удивлению, без обязательной в последние времена задержки получив в финчасти мизерные отпускные, Геннадий Рудольфович сначала заглянул к себе в кабинет, переложил свою папку с неучтенными документами в портфель, учтенные документы отнес в «секретку» и, как полагается, сдал, а потом сразу, не заглядывая в отдел, словно стеснялся своего нынешнего положения, вышел из здания, казавшегося уже почти чужим. Опять вышел через первый подъезд. Проверив «хвост», прошел по улице, заглянул в «Детский мир» и оттуда, из толпы, позвонил по «сотовику» полковнику Мочилову.

Старенький фургончик «Форд», разукрашенный по бортам рекламными вывесками, подъехал к нужному подъезду «Детского мира». Не оглядываясь, Легкоступов вышел из магазина вместе с толпой, за секунду отделился от нее и юркнул в открытую перед ним дверь, которая сразу же закрылась. И так быстро юркнул, что ему, солидному генералу, правда, больше привыкшему носить гражданские костюмы, чем мундир, но обычно соблюдающему приличествующую званию степенность, показалось даже, что он суетится. Но обстоятельства требовали быстроты, от которой он за последние годы отвык. Про степенность следовало забыть, потому что сейчас он вновь занялся оперативной работой, а не стратегическими разработками, которые выполнять предстояло другим.

В фургончике прямо на металлическом рифленом полу стоял маленький копировальный аппарат с автономным питанием.

– Вот... – согнувшийся из-за низкого потолка, генерал достал из портфеля папку с бумагами и протянул человеку в непонятной синей униформе – в такой обычно сборщики мебели ходят и грузчики в фирменных магазинах. Тот молча начал копировать, а Геннадий Рудольфович, за минуту устав стоять согнувшись, сел на узкую скамью, закрепленную вдоль борта. С его ростом сидеть так было неудобно, но генерал терпел. Некогда тренированное тело это все еще умело.

Процесс занял около пяти минут. Отдельные листы аккуратно, словно их и не перебирали, были водворены в папку на прежнее место.

– Все готово, товарищ генерал, – неожиданно улыбнулся человек в униформе. Сначала казалось, что его мрачное лицо совсем не умеет улыбаться. – Разрешите ехать?

– Поехали. – Легкоступов убрал папку в портфель. – Меня высадите на Комсомольском проспекте, сразу за мостом.

– Есть, товарищ генерал.

Среди сотрудников ГРУ субординация чувствуется больше, чем в ФСБ, – с удовольствием отметил про себя Геннадий Рудольфович. Все-таки армия!

Водитель команду слышал и сразу тронулся.

– Мочилов выполнил мою просьбу?

– Так точно, товарищ генерал. Что смогли, узнали. Машина Решетова закреплена за гаражом Государственной думы. Ни среди депутатов, ни среди помощников депутатов, ни даже среди аппарата Думы человека с фамилией Решетов нет. Остальные мероприятия ведутся по плану. Начинаем осторожно прорабатывать водителя. Но это тонкая ниточка. Водитель не должен знать много. Однако может знать адреса постоянных поездок. Через пару дней после вашего отъезда мы возьмем его в плотную разработку. Машина попадет в аварию, а к водителю применим спецсредства. Не думаю, что простой водитель сможет противостоять им. Это не серьезный агент, и ему просто негде было пройти обучение устойчивости. Тогда что-то выяснится. – Спасибо. Водитель – это все равно вариант. А вы не можете спугнуть самого Решетова? Любая проверка сразу укажет на меня, и все может рухнуть. Хотя, мне кажется, он не очень-то и боится кого-то.

– Товарищ генерал... У нас, извините, специалисты не чета вашим. Нас демократическая чистка не коснулась.

– Это верно! Старые опытные кадры?

– Кадры молодые, только школа старая. А старые кадры охотно передают молодым свой опыт.

– Действуйте.

Туман из головы уплывал медленно, без торопливости, словно настоящий, природный туман с реки вместе с течением. Я начал ориентироваться, не показывая еще этого, хотя и не знал, наблюдает ли хоть кто-то за мной. Просто сработал инстинкт.

Совсем недавно меня доставляли в таком же точно состоянии на самолете размерами поменьше в реабилитационный центр ГРУ. И сопровождение было более приятным. Хорошо было бы и сейчас туда же отправиться в том же сопровождении, но я знаю, что нынешний путь наш лежит под облаками в несколько ином направлении. Только вот в каком? Хорошо бы хоть это определить. Единственное, что я знаю: в прошлый раз меня отправляли для того, чтобы «вытащить» каким-то образом из меня сведения, которых я не помню и вспомнить не могу. Сейчас меня куда-то отправляют, несомненно, с той же целью, только уже совсем другие люди. Они думают, что увозят меня насильно. Это я заставил их думать так. На самом деле мне просто необходимо с ними познакомиться. Более того, я изо всех сил рвусь к этому, все средства использую и по-настоящему через трупы перешагиваю. Совместные результаты должны дать плоды. Однако – прописная истина, но неизменно верная – когда у двух величин совпадают векторы приложения сил, результат может быть совсем не таким, какой ожидается одной из этих величин. Они ожидают, что я вспомню то, чего не знаю. Я ожидаю, что узнаю то, что они скрывают. Посмотрим, кто кого...

Но для начала следует вспомнить не то, что я не знаю, а только то, что я должен знать и помнить, чтобы правильно сориентироваться и вести себя надлежащим образом.

* * *

...Я метнул нож с разворота в полупрыжке, что мешало противнику в меня прицелиться, и видел, как лезвие вошло Юрку в горло. Иногда, когда тренируюсь на чучеле и бросаю нож так же в полупрыжке с разворота, даже если изо всех сил стараюсь промахнуться, все равно автоматически попадаю в горло. Двадцать лет почти ежедневной тренировки – это как тюрьма, никуда от приобретенных навыков не уйдешь. Они уже становятся безусловными рефлексами, и мне иногда кажется, что эти умения у меня на лице написаны, когда я просто по улице гуляю.

Но и Юрок былую быстроту не потерял. Он всегда был отличным стрелком – биатлонист хренов! – и в последнюю долю секунды успел в меня выстрелить. То, что я наивно принимал за обрез, оказалось искусно выполненным пневматическим пистолетом, стреляющим шприцем с сильнейшим, надо думать, снотворным. Потому у меня еще и не прошел туман в голове.

Мы рассчитались. Я рассчитался за предательство, Юрок выполнил свою работу и усыпил меня. Не знаю, может быть, и не стоило его убивать. Скорее всего, не стоило. Человеческая жизнь всегда имеет собственную ценность. Даже для меня, в недавнем прошлом высококвалифицированного киллера. А с Юрком мы долго воевали бок о бок. Это многого стоит. Хотя, говоря откровенно, именно это и вызвало невидимый со стороны всплеск моих эмоций, что и привело к такому плачевному концу.

Предают только свои – гласит известная мудрость.

Предательство всегда хуже и подлее откровенной вражды. Предателей уничтожать стоит даже как единицу носителя генетической информации. Чтобы никому больше эта информация не перешла по наследству.

* * *

...Но мне больно. Щемит что-то в душе. И вокруг боль чувствуется. Словно аура боли меня окружает. И чужой, и собственной. Я думаю, это потому, что нет уверенности в правоте содеянного. Но, как говорят французы, «на войне, как на войне». Через боль и через собственные страдания я наказал предателя. Бывшего товарища, ставшего предателем. А больно потому еще, что никто не знает, за что Юрок наказан. Все считают, что я просто защищался так, как должен был защищаться специалист моего уровня, и убил его. Просто потому убил, что убивать я умею лучше, чем делать что-то другое. Лучшие специалисты государства за государственный же счет качественно учили меня этому. Я учил Юрка, но ученик учителя навыками не превзошел. Стоит его пожалеть, хотя по большому счету и не надо бы... Я просто победил своего ученика. Так они думают.

Но мне и самому тоже надо, чтобы они так считали. Пусть считают. Пусть знают, что человек я сугубо серьезный и шутить со мной опасно. Пусть будут уверены, что оружие я пускаю в ход еще до того, как начинаю думать.

Но я все равно своего ученика победил. В другом, о чем они не догадываются...

* * *

...Куратор назначил мне встречу опять не в установленный срок. Только два дня прошло, как он передал мне из Москвы посылку от полковника Мочилова – кассету с моими фирменными метательными ножами и именной пистолет, которые я не смог взять в самолет, – как снова позвонил. Сам пожелал ко мне явиться. И явился, хотя раньше никогда домой не приходил – мы встречались в ресторане, где куратор официантствовал.

Шаркая по-стариковски тапочками, он побродил по комнатам, с неодобрением рассмотрел вывешенную на стене коллекцию холодного оружия, неумело ударил пару раз по тренировочному мешку и одобрительно, будто бы знаток, постучал ладонью по сиденью велотренажера. Поведение куратора показало мне достаточно ясно, что он растерян. Пришел с разговором, но не знает, с чего начать.

– Вам какая-то помощь нужна? – поинтересовался я, желая поскорее начать и закончить разговор, потому что резину тянуть не люблю.

Я поинтересовался, а не он, который должен оберегать меня от всяческих напастей, выслушивать мои откровения в моменты, близкие к саморасконсервации, и вообще всячески обо мне заботиться.

– Как у тебя, капитан, самочувствие? – спросил куратор почти сердечно.

Судя по манере разговора, по уверенности и по обращению на «ты», куратор не в низких званиях. Но его расспрашивать не рекомендуется. Я отношусь к нему просто как к старшему по возрасту. Только по возрасту, а не по опыту, потому что опыт у него, несомненно, должен иметь иной, отличный от моего характер.

– Вашими молитвами... Исключительно... И регулярно... – не упустил я возможности подурачиться.

– Приступы не случаются?

– Когда подходит им время.

– Ну-ну...

И он пошел рассматривать мою небогатую кухню. Я вынужденно стал его сопровождать, совсем не чувствуя себя экскурсоводом. Скорее экспонатом некоего квартирного музея.

На пороге кухни куратор вдруг резко обернулся и сказал, глядя мне в глаза своим мутным взором:

– Ты можешь отказаться...

Будто он что-то мне предложил. Или считает, что я его мысли читаю, как печатный текст... Что-то, кажется, перемудрил Мочилов с моими сверхспособностями.

– Это зависит от того, какого рода работу вы мне предложите. Вот, к примеру, работа определенного рода, в которой я недавно специализировался, сейчас меня не устроит.

– Ты можешь отказаться, но они тебя все равно в покое не оставят. На время мы, конечно, можем тебя спрятать. Но ты же человек неусидчивый. Не любишь четыре стены...

Это верно. Не построили еще тюрьму, которая смогла бы меня удержать. Это я могу без хвастовства заявить. И нет охраны, которую нельзя положить не совсем для нее удобно. Если только, разумеется, эта охрана не прошла одинаковую со мной школу.

– Значит, они не угомонились? Мне по наивности показалось...

– Это уже не ФСБ, – резко перебил меня куратор. – Это еще какое-то чудовище, которое порой и самой Конторой вертит.

Новость, скажу прямо, не слишком меня обрадовала. И даже заставила в удивлении поднять брови. Не много найдется организаций, которые могут позволить себе такую роскошь – вертеть ФСБ.

– Что за чудовище?

– Чудовище, перед которым мы абсолютно слабы, как младенцы безмятежные перед Иродом, – заговорил вдруг куратор высоким штилем. – Так-то вот, капитан. А слабы мы потому, что совершенно не имеем информации. Никудышная мы разведка, если прозевали такое под носом, внутри страны.

– А разве внутри страны – это тоже наша сфера деятельности? За что тогда наш бедненький народ налоги на соответствующие спецслужбы платит?

– Вот в том-то и беда, что это чудовище поглотило часть ФСБ. Это нам точно известно. Не сомневаюсь, хотя таких данных у нас и нет, что с МВД история таким же образом выглядит. Возможно, и с Генеральным штабом, и с армейскими частями.

– Заговор, что ли? Придворные интриги? Мадридский двор?

Куратор вздохнул совсем не притворно.

– Не знаем мы. Потому и слабы.

Я вздыхать не обучен, потому просто злобно «цыкнул». Не всегда приятно ощущать себя дичью. Если охотников вычислил и знаешь почти в лицо – дело проще. Неизвестные охотники меня, как ни странно, не радуют.

– И это чудовище интересуется моей скромной особой? Неужели опыт ФСБ ничему их не научил?

– Твоей особой и особой капитана Пулатова. Пулатов уже у них. Захватили его. Он согласился работать, несмотря на инвалидность. Начальник управления подписал приказ о возвращении Пулатова на службу. А ты можешь отказаться. Имеешь полное на это право. Тогда тебя на какое-то время спрячем.

А в голосе такая тоска, будто он ее рукой неумелого художника рисует. Аналогичными талантами, насколько помнится, пресловутый Остап Ибрагимович обладал.

– Как захватили Пулатова?

– С потерями. Шестерых он уложил. Его усыпили выстрелом шприца со снотворным. И захватили.

– Меня тоже усыпят?

– Значит, согласен?

Не в лице, а только искрой в его глазах мелькнула радость.

– Я не люблю прятаться в своей стране. Я здесь один из хозяев.

– Годится... Тогда поговори с полковником Мочиловым, – куратор протянул трубку. По странноватому внешнему виду я догадался, что это «сотовик» скрытой связи. Во времена моей службы таких в армии не было. Но тогда были такие солдаты, как я. А сейчас таких солдат нет. Потому за мной и охотятся некие неизвестные чудовища.