Текст книги "Черный скоморох"

– Ты ничего не чувствуешь, магистр?

– Ничего.

Если честно, то достойнейший Пигал испытывал страх, но он его испытывал с первой минуты своего появления на Хрусе, так что говорить о нем не имело смысла.

– По-моему, вон тот камень может быть нам интересен.

Ничего примечательного в обтесанной до тошноты и торчком стоящей плите Пигал не обнаружил, кроме величины. Но магистру доводилось видеть камни и покрупнее этого.

– Вон там, наверху.

Пигал вынужден был признать, что камень действительно несет на себе какую-то информацию, по той простой причине, что трудно было теперь не заметить высеченные на нем иероглифы. Но если князь думает, что эти иероглифы заинтересуют магистра и дознавателя, то он заблуждается. Пигал столько повидал в своей жизни иероглифов, что эта изукрашенная плита не вызывает в нем ни малейшего энтузиазма. Стоило отправляться на край света, чтобы заниматься такой ерундой. Очень может быть, что эти рисунки оставили гельфы, и предложи кто-нибудь подобную надпись магистру на его родном Сирине, он бы вцепился в нее и руками, и зубами, но сейчас он находится в немыслимой глуши, глаза его слипаются от усталости, а утомленный мозг решительно отказывается вникать в какие бы то ни было загадки.

– Ты собираешься просыпаться, магистр? – услышал он вдруг знакомый голос.

– Допустим,– откликнулся Пигал, неохотно открывая глаза.

Князь Тимерийский сидел рядом, и в свете ночного спутника чужой планеты его лицо показалось магистру озабоченным и даже растерянным.

– Не знаю, огорчу я тебя или обрадую, достойнейший, но мы находимся уже не на Хрусе.

– То есть как это? – возмутился сиринец.

– Мы в царстве карликов, магистр,– сказал Тимерийский, задумчиво глядя в звездное небо.– Этот негодяй Магус просто забыл предупредить меня, что карлики живут на другой планете.

Пигал грубо выругался, быть может, в первый раз так грубо за прожитые годы. Естественная реакция человека, оказавшегося неведомо где и не по своей воле. А виноват во всем несносный мальчишка, который лезет в воду, не спросив броду у людей поживших и много повидавших. Ну кто, скажите, имея за плечами хоть какой-то опыт, мог сомневаться, что Великий Магус негодяй, каких поискать.

– Но позволь,– вскричал уязвленный до глубины души Пигал,– а как мы вернемся обратно?

– Вот это я и хотел бы знать, достойнейший магистр.

Невероятная наглость! Что он о себе воображает, этот мальчишка? 3атащил уважаемого сиринского магистра неведомо куда и теперь только ухмыляется в... ответ на его вопросы. Может, это даже не царство карликов, а абсолютно неведомая дыра, куда Магус спровадил незваных гостей. Спровадил навсегда. Пигал был вне себя от ярости, но к этой ярости примешивался в изрядном количестве страх. Наступивший рассвет не развеял ни страха магистра, ни его недоумения: что же это за планета такая? Куда и на какой край Вселенной забросили их блудливое коварство Магуса и легкомыслие князя Тимерийского? А главное, как это вообще могло случиться, если сам Пигал Сиринский никаких усилий для перемещения в пространстве не прилагал?

– Все дело в иероглифах, магистр, и в той плите, к которой мы прислонились,– спокойно пояснил князь Андрей.– Магус говорил мне, что это дверь в царство карликов. Думаю, мы имели дело с частью дороги гельфов, а Магус и карлики просто научились ею пользоваться. Так что мы с тобой на правильном пути, достойнейший, и не стоит падать духом раньше времени. Очень может быть, на этой планете тоже есть камень, к которому следует прислониться.

Определенная логика в рассуждениях князя была, и Пигал слегка приободрился. Однако его воспарившая было душа тут же рухнула в пропасть уныния, стоило ему только подняться на вершину горы и бросить взгляд на бескрайнюю равнину, поросшую густым непроходимым лесом. Найти в безбрежном море зелени плиту гельфов представлялось делом безнадежным.

– Куда ты смотришь, магистр? Ты вправо посмотри.

Справа был водопад и совершенно отвесная скала, на которую Пигал не смог бы взобраться даже при очень большом желании. Правда, присмотревшись, магистр обнаружил у подножия горы черное пятно. Князь утверждал, что это вход в убежища карликов.

– Куда тебя опять понесло? – возмутился магистр.

– А у кого здесь спрашивать совета? – удивился Тимерийский, с непостижимой скоростью спускаясь с горы.

– Хотя бы у меня.– Достойнейший Пигал ловил ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег удачливым рыболовом.

– В таком случае позволь спросить, мудрейший, как ты находишь эту пещеру?

Пещера магистру не понравилась. Он буквально всем своим сиринским нутром чувствовал грядущие неприятности. Хотя на первый взгляд ничего страшного здесь не просматривалось. Песок обыкновенно хрустел под ногами, а что касается свода, то он терялся в сгущающейся наверху темноте. По мере того как они уходили все дальше от входа, темнота, спускаясь сверху, обволакивала их, как сеть невидимого ловца неосторожных птичек.

– А ты уверен, человек молодой, что мы идем правильно? – спросил сиринец.

– Уверен,– спокойно отозвался Тимерийский.

Его уверенность подействовала на магистра, как красная тряпка на быка.

– Может, ты мне объяснишь, на чем основана твоя уверенность?

– Видишь? – князь поднес правую руку с перстнями к лицу магистра.– Камни вспыхивают как огоньки, словно впитывают в себя неведомую энергию. А источник этой энергии находится впереди.

Камни действительно горели теперь красным огнем, в этом Пигал мог убедиться собственными глазами. Правда, никакого удовольствия от созерцания Сагкховых слез он не получил, и это еще мягко сказано. У Пигала появилась твердая уверенность, что его молодой спутник безумец, и это еще в лучшем случае. А о худшем ему просто думать не хотелось. Но думать было надо, чтобы спасти не только свою жизнь, но и цивилизацию Светлого круга. Опытному магистру Белой магии было совершенно ясно, что слезы Сагкха реагируют подобным образом на испускаемое невидимым источником Зло. И именно Зло ищет за пределами Светлого круга выгоревшая под воздействием посланца Черной плазмы душа несчастного князя Тимерийского. И он, как лишенный разума мотылек, летит на свет дьявольского огня, увлекая за собой и Пигала Сиринского, совершившего в своей жизни только одну глупость, оказавшуюся роковой как для него лично, так и для всего разумного и доброго во Вселенной. Что мог предпринять в этой во всех отношениях патовой ситуации Пигал Сиринский? Сесть на корточки, посыпать голову пеплом и взвыть дурным голосом? Или, собрав волю в кулак и опираясь на накопленные знания, хотя бы попытаться противопоставить себя самого расползающемуся по Вселенной Злу? Плотина из магистра, что и говорить, хлипкая, и сметена она будет, скорее всего, в мгновение ока. Зато никто не посмеет сказать, что магистр Пигал Сиринский уронил себя как человек и как ученый. Если, конечно, будет кому оценивать его стойкость. В этом магистр как раз сомневался. И сомнения порождали в его душе тоску, начисто лишавшую сил и разъедавшую словно кислотой готовность к сопротивлению.

– По-моему, там впереди свет.

Очень может быть, князь прав, но сиринский дознаватель не испытал по этому поводу радости – да, впереди был свет, но это был свет Зла. Хотя ничего страшного пока что не случилось. Пигал мог теперь без труда различать и спину князя, и свои собственные руки, которые сильно дрожали, вероятно от голода.

– Кажется, достойнейший, мы добрались до разума этой планеты.

Князь улыбался, но сиринцу даже эта, вполне вроде бы добродушная улыбка внушала опасения. Чему он радуется, этот раб Черной плазмы, быть может, тому, что обрел родственные по Злу души во Вселенной?

Души на первый взгляд производили вполне благоприятное впечатление. Пигал всегда питал слабость к людям небольшого роста, ибо физическая слабость, как правило, компенсировалась изощренным умом. Карлики уступали магистру в росте, но были пошире в плечах. На лицах, правда, не было доброжелательности. К тому же они довольно бесцеремонно орудовали копьями, подвергая тем самым опасности не только шкуру, подаренную Великим Магусом, но и шкуру самого Пигала. С прискорбием приходилось признавать, что небольшой рост не является гарантией наличия ума, а уж тем более доброты.

– Только без рук,– предостерег князь Тимерийский.

Однако предостережение не возымело действия: злобные калики вели себя все более угрожающе. Князю пришлось несколько раз взмахнуть мечом, прежде чем хозяева уразумели, что с гостями следует вести себя более осторожно. Отступив на десяток шагов назад, карлики принялись о чем-то громко и возбужденно переговариваться.

– Тебе не кажется, человек молодой, что лучше поладить с ними? – Пигал до того устал и проголодался, что готов был сдаться на приемлемых условиях.

– Отведите нас к царю,– крикнул Тимерийский.– Мы пришли с миром.

То ли слова князя возымели действие, то ли по какой-то другой причине, но карлики расступились, давая пришельцам дорогу.

– Похоже, они собираются нас конвоировать.– Пигал обернулся и покачал головой: – Удивительно несимпатичные рожи.

Если прикинуть, сколько времени князь с магистром находятся в пещере, и рассчитать расстояние, которое они прошли, то выходит, что эта пещера самая большая из всех, которые Пигалу довелось посетить. Собственно, это была даже не пещера, а подземный город, разбуженный бесцеремонным вторжением. Магистр испытал чувство неловкости под любопытными и далеко не дружественными взглядами аборигенов, выбегающих навстречу гостям из щелей подземного царства. Каждый из карликов почему-то считал своим долгом выкрикнуть по адресу пришельцев какую-нибудь гадость и сделать неприличней жест. Подобное поведение можно было объяснить либо врожденной злобностью характера, либо тем, что местные жители принимали межзвездных скитальцев за кого-то другого. Пигал готов был поклясться, что, грозя кулаками в их сторону, карлики в различных вариациях повторяли особенно часто слово: «Рески, рески, рески!..»

Из чего магистр сделал вывод, что существа, именуемые ресками, здорово насолили подземному народцу. Из дальнейших наблюдений выяснилось, что гнев народа направлен в первую голову против князя Тимерийского, а в сторону Пигала хоть и плюют, но без большого энтузиазма. Пораскинув ушами, а потом и мозгами, магистр пришел к выводу, что карлики считают его детенышем при крупном самце Тимерийском. Все это могло бы показаться забавным, если бы не увеличивающаяся агрессивность толпы, которая, подогревая себя воплями, требовала крови пришельцев. И тут достойнейшего Пигала осенило: не говоря лишнего слова, он стянул с себя меховую куртку, подаренную Великим Магусом, а следом и штаны. Судя по тому, как растерянно охнула толпа, магистр угодил карликам своим разоблачением.

– Советую раздеться, человек молодой,– сказал Пигал князю.– Если не собираешься отвечать своей шкурой за шкуру чужую.

Инцидент таким образом был исчерпан – голый князь не вызвал и сотой доли той злобы, какую вызывал одетый. Хотя и полного доверия к пришельцам не было, что, впрочем, естественно: порядочный человек не станет облачаться в шкуры негодяев. Пигал понимал карликов и где-то даже им сочувствовал.

– Браво, магистр,– сказал Тимерийский.– Ты проявил мудрость и спас нам жизнь.

Самоуверенность молодого человека воистину не знала границ. Хотя, очень может быть, в нем говорила чужая сила, привнесенная в организм из проклятого места.

Зал, в который путешественников привели конвоиры, отличался от всех виденных магистром помещений подземного царства обилием света, который больно резанул по глазам. Так больно, что они заслезились, и это обстоятельство помешало Пигалу разглядеть поднявшегося навстречу человека.

– Я рада приветствовать посланцев Альдаира в своем скромном убежище.

Голос был явно женским, и, еще не успев разглядеть лица его обладательницы, Пигал понял, что она хороша собой, и страшно огорчился этому обстоятельству. А потом, при чем здесь Альдаир? Если их и можно было назвать посланцами, то только посланцами негодяя Магуса, решившего позабавиться за счет неразумных странников.

– Разве вы не с планеты Альдаир? – Если судить по голосу, незнакомка была безмерно огорчена открывшейся ей сутью вещей.

Да и лицо, как сумел наконец разглядеть Пигал, являло собой смесь скорби и недоумения. Однако в глазах прекрасных, как сиринские изумруды, отражалось еще и любопытство, направленное, естественно, на князя Тимерийского, демонстрирующего достоинства своей фигуры. Пигал Сиринский, безусловно, терялся на столь роскошном фоне.

– Моя Нани призвала на помощь рыцаря с Альдаира,– продолжала красавица, обиженно надув губы.– И вот такая незадача – явились вы.

– Мы с магистром прибыли с Альбакерка, услышав ваш зов,– сообщил расстроенной красавице Тимерийский.– Так что ваша Нани просто ошиблась: Альбакерк и Альдаир многие, знаете ли, путают.

– Вы полагаете?

– Разумеется,– немедленно откликнулся на появившуюся в голосе красавицы надежду Тимерийский.– Мы с магистром путешествуем по Вселенной, спасая попавших в беду принцесс.

Достойнейший Пигал всегда возмущался той бесцеремонностью и лживостью, с которыми этот негодяй покорял женщин. Но в этот раз князь Тимерийский не слишком далеко ушел от истины. Зов ведьмы Нани действительно был услышан, именно на этот зов откликнулись дьявольским светом слезы Сагкха. И когда наконец старые ощипанные курицы поумнеют и перестанут пользоваться черными чарами, способными погубить весь мир. «Моя Нани» стояла тут же, шевеля беззвучно тонкими губами беззубого рта. В пристрастии этой выдры к Черной магии магистр нисколько не сомневался. Кто такие рыцари с Альдаира, магистр понятия не имел, но он точно знал, что ведьма Нани преподнесла доверчивой красавице такой подарок в лице проклятого князя, который вряд ли будет полезен прекраснейшей из прекрасных. Вслух свои мысли Пигал высказывать не стал. Во-первых, с какой же стати, если его даже не замечали, а во-вторых, это было совершенно бесполезно, кому поверит красавица: мудрому сиринцу или молодому красивому нахалу? Вопрос был чисто риторическим. Поэтому Пигал присел без зазрения совести к накрытому в мгновение ока столу и принялся поглощать расставленные закуски с аппетитом, уже однажды поразившим Великого Магуса.

Надо сказать, что и князю Андрею зеленые глаза подземной красавицы не испортили аппетита. Впрочем, достойнейший Пигал в нем и не сомневался. Запудрит мозги красавице, и поминай как звали. Рыцарь. А между прочим, у этого «рыцаря» четверо сыновей в созвездии Рамоса от четырех прекраснейших женщин, которых он едва не погубил. Ну уж в том, что он бесповоротно испортил им жизнь, сомневаться не приходится. Поразительно все-таки, как безответственна нынешняя молодежь. Вот и эта неизвестного рода девица могла бы вести себя поскромнее. Ну зачем, скажите на милость, так беззастенчиво пялиться на молодого человека, который и без того не страдает излишней скромностью? И как могла нежная, хрупкая девушка с бархатными, словно сиринские персики, щечками влюбиться в подобного негодяя? А в том, что она все-таки влюбилась, магистр не сомневался. Для этого стоило только взглянуть на вздымающиеся в глубоком вырезе платья груди. Груди были совершенной формы, хотя это, разумеется, еще не повод, чтобы так откровенно выставлять их напоказ. Красавица перед ними сидела редкостная, что и говорить, одно только Пигалу было непонятно – откуда взялся столь роскошный цветок среди чахлой поросли подземных лишайников?

– Оба моих королевства были захвачены: Игирийское – Великим Кибелиусом, Вефалийское – Великим Магусом, и мне пришлось спасаться дорогой гельфов. Он так ужасен, этот Кибелиус, так ужасен! – Ресницы красавицы задрожали, и из прекрасных глаз на золотой поднос упали два бриллианта каратов в двести.

Достойнейший Пигал и сам был готов уронить слезу вслед за зеленоглазой красавицей, тем более что попало несчастное дитя из огня да в полымя – из рук Кибелиуса в руки князя Андрея. Кстати, а не эту ли красавицу князь Тимерийский собирался обменять на замок? Магистра даже в пот бросило от сделанного открытия. Допустим, он изрядно перебрал в гостях у Великого Магуса, или, точнее, его подкосила усталость, но кое-что он слышал, и это кое-что с непреложностью свидетельствует, что князь Тимерийский негодяй, каких поискать. И пришел он сюда вовсе не для того, чтобы спасти королеву Игирии и Вефалии от рук Кибелиуса, а для того, чтобы передать ее в руки еще большего подлеца – Магуса.

– Подземный народец дал мне кров, но он, конечно, не в силах защитить меня от ресков Кибелиуса, которые того и гляди нагрянут сюда по моим следам. Вот тогда моя Нани и воскурила порошки Логоса, призывая на помощь рыцаря, и я рада, что на наш зов откликнулся именно ты.

Достойнейший Пигал нисколько не сомневался, что все беды мира происходят от чрезмерного увлечения Черной магией. Бедное дитя! Угораздило же ее довериться ведьме. Слеза таки упала из глаз магистра прямо в опустевший по четвертому разу кубок. Пигал, тронутый до глубины души судьбой белокурой красавицы, готов был уже предостеречь ее от излишней доверчивости, но, к сожалению, не рассчитал сил. Побежденный не столько вином, сколько усталостью, магистр уронил отяжелевшую голову на стол и заснул сном праведника.

Однако сон этот продолжался недолго, поскольку никак не могла угомониться совесть магистра. Пигал ужаснулся собственному безволию, чтобы не сказать трусости и подлости. Как он мог позволить, чтобы несчастное дитя оказалось в руках соблазнителя и предателя? Именно предателя, готовящего чудовищное преступление, которое покроет вечным позором имя Пигала Сиринского как невольного соучастника злодеяния.

Несмотря на шум в голове, магистр все-таки нашел в себе силы подняться с постели, куда его поместила чья-то заботливая рука, и отправился на поиски белокурой красавицы и ее соблазнителя. Возможно, что на сей героический поступок Пигала подвигла не только совесть, но и не совсем выветрившиеся за ночь винные пары. Так или иначе, но магистр заблудился почти сразу же, как только оторвался от подушки. К тому же он забыл захватить с собой свечу, которая так и осталась коптить на ночном столике. Пигал долго пытался открыть какую-то дверь, пока не выяснилось, что это не дверь, а, скорее, стена. Но, с другой стороны, откуда здесь могла взяться стена, если магистр точно помнил, что в этом месте был проход, которым он воспользовался полминуты назад. Возможно, есть на свете люди, которым ночные приключения греют душу, но Пигал Сиринский был не из их числа. Звать кого-то на помощь он посчитал зазорным для своего авторитета. С другой стороны, выбраться из лабиринта без посторонней помощи в полной темноте он не смог. Поэтому сиринец, как человек разумный, пошел на звук голосов, доносившихся справа. Нельзя сказать, что путешествие было легким. Магистр несколько раз весьма чувствительно приложился коленом к чему-то твердому, но сдержал гнев, как и подобает человеку ученому, и не стал сотрясать воздух ругательствами. Направление он выбрал правильное – голоса становились громче, и магистр, сам того не желая, стал улавливать смысл разговора.

– Не мешай ему,– посоветовал мужской и, как показалось сиринцу, знакомый голос.– Он единственный, кто может помочь нам оседлать дорогу гельфов.

– Я полагала, что Лулу тебе небезразлична.

– Что такое женщина, Нани, когда речь идет о власти?! Я шел к этому долгие годы, так неужели ты думаешь, что в моей душе сохранились хоть какие-то чувства, кроме одного – всесокрушающей любви к самому себе. Дорога гельфов даст мне то, что не способна дать ни одна женщина на свете,– власть над Вселенной.

– Тебе придется делиться этой властью, Кибелиус, а значит, она не будет полной.

Мужчина, которого старуха назвала Кибелиусом, засмеялся:

– Ты всегда была жадной, Нани. Жадной до удовольствий, богатства, власти. Наверное, поэтому ты так и умрешь глупой, нищей и никому не нужной. Надо делиться, Нани.

– Гельфов эта дорога привела к поражению, не забывай об этом, Кибелиус. Я лишь жалкая песчинка когда-то могущественного племени.

– Вы слишком много возомнили о себе, Нани,– небрежно заметил Кибелиус.– Вообразили, что способны овладеть Черной плазмой! Сагкхи стерли вас в порошок. Но я значительно скромнее, Нани, и не собираюсь посягать на чертов заповедник. А выкормыша Сагкха я посажу в клетку.

– Он так опасен?

– Мой хитроумный и ненадежный друг кентавр Семерлинг считает, что да. И, надо признать, у него для этого есть серьезные причины.

– Он услышал мой зов к тебе.

– Не может быть! – поразился Кибелиус – Хотя я, пожалуй, погорячился. Мы ведь с тобой работали на черной волне, и слезы Сагкха, вероятно, отреагировали. Впрочем, меня мальчишка никогда не видел. Единственным человеком, способным меня опознать, является сиринский глупец Пигал. Он знает меня под именем барона Элькара Риго и считает агентом кентавра Семерлинга.

– Ты собираешься отправиться с нами?

– Нет. Но не исключено, что я к вам присоединюсь позднее.

У Пигала пропала охота спрашивать дорогу у парочки, ведущей столь непринужденную беседу. Он был так заинтригован услышанным, что опомнился только на ложе, которое столь опрометчиво покинул. Во всяком случае, Пигал был абсолютно уверен, что это ложе именно его, и, обнаружив в своей постели чужую ногу, страшно удивился этому обстоятельству. Тем более что нога была, скорее всего, женской. Это подтвердил и совершенно чудовищный визг, абсолютно неадекватный ситуации. А потом достойнейшего магистра попросту стали бить, причем бить безжалостно, как умеют только женщины, оскорбленные в лучших чувствах. Разумеется, убедившийся в своей ошибке магистр готов был покинуть помещение, но беда в том, что его не только били, но и держали. Держали за волосы. Впервые в жизни Пигал пожалел, что не облысел окончательно, а сохранил, на свою беду, остатки некогда богатой шевелюры. Достойнейшего магистра Белой магии, ученейшего из ученых, лучшего дознавателя Светлого круга арестовали. Причем арестовали самым постыдным образом, как мелкого воришку, не позволив сказать ни слова в свою защиту. Распоряжалась всем ведьма Нани, откровения которой Пигал только что слушал. Смущенный этим обстоятельством магистр начисто утратил присущий ему дар убеждения, позволив оговорить себя патлатым особам, к которым не питал никаких иных чувств, кроме презрения.

– Ты попал в неприятную историю, достойнейший,– сообщил ему поутру пришедший на свидание в каземат сиятельный Тимерийский.– Что это тебе вдруг вздумалось отправиться по девочкам на ночь глядя?

Достойнейший Пигал едва не взорвался от возмущения:

– Да будет тебе известно, человек молодой, что интересовали меня совсем не девочки, а наш старый знакомый барон Риго, который настолько обижен нашим вторжением в свои владения, что обещал поместить тебя в клетку. Кстати, никакой он не барон Риго, а Великий Кибелиус, пастырь Грогуса.

Веселое настроение князя разом угасло.

– О последнем я как раз догадывался,– заявил он магистру.

Пигал только презрительно фыркнул – пыль в глаза пускает, человек молодой. А вот магистр, выведенный из себя насмешками князя, вероятно, напрасно пустился с ним в откровенность. Информацию о Кибелиусе следовало придержать, во всяком случае, до тех пор, пока не прояснилась ситуация. Как жаль, что хорошие мысли приходят в голову иной раз позже, чем в дело вступает язык.

– Между прочим, в каменный мешок меня бросила та самая старуха, которая разговаривала с Кибелиусом.

– Этому есть объяснение,– усмехнулся Тимерийский.– Ты, магистр, попал в постель одной из фрейлин ее величества королевы Вефалии и Игирии.

– А где ты, человек молодой, провел эту ночь? – не удержался от язвительного вопроса Пигал, которому был отвратителен развратник, взявшийся разыгрывать из себя моралиста.

– Я провел ночь в своей постели. Впредь советую и тебе придерживаться этого правила, магистр. А сейчас позволь объявить, достойнейший узник, что властью, данной мне королевой Игирии и Вефалии, я освобождаю тебя от оков.

Вместо благодарности Пигал испытывал чувство, больше похожее на раздражение. В конце концов, князь мог освободить его сразу, без ухмылок и грязных намеков, оскорбляющих человека, в безупречном поведении которого никто до сих пор сомневаться себе не позволял.

– А что из себя представляют королевства Вефалия и Игирия? – спросил магистр.

– Две планеты, связанные дорогой гельфов.

– A как нашему знакомцу Кибелиусу удалось прибрать к рукам потомков гордых гельфов?

– Ему не потребовалось прилагать чрезмерных усилий, поскольку королевства уже довольно долгое время существуют чисто номинально, разодранные на части жадными баронами. Кибелиус договорился с ними, и они сдали ему королевские замки вместе с королевой Лулу. Все просто в этой жизни, магистр. Выше Белой и Черной магии всегда была, есть и будет магия шкурничества и эгоизма. Ставь на них, достойнейший Пигал, и ты никогда не проиграешь.

Разумеется, магистр не собирался следовать циничным советам князя Тимерийского, но с прискорбием вынужден был признать некоторую его правоту.

– И что ты собираешься делать, человек молодой?

– Я собираюсь покарать коварного Кибелиуса и жадных баронов. Ну и вернуть обе короны нашей белокурой красавице Лулу.

– Разумеется, не даром? – вежливо полюбопытствовал магистр.

– Ты, как всегда, проницателен, достойнейший,– польстил собеседнику князь.– У меня свой интерес в этом деле, и прекрасная Лулу вызвалась мне помочь.

Достойнейший Пигал, бывший узник, прощенный милостью королевы Лулу, к столу все-таки был допущен, хотя и не без ворчания старой Нани, которая невзлюбила сиринца и даже не пыталась эту нелюбовь скрыть. Пиршественный стол, надо сказать, превосходил все виденное до сих пор Пигалом. Из чего следовало, что прекрасная Лулу в изгнании чувствует себя лучше, чем некоторые дома. Во главе этого роскошного стола сидел липовый рыцарь с Альдаира, он же настоящий князь Тимерийский, и белокурая королева Игирии и Вефалии расточала ему знаки внимания. В сторону Пигала заблудшее дитя даже не взглянула.

Разумеется, человек молодой лгал в глаза восхищенно внимающей красавице. Что, кстати говоря, не удивило Пигала, поскольку Андрей лгал женщинам всегда и без всякого зазрения совести. Но возмутило магистра другое – ложь эта была по его адресу. Правда, ложью в чистом виде слова князя назвать было нельзя. Ну кто же будет возражать, что Пигал Сиринский – один из виднейших знатоков магии, но ведь магии Белой, а отнюдь не Черной, как намекал Тимерийский. Пигал не без основания подозревал, что красноречие Тимерийского направлено к одной цели: выманить несчастную Лулу из подземного убежища, а затем распорядиться ее судьбой к своей выгоде. А белокурая дурочка только хлопала в ладоши и восхищенно смеялась. И добро бы она восхищалась подвигами Пигала Сиринского, о которых беззастенчиво врал князь, так нет, она восхищалась рассказчиком.

У Пигала пропал аппетит после того, как прекрасная Лулу, прискучив пиршеством, уединилась с князем в одной из смежных комнат. Для детальной проработки плана предстоящих действий, как было объявлено народу. Между прочим, старая карга, которая могла, конечно, предостеречь свою госпожу от опрометчивой связи, даже бровью не повела на столь вопиющее нарушение приличий. Видимо, инструкции, данные ей на этот счет Кибелиусом, были достаточно определенны. Фрейлины же лишь гадко перемигивались да глупо похихикивали. Пигал вынужден был прекратить обед раньше, чем он сам бы того хотел, и отправиться в свою комнату, приводить в порядок расстроенные мысли и чувства. Во-первых, совершенно ясно, что на Чернопалого готовится ловушка с весьма недурной приманкой в лице белокурой Лулу, во-вторых, князь Тимерийский об этой ловушке знал, но почему-то не слишком обеспокоился. Вывод: князь тоже отлаживает своим противникам силки и надеется на удачу. Вопрос: кому следует помогать Пигалу, чтобы не оказаться в дураках и не стать посмешищем всей Вселенной? К сожалению, как ни ворочался магистр, как ни напрягал свой мозг, прежде такой гибкий и послушный, никакого выхода из создавшейся ситуации он так и не смог придумать. В конце концов, сказалась проведенная накануне в тревогах ночь, и он погрузился в глубокий, но беспокойный сон.

И снились Пигалу вещи совсем уж невероятные, а порой и вовсе не приличные для его возраста. Приснились вдруг ни с того ни с сего две глупые девицы в легкомысленных одеяниях. А следом почему-то привиделся барон Риго, он же Кибелиус, который требовал у магистра отчета именем Семерлинга. Достойнейший Пигал задумчиво чесал затылок, чувствуя себя неловко в столь странной компании. Тем более что развязные девицы во сне хихикали столь же гаденько, как и наяву. А Кибелиус-Риго позволял себе довольно грубые выпады в адрес магистра, который, к слову сказать, и не пытался ничего скрывать от посланца просвещеннейшего Семерлинга. Ну разве что о подслушанном вчера разговоре умолчал. Не может же спящий человек всего упомнить. Слов нет, достойнейший Пигал в последнее время разочаровался в человеке молодом и даже пришел к прискорбному выводу, что подозрения кентавра Семерлинга в отношении своего воспитанника не так уж беспочвенны. Но с другой стороны, сиринец ни разу не видел каких-нибудь явных проявлений могущества Андрея.

– Твое счастье, магистр,– криво усмехнулся Риго.– В противном случае мы бы с тобой сейчас не беседовали. Но, так или иначе, ты отныне должен следовать изложенным мною инструкциям и ни в коем случае не противиться действиям князя, чтобы он ни задумал. Ты меня понял, Пигал?

Если бы разговор происходил наяву, то достойнейший магистр нашел бы, что ответить наглому Кибелиусу-Риго, но, поскольку это был сон, Пигал счел неразумным понапрасну себя волновать.

Проснулся магистр в своей постели, то есть не в своей, конечно, но, во всяком случае, в той же самой, в которой отходил ко сну. Нельзя сказать, что пробуждение сиринца было радостным, скорее уж он чувствовал себя вконец разбитым и измотанным, словно всю ночь ворочал тяжелые камни. Кроме того, достойнейший магистр успел уже изрядно подзапутаться, где же кончается явь и начинается сон. В частности, где и при каких обстоятельствах происходила его встреча с Кибелиусом и происходила ли она вообще? И как быть с полученными инструкциями, невыполнение которых грозило магистру большими неприятностями. С другой стороны, их выполнение отдавало несчастную Лулу в руки негодяя Тимерийского и далее – в лапы Великого Магуса в обмен на какой-то замок. Имеет ли право магистр Пигал Сиринский называть себя порядочным человеком, если допустит столь невероятное по своей гнусности негодяйство, не пошевелив пальцем? Правда, можно успокоить свою совесть тем, что речь пока идет только о подозрениях, и возможно, князь вдруг проявит несвойственное ему благородство. Но в этом случае он будет не Чернопалым, а несчастным молодым человеком, которого Пигал Сиринский помог загнать в ловушку.