Текст книги "Под черным знаменем"

С марта по сентябрь метался Нестор Махно по украинским степям, ускользая от погони, теряя хлопцев в боях с такими же усталыми и разрозненными частями красных. Но «чужих» хлопцев, вроде бы таких же простых, махновцы не жалели.

Приведем тут отрывки из сводки штаба Украинского фронта за лето 1920. года. Это не только добавка к страшным подробностям Галины Кузьменко, но и подтверждение ее свидетельств, с другой стороны:

«5июня. На станции Зайцево прервана телефонная и телеграфная связь, разграблен поезд, убиты коммунисты.

8июня. На станции Васильевка взорван железнодорожный мост.

13 июля. На станции Гришино разграблен склад, убиты коммунисты.

26 июля. В Константиноградском уезде за два дня убито 84 коммуниста.

12 августа. В Зинькове убито 20 членов КБ(б)У и семь работников сельских и рабочих организаций.

16 августа. В Миргороде разграблены склады, убиты красноармейцы».

Не удавалось теперь Нестору Махно создать на Левобережье своей «махновии», беспрерывно кочевали его отряды, но уже не наступая, а по большей части уклоняясь от боев. В газете «Вольный повстанец» публиковались сводки махновского штаба за лето 1920-го (приведены украинским коммунистом Д. Лебедем в советской печати еще в 1921 году). Поражает протяженность двух описанных рейдов, один – в 1200 верст, второй – аж в 1500, причем скорость передвижения поразительна, ее можно достичь только на легких тачанках, когда часто меняют лошадей (меняют насильно, отбирая у всех, кто попадается на пути). Но еще более характерно иное: в эту пору Махно уже обходит города и крупные транспортные узлы, а ведь совсем недавно еще – легко захватывал их.

Множилась и взаимная жестокость: красные захваченных махновцев тут же пристреливали, те рубили не только командиров и красноармейцев, но и простых советских служащих, среди которых многие никакого отношения к политике не имели. Особенно круто обходились с комбедчиками. Осталось в источниках личное распоряжение самого батько: «Рекомендую немедленно упразднять комитеты незаможних селян, ибо это есть грязь». Да, комбедчики сами были не голубки, тоже кровь лили, но важно подчеркнуть иное – кровопролитию, казалось, не предвиделось конца.

Обстановка на Левобережной Украине вдруг вновь резко изменилась с начала осени 1920-го. Пользуясь тем, что главные силы Красной Армии были отвлечены на советско-польский фронт, остатки белой армии сумели в Крыму окрепнуть. Деникин передал власть генералу Врангелю. Тот суровыми мерами навел порядок в расстроенных войсках, которые теперь назывались Русской армией, принял ряд узаконений, которые несколько смягчали прямолинейность прежних «добровольцев». 6 июня Врангель начал наступление в Северной Таврии. Белые, используя лучшие боевые качества своих войск, нанесли поражение Красной армии, быстро заняли нижнее течение левого берега Днепра и вышли к востоку на рубеж Александровск (Запорожье) – Бердянск.

Махно и его атаманы выжидали. Ослабленные полугодовыми преследованиями красных, они рады были передышке, но не спешили с решением. Как обычно, при любой благоприятной возможности Нестор держался со своими отрядами вблизи Гуляйполя. Аршинов утверждал, что в ставку Махно прибыл некий посланец Врангеля с предложением о сотрудничестве, ибо Русская армия идет исключительно против коммунистов с целью помочь народу избавиться «от коммуны и комиссаров». Письмо якобы подписал начальник штаба Врангеля генерал Шатилов, приводится дата и место подписания: «18 июня (1 июля) 1920 г., г. Мелитополь». Советский историк М. Кубанин, допущенный в 20-х годах к архивам ГПУ, ссылается на сохранившуюся фотокопию мандата врангелевского офицера на переговорах с Махно. О том же событии кратко, но с безусловной утвержденностью свидетельствовала мне и Г. Кузьменко. Все три источника единодушно утверждают, что несчастного посланца махновцы расстреляли и разгласили об этом как можно более громко.

Видимо, посланец от врангелевцев действительно побывал в Гуляйполе: более осмотрительная политика вран-гелевских белогвардейцев, в противовес Деникину, подобное соглашение предполагала. К тому же многие бывшие «добровольцы» и казаки по собственному опыту могли оценить боевую силу быстрых тачанок и влияние Нестора Махно на местных селян. Так не разумнее ли приобрести в его лице союзника, нежели врага? Ясно и то, что батько и все его присные никак не могли принять союза с Врангелем: «обновленная» белогвардейщина была для трудящихся столь же неприемлема, как и прежняя, «добровольческая», в те накаленные времена оттенки программ плохо различались.

Махно не был авантюристом или кондотьером, каких развелось тогда вокруг множество, он твердо держался родной почвы, отчего и имел здесь верную опору. Связанный духовной близостью с селянством пестрого социально-национального Левобережья и низами тамошнего городского населения, он никак не мог принять посулы белогвардейцев, какими бы заманчивыми они ни казались. Учитывая все это, опять-таки Махно было выгодно публично отмежеваться от «барона Врангеля», а лучший тут выход – всенародно убить посла, потом же похвастаться этим. Ну, дело жестокое и безнравственное, но тут Махно ни первый, ни последний в те времена.

Однако возможность соглашения Махно – Врангель чрезвычайно встревожила третью сильнейшую сторону – советскую. Угроза эта, случись она на деле, могла бы существенно изменить всю расстановку сил на Юге России. В августе 1920-го в центральной, а особенно – украинской советской печати появились сообщения о тайном союзе махновцев с крымскими белогвардейцами. Верили в Москве таким сведениям или нет, неважно: публикации подобного рода бросали тень на популярного батько среди украинского селянства.

В середине сентября, после поражения советской армии под Варшавой, врангелевские войска усилили наступление: 19-го они заняли Александровск, а 22-го – узловую станцию Синельниково, что поблизости от самого Екатеринослава. Махновцы оказались под угрозой прямого удара по своей опорной области, а командование Красной Армии могло ожидать развала всего своего Южного фронта в ближайшее время. Эти обстоятельства и предопределили дальнейший ход дела.

Как сообщал осведомленный Я.Яковлев, 20 сентября в ставку Махно прибыл уполномоченный реввоенсовета Южного фронта В. Иванов (кто он такой, установить не удалось, возможно, тут не имя, а кличка). Есть свидетельство, что сам батько проявлял некоторые колебания относительно союза с красными, а С. Каретников и бывший левый эсер Д. Попов прямо выступили против. Но делать было нечего, деваться некуда, махновцы сочли необходимым подписать соглашение с правительством Советской Украины. Сделали это в Харькове виднейшие атаманы В. Куриленко и Д. Попов (сам батько благоразумно оставался в степи со своими верными хлопцами).

Предусматривались по тому договору амнистия всем махновцам и анархам, находившимся в советских тюрьмах и лагерях, возможность издания газет, участия анархистских групп на выборах в местные Советы. Главное же в военно-политическом смысле состояло в ином – отряд повстанцев включался в состав советских войск, наступавших против Врангеля (это соглашение подписали М. Фрунзе, С. Гусев (Драбкин) и бывший венгерский военнопленный Бела Кун). Особо оговаривалось, что махновцы не должны принимать дезертиров из Красной Армии в свои ряды (охотников-то находилось немало…).

Действительно, в Харькове стала издаваться газета «Голос махновца», вышло несколько номеров, красные части перестали теснить отряды батьковых атаманов, но решающим стало то, что после 15 октября в Северную Таврию выступил сильный отряд Махно. Он находился под командованием старого друга батько Каретника и состоял из конного подразделения во главе с другим его верным сподвижником Марченко, а также пехотно-пулеметной группы на тачанках: всего, как согласно сообщают очевидцы, около 3500 бойцов. То была сильная и хорошо вооруженная по тем временам группа. Махно, естественно, совместно с красными частями не пошел (и не зря; с Куриленко, Каретником и Поповым он больше не увиделся). Сообщили красным: болеет, мол, батько… Любопытно, что Галина Кузьменко полвека спустя кратко, но твердо это мне подтвердила:

– Во время боев у Перекопа Нестор, будучи серьезно ранен, находился в Гуляйполе. (Не был он тогда ранен, но вдова его даже полвека спустя повторяла прежнее.)

И красные, и махновцы понимали, что соглашение их – до поры. Последние с присущей им политической простотой об этом даже заявили вслух. В своей походной газете «Путь к свободе», которая вновь стала выходить, Нестор Махно без обиняков напечатал 13 октября: «Вокруг перемирия создались какие-то недоразумения, неясности, неточности; говорят о том, что, мол, Махно раскаялся в прежних действиях, признал Советскую власть и т. д. Мы всегда были и будем идейными непримиримыми врагами партии коммунистов-большевиков», а потому не следует путать «военный контакт» с «признанием Советской власти», чего не могло быть и не будет». Ясно, что советская военная и политическая разведка быстрехонько доносила это и подобное т. Троцкому, а он и иные только дожидались подходящего часа. Вскоре он настал.

В последних числах октября Красная Армия (вместе с махновским отрядом) выбила врангелевские войска из Северной Таврии. Готовился решающий штурм крымских перешейков. 5 ноября был отдан приказ Фрунзе, согласно которому махновцы должны были наступать в составе 6-й советской армии. Те выполнили приказ и успешно перешли холодный Сиваш, а потом устремились в Крым. Следует признать, что махновцы проявили достаточное воинское умение и боевой дух.

За ними пристально наблюдали, а наблюдатели без труда заметили многочисленные случаи, когда махновские хлопцы пополняли свои седельные сумки или тачанки барахлишком из богатейших крымских дворцов и вилл. Это охотно смаковалось потом в советской печати. Было такое, только красные кавалеристы порой тоже подобным не брезговали, так что как посмотреть. А советское военно-политическое руководство смотрело холодно и просто: представился удобный случай нанести сокрушающий удар по неуловимым отрядам батько. Уже 23 ноября (недели не прошло после занятия Крыма!) Фрунзе отдал приказ включить «все части армии Махно в состав 4-й армии», что означало, по сути, их расформирование; правда, было добавлено, что советское командование «до 26 ноября будет ждать ответа от т. Махно». Из Гуляйполя ответа к указанному сроку не поступило (да и неизвестно, попал ли приказ туда и отсылался ли вообще), а махновские командиры отказались выполнять этот самоубийственный для них приказ.

Тогда же Фрунзе и Гусев подписали приказ по Южному фронту: «Войскам фронта считать Махно и его отряды врагами Советской республики и революции», а посему предписывалось махновцев разоружить или уничтожить, а далее – «очистить территорию УССР от бандитизма». Это было объявлением войны всему махнов-скому движению, причем довольно вероломное, только что ведь сражались рука об руку. Нельзя не сказать тут, что подобные способы действий к своим недавним союзникам руководство компартии применяло не первый раз (и не последний).

Махновцы были окружены и в ночь на 27 ноября внезапно атакованы и разгромлены, Каретника убили в бою. Тогда же в Харькове арестовал«махновских представителей и вскоре расстреляли их. Однако не всех махновцев удалось истребить в Крыму. Отдельные группы конницы и тачанок во главе с Марченко сумели 7 декабря прорваться через Перекоп, теперь уже в обратном направлении, и уйти в степь. Вскоре они прибыли в ставку батько. „Махно был угрюм, – описывал позже Аршинов. – Вид разбитой, почти уничтоженной знаменитой конницы сильно потряс его“.

Но махновцы сдаваться не думали. Украинские ревкомы и комнезамы давили крестьян продразверсткой, торговля запрещалась, промышленность, управляемая нелепыми принципами военного коммунизма, остановилась, города замерли. Кто защитит бедного селянина от этого царства всеобщего насилия? Здесь, в Левобережной Украине, только он, Нестор Махно, народный батько, который всегда боролся с насильниками – царскими, немецкими, белыми, красными. А хорош он или плох, виноват, нет ли – неважно, больше податься некуда, а он – атаман надежный. Советская сторона не могла не видеть этого повсеместного авторитета Махно, хотя публично это не произносилось. Но вот «для своих» информационный отдел украинской компартии сообщал: «Большая часть губернии находится в сфере действия и влияния махновцев» (тут имеется в виду район вокруг Александровска, но подобное наблюдалось и в губерниях соседних).

Советское командование, явно недооценивая военные силы Махно, а главное – его общественное влияние в крае, решило одним крупным наступлением навести, наконец, в этом крае искомый «порядок». В политическом смысле ставка опять делалась только на силу. План предусматривал сосредоточение крупных соединений, включая части Первой конной, и концентрическое наступление с трех сторон на район Гуляйполя. Теперь, во всеоружии огромного военного опыта, ясно, что умелые и боевые партизаны легко ускользают от подобных операций, рассчитанных штабными теоретиками, а сами эти операции весьма расточительны и только подрывают силы и боевой дух самих наступающих.

Так и произошло. В середине декабря это громоздкое наступление началось. На бумаге предполагалось окру-. жить Махно с трех сторон, прижать его к Азовскому морю и уничтожить. Очень красиво, надо полагать, это выглядело на штабных картах! Махновцы, действуя, как всегда, быстро и смело, прорвали в нескольких местах неповоротливую цепь красных частей и ушли, затерялись на зимних степных дорогах. Более того, неудавшаяся операция эта вызвала раздражение у многих красноармейцев, в большинстве своем состоявших из русских и украинских крестьянских сыновей, их родители ведь тоже страдали от продразверстки-, как и здешние селяне, отцы и матери махновских хлопцев. Усилилось дезертирство в советских войсках, а целая часть Первой конной во главе с Маслаковым (или Маслаком) взбунтовалась и тоже ушла в степи: к Махно они не пристали, но с «Советами» воевали полгода.

Нескончаемые мелкие стычки продолжались в начале 1921 года между махновцами и советскими частями, война приняла затяжной, исключительно кровавый характер. Обе стороны несли потери, порой весьма значительные. Так, 3 января на переходе по степной дороге махновцы совершили быстрый, как обыкновенно, марш от Умани к Днепру, чтобы перейти замерзшую реку и скрыться от преследования красных войск в Чернолесье. Здесь они внезапно для самих себя настигли преследователей: авангард махновцев налетел на группу красных конников, среди них на тачанке ехал знаменитый начдив Первой конной Александр Пархоменко – его и красноармейцев конвоя постреляли или зарубили шашками, вряд ли тогда махновские хлопцы знали, какого героя гражданской войны они прикончили.

С другой стороны, погибли в бою или попали в плен к советским войскам (то есть погибли тоже, но не в горячке сражения, а в чекистском подвале) многие махновские атаманы, а сам батько 14 марта получил тяжелое ранение в ногу, с тех пор и до конца жизни он сильно хромал (Галина Андреевна рассказывала мне, что роковая эта пуля была разрывная). Весенняя распутица положила естественный перерыв всем этим передвижениям и стычкам.

Меж тем весна 1921-го обещала стать весьма примечательной: Ленин публично отказался от «военного коммунизма», гражданам Советской России были возвращены основные хозяйственные свободы и кое-какие гражданские. Еще повсюду свирепствовали бессудные чекистские казни, но все же некая надежда забрезжила над измученной и истерзанной Россией.

Это последнее очень важно иметь в виду, когда мы вновь подходим к последним дням махновщины. Сила и выносливость каждого отдельного человека, любой общественной группы или даже целого народа имеет свой предел, определяемый природными законами. Так вот к началу 1921-го, после четырех лет бесконечных потрясений, насилий, бесчисленных перемен властей, после бесконечных митинговых толковищ и демагогического краснобайства, после лживых декретов, деклараций, программ и узаконений, у каждого отдельного человека и у народа в целом все сильнее и крепче вырабатывалось одно спасительное желание – дайте же нам покой! какой угодно! не мучьте, не насилуйте нас больше!…

Ленин плохо знал народную жизнь, половину взрослого своего бытия прожил вне России, интересы подлинных «рабочих и крестьян» представлял себе сугубо умозрительно, через искаженные марксистские очки. Однако чутьем, инстинктом выдающегося политика он, безусловно, обладал, что он доказал и на II съезде своей тогда еще слабенькой партии, и в апреле 1917-го, и в дни заключения Брестского мира, но с особым блеском он проявил эти свои дарования весной того самого 1921-го. Он понял (видимо, почувствовал): кто даст народу передышку, покой и отдых хоть на несколько лет, за тем сегодня пойдет изнуренная Россия. Он круто повернул руль – и выиграл как политический лидер: коммунисты-догматики резко протестовали, но дело их было обречено – политика важнее теории.

Конечно, люди уже разучились доверять обещаниям, поэтому новые декреты поначалу не спешили принять на веру, но повседневная реальность вроде бы потихоньку

подтверждала обещания. Посыпались многочисленные амнистии – и из Центра, и от всевозможных местных властей. Вот одна из них, пожалуй, важнейшая для данного сюжета: 5-й Всеукраинский съезд Советов объявил «амнистию-прощение бандитам, которые добровольно явятся до 15 апреля 1921 года». Потом срок помилования продлили до 15 мая, потом еще и еще. Обо всем этом широко оповещала местная печать.

Конечно, к исходу гражданской войны отвыкли верить декретам и амнистиям, и не без оснований. Этим поначалу тоже не очень-то верили, но… то один, то другой хлопец возвращался в родную хату, и вроде бы ничего. А ведь сколь многим хотелось домой, к мирному труду! Опять же, подчеркнем, многим, но не всем, и это важно иметь в виду при осмыслении последних времен махновщины.

Война всегда ужасна и разорительна, но самая страшная из всех – гражданская война. Тут нет ни законов, ни правил, жизнь человеческая висит на волоске. Однако за время многолетних войн накапливается огромное и неистребимое племя вояк, для кого нет иной жизни, кроме этой самой, которым, как гениально предупреждал Пушкин, «и чужая головушка полушка, и своя шейка копейка». За время бесконечных насилий, что тянулись в России с 1914-го, а по сути – с 1905-го, за эти долгие годы народился целый слой кондотьеров, из числа тех, о ком еще триста лет назад, во время страшной гражданской войны в средневековой Германии, сказано было, как припечатано: «война кормит войну».

С поздней весны 1921-го к Махно стекалось множество этих самых «кондотьеров войны», а мирные селяне потихоньку разбегались по домам. Но грозный батько по-прежнему оставался силен, смело и решительно передвигался, ускользая от сильных противников, и громил слабейших. И тут Нестор Махно сделал одну-единственную, пожалуй, военно-политическую ошибку. Он не учел того, что теперь политика стала заменять силу, он не почувствовал громадной усталости украинского селянства, своей социальной опоры, и решил, переоценив свои силы, пойти штурмом на тогдашнюю столицу Советской Украины – Харьков.

Операция эта произошла в середине мая 1921-го, окончилась, что можно предположить, полной неудачей (к сожалению, никаких подробностей об этом деле в источниках не сохранилось). Дальше – больше. На Полтавщи-не, в лесистой пойме реки Сулы, махновцы были врасплох застигнуты красными частями и потерпели сокрушительное поражение; случилось это в последних числах июля. Не раз терпел неудачи Нестор Иванович Махно, однако каждый раз пополнялся новыми силами. Теперь приток этих сил иссяк. И вот приближающийся итог: селяне, его социальная опора, устали, хлопцы разбегаются по хатам. По сведениям Д. Лебедя, к осени 1921-го (то есть в основном за летние месяцы) сдалось в общей сложности 30 махновских командиров и 2443 рядовых. Это очень много, но ведь далеко не все вернувшиеся так или иначе учитывались органами политического надзора; можно с уверенностью предположить, что «неучтенных» махновцев, бросивших оружие, было не меньше, если не больше. Окружали теперь Махно кучка старых сподвижников да те отчаюги, которым нечего ждать и нечего терять."

В 1926 г. Э. Эсбах, видимо из бывших российских штабных офицеров, опубликовал в специальном военном журнале краткую статью о «последних днях махновщины на Украине», где приведена обстоятельная и по-военному точная схема передвижений Махно и его поредевшего воинства летом 1921-го. Графика эта впечатляет. Где только не побывали запыленные тачанки Нестора Махно в ту пору! Ну, ладно, почитай вся Украина, но ведь и далее залетали махновцы – в область Войска Донского, которую исколесили изрядно, до Волги добрались! И нигде уже надолго задержаться не смогли, а силы их таяли, а пополнений становилось все меньше, все меньше…

Известно по сводкам советских военных архивов, что в наибольшей точке удаления от родной Екатеринославщины Махно находился в августе 1921-го – сперва в районе Хопра (среднее течение Дона), а потом наведался даже в Нижнее Поволжье. Силы у некогда грозного батько оказались уже ничтожны: по данным советской разведки, на 25 июля в его отряде числилось «150 сабель» при нескольких пулеметах… И это после десятков тысяч конных и пеших войск, артиллерии, подобия правительства и гражданской администрации и многого, многого иного. Итог выразителен, но закономерен:

Нестор Махно пережил махновщину, тем более свою «махновию».

О последних неделях пребывания Махно и махновцев на Украине почти ничего достоверного не известно. Из всех старых сподвижников около перераненного батько остался только Левка Задов. Он и ушел с Махно за кордон, но уже в 1924-м вдруг возвратился в СССР. Был он еще молод – 1893 года рождения. И тут начинается самое любопытное: махновского обер-палача не только не казнили, но даже – взяли на штатную должность в Одесское – «на родине», так сказать, – ГПУ. Там он и прослужил до конца 30-х, когда в советских верхах, в том числе и своих, чекистских, начали убивать всех без разбора. Однако сын Левки Задова, носивший подлинную фамилию отца – Зиньковский, стал офицером советского Военно-Морского Флота, уже после войны вышел в отставку в звании капитана первого ранга. Никаких данных нет, но можно предположить, что Задов был «внедрен» к Махно «органами» еще в самом начале махновского движения… Вполне возможно: ВЧК и не такие мероприятия проводила. Ныне, как сообщалось в печати, Лев Задов тоже реабилитирован…

В середине лета стало ясно: долго гулять Махно и остаткам войск его не придется. Как всегда, Нестор Иванович не колебался в принятии крутых решений. 13 августа, преследуемый со всех сторон, ведя с собой лишь сотню отпетых своих хлопцев, он из родных мест пошел к Днепру, а через три дня, около Кременчуга, переправился через реку на лодках, каким-то образом даже лошадей сумели перевести, но много оружия и имущества бросили. Здесь их накрыли красные, учинили запоздалую стрельбу, Махно вновь получил ранение, но легкое. 19 августа на реке Ингулец махновцев опять нагнала красная кавалерия, атаку удалось отбить, оторваться от преследования, но путь оставался теперь один – за кордон. Иначе – гибель.

Преследуемые по пятам, махновцы отходили в сторону румынской границы. 22 августа Махно получает новое пулевое ранение – в затылок, правда скользящее, но довольно болезненное. Его кое-как вынесли из боя 26-го в стычке с красными уцелевшая махновская сотня опять понесла потери, но Махно, не утратив от боли и потери крови присущей ему твердости воли, вновь ускользает от преследований, круто поменяв свой маршрут, и 28 августа переходит Днестр – в Румынию.

Но здесь уже открылась совершенно новая глава в судьбе Нестора Махно и его молодой супруги.

* * *

Теперь самое время возвратиться к «Автобиографии» Галины Андреевны Кузьменко, уже цитированной в начале книги; автограф она отдала мне в 1968 году:

«В августе 1921 года вместе с мужем в составе небольшого отряда перешла через Днестр в районе Бельцы и попала в Румынию. Весной 1922 года из Румынии перебралась вместе с мужем и десятью (наверху слова написано – „несколько“. – С. С.) сотоварищами в Польшу, где была посажена в лагерь Щалково. Я снеслась с советской миссией в Варшаве. Здесь вскоре польские власти меня, мужа и еще двух товарищей обвинили в подготовке вооруженного восстания в Восточной Галиции с целью оторвания таковой (Галиции) от Польши и присоединения к Советской Украине и посадили в тюрьму в городе Варшаве. В тюрьме мы просидели 14 месяцев, после суда были все освобождены. В тюрьме я родила дочь Елену 30 октября 1922 года.

По освобождении из тюрьмы мы с мужем переехали из Варшавы в город Торн (это в Восточной Пруссии тогдашней Германии. – С. С). Через несколько месяцев, в 1924 году, из Торна выехали в город Данциг с намерением через Берлин переехать в Париж. В Данциге мы были арестованы. Немцы выразили недовольство тем, что Махно с 1918 года со своими отрядами изгонял немцев-«колонистов» из Украины. Мужа заключили в крепость, а меня в тюрьму. Через несколько дней я с ребенком была освобождена и уехала через Берлин в Париж. Через год приблизительно муж бежал из данцигской крепости и тоже прибыл в Париж. В Париже он понемногу работал на разных работах, то декоратором на киностудии, то сапожником, то в редакции анархистской антимилитаристской газеты, то занимался плетением туфель, то оставался без работы. Сотрудничал в анархистском журнале «Дело труда» и писал свои мемуары. Много и подолгу болел, он был болен туберкулезом еще с царской каторги, и в июне 1934 года умер от туберкулеза.

Я в Париже также работала то на фабрике, то в швейных мастерских, то поваром, то репетитором. Работала также в 1927 – 28 году в одной советской организации «СУГУФ» (Союз украинских громадян у Франции) в качестве экспедитора газеты «Українськи Вісти», заместителя секретаря «СУГУФА», пока газета не была прикрыта и всем главным участникам организации не было предложено покинуть пределы Франции. Прожила я в Париже до 1943 года, оставаясь последние годы безработной. В 1943 году, во время второй мировой войны, я переехала из Парижа в Берлин, где жила и работала в то время моя дочь. После занятия Берлина русскими, 14 августа месяца 1945 года я с дочерью были задержаны и в конце 1945 отправлены в киевскую тюрьму. В августе 46 года я была осуждена ОСО по ст. 54, пункту 13 на восемь лет ИТЛ, которые и отбывала в Дубравлаге. По окончании срока 15 августа 1953 года меня задержали еще около девяти месяцев и освободили только 7 мая 1954 г., после чего я прибыла в г.Джамбул».

Даты и подписи в этом документе нет. Написано чернилами рукою Г. Кузьменко. Вверху листа пометка: «По возвращении для ОВИРа».

В книжном издании этот документ здесь публикуется впервые. Грустно, тяжело его читать. Трагический итог деятельности Нестора Махно как политика нам уже ясен, однако, полезно и поучительно проследить его жизненный путь до конца. Источников тут крайне мало, они скудны и не всегда достоверны, последуем же далее по канве биографии Махно, очерченной его супругой, по сути единственным свидетелем последних лет его жизни. К счастью, ее рассказы сохранились для нас всех.

Приблизительно к концу 1923-го в Париж перебрался Нестор Махно, было тогда ему только тридцать пять, но за плечами – каторга, три ранения, тюрьма в чужих странах и бесконечное нервное и физическое изнурение. Как он выбрался из данцигской крепости, не ясно, Галина Андреевна кратко сообщила лишь (очевидно, и муж ей о подробностях не говорил по законам революционной конспирации), что побег был классическим, «будто в книгах»: простыня, разорванная на веревки, перепиленная решетка и что-то еще в том же роде. Как было на самом деле – узнаем ли когда?…

Теперь два слова о западных источниках эмигрантской жизни Нестора и Галины. Летом 1990-го со мной связался работавший в московских архивах профессор из Дюссельдорфского университета Дитмар Дальман. Оказалось, он давно уже сосредоточился на изучении махновского движения и в 1986-м издал книгу (в русском переводе

надо бы назвать – «Земля и свобода»). Книгу я вскоре получил и прочел, очень позавидовал немецкому коллеге: многие источники (пресса, в том числе махновская, воспоминания, труды западных историков и т. п.) мне были и ранее, как и теперь, недоступна. С душевной болью читал я, как он перечислил полдюжины исследований о Махно, вышедших на Западе с 1969 по 1982-й – Париж, Лондон, Милан…

Уважаемый коллега Дальман сообщил некоторые, мне неизвестные до тех пор, уточнения об эмигрантской судьбе Нестора. Во Францию он прибыл из Данцига «в середине июля 1924 года». Вскоре Махно с помощью Волина и другого именитого анархиста, выходца из России Александра Беркмана связался с анархами Запада и даже Латинской Америки. Аршинов составил от имени Махно «Организационную платформу», где повторяется все знакомое и давнее: революция… классовая борьба… Излагать этот и подобные «манифесты» ныне очень скучно. Надоело.

А в заключение от своего имени и от возможных читателей нашей книги выражу благодарность немецкому коллеге за его столь нужный и полезный для меня труд, а также за то, что он неоднократно ссылается на мою давнюю статью.

Остановимся еще на одной западной публикации на ту же тему. Впрочем, «западная» она лишь отчасти: автор ее – бывший советский гражданин П.Литвинов, внук известного ленинско-сталинского наркома. Свою пространную статью о Махно он опубликовал в Голландии в 1987 году (Международное обозрение социальной истории, т. 32). Меня он назвал почему-то «официальным историком» (вот уж непривычно!) и, естественно, оспорил некоторые положения моей давней работы. Пусть, но статья-то бывшего «диссидента» оказалась куда как слаба, и не потому даже, что новых интересных материалов не содержит, а отмечена какой-то истерической апологией Махно и его «движения». Даже Аршинов писал о своем соратнике сдержаннее. Есть и ошибки, даже комичные. Например, о периоде с «конца января – начала февраля 1920 года» он говорит как о «борьбе с Врангелем», хотя даже из учебников известно, что во главе белых оставался еще Деникин, а Врангель пребывал в Константинополе. Ну, ладно уж… Главное в ином: Литвинов, не стесняясь, пишет, что в разгроме Деникина, а потом и Врангеля заслуга Махно «была решающей». С этим даже спорить не стоит. Впрочем, политическая сторона дела тут проглядывается: бывший «диссидент» как бы опять приглашает народы нашей страны развернуть черное знамя мятежей, уже в условиях «перестройки»…