Текст книги "Чайки за кормой (сборник)"

Глава 4

Детство Вовы Красносеева было военным и безрадостным. Когда в кубанскую станицу пришли немцы, ему было четыре года. Знакомство с оккупантами оставило мало хорошего в его воспоминаниях. Однажды случилось так, что маленький Вова стащил у фрица плитку шоколада, но был пойман. С красными ушами и сильной болью пониже спины – там, куда попал кованный немецкий сапог, он, заплаканный, пришел домой. Шоколада он так и не отведал. Вот и получилось, что он с младых ногтей стал ненавидеть фашизм и на собственном опыте понял, что воровать надо с умом.

Красная Армия прогнала солдат Вермахта, и на освобожденной земле вновь возобновили свою работу советские институты власти. Вова подрос и пошел в школу. Став октябренком, он с гордостью носил звезду с еще курчавым вождем в центре. Через пару лет прием в пионеры десятилетний Красносеев и двое его товарищей отметили тем, что стащили у глухой бабки Акулины бутыль с самогоном. Мутный первач был выпит за старым повалившимся сараем. Когда алкоголь возымел свое действие на еще неокрепшие организмы юных пионеров, они пробрались на колхозный двор и завели старенький трактор. Возможно, цели были у них вполне нравственные: вспахать, там, поле, либо отвезти цистерну с молоком на приемный пункт, но вышло по-другому. Тугие рычаги трактора плохо слушались слабых детских рук, и разрушения, причиненные железным конем, впоследствии были определены, как значительные.

У всех троих отобрали красные галстуки и исключили из школы. Родители, не особенно сильные в педагогике, со своей стороны реагируя на данный факт, более напирали на телесные наказания.

С этого трактора жизнь Вовки и не заладилась. Чем больше его били, тем более неисправимым он становился. В то тяжелое послевоенное время родители целыми днями пропадали на работе, и воспитание подростка пришлось перепоручить милиции. А у тех разговор был коротким – в первую ходку Вова пошел уже в шестнадцатилетнем возрасте.

Поскольку натуру имел бойкую, в тюрьме он прижился. Там молодой зек научился многим полезным вещам. После отсидки он мог хорошо драться, вскрывать ногтем замки, хирургически точно залезать в карманы, а также хитрить, «косить» и выкручиваться.

Но второй срок не заставил себя долго ждать. Вова с приятелем ночью забрались в продуктовый магазин и обчистили его полностью. На деньги, вырученные от продажи товаров, они с месяц погуляли. Потом их взяли.

Дали Красносееву много. Чтобы облегчить свое существование и скостить срок, он притворился послушным арестантом и стал посещать библиотеку. Замполит колонии отметил тянущегося к знаниям молодого зека и пригласил к себе на беседу.

Вот с этой самой беседы и перешла жизнь Вовы совсем в другое русло. Замполит был старым большевиком, прошедшим Гражданскую и все последующие войны. Он простыми и доходчивыми словами рассказал Красносееву о Великой Цели и Светлой Жизни. Речи коммуниста смутили молодую душу Вовы. Он под контролем замполита изучил «Капитал» и сраженный железной логикой теоретика, приступил уже самостоятельно к чтению сочинений Ленина.

Покончив с Полным собранием, Красносеев прозрел. Он упал в идеологическую пропасть так глубоко, что выбраться из нее уже не представлялось возможным. Он стал убежденным ленинцем. Но стоит учесть, что помимо глубокой веры, юный зек не сбрасывал со счетов и чисто практический интерес. Во-первых, выйти через полсрока перекованному мазурику было более реально. Во-вторых, Вова имел ум и понимал, что в Стране Советов дороги открыты лишь людям, убежденным в правоте марксистского учения.

Дело дошло до того, что после отсидки, Красносеев поменял себе имя. Теперь он с гордостью именовался Владленом – от ВЛАДимира ЛЕНина.

И пошла жизнь у новообращенного, как в сказке. Его ставили в пример, им гордились. Как же – урка стал человеком социалистической формации! К его счастью, ум у Красносеева был, и ему не составило большого труда всей этой возней вокруг его персоны умело пользоваться.

Ему не было еще и тридцати лет, а он уже был парторгом крупного предприятия. Избирался во всевозможные Советы и комиссии. Жизнь страны по-прежнему оставалась нелегкой, но Владлен Борисович уже ел хлеб с толстым слоем масла. Икра иногда тоже наслаивалась.

Так бы и дожил до глубокой старости коммунист Красносеев, весь труд которого только и состоял в работе глотки, но грянула перестройка. Ее Владлен Борисович встретил очень насторожено. То же, что началось позже, вызвало у него острую неприязнь.

Страна бурлила. Строившаяся десятилетиями система рушилась и летела в тартарары. Граждане, сбитые с толку наивными лозунгами перестройки, меняли свои взгляды, как батарейки в фонарике. Давно киснувшая в болоте застоя политическая жизнь вдруг резко набрала ход. Народ, который выдумал скатерть-самобранку, с детства верящий в то, что щука может исполнять желания, а пролежав 33 года на печи, есть возможность всех победить – этот народ неожиданно проснулся и, отбросив веру в чудеса, все больше и больше стал опираться на собственные силы.

У второго секретаря появилась бессонница. Ночью он шел на кухню, чтобы не слышать спокойное посапывание жены. Там он пил чай, курил и ворошил себе душу размышлениями.

«Когда же это произошло? Когда наши люди, наш честный советский народ превратился в дикое племя жадных варваров? Где же мы недоглядели? Почему все это обрушилось на нашу Великую страну? Обрушилось, как снежная лавина, холодная и беспощадная.

Может быть, когда мы сквозь пальцы смотрели, как наши дети натягивали на себя джинсы, жевали чиклис и прятали пионерские галстуки в портфель, а комсомольские значки в карман? Хотели же как лучше! Пусть молодежь выглядит модно и красиво. А они уже тогда подцепили эту американскую заразу, которую те называют «свобода».

Даже когда появились ларьки, торгующие всяким барахлом, казалось, что партия делает все правильно – легкая промышленность не справлялась с увеличивающимися запросами населения, госторговля была неразворотлива. А потом? Что же началось потом?»

Выпивая пятую чашку, гадостного, недавно появившегося, турецкого чая, Красносеев продолжал рвать себе душу.

«Когда же меня первый раз назвали на улице «господином», а не «товарищем»? В 88-ом или позже? Как упивались собственной крутизной все эти новоявленные господа! А мы, старые партийцы, недоумевали и полагали, что это временные проблемы, как при НЭПе. Думали, что партия разберется, партия справится.

Даже после 91-го, когда все полетело в пропасть, не было у нас, у настоящих коммунистов, паники. Была уверенность, что все наладится. Страна очистится от всякой нечисти и выйдет из этого испытания обновленной…Развелось партий всяких, как клопов в матрасе. Межрегионалы, депутаты народные, демократы и прочая сволочь – все наемники капиталистов. Одни «полозковцы» держались. Да и те, в конце-концов, продались. Сейчас вон жируют, да ламбады танцуют. Гады!»

Так и мерил шагами большую кухню элитного дома, построенного для партноменклатуры, Владлен Борисович до тех пор, пока интересы партии, как он думал, не позвали его в поход.

Глава 5

Пикр был тихим островом. Здешние жители были далеки от политики и без особого шума делали свой маленький бизнес. Очень часто он перерастал в большой, но и в этом случае шумиху не поднимали. Местных банкиров мало заботила идеологическая принадлежность доверяемых им денег. С одинаковой охотой они работали как со средствами близких им по духу капиталистов, так и с финансами социалистических стран.

Красносеев и Оглядкин в урочное время вошли в просторную залу Пикрского Национального банка. Их встретили и отвели в нужный кабинет. Владлен Борисович предъявил необходимые документы и процесс пошел. Менеджер оформлял важные бумаги, Красносеев их подписывал, Оглядкин напряженно хлопал глазами.

С какого-то момента второй секретарь стал понимать, что что-то пошло не так. Клерк стал улыбаться менее приветливо, несколько раз звонил по телефону и даже выходил в соседнюю комнату.

Владлен Борисович на смеси английского и русского, на которой и происходило общение, спросил, все ли в порядке. Банковский служащий заверил его, что все абсолютно нормально за исключением одной мелочи – деньги Красносеев получить не сможет.

– Как? Это наша валюта! Государственная! – ревел второй секретарь.

Он даже несколько раз стукнул правой ногой о пол.

– Скажи им, Кирилл! – призывал он в свидетели Оглядкина.

– Да, вы!.. Да, мы!.. Да, мы вас всех!.. Это все наше!! – со стартовой скоростью гепарда, включился Оглядкин.

– Вы зря так волнуетесь, господа, – успокаивал русских менеджер, – то, что деньги ваши, никто и не ставит под сомнение.

– Так что же тогда?

– Тут дело в другом. Политическая организация, которая у нас открывала счет, сейчас у вас в стране вне закона.

Изо рта Красносеева полетели горячие слюни. Оглядкин, понимая, что сейчас он уж точно пролетает мимо тропической мечты, вскочил со стула и принялся нервно теребить свой замызганный галстук.

– Но наше правление, – продолжил как ни в чем не бывало клерк, – разрешило вам забрать эти средства…

Красносеев под наплывом неожиданных положительных эмоций даже обнял клерка, обслюнявив ему щеку.

– … но только товаром, произведенным на нашем острове, – закончил банковский служащий.

– Это как? – спросил Красносеев.

– Очень просто. На вашем счету восемьсот семьдесят тысяч долларов. На эту сумму вы набираете по безналичному расчету трикотажную и пищевую продукцию. Грузите на пароход и везете к себе на Родину. Там реализуете и получаете свои деньги.

Оглядкин с лицом человека, пришедшего с похорон, подошел к банковскому служащему и спросил:

– Где у вас можно попросить политическое убежище?

– Эмиграционная служба находится в двух кварталах от нашего банка, – сообщил как бы между делом клерк.

Чекист направился к выходу.

– Кирилл, вернись! – крикнул второй секретарь, но Оглядкин уже вышел из кабинета.

– Так что, господин Красносеев, приемлемы для вас такие условия? – спросил клерк.

– Мне необходимо позвонить товарищам…

Работник банка протянул ему сотовый телефон.

– Пожалуйста, звоните. Наберите код страны, код города и номер.

Владлен Борисович с недоверием взял в руки мобильный телефон. Он видел это чудо техники впервые. Набрав номер, он с испугом спросил клерка:

– А куда тут говорить?

– Это неважно. Просто говорите – там хороший микрофон.

В трубке что-то зашипело, и послышался голос первого секретаря:

– Тормашкин слушает!

– Алло! Григорий Петрович?

– Да, Владлен, это я.

– Это… это точно вы?

– Ты это чего?!

– Чем можете подтвердить?

– Что?!

– Ответь мне на вопрос: кто из нас первый получил партбилет?

– Ты что там, пьяный что ли?!

– Это… нет, я – трезвый, – сказал Красносеев и продолжил шепотом, прикрывая трубку ладонью. – Просто говорю по маленькой черной коробочке без провода. Думаю, мало ли что…

– Ах, вот какое дело… Партбилет я получил на месяц раньше тебя… А как зовут мою жену? – со своей стороны подстраховался Тормашкин.

– Анастасия.

– Хорошо. Теперь говори, зачем звонишь, – Григорий Петрович тоже почему-то перешел на шепот.

– Тут такое дело, товарищ Тормашкин. Наличные деньги банк не дает. Можно забрать только товаром на эту сумму. Да, еще вот что – Оглядкин сбежал. Хочет просить политическое убежище.

– Черт с ним, с этим Оглядкиным. А деньги никак не отдают? Предложи им небольшую часть.

– Вы что, Григорий Петрович?! Деньги ведь народные!

– Не народные, а партийные. Ладно, Владлен, не кипятись. Раз так, бери, что дают. На месте разберемся.

Красносеев вернул телефон клерку и, глубоко вздохнув, сказал:

– Будем брать товаром. Оформляйте документы.

Говоря эти слова, Владлен Борисович сосредоточено рассматривал за окном кабинета некую точку в пространстве, удачно расписанном Лобачевским. Дело усложнялось, и это второго секретаря не радовало.

Глава 6

Суетная пикрская жизнь Владлена Борисовича летела, как стрела. Дел было много, и все они были в новинку Красносееву. Он, до посещения острова работавший в основном горлом, был вынужден изменить вектор деятельности. Пришлось бегать по оптовым фирмам, заключать договора, резервировать места в грузовых помещениях судна, следить за погрузкой-выгрузкой товара. В банке он основательно освоился и даже успел занять охраннику пять фунтов, подробно рассказать работавшему с ним менеджеру о штурме Зимнего дворца, под большим секретом показать престарелой уборщице свой партийный билет и стащить из туалета рулон туалетной бумаги.

Время шло, дела – делались. Уже через неделю Красносеев сидел в каюте сухогрузного судна «Sea Star» и наблюдал через толстое стекло иллюминатора, как филиппинские матросы отдавали швартовные концы.

Весь товар, закупленный на партийные деньги, лежал в твиндеке второго трюма. Тут были и майки с цветастыми рисунками, и джинсы-«варенки», и куртки с блестящими заклепками, и сверхмодные лосины и много чего еще. Учитывая сумасшедший дефицит в России практически всего, что могло быть изготовлено руками человека, дальнейшая реализация товара на Родине не представлялась чем-то сложным.

Рейс прошел без происшествий, если не считать нескольких попыток Владлена Борисовича агитации среди матросов и мотористов за восьмичасовой рабочий день.

– Если будешь мне моряков в искушение вводить – выброшу за борт, – спокойно сказал капитан-англичанин.

После этого Красносеев приутих и в морские дела больше не лез. Чтобы скоротать время, он прогуливался по палубам судна и кидал чайкам хлеб. Штормов не было, корабль не качало и если бы не беспокойство за груз, этот вояж вполне можно было бы причислить к круизному.

С приходом в Прибреженск начались серьезные трудности. На сухогруз поднялось такое количество людей в погонах, что Военное министерство при необходимости вполне могло бы зачислить «Sea Star» в состав своего флота.

Представители служб и ведомств, охраняющих экономические и прочие интересы страны, чувствовали себя на железных палубах корабля полными хозяевами.

После нескольких тяжелых разговоров с таможенниками, пограничниками и водными милиционерами Владлен Борисович понял, в какие тиски он попал.

– Вы знаете с кем вы разговариваете?! Я – второй секретарь горкома партии! – кричал он, бегая вокруг открытого второго трюма, в твиндеке которого лежало партийное добро.

– В данный момент вы являетесь владельцем коммерческого груза, – сухо отвечали ему люди в погонах и прямо требовали денег.

Остальные «челноки», хозяева небольших партий заморского товара, сиротливо жались к судовой надстройке. В душе они кляли упрямого партийца, из-за которого у «границы» испортилось настроение, что, в свою очередь, грозило увеличением поборов.

Красносеев, окончательно запутавшись в сложных для него финансовых переговорах с представителями таможенного контроля, не выдержал и вызвал Тормашкина.

Григорий Петрович приехал злой и с большой свитой. Он багровел лицом, кричал, пугал каким-то Лягушатовым, якобы замминистра, но дело с мертвой точки не двигалось – надо было платить и платить много.

– Сделайте хотя бы скидку! – кипятился Григорий Петрович, понявший, что вчистую уйти не удастся. – Вы же знаете кто я.

– Знаем. Поэтому и скидок не будет.

Поскольку оговоренной суммы у партфункционеров не было, пришлось лишиться части товара, пошедшего в качестве оплаты.

– Вот же кровопийцы! – цедил сквозь зубы Красносеев, хлопотливо наблюдая за выгрузкой, – воспитали их на свою голову.

– Такие теперь новые люди, – гудел стоящий рядом Тормашкин, – когда они только успели такими стать?! Авторитет руководителей города для них теперь ничего не значит.

После того, как товар был погружен на машины, его развезли по магазинам, с директорами которых предварительно договорился Григорий Петрович.

Глава 7

Заморские товары были распроданы быстро – были те счастливые для торговцев времена, когда ничего не залеживалось на полках магазинов, а слова «маркетинг» и «мерчендайзер» были пустым набором звуков.

Все средства, вырученные от реализации, стекались в сейф, стоящий в кабинете Тормашкина. Когда привезли последние деньги, все чрево большого железного ящика было заполнено. Свирепствовала инфляция и денежная масса у больших сумм имела вполне осязаемый объем.

– Так не пойдет! – заключил Григорий Петрович.

Русские рубли путем некоторых комбинаций, в которых участвовали шустрые люди, носившие темные очки в любое время суток, были обменяны на американские доллары. Теперь вся сумма легко умещалась в обыкновенном портфеле.

– Вот это другое дело! – возбужденно повизгивал первый секретарь.

Он любовно поглаживал плотные пачки и взглядом приглашал стоявшего рядом Красносеева разделить его радость. Тормашкину виделось небольшое бунгало где-нибудь на берегу Мексиканского залива. Служанки-мулатки с потрясающими фигурами и кошачьей пластикой, шезлонг, тростниковая шляпа и кубинская сигара. Жизнь, которую он намеревался купить за партийные деньги, предполагалась здоровой и беззаботной. Предвкушение того, что, может быть, совсем скоро он будет избавлен от необходимости врать и изворачиваться, ловчить и предавать, вызвало на его губах детскую улыбку.

Тормашкин, повеселив мечтами душу, накинул на свой задор серый полог обыденности и, став серьезней, закрыл дверь кабинета и отключил телефон.

– Вот такие, Владлен, дела, – начал он издалека.

Красносеев мирно стоял у окна – деньги его не волновали.

– Здесь восемьсот тысяч долларов, – начал срывающимся голосом Григорий Петрович.

После долгой, как первый армейский год, паузы, он добавил:

– Но даже в такой ответственный момент мы должны соблюдать партийную дисциплину.

У первого секретаря сразу в нескольких местах лица выступил пот. Он смахнул его рукавом пиджака и продолжил:

– Я по должности старше, поэтому мне причитается больше. Это нормально и обижаться тут не на что. Вот как я решил: тебе, Владлен, триста тысяч, мне – четыреста. Остальной шушере – сто на всех.

В ушах Тормашкина уже нежно шелестели листья мангового дерева. Иногда кричали дикие обезьяны и слышались отдаленные звуки мексиканской музыки.

– Чего триста? – грубый голос Красносеева выдернул его из тропического рая.

– Тысяч. Долларов. Чего же еще? – искренне удивился Григорий Петрович. Он боязливо съежился – у него появилось ощущение, что что-то может пойти не так. «Месть сикхов, месть сикхов», – почему-то крутилось у него в голове.

– Ах, вот ты о чем!! – в глазах второго секретаря блеснула большевистская ярость. – Как же ты можешь?! Это же партийные деньги!

– Постой, Владлен, не горячись, – Тормашкин закрыл портфель и поставил его возле стола – вид денег мешал ему сосредоточиться, – давай с тобой поговорим серьезно, как мужики.

– Какие «мужики»?! Мы с тобой партийные работники! – зло крикнул Красносеев. Щеки его стали цвета знамени времен несокрушимого Союза.

– Какая партия? Какие работники? – тихим голосом затараторил Тормашкин, – Все развалилось уже. Это же мальчишество – отстаивать интересы несуществующей организации.

– Партия для тебя «организация»?! То, что ты предлагаешь – это безнравственная аберрация! – выкрикнул Красносеев. Надо заметить, что многие слова Владлен Борисович произносил, решительно не понимая их истинного значения. Он ориентировался скорее на звучность. «Смысл не главное, главное – эффект», – иногда повторял он, сам не зная того, слова известного нациста.

Оба оппонента стояли друг напротив друга, как борцы перед схваткой. «Идиот!» – зло думал Тормашкин. «Предатель!» – искренне негодовал Красносеев.

У конфликта не было разрешения в замкнутом пространстве кабинета – ни один из них не пошел бы на попятную. За спиной первого был тропический рай, второго – глубокие убеждения. Трудно представить, чем бы все это закончилось, если бы не раздался стук в дверь.

Партийцы одновременно вздрогнули.

– К-к-кто это может быть? – едва слышно проговорил Григорий Петрович.

– Возмездие! – мстительно рявкнул Красносеев.

– Да брось ты!

Стук повторился с удвоенной силой.

– Иди открой, – приказал Тормашкин. От испуга кожа на его затылке стянулась и доставляла неудобство. Он даже потрогал то место рукой, чтобы проверить не постригли ли его каким-нибудь образом налысо.

– Сам иди, – зло ответил Владлен Борисович. Авторитет первого секретаря горкома для него рухнул раз и навсегда, и подчиняться ему он больше не желал.

В дверь начали ломиться так энергично, что на столе стал слегка раскачиваться бюст Ленина. Тормашкин заметался по кабинету. Он то хватал портфель и прижимал его к себе, как малыш – плюшевого мишку, то прятал его в шкаф, затем вновь вытаскивал. В конце-концов он поставил его возле стола и напряженно затих.

Когда дверь уже была готова сорваться с петель, он вновь схватил портфель и, зажав его под мышкой, подбежал и открыл замок.

Первый секретарь едва успел отскочить, как с ревом в кабинет ворвалась рыжеволосая женщина. От нее нестерпимо пахло какими-то ужасными духами и неприятностями. Она первым делом влепила Григорию Петровичу оглушительную пощечину, от чего последний покачнулся и выронил свою ношу. Затем фурия схватила партфункционера за волосы и резко дернула их на себя. Тормашкин завизжал, как циркулярная пила. Все действие сопровождалось экспрессивными выражениями, которые представительница «слабого» пола применяла очень искусно.

Это было не возмездие, как несколько минут назад предположил Красносеев, а законная жена товарища Тормашкина Анастасия Владимировна. Надо сказать, что Григорий Петрович, несмотря на свой возраст, был ходок. Причем, неудачный ходок. Очень часто жена его ловила с очередной комсомолкой, и любвеобильному первому секретарю приходилось туго. Помимо телесных повреждений были и другие неприятности – чтобы как-то загладить вину, приходилось делать супруге незапланированные подарки. Со временем Анастасия Владимировна просекла свой интерес и подвела под похождения мужа материальную базу. Когда же товарищ Тормашкин, задушенный поборами, брал себя в руки и временно игнорировал противоположный пол, супруга вступала в сговор с какой-нибудь смазливой девушкой, и конвейер возобновлял свою работу. И Григорию Петровичу, вновь пойманному и побитому, приходилось в очередной раз запускать лапу в партийную кассу.

Сегодня же Анастасия Владимировна, не дозвонившись мужу на работу, почуяла добычу и, поймав такси, примчалась в горком партии. Закрытая дверь укрепила ее надежды на скорый поход в ювелирный магазин.

– Где она?! – кричала разгневанная супруга, таская за волосы Григория Петровича.

– Нету, нету никого! Отпусти! – визжал Тормашкин. Если бы коммунисты города увидели его в такой невыгодный момент, многие, возможно, усомнились бы в организаторских и пропагандистских способностях первого секретаря. А многие так вообще вышли бы из партии.

Красносеев продолжал стоять у окна, с презрением наблюдая за семейной сценой. Анастасия Владимировна увидела его и вскрикнула:

– Что?! Как?!

Она отпустила волосы мужа и негромко спросила:

– Козлик, ты уже до мужиков опустился?

В битве наступил перелом. Тормашкин гордо взметнул черные кавказские брови, пригладил пятерней растрепанные волосы и крикнул:

– Как ты могла подумать?!

– А что я еще могла подумать? Телефон не отвечает, дверь в кабинет закрыта…

– У нас совещание!

– У двоих?!

Скандал разгорелся с новой силой.

Красносеев спокойно обошел большой стол, ловко подхватил лежащий на полу портфель и вышел из кабинета.

Тормашкин, поглощенный борьбой с женой, этого поначалу не заметил.