Текст книги "Зимовьё на Гилюе"

Сергей Шаманов
Зимовьё на Гилюе

© Шаманов С. А., 2022

© Рыбаков А., оформление серии, 2011

© Акишин А. Е., иллюстрации, 2022

© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2022

О конкурсе

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почётным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушёл из жизни. В память о нём было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».

В 2020 году подведены итоги уже седьмого Конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2022 года в серии уже издано более 50 книг. Вышли в свет повести, романы и стихи лауреатов шестого Конкурса. Планируется издать в лауреатской серии книги-победители всех конкурсов. Эти произведения помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Глава I
Костёр в весенней ночи

Легенда об Эльгакане[1]1
  Эльгакáн – ручей, единственный в данной повести вымышленный топографический объект, у которого существует реальный прототип, находящийся в нескольких километрах от своего книжного двойника.


[Закрыть]. Эпизод первый

Высоко над рекой – на скалистом отвесном берегу – горел большой костёр. Он уютно бросал искры в наползающую с востока густую синюю темноту. Окутанные дымом сосны пытались ловить и гасить искры пышными, выкрученными ветрами лапами.

На Амуре был ледоход. Ветер приносил запах рыбы и тающего льда. Река, оцепенело жившая всю зиму под толстой удушливой ледяной коркой, освобождалась от неё, словно птенец лебедя от ненужной и ненавистной уже скорлупы. И как вылупившийся птенец, река поминутно наливалась силой, расправляла крылья, крепла, чтобы уже через несколько дней превратиться в свободное и красивое создание, летящее к океану.

Лёд шёл по Амуру неравномерно. Иногда река почти полностью освобождалась от него, и тогда охотник слышал тихий и умиротворяющий плеск волн. Но вдруг откуда-то с верховьев приносило табунок разрозненных льдин, и над рекой начинало растекаться тихое и робкое стеклянное перешёптывание. Немного погодя прибывали новые обломки льда; становилось тесно; они сталкивались друг с другом, переворачивались, обкалывались по краям. Амур в это время звенел сотнями китайских колокольчиков. В какой-то момент льдин становилось так много, что они образовывали сплошное белое поле с редкими полосками чёрной воды. С тюленьим урчанием льдины наползали на мокрые колючие спины друг друга, толкались, давили и топили себе подобных. Ледоход замедлял свой бег, почти останавливался. Река умолкала и замирала в заторе. Но, передохнýв, рыхлая скорлупа льда снова приходила в движение. И снова проносились мимо тысячи больших и малых осколков зимы…

Прошедшая зима была суровой и трагичной. Немногое выжило в ней. В сентябре Ергáч с отцом ушли соболевать в северные отроги хребта Тукури́нгра на речку Джелтулáк. В одном из распадков скатали крохотное зимовьё с дымным очагом по-чёрному. А уже в середине ноября случилось несчастье: в погоне за раненым сохатым отец угодил в полынью, чудом выбрался из реки, утопив их единственную винтовку и одну лыжу. Кое-как добрался до зимовья, пройдя в ледяной одежде десять вёрст по глубокому снегу. Мороз был такой страшный, что тайга клубилась леденящей молочной мглой, в которой колыхались серые размытые фрагменты лиственниц. Так сложились роковые обстоятельства, что именно в этот день опытный и всегда предусмотрительный отец забыл и спички, и огниво. Для того чтобы размораживать сковывающий тело ледяной панцирь, он несколько раз прямо в окоченевшей одежде окунался в речные проталины, затем вываливался в снегу и снова бежал до избушки. Отец сумел добраться до дома, но простудился и слёг в сильном жару. Ергач две недели ухаживал за больным, но так и не смог его спасти. Он похоронил отца под большим лиственничным выворотнем[2]2
  Вы́воротень – корень упавшего дерева, вывороченный из земли.


[Закрыть], закидав могилку крупными речными камнями.

Прошедшее лето было засушливым и неурожайным: не вызрела ягода и шишка стланика, не расплодилась боровая птица и грызуны. Соболя было мало, но и шкурки тех двух десятков, которые он с трудом добыл, сгорели вместе с зимовьём за неделю до выхода из тайги.

Ергач вернулся в Албазин[3]3
  Албази́н – так, на старинный манер, герои повести называют казачью станицу Албазино, основанную на месте русской крепости Албазин, которая существовала на левом берегу Амура в 1651–1689 гг.


[Закрыть] в конце апреля – без отца и без собольих шкурок. Ещё сильнее осунулась пустовавшая всю зиму чёрная изба на краю станицы. Мать умерла от тифа одиннадцать лет назад. Сестёр и братьев у охотника не было. Теперь он остался совсем один…

Стемнело. Амур и плывущие по нему льды стали невидимы. Рядом с Ергачом сидела у костра Софья – младшая из дочерей купца Осетрова. Девушка задумчиво шевелила сухой сосновой веточкой красные угли. Кончик веточки накалялся от жара, вспыхивал суетливым пламенем и вскоре отгорал, сухим серым пеплом обваливаясь в костёр. Ей было шестнадцать, и она заметно выделялась красотой среди других станичных девушек. Из-под цветастого платка падала на стройную спину белокурая тугая коса, и такой же светлый локон завивался на чистом широком лбу. Сияющая улыбка редко сходила с её лица. Даже когда девушка старалась быть серьёзной, её большие голубые глаза смотрели насмешливо. Была она стройная и белая, как молодая маньчжурская берёза. Сватались к ней разные женихи: лихие статные казаки – сыновья атаманов и сотников; изнеженные, но хорошо образованные отпрыски купцов и приказчиков; фартовые приискатели с впалыми щеками и тёмным прошлым. Женихов было так много, что Софья давно запуталась в них. Были они все для неё хоть и привлекательной, но безликой массой. Впрочем, от её выбора и симпатий ничего не зависело: последнее слово было за отцом. А он всё ждал сватов побогаче, всё вынашивал какие-то планы, известные только одному ему.

Самой же Софье глянулся лишь красивый девятнадцатилетний охотник со скуластым обветренным лицом и чёрными длинными, как у инородца, волосами, которого не столько за одежду из косульего меха, сколько из-за постоянного скитания по тайге прозвали в станице Ергачом[4]4
  Ергáч – тулуп мехом наружу, а также устаревшее прозвище охотника.


[Закрыть]. Прозвище это оказалось настолько подходящим и так въедливо прикипело к парню, что настоящее имя забыли. Отец Софьи препятствовал общению дочери с Ергачом, ведь охотник был беден и, более того, даже не стремился разбогатеть – брал от тайги ровно столько, чтобы быть сытым и здоровым.

– …Если твой отец против, выходи за меня убёгом, – продолжил Ергач прерванный разговор.

– Нет, – категорично ответила Софья, – ни добром, ни убёгом. Сам подумай, где мы жить станем? В твоей немытой горенке? Или на Джелтулак вернёмся – к пепелищу, чтобы вслед за отцом твоим, дядькой Ульяном, в тайге сгинуть? Ни капитала нет, ни скотины, ни земли. Берданку единственную и то в тайге потерял, фартовый промышленник.

Повисла пауза, которую нарушал лишь мерный треск костра да однообразные вскрики желны. А потом Софья продолжила:

– И на прииск я не поеду. Не видала ещё богатого работяги. А гробить себя за тарелку риса, как китайцы-наёмники, просто смешно. Ты пойми, я люблю тебя, но жить в нищете не хочу. И Албазин этот захолустный уже опротивел мне – с приказчиками да казаками, вместе взятыми. Я хочу уплыть по Амуру в Благовещенск… – Софья мечтательно прикрыла глаза. – Понимаешь? Купить большой-большой дом на набережной, открыть лавку, пекарню, а затем, когда разбогатею…

– Я могу продать отцовскую избу, – рассеянно предложил Ергач, – уедем в Благовещенск, купим лес, начнём строиться.

– А дальше что? В батраки к Альберсу[5]5
  Áльберс Гу́став (1838–1911) – один из основателей товарищества «Кунст и Альберс», которое имело торговую сеть по всему Дальнему Востоку, в том числе – крупный универсальный магазин в г. Благовещенске.


[Закрыть] наймёмся? Сколько стоит твоя старая изба? Нужно много денег, милый. Очень много. Нужна удача, золото.

Ергачу было трудно понять девушку, ведь для него деньги не имели никакой ценности… Но, не желая терять любимую, охотник легкомысленно произнёс:

– Хорошо, Софья, я найду деньги, и мы уедем. Подамся на лето в тайгу. Разыщу это проклятое золото.

– Ну вот, когда разыщешь, тогда и поговорим, – ответила Софья, – тогда и буду твоей.

И девушка, бросив обгоревший и порядком укоротившийся прутик в костёр, ушла. Только белая коса ещё долго мелькала в темноте наступившей ночи.

Ергач остался один сидеть на берегу Амура. Искры улетали ввысь и, обращаясь в звёзды, рассыпáлись по Млечному Пути.

И звенели, звенели, не переставая, китайские колокольчики на реке…

Глава II
Тайна Спиридонова ручья

Легенда об Эльгакане. Эпизод второй

В ту ночь Ергач плохо спал. Не успел он вернуться домой, как поднялся сильный ветер. Кряхтели лиственницы. Стучала в сенях надорванная доска. Шквал сорвал замки со ставней, и они беспомощно взмахивали в темноте потрескавшимися деревянными крыльями; скрипели ржавые петли ворот; и какой-то жалобный волчий плач беспрестанно слышался в звуках ветра…

Ергач не сразу различил в зловещей какофонии непогоды тихий, как царапанье, стук в дверь. Поначалу он принял его за слуховой обман. Но стук повторился.

Охотник встал с покрытых медвежьими шкурами нар и подошёл к двери, на всякий случай прихватив со стола нож в меховых оленьих ножнах. Стук не прекращался и теперь стал более отчётливым. Тогда Ергач откинул крючок и открыл дверь. Что-то тёмное и бесформенное вторглось в избу и, словно куль с картошкой, рухнуло на пол. Сжимая извлечённый из чехла нож, хозяин опасливо отступил назад, к столу, и поспешно разжёг керосиновую лампу. Жёлтое пламя, тускло бьющее сквозь закопчённое стекло, высветило седого длиннобородого бродягу, распластанного на грязных досках. Незнакомец казался мертвецом, лишь слабое судорожное дыхание говорило о том, что в иссохшем одеревеневшем теле ещё теплится уголёк человеческой жизни. Ергач перенёс гостя на свои нары.

Незнакомец очнулся только через сутки – на следующую ночь, когда ветер и тучи (так и не разродившиеся ни дождём, ни снегом) ушли и в водах Амура снова отражались звёзды. Ергач поднёс к потрескавшимся губам бродяги глиняную чашку сливáна – солёного плиточного чая на топлёном молоке и масле. Тот шумно, с прихлюпываниями выцедил её и снова погрузился в забытьё. Утром он уже настолько окреп, что смог выпить миску горячего глухариного бульона. Он всё порывался что-то сказать, мычал и пыхтел, округляя жёлтые глаза, но Ергач останавливал его, понимая, что попытки заговорить отнимают силы больного.

Лишь на третий день вечером прошли жар и озноб и вернулись силы. Незнакомец уже мог вставать, выходить на двор. Мало-помалу он начал говорить и наконец поведал охотнику свою историю.

Бродягу звали Куприян Никодимович Ермолов. Родился он в забайкальской станице на реке Шилке в год отмены крепостного права. Отцом его был заезжий казачий сотник, а матерью оседлая тунгуска. Когда Куприяну исполнилось тринадцать, в семье появился отчим из пермских крестьян-переселенцев, который сразу невзлюбил пасынка. Жизнь под одной крышей с новоявленным родителем стала невыносимой, и Куприян убежал из дома. Сначала попрошайничал по станицам, нанимался в батраки, был водовозом, истопником, а потом прибился к вольным старателям. Потекли годы, наполненные лишениями, голодом и тяжёлым трудом среди дикой бескрайней тайги. В 1883-м до их бродячей артели докатился слух о несметных богатствах только что созданной Желтуги́нской республики, которая находилась в Маньчжурии недалеко от российской границы, но не подчинялась ни китайскому, ни российскому императорам и в которой золото было разбросано по мху, словно льдышки после града, только нагибайся да складывай в кули. Из Забайкалья через отроги Олёкминского Становикá их небольшая артель из семи человек отправилась к Амуру.

Но людская молва оказалась наполненной домыслами. Долина реки Желтуги́ не была устлана самородками. На вид это была унылая заболоченная низменность, поросшая чахлыми лиственницами и опоясанная покатыми боками приземистых сопок. Однако золота в этих гиблых краях всё же было больше, чем они когда-либо встречали. Не зря острые на язык репортёры амурских и забайкальских газет называли Желтугу Амурской Калифорнией.

Пришлая из Забайкалья артель в складчину арендовала кусок земли в одном из пяти штатов[6]6
  Штáты – в подражание США территория Желтугинского прииска была поделена на пять штатов: четыре русских и один китайский.


[Закрыть] республики и начала рыть яму. Ямой называлась кустарная шахта, уходящая под землю на глубину в два-три человеческих роста, на дне которой лучами расходились в разные стороны горизонтальные галереи-óрты. В тёплое время года вода, сочащаяся из мари[7]7
  Марь – болотистое место в тайге.


[Закрыть] как из мочалки, заливала орты, поэтому выработка песков велась зимой, промывали тут же – в больших закопчённых чанах с растопленным снегом.

Неподалёку от ямы старатели поставили кряжистое, в восемь венцов, зимовьё из неошкуренной лиственницы с плоской дерновой крышей. В маленький оконный проём, размером локоть[8]8
  Лóкоть – старая мера длины, равная приблизительно 50 см.


[Закрыть] на локоть, был вставлен высушенный сохатиный пузырь, сквозь который сочился в жилище жёлтый гниловатый солнечный свет. Внутри жались к чёрным стенам сбитые из колотых плах нары, застеленные сухой болотной травой и покрытые облезлыми шкурами. В центре громоздился стол с неизменной горой грязной посуды. В углу нещадно коптила печь-каменка, наспех обмазанная глиной.

Работали от рассвета до заката. Через год, когда население прииска стремительно возросло до пяти тысяч душ, начался голод. Продуктов, доставляемых из крупных городов через станицу Игнáшина, не хватало. Фунт[9]9
  Фунт – старая мера веса, равная 409,5 г.


[Закрыть] сухарей, за который в Благовещенске давали штуку[10]10
  Штýка – здесь: то же, что золотни́к, старая мера веса, равная 4,26 г. На Желтуге за штуку золотого песка в то время давали от 3 до 3,5 рублей.


[Закрыть] золотого песка, в Желтуге уже стоил три-четыре штуки. Начались болезни. Несмотря на запрет, измученные артельщики всё чаще ударялись в пьянство и карточные игры, отчаянно истребляя все заработанные деньги.

Тогда-то и прибился к ним земляк из Забайкалья Спиридон Подьяков – крепкий, жилистый, работящий мужик лет пятидесяти. Разница в годах не помешала Куприяну крепко сдружиться со Спиридоном. Из всей артели лишь эти двое ни разу не пригубили ни казённую водку, ни контрабандный китайский ханшин[11]11
  Ханши́н – русское название китайской водки байцзю́ в Приамурье.


[Закрыть]. Вечерами Спиридон много рассказывал о своей прошлой жизни, а она была богатой на приключения. Впрочем, дружба эта была недолгой: в декабре 1885-го Спиридон внезапно заболел тифом и помер. Перед смертью же в чадном дыму зимовья, кашляя и задыхаясь, с трудом шевеля беззубым ртом, опасливым заговорщицким шёпотом рассказал Куприяну тайну открытой им золотой россыпи.

Ещё далёкой-далёкой осенью 1859 года, будучи в Благовещенске, нанялся Спиридон рабочим-шурфовщиком в экспедицию горного инженера Николая Павловича Аквилева, которая в спешном порядке отправлялась на север Приамурья, где летом в бассейне реки Ольдóй штейгер[12]12
  Штéйгер – мастер рудных работ.


[Закрыть] Терентьев наткнулся на благонадёжную золотую россыпь. Прибыв на место, экспедиция начала закладку шурфов по речкам Модолан[13]13
  Модолáн (сейчас Мадалáн) – правый приток реки Ольдой.


[Закрыть] и Ульдегит[14]14
  Ульдеги́т (сейчас Уляги́р) – приток Модолана.


[Закрыть] – притокам Ольдоя. Работали всю зиму и составили подробную карту месторождения. А как вскрылись реки, штабс-капитан Аквилев снарядил небольшой отряд в рекогносцировочный поисковый маршрут на плотах вниз по речке Ты́нде. Вскоре на слиянии двух рек отряд наткнулся на долину безымянного ключа, богатую самородками. На обратном пути, когда уже спускались вниз по Гилю́ю, плот угодил в залом[15]15
  Залóм – образующийся в узком месте или на крутых поворатах реки нанос пней, упавших деревьев и т. п.


[Закрыть], и все, кроме Спиридона, погибли. Сгинули в бурлящих ледяных водах и дневники вместе с картами и образцами золотоносной породы. Когда через месяц, изрядно нагоремычившись, Спиридон добрался до штаба экспедиции, об открытом месторождении умолчал. Одинокими таёжными ночами возле жидких костров у него вызрел план: тайно набрать артель и самостоятельно двинуть к открытому золоту. Но плану не суждено было сбыться. Осенью, отмечая удачное спасение и выход из тайги, старатель ввязался в драку в питейном заведении Албазина. И, как на грех, в той драке насмерть забили двух инородцев. Разбираться не стали. Спиридон вместе с другими участниками был осуждён и отправлен на Нерчинскую каторгу. Трижды пытался бежать, но трижды был пойман и бит палками. И только на четвёртый раз, после двадцати с лишним лет заключения, бежал и затерялся здесь – среди сброда Желтугинской республики…

Через два месяца после смерти Спиридона и сама Амурская Калифорния перестала существовать. Добравшиеся наконец из глубины Китайской империи карательные отряды цинской армии навели порядок на нелегальных приисках долины Мохэ[16]16
  Мохэ́ – китайское название реки Желтуга.


[Закрыть]: русских в обмен на непротивление изгнали домой – за Амур, а соотечественников безжалостно казнили, поотрубав им украшенные чёрными косами головы.

Умирая, Спиридон передал всё своё заработанное золото Куприяну. Оказавшись в Игнашиной, Куприян сдал обе доли купцам. И в одночасье оказался богачом. Он намеревался организовать тайную поисковую экспедицию к россыпи Спиридона, но без памяти влюбился в красивую молодую крестьянку, с которой познакомился на станичных посиделках. Посватался, сыграли свадьбу. На вырученные от желтугинского золота деньги молодые построили большую, светлую избу, завели хозяйство – коров, лошадей.

Казалось, навсегда ушла в прошлое бродячая жизнь. Но пять лет назад Глафиру, жену Куприяна, убило молнией на покосе: встала под большое дерево во время грозы, а молния аккурат по этому дереву и хлестанула, расщепив его на три части. Под обломками и нашли посиневшую Глафиру. Детей, несмотря на семнадцать совместно прожитых лет, у Ермоловых не было. Куприян стал попивать да погуливать, и хозяйство быстро пришло в упадок. Тут-то он и вспомнил о золотом ручье Спиридона. Вдохновил и вышедший за несколько лет до этого – в 1901-м – императорский указ о вольноприносительстве, по которому разрешалась свободная добыча и продажа золота. Продал Куприян дом и оставшуюся скотину, купил снаряжение и провиант и отправился на реку Тынду. Было это весной прошлого года.

Всё лето Куприян искал заветный ручей и лишь в сентябре стали поблёскивать в его лотке небольшие, со спичечную головку, чешуйки. Решил зимовать и бить шурфы. Но начались несчастья: лошадь задрал медведь, утонули все патроны к берданке во время переправы на самодельной берестяной лодке-умурэчýн. Зиму Куприян голодал, питаясь лишь случайно пойманными в силки глухарями и зайцами да разнорыбицей из сети подо льдом. Сил искать золото уже не было. Чуть с ума не сошёл той зимой в одиночестве. Весной, как потеплело, двинул обратно к людям, но в дороге заболел лихорадкой. Кое-как добрался до Албазина и постучал в первую же подвернувшуюся крайнюю избу. Так и оказался той памятной ветреной ночью у Ергача.

Выслушав Куприяна, Ергач в свою очередь рассказал о себе. И про неудачную охоту прошлой зимы, и про гибель отца, и про Софью, ради женитьбы на которой собирался в тайгу за золотом.

Несколько дней терзался мыслями выздоравливающий Куприян, но однажды вечером, сидя возле горячей, уютно урчащей печки, всё же предложил Ергачу вместе идти на Спиридонов ручей:

– Слабый я стал, больной, адали[17]17
  Адали́ – словно, точь-в-точь (вост. – сиб.).


[Закрыть] шатун-амикан[18]18
  Амикáн – медведь (эвенк.).


[Закрыть]. Трудно одному тропы в тайге мять: избаловала, видать, оседлая жизнь с Глашенькой. – Тут он надолго задумался о чём-то, провалившись в бездонную яму памяти, поскрёб бороду обломанными ногтями, глубоко и рассеянно выдохнул и продолжил: – Ага… А парень-то, вижу, ты смышлёный, абы кого я в напарники не беру. Да и жизнью я тебе обязан… Вот и кумекаю: раз надумал – сбагривай дом, а я золотишко какое-никакое, с тайги вынесенное, продам. Сложим капиталы, купим коней, инстрýмент, провизию на сезон и двинем обратно на Тынду. Чую, ждёт нас там фарт невиданный в этот раз.

Не успели расплавиться под весенним солнцем грязные выносы льда, разбросанные большой водой по берегам Амура, как маленькая артель была собрана в дальнюю дорогу.

Покидали Албазин рано утром. Станица ещё спала. Лишь изредка перекрикивались петухи, сипло брехали собаки, да жалобно мычала корова в одном из ближних дворов… Звонко шлёпали о подмёрзшую землю копыта двух тяжело навьюченных лошадей. Солнце ещё не взошло, лишь высветлились очертания сопок на востоке. Воздух был чист, прозрачен и до краёв наполнен влажным горьковато-пряным амбре цветущего багула, перемешанным со сладким запахом оттаявшей берёзовой коры. Прямо за околицей токовал каменный глухарь, и чуть дальше – в сосняке – ему откликался ещё один. Сухо сыпалась сверху барабанная трель кирокты[19]19
  Ки́рокта – чёрный дятел, желна (ороч.).


[Закрыть].

Впереди, взяв одну из лошадей под уздцы, шёл Куприян. За ним – потомственный амурский охотник-промышленник Ергач, ставший теперь старателем-вольноприносителем.