Текст книги "Эхо любви. Роман"

Ему подольше хотелось побыть в таком состоянии, и он медлил читать второе письмо, словно предчувствуя несчастье.

Но, наконец, рука его потянулась ко второму конверту, отклеив края которого, он вытащил двойной весь исписанный материнским почерком листок.

В письме первые строчки выражали к нему родительскую любовь, но далее Надежда Петровна рассказывала о трудном положении, в котором оказался Ленинград и его жители.

Он читал:

«Дорогой сыночек Ванечка, ты не можешь себе представить, как трудно стало жить в городе. Недалеко от нашего дома недавно упала бомба и почти полностью его разрушила. Погибли люди. А недавно по радио передали, что снаряд разнёс в щепки трамвай. Было много убитых, раненых людей, разбросанных по мостовой. Они стонали и плакали. Светловолосый мальчик лет семи-восьми, чудом уцелевший, закрыв лицо обеими ручонками, рыдал над убитой матерью и повторял «Мамочка, мамочка, пошли, пошли домой». Людей увозят из города поездами, самолётами и другим транспортом. Но вчера я слышала, что немцы находятся уже близко и даже захватили железную дорогу, отчего поезда перестали ходить и на вокзалах скопились много людей. Сыночек, в городе стало страшно жить. По ночам сбрасываются зажигательные бомбы, вызывая сильные пожары. А вот ещё одна новость. У нас теперь не работают магазины, и продукты раздают по карточкам. Хорошо, что у нас был небольшой запас продуктов, который помог нам продержаться, но он кончается. Экономим, как можем. Что будет дальше, не знаю. Теперь по всем улицам установлены тарелки, которые постоянно отбивают ритм метронома. Быстрый ритм означает воздушную тревогу, медленный ритм-отбой. В квартире стало холодно, а топить перестали. Сейчас по радио объявили воздушную тревогу, и мы с твоим отцом уходим в убежище. Возвращусь, и допишу письмо….

Вот мы и возвратились. Сейчас я наблюдала, как люди, стоявшие с нами в подвале, смотрели друг на друга и настороженно прислушивались. А наверху был слышен звук тяжёлых самолётов и лающих зениток. Береги себя, мой любимый сыночек. Пиши нам, хотя не знаю, как будет ходить почта. Мы тоже будем стараться жить. Передавай приветы Ростиславу Викторовичу и Ксении Григорьевне. Спасибо за их доброту по отношению к тебе. Целуем тебя, мама и папа».

Прочитав письмо до конца, Иван только теперь понял, как дороги ему его родители, над которыми нависла смертельная опасность. Перед глазами предстала его родная Коломна, Никольский собор, Крюков канал. Он представил себе, как над Невой и его любимым Горным институтом пикируют с устрашающим звуком фашистские самолёты.

– Это невозможно, чтобы такие прекрасные здания были разрушены, – подумал он и долго не мог уснуть.

Рано утром пришла Ксения Григорьевна. Мужчины ещё спали. Она сразу догадалась, что приехал Иван, и, разбудив мужа, спросила:

– Надолго к нам Иван приехал, встречался ли с Машей?

Тот ответил, что сегодня уже уезжает и с Машей не встречался.

Иван, услышав голос Ксении Григорьевны, поднялся с постели и направился к ней:

– Дорогая моя мама, доброе утро! Как я рад вас видеть, – и, подойдя, поцеловал её в щёку.

На что Ксения Григорьевна ответила:

– Здравствуй Ванюша, спасибо тебе за добрые слова. Вот только время изменилось, я теперь помогаю больным, нам очень нужны здоровые люди. Наши сыновья ушли на фронт. И даже краса наша Машенька уехала от нас.

Иван заметил, что лицо её как-то непривычно осунулось, глаза от усталости сузились, да и в голосе звучала какая-то глубокая печаль, отчего он стал немножко хриплым, подумав, что это ночная работа и переживания о детях так исказили их.

Взяв её за руку, он сказал:

– Эта проклятая война всех поставила в строй, заставила страдать. Вчера Ростислав Викторович мне передал письмо от моих родителей. Что творится в Ленинграде? Люди гибнут от голода, холода и бомбёжек. Как я понимаю вас, отправивших всех своих детей на защиту родной земли, вы и сами не щадите себя.

Чтобы не заплакать, Ксения Григорьевна, борясь со своими эмоциями, обратилась к своему мужу, сказав:

– Ростичек, помоги мне приготовить стол, надо Ваню накормить.

За столом Ростислав Викторович попросил Ивана прочитать им письмо из Ленинграда. Иван сам читать его не стал, передав его ему. Дочитав лист письма до конца, Ростислав Викторович сказал:

– Город окружён со всех сторон. Нам об этом говорили, но теперь из письма твоих родителей становится понятно, насколько трудно положение Ленинграда. Наши сыновья не зря посланы под Ленинград, только вот не обучены они воевать.

Ксения Григорьевна сидела печальная, и её глаза, наполнившиеся слезами, были устремлены туда, куда уехали её сыновья. Потом она сказала:

– Больно это понимать, что мои сыночки находятся там, в большой для себя опасности. Господи, спаси и сохрани их.

Потом, справившись со слезами, утвердительно добавила:

– Родину надо защищать, а если не они, то кто же. Все молодые люди мобилизованы на фронт, – и, обратившись к Ивану, прибавила:

– Мы тоже боремся, как умеем, даже с Ростиславом Викторовичем почти не видимся. Он уходит на работу рано, а я тоже тружусь сутками, почти не вылезая от больных. Ванюша, я предполагаю, что и тебе живётся не сладко. Большая просьба к тебе, побеспокойся о Маше. Она, моя девочка, чтобы там не потерялась. Адрес, где проживает семья моего сына Максима, я тебе запишу. Мы с Ростиславом Викторовичем на тебя надеемся.

Ростислав Викторович на вопрос Ивана, знает ли он что-либо о Владимире Петровиче, сообщил, что его перевели работать в карьер и где он находится сейчас, не знает. Иван просил передать ему письмо, написанное им ещё в Челябинске.

Вскоре, попрощавшись, хозяин ушёл на работу, а Иван, понимая, что Ксении Григорьевне надо отдохнуть после ночной работы, попросил разрешения побродить по городу.

До поезда оставалось ещё много времени, поэтому он отправился к райскому утёсу, где долго сидел, вспоминая историю этого места. Он думал, что эта гордая история любви затронула сердца сотен людей, оставивших здесь повязанные на кроны берёз свои разноцветные ленты. Они, развиваясь на ветру, как бы шептались между собой, отчего Иван несколько раз оглядывался.

С высокого утёса открывались величественные виды гор, сливавшихся с золотыми кронами то поднимавшихся на высоту, то опускавшихся в ущелья леса.

Иван подумал, что такая одухотворённая местными людьми красота не может быть отдана на поругание фашистам, и одолеть военной силой живущих здесь людей просто невозможно.

Побывал он и у Святого ключа, заряжаясь энергией чистой воды, а после прогулки возвратился в дом.

Ксения Григорьевна приготовила Ивану целую сумку всякой еды и строго приказала всё это забрать с собой.

Она попросила у него разрешения оставить ей письмо от его родителей, потому что описание произошедших событий в Ленинграде её очень обеспокоило. Иван оставил ей письмо, понимая, что и следующие письма из Ленинграда будут такими же драматическими.

Через час он уже вновь сидел в поезде. По прибытию Иван первым делом явился к Фёдору Андреевичу и передал ему расписку о вручении пакета. Тот поблагодарил его за своевременное выполнение задания и сказал:

– От качества поставок стали будет зависеть качество и количество выпускаемых изделий. Они сейчас так нужны фронту.

Фёдор Андреевич также сообщил очень важную новость о том, что через несколько дней на Урал прибудет очень много оборудования, и добавил:

– У нас будет очень много работы.

Иван ответил:

– Я работы не боюсь, готов трудиться столько, сколько нужно родине.

Потом тот пристально посмотрев на Ивана, как бы оценивая его настроение, и спросил:

– Знаешь ли ты, что фашисты окружили Ленинград? В городе сейчас остались миллионы людей, а количество продовольствия уменьшается с каждым днём, люди испытывают настоящий голод. А ведь там остались наши родные люди.

Иван ответил, что он только что получил от родителей письмо, в котором мама ему рассказала об этом тяжелейшем состоянии ленинградцев, и он очень переживает за своих родителей.

Фёдор Андреевич вновь спросил:

– А жители Златоуста прониклись военным положением?

Ответ был таким:

– Я могу судить об этом только из того, что увидел: на улицах гуляющих людей нет, а семья, которая стала для меня родной, совершенно изменила свой образ жизни. Ростислав Викторович в горсовете трудится с раннего утра и до позднего вечера, а Ксения Григорьевна сутками работает в больнице. Они очень тревожатся за своих троих сыновей, недавно мобилизованных на фронт.

На что Фёдор Андреевич сказал:

– Да, везде идёт война, и на фронте, и в тылу.

Глава 10. Всё для победы

Иван отправился в общежитие, где ему сообщили, что к нему приходила девушка, но, не дождавшись, ушла, заявив, что ещё вернётся.

Маша появилась в общежитии на следующий день, но Ивана опять не застала, потому что тот ушёл рано утром, и явилась к нему на работу, где он вместе с другими инженерами намечал места для размещения оборудования.

Заметив её издалека, одетую в лёгкое платье с ярким цветным шарфом и шляпкой на голове, он на несколько минут покинул рабочее место, предупредив об этом руководителя проекта, и пошёл к ней навстречу.

Они, встретившись на пустыре, обнялись. Маша прижалась к нему, и он почувствовал её тело и нежные руки, коснувшиеся его лица.

Иван хотел поцеловать её в щёку, но она быстро подставила ему свои губы, и нежный тёплый поцелуй вызвал ощущение слабого электрического тока.

Она некоторое время стояла, словно прилипшая к нему, но Иван чмокнул её ещё в щёку и отодвинул от себя.

Маша заговорила звонким, но чувственным голосом:

– Ванюшка, как я рада тебя видеть. Вчера я просидела почти целый день в общежитии, надеясь с тобой встретиться. Но ты явился, наверное, слишком поздно. Я ночевала в квартире моего брата. Его самого мобилизовали на фронт, а жена Светлана меня очень хорошо приняла. Можем съездить к ней.

Так как он не мог долго задерживаться, то сказал:

– Маша, мы поговорим обо всём с тобой позже. Меня ждёт работа. Подожди меня, и мы с тобой погуляем.

Она согласилась, и через час они уже снова встретились.

Иван рассказывал ей о своей жизни в Челябинске, напряжённой работе, о поездке в Златоуст.

Выслушав его, она вдруг произнесла:

– Ваня, помоги мне устроиться на работу.

На что тот ответил:

– Работа здесь в основном мужская и физически трудная, даже не знаю, чем тебе помочь. О тебе очень переживают родители, они ждут тебя дома.

На что Маша ответила:

– В Златоуст я не вернусь, я хочу быть здесь. Помоги мне.

Иван, подумав, произнёс:

– Ладно, пойдём со мной, а вдруг получится, – и направился к Фёдору Андреевичу.

Увидев вошедшего в кабинет Ивана, тот поднялся со своего места и произнёс:

– Проходи, Иван, что у тебя?

– Я не один, дочь Ростислава Викторовича, Маша, очень хочет работать у нас, – робко произнёс тот.

Фёдор Андреевич вежливо поздоровался с ней за руку, спросил причину её приезда в Челябинск. На что Маша, не стесняясь своих слов, сказала:

– Я хочу работать вместе с Иваном.

К удивлению Ивана, тот сказал:

– Хорошо, пусть она будет работать у меня в отделе, – и попросил у неё документы.

Маша не ожидала такого быстрого решения её дела и сказала:

– Какие документы? У меня есть только паспорт.

– Хорошо, покажите паспорт.

Она достала из сумочки документ и протянула инспектору, который, посмотрев ей в лицо, а потом на фотографию в паспорте, сказал:

– Совсем молоденькая. Хорошо, потом оформимся, а сейчас получите направление в общежитие, завтра на работу к восьми утра.

Так Маша стала помощником главного инспектора по кадрам тракторного завода.

Иван помог ей поселиться в комнате общежития, а потом до позднего вечера вместе ходили по улицам. Они везде видели стройки, новые дома, ездили на трамваях.

Для Маши это были совершенно неожиданные впечатления, вызвавшие ещё большее желание жить и трудиться здесь. Она была в прекрасном настроении, и всякий раз старалась держать Ивана под руку, прижимаясь к нему. Ему и самому было приятно ощущать её близость, и он не противился, когда она как бы невзначай прижимала его руку к своей груди.

Маша передала Ивану шесть писем, пять из которых были от жены, а одно от друга-геолога Николая, которое, вернувшись в общежитие, первым и начал читать Иван.

Николай писал о том, что видел во сне Таганай и всех ребят – геологов, что вот-вот наступит зима, для солдата нежелательное время года, что письмо пишет карандашом прямо в траншее, где столом и стулом ему служит сама земля, а вокруг видны дорога, болото и лес.

Читая письмо, Иван представил себе эту деревню К., жители которой, как сообщалось, бежали в соседние села из-за постоянного сильного артобстрела со стороны фашистов.

«От разрывов снарядов и звуков орудийных выстрелов разбежалось всё живое, только солдаты стояли здесь насмерть, прячась во время бомбёжки в блиндажи и землянки», – писал он.

Ивану понравилось, что Николай, рассказывая о трудностях, делал своеобразные выводы, утверждая, что современная война требует глубже зарываться в землю и совершать постоянные в полной амуниции боевые переходы под обстрелами и бомбёжками.

«Устаю так, что рук не поднять, есть хочется, а кухни нет, война ломает всякий распорядок дня. Не один раз голодали по трое суток, ну, а сутки – полторы, так бывало часто. Автомат, шинель, сумка, траншея и открытое небо или в лучшем случае окоп и щель в блиндаже – наше спасение и надежда…», – читал Иван неровные буквы письма.

И ещё одно обстоятельство его волновало: вид убитых и искалеченных людей.

Впервые увидев первых раненых, он рассуждал о бессмысленности для них жизни в состоянии физической неполноценности, мотивируя это ненужностью таких мужчин в основном женщинам. Потом его точка зрения на раненых изменилась: интерес к жизни стал для него понятием более широким и заключался не только в отношениях к женщине. Он привёл высказывание об этом какого-то солдата: «лишите меня всего, оставьте только один глаз и одно ухо, и я буду жить, потому что хочу видеть и слышать, что делается на свете».

В конце письма он написал о том, что вновь началась артиллерийская перестрелка, в которой снаряды летели прямо над ним.

И последние его слова: «Хотелось бы рассчитывать на жизнь, но слишком уж прожорлива война, требует много жертв. Напиши мне, если сможешь? Крепко жму тебе руку и желаю всего хорошего. До свидания».

Это письмо с фронта заставило Ивана представить себе войну из самого её пекла, где сражались сильные и мужественные его друзья, рождённые среди природы, любившие жизнь, уверенные в том, что великую красоту Урала и её людей никому не удастся покорить.

Некоторое время Иван ни о чём не мог думать и лёг на кровать. Его глаза упёрлись в тёмный потолок комнаты, и откуда-то из мрака пустоты к нему сама собой явилась мысль:

– Вот она, настоящая война, заглянувшая и ему в душу, жестокая и злая, где смерть нападала, словно железное чудовище из его сна, принимая формы бомбёжек и обстрелов.

Он пришёл в полное сознание тогда, когда затёкшие части его тела дали о себе знать, и, когда, повернувшись набок, его рука случайно накрыла собой письма жены, лежавшие у изголовья кровати.

Иван поднялся, и долго смотрел на них, не решаясь открыть. Однако любопытство и желание уйти от войны, проникнуться другой жизнью, миром деревенской тишины, ощущением покоя и любви заставило его взять их в руки.

И действительно Машенька в первом письме, как обычно, выражала ему самые сердечные чувства, заботу о сыне. И во втором, и третьем письме она писала о желании поскорее увидеться. Война была ещё далека от её женского понимания.

Однако четвёртое письмо было тревожное, сообщавшее о массовой мобилизации молодых людей на фронт:

– «Наш переулок плачет, забрали всех парней. Матери и жёны голосят так громко, что сердце разрывается», – писала она.

Последнее письмо было датировано пятнадцатым августа. Машенька сообщала о том, как жителей Покровщины, женщин, стариков и детей, эвакуируют из города.

Она сообщала, что в переулок, где она жила, прибыли военные и срочно приказали покинуть дома и выехать из города, потому что немцы уже вели обстрел города, пытаясь его захватить.

«Стрельба длится уже несколько дней и два дома сгорели от выпущенных снарядов. Очень страшно. Ещё в начале лета папа начал строить новый погреб, выкопав глубокую яму, обложив кирпичом и закрыв брёвнами. Теперь погреб стал для нас спасением. Как только начинали стрелять, то мы, твои бабушка и дедушка и даже соседи бежим туда прятаться. Один раз, когда мы там находились, на наш огород упала бомба. Если бы она попала на погреб, нас бы уже не было в живых. Но, слава богу, всё обошлось. Серёженька испугался и заплакал. Я прижала его к себе и успокоила, а он потом долго показывал пальчиком на огород и говорил: «Бух, бух!», – писала она.

Иван, держа листок в руке, закрыл глаза. Перед ним во всём своём ужасе вновь открылась картина войны. Он словно наяву видел высоко в небе приближающиеся фашистские самолёты и в замедленном движении разрывы упавшей на их огород бомбы. Он как бы и сам ощутил тот мощный взрыв, потрясший его родных людей, увидел вздрогнувшие каменные стены погреба, в которых находились его Машенька и сыночек.

Он вновь открыл глаза и продолжил чтение. Машенька сообщала, как жители Покровщины покидали свои дома.

«Папа на подводе повёз нас туда, куда указали военные. Твои дедушка Иван Петрович и бабушкой Мавра Анисимовна по пути заболели, поэтому поехать с нами отказались. Семьи с детьми ехали, взрослые шли пешком, растянувшись на километры. Остановились мы уже поздно вечером на излучине реки, протекавшей в глубине широкого рва. Было тепло. Мы сошли с подводы, и мама раскинула одеяло прямо на траве. Я легла, чтобы отдохнуть и, прижав к себе Серёжу, уснула. Глубокой ночью проснулась от громкого завывающего тревожного звука, над нами летели самолёты. Они так тяжело и страшно гудели, что все стали креститься. Боялись бомбёжки. Серёжа открыл глазки и, показывая пальчиком в небо, долго потом вытягивал: „у-у-у“. Утром нас повезли ещё дальше и расселили в лесной деревне, откуда я и пишу тебе письмо. Что с нами будет дальше, не знаю. Пиши мне, я надеюсь, что скоро мы вернёмся к себе домой. Все тебя очень любят, а мы с Серёжей больше всех. Ждём с нетерпением писем. Твоя жена, Машенька».

– Вот она, война, добравшаяся и до моих самых любимых людей, – подумал он. Всех затронула, всем принесла горя, все содрогнулись.

Неожиданно глаза заполнились слезами. Перед ним пронеслись картины их счастливой жизни, а потом вспомнился сон и голос Машеньки, зовущий на помощь у горы Откликной.

– Отклики душ витают между любящими людьми. Надо ехать к ней, ей трудно, – утверждал в нём один голос.

– Но я мобилизованный, как и все военные. Сейчас всем трудно, – противился голос другой.

Он уснул только под утро, на сон оставалось несколько часов, но на работу явился вовремя. Вначале проведал Машу, которая уже сидела за отведённым ей столом и ждала Фёдора Андреевича.

Работа у Маши требовала большой ответственности, а Фёдор Андреевич оказался строгим руководителем, требуя от неё точности в оформлении дел, уважения и терпения по отношению к людям.

С конца октября месяца на завод стали приезжать сотни рабочих вместе с первыми эвакуированными эшелонами, на которых было ввезено оборудование. Ивану вместе с комиссией была поручена организация приёма оборудования, а Маша сутками принимала новых людей, оформляя документы.

В ноябре и декабре прибыли ещё тысячи специалистов. В это время Фёдору Андреевичу потребовались новые ответственные служащие в его отдел, о чём узнала Маша. Она и обратилась к своему начальнику с просьбой о том, чтобы перевести на работу в отдел Ивана, которому вскоре и было предписано явиться к главному кадровому инспектору, чтобы принять на себя исполнение обязанностей по новой должности в особый отдел. Прибывших работников надо было проверять не только на их профессиональную пригодность, но и на патриотизм. Особое внимание уделялось возможности проникновения вражеской агентуры.

Маша и Иван работали с утра до ночи и совсем не роптали на трудности, создавая условия работникам и оказывая им всяческое содействие в укреплении их здоровья и морального духа.

Сами же они встречались редко. Работа для них стояла на первом месте, и все усилия были направлены на то, чтобы спаять коллективы в единую семью, от чего зависел не только запуск производства в кратчайшие сроки, но и максимальное увеличение выпуска изделий. Ведь нужно было объединить разные производства, имевшие свои традиции, своё лицо и свой характер. Иван впервые в своей жизни здесь увидел танк и очень гордился тем, что оказался на производстве, где они выпускались. Здесь, в глубоком тылу, создавался могучий арсенал для производства танков, названный Танкоградом.

Тогда же прибыл и вновь назначенный директор комбината группы танковых заводов. В начале декабря Фёдор Андреевич вместе с Иваном и Машей присутствовали на первом совещании у нового начальника, проходившего в огромном цехе при стечении сотен рабочих и руководителей всех звеньев.

Люди стояли на полу, сидели на станках, почти висели на стропилах. Сотни глаз со всех сторон заинтересованно смотрели на нового директора.

Иван, находившийся в первых рядах собравшихся здесь людей, заметил, как этот невысокий человек своим острым пронизывающим взглядом просверливал каждую мобилизованную сюда душу. Он подумал, что от такого взгляда просто невозможно было утаиться.

Совещание началось с того, что, выслушав работу начальника одного из цехов о недовыполнения программы, директор, неожиданно остановив доклад, звучным и громким голосом чётко обозначил требования ко всем рабочим, служащим и начальникам.

Резко жестикулируя руками, он напомнил о том, что все они мобилизованы на трудовой фронт и что по значимости он такой же важный, как и фронт военный. Суровые законы войны будут применены ко всем тем, кто саботирует выполнение плана.

– Никто не может уйти с завода, не выполнив задание. Ищите пути решения поставленных задач до достижения нужного результата, – чеканил он.

Слова директора, лишённые какой-либо дипломатии и бьющие наотмашь, падали в зал тяжёлыми камнями.

Итог совещания был таков:

– Время дорого, предстоит тяжёлая работа по выпуску танков. Вперёд, за работу. Враг будет разбит.

После этого совещания все основные цеха перешли на казарменное положение. В холодных кое-как отапливаемых паром от трех паровозных котлов цехах завода и под открытым небом в коробках новостроек люди работали по шестнадцать – восемнадцать, а бывало и по двадцать часов в сутки.

«Все для фронта! Все для Победы!», – эти слова составили смысл жизни и Ивана с Машей.

Так в суровые годы войны одновременно с развитием комбината закалялись и их характеры.

В самый канун Нового года Маша получила записку от своих родителей, которые просили её срочно приехать домой. В записке было написано о том, что погиб на фронте её старший брат Ростислав.

Маша уговорила Фёдора Андреевича на два дня вместе с Иваном отпустить их, чтобы поддержать своих их.

Ивану попутно поручили доставить в горсовет благодарственное письмо за своевременную и качественную поставку на завод высококачественной стали.

Что ж, горе и радость часто сплетаются вместе, потому что от них зависела сама жизнь.

Они прибыли в Златоуст вечером и сразу направились горсовет, надеясь застать Ростислава Викторовича и председателя горсовета на рабочем месте. Председателя на месте не оказалось, и Иван вручил пакет его секретарю.

Открыв дверь кабинета Ростислава Викторовича, Иван увидел, что он как обычно в военной форме сидел в окружении группы людей. Пришлось ждать. Наконец, вошли и они. Увидев дочь, он бросился ей навстречу и крепко обнял. На его глазах были слёзы. Слёзы катились и из Машиных глаз. Иван стоял рядом. И хотя он никогда не видел Ростислава – младшего, на душе у него так защемило, что он схватился рукой за сердце.

Ростислав Викторович, справившись со слезами и волнением, произнёс:

– Ваня, у нас большое горе. Нет нашего сына, чудесного человека, отца троих детей. Его жена и дети сейчас находятся у нас дома, мы все оплакиваем его гибель. Я пока не могу идти вместе с вами, у меня ещё дела, через час приду, и мы поговорим. Мама сейчас дома. Она очень обрадуется вашему приезду. Мы так давно вас не видели.

Маша попросила отца, чтобы он не задерживался на работе и тоже возвращался домой.

Тяжесть душевного состояния Ивана и Маши в эту минуту сблизило их ещё больше. Когда они вышли из кабинета, Иван обнял Машу и стал застёгивать ей на все пуговицы полушубок. Маша, почувствовав заботу, взяла Ивана под руку и нежно прижалась к нему. На улице был сильный мороз, но они не чувствовали холода. Ноги сами несли их к родному дому, и было заметно, как два светлых полушубка быстро двигались по заснеженным улицам Златоуста.

Они дошли до калитки, где Ксения Григорьевна, словно почувствовав их прибытие, вышла в сени и отворила дверь.

Увидев их на пороге дома, она вскрикнула:

– Мои дорогие, как я вас ждала. Я знала, что вы приедете. Заходите скорее. Какое горе, какое горе в нашей семье! Нет больше нашего Ростиславчика. Как с этим смириться? Душа разрывается от скорби.

– Мамочка, дорогая! Давай войдём в дом, ты ведь совсем легко одета, – сказала Маша и заплакала.

В доме они обнялись и долго стояли со слезами на глазах. Потом Ксения Григорьевна вытерла слёзы и сказала:

– Всё, долой плакаться. Здравствуй, Ванечка! Проходите в дом. К нам приехала Александра, жена Ростиславчика, и её дети Ростик, Колик и Светик, мои внуки и внучка. Спасибо им. Снимайте ваши полушубки, приводите себя в порядок. Машенька, помоги Ванюше.

И, кажется, опять здесь стало тепло и уютно, в доме запахло вкусной едой, как будто и не было печальных сообщений с войны. И вновь перед ними была всё такая же приветливая, заботливая и любимая мама, только исчезли в глазах у неё искорки радости, принадлежавшие когда – то ей.

Вскоре пришёл и Ростислав Викторович. Глаза у него были серьёзные, но, увидев любимую дочь, они засветились.

Иван не знал, как себя вести, и пошёл на кухню, желая помочь Ксении Григорьевне, на что она вежливо сказала:

– Спасибо, Ванюша. Я справлюсь. Раз ты пришёл, возьми вот эту стопку тарелок.

Маша, увидев, что Иван принёс тарелки, пошла к маме. Они о чём – то долго говорили, а потом вышли к столу с красными от слёз глазами.

И обед без слёз не получился. Разговор напрашивался сам собой, и начался он с вопроса маленького Ростика, внука Ксении Григорьевны:

– Бабушка, а наш папа герой? Он скоро вернётся с войны?

Женщины затихли, не в силах понять, что ответить малышу. Ксения Григорьевна справилась с собой первая, она погладила его по головке и сказала:

– Твой папа всегда с нами, он обязательно вернётся героем, – и указала на портрет сына, висевший на стене в правом углу. Это был очень похожий на Ростислава Викторовича молодой человек: те же голубые сосредоточенные глаза и высокий лоб.

Иван посмотрел на ребёнка, в глазах которого тоже увидел светящиеся голубые бусинки.

– Дети, идите в свою комнату, там покушайте, бабушка вам там приготовила, – сказала невестка и сама вышла из-за стола.

Вскоре пришёл и Ростислав Викторович, показавший Ивану «Извещение» о гибели сына, присланное им из воинской части.

Там было написано, что Самсонов Ростислав Ростиславович, рядовой энского стрелкового полка, уроженец города Златоуста, в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество в бою, был тяжело ранен и умер в госпитале 30 ноября 1941 года.

Далее было добавлено, что он «похоронен в братской могиле близ посёлка Невская Дубровка».

Теперь стало окончательно понятно, что сомнений в гибели сына быть не могло.

Ростислав Викторович предложил прочитать и письмо, присланное вместе с извещением, и Иван углубился в чтение. Там было написано следующее:

«Уважаемые родители, Ростислав Викторович и Ксения Григорьевна! Хочу передать вам искренний боевой привет от товарищей вашего сына и выразить вам благодарность за воспитание честного и мужественного бойца Самсонова Ростислава Ростиславовича, совершившего беспримерный подвиг в битве за Ленинград.

Однополчане познакомились с ним тогда, когда в ноябре месяце 1941 года пробирались вместе с ним на автомашине по льду Ладоги защищать город Ленинград. Он храбро сражался с фашистами на невской земле у деревни Московская дубровка, но был ранен. К сожалению, ваш сын скончался в лазарете, рана оказалась не совместимой с жизнью. Его с почестями похоронили в земле Невской Дубровки. За геройский подвиг командование посмертно представило рядового Ростислава Ростиславовича Самсонова к награде. Воины полка гордятся мужеством и геройским подвигом вашего сына и выражают вам искреннее соболезнование.

Командир полка полковник Добровольский»

Ростислав Викторович показал и другое письмо, написанное его однополчанами, в котором они рассказали о подвиге его сына. Сослуживцы писали, что перед бойцами была поставлена задача: уничтожить немецкие войска на левом берегу реки Невы и оттеснить их подальше от Ленинграда, для чего нужно было под прикрытием ночи переправиться на противоположный берег реки. Среди первых бойцов этой боевой операции был и Ростислав. Несмотря на то, что фашисты заметили их движение и обрушили на них шквальный огонь, солдаты сумели взобраться на крутой левый берег реки, где в вырытых ими окопах переждали ожесточённую стрельбу.

«Рано утром к окопам подошли немцы, но неожиданно для них с криками „ура“ и со штыками наперевес бойцы пошли в штыковую атаку, – писали они. Ростислав, как и все бойцы, сражался отчаянно. Попытка немцев выбить обратно наших воинов оказалась безуспешной. И хотя сил было маловато, но бойцы рассредоточились по траншеям и, перебежками, отстреливаясь, смогли удержать позицию. Ростислав в этом бою проявил сообразительность и мужество. Он увидел, что в ста метрах от него стоял подбитый немецкий танк и, догадавшись, что там может находиться удобная позиция с большим обзором для обстрела, ползком пробрался к нему. Вслед за ним пополз и рядовой Николаев. К счастью, немцы их не заметили. Прямо под танком они вырыли окоп и приняли на себя плотный огонь фашистов. Вражеские пули, к сожалению, не обошли их стороной. Оба бойца были ранены, но оборонялись до ночи, пока не подошло подкрепление. Тогда же их на лодке отправили на правый берег Невы в медсанбат».

Прочитав письмо, Иван некоторое время не мог сказать ни слова. Он понимал, что это был мужественный, но, к сожалению, трагический поступок. Утешить родителей героизмом поступка было невозможно, но такое бесстрашие вселяло чувство искреннего уважения.