Текст книги "Иван Царевич и Серый Волк"

Васька хоть и был лишён врагами обоих своих стволов, но держался солидно и независимо, сунув руки в карманы камуфляжной куртки и презрительно кося глазом на четырех стывших у входа амбалов. Одного из охранников, высокого, рыжего и худощавого, Царевич опознал: именно этот молодой человек застукал их в доме Костенко. – Какой еще склад? – не понял Шараев.

Сан Саныч был одет с иголочки, но на сухом подвижном лице его не было обычной самоуверенности. Брови Шараева то и дело сходились у переносицы, что, несомненно, придавало ему сходство с оперным Мефистофелем, недотянувшим ноту ля в известной арии и страшно огорченным подобным конфузом на глазах почтенной публики. – На наш склад, – не остался в долгу Кляев. – Должен предупредить вас, господа, вы находитесь под колпаком специальной оперативной группы, и все ваши действия протоколируются и будут представлены прокуратуре в самое ближайшее время. – Врет, – захохотал Самоедов, – Это сосед Царевича, Васька Кляев. Он такой же спецназовец, как я артист балета. – А обмундирование у них откуда? – нахмурился Костенко. – А оружие они где взяли? Не говоря уже о милицейском Уазике.

– Насчет оружия мы проверяем, – негромко сказал от дверей рыжий охранник. – А вот Уазик не милицейский. Наш информатор в ГИБДД утверждает, что машины с такими номерами в о6ласти вообще нет.

– Что вы на это скажете, Царевич? – повернулся к Ивану Костенко.

Главный губернский мафиози отличался благообразной внешностью номенклатурного работника среднего звена. То есть, по виду был никакой. Ни худой, ни толстый, ни красивый, ни уродливый, ни высокий, ни низкий. Очень может быть, что свою печать на его внешность наложила затхлая комсомольская юность, проведенная в тиши райкомовских кабинетов и предбанниках тогдашних высоких особ. Но за этой никакой внешностью скрывался изворотливый ум, выведший комсомольского активиста на орбиту высокой политики, прямехонько к тем кабинетам, где рыночные маги вершили свои метаморфозы. Костенко, видимо сумел угодить магам и из скромного инструктора заштатного райкома в одночасье стал набобом.

– Понятия не имею, о какой машине идёт речь, – пожал плечами Царевич. – Я приехал сюда на трамвае.

– Оружие, значит, тоже не твое? – ехидно спросил Костенко. – Оружие мне дали подержать в прихожей, поэтому на нём мои отпечатки пальцев. А что касается камуфляжа, то я купил его на рынке. – С Матерым ты, значит, не знаком? – Не слышал о таком.

– А откуда волчья пасть на рукаве? – От верблюда, – пояснил Кляев.

– Набить морду пролетарию? – спросил рыжий у босса. – Успеется, – махнул тот в его сторону рукой. – Напрасно, Царевич, ты отказываешься от сотрудничества с нами. Мы ведь тебе добра желаем. – А кто сказал, что я отказываюсь? – удивился Иван. – Пока что никто мне этого сотрудничества не предлагал.

– Но вы ведь слышали наш разговор? – подал голос Шараев. – Слышали мы всего ничего, а поняли ещё меньше.

– А яблоки зачем украли`? – Пошутили, – усмехнулся Царевич. – Эка невидаль, пуд яблок. – Да где пуд, – запротестовал Кляев, – там и десяти килограммов не было. А вы стрельбу открыли по хорошим людям. Мордоворотов на нас натравили.

– Врут они всё, – крикнул со своего места Самоедов. – Они ещё вчера меня по поводу яблок пытали, грозили самосудом и милицией.

– Кто вам рассказал про яблоки? – Лариса Сергеевна, – не моргнув глазам, соврал Царевич. – Я, разумеется, не поверил. А кто бы поверил на моём месте.

– Я говорил вам, что нимфе доверять нельзя, – негромко бросил Бердов. – Она запрограммирована на любовь к Царевичу.

– Но не убивать же её за это, – огрызнулся Костенко. – Никто не собирается её убивать, – возразил Шараев. – Ларису мы перепрограммируем в вакханку, а нимфу Лесси выведем из игры с помощью Вепря и Михеича. – Но позвольте, – запротестовал Бердов. – Тебе что же, Сан Саныч, мало Иштар-Кибелы, и ты собираешься воскрешать ещё и Вакха-Осириса?

– А почему бы нет, – горделиво вскинул мефистофелевскую бородку Шараев. – Нам нужна «крыша», а надёжнее богов никто нас во второй реальности прикрыть не сможет.

Царевичу стало плохо, и уже в неведомо какой раз он почувствовал, что теряет разум. Более того, возникли сомнения, что этот разум у него вообще когда-то был. Иван уже не был уверен, что родился он в Советском Союзе, состоял в пионерах и комсомольцах, свято верил в идеалы коммунизма, чтобы в свой срок столь же свято поверить в идеалы либерализма, но уже совершенно в другой стране, под названием Российская Федерация. Сам по себе такой кульбит не мог, естественно, не отразиться на его психическом здоровье, и Иван охотно признавал, что проблемы у него действительно есть. Но простите, как в таком случае называть сидящих перед ним адептов Иштар-Кибелы, готовых воскресить ещё и Осириса-Вакха для крышевания собственных интересов? Причём по внешнему виду эти люди не тянут на сумасшедших. Конечно, бизнес есть бизнес, и ради денег можно поменять идеологию, но в этом холле речь шла о метаморфозах совершенно иного порядка, недоступных Царевичеву разумению, а потому он и задал свой вопрос, вполне уместный, как ему казалось, в данных обстоятельствах:

– Скажите, я сошёл с ума или это вы психи?

Громко заданный Царевичем вопрос повис в наступившей тишине. Похоже, присутствующих он поверг в искреннее изумление. Решались ведь, можно сказать, насущнейшие вопросы производственного цикла и вдруг в деловую беседу влезает посторонний человек и ставит всех в тупик наивностью и незнанием предмета. – Стыдно, Царевич, – лениво протянул Шараев. – Ты рассуждаешь как совковый обыватель, напуганный перспективой, вдруг открывшейся после ликвидации железного занавеса.

– А при чём здесь железный занавес?

– А при том, что ещё каких-то десять-пятнадцать лет назад такие понятия как бизнес, акция, маркетинг, дилер и прочие были для нас ересью и бредом, а теперь мы купаемся в этом как рыба в воде.

– Я всё-таки считал, что есть разница между вампиром и банкиром, – почесал затылок Царевич.

– Нет между ними никакой разницы, – неожиданно поддержал Шараева Васька Кляев. – Все они одним миром мазаны.

– Ну, вот видишь, – развел руками Сан Саныч, – пролетариату всё едино, что банкир, что вампир. Пообвыкнут, притерпятся и будут жить тихо-мирно. Время железных занавесов прошло, Иван, и то, что ещё вчера было бредом сивой кобылы, сегодня становится реальностью. Тебя смущают молодильные яблоки из Кощеева сада, но ведь еще вчера для тебя такой же экзотикой был фрукт киви, да мало ли всякой всячины, произведённой невесть где, появилось за последние годы на наших прилавках.

– Ваши яблоки – это наркотик, – возмутился Кляев. – А водка? – ехидно полюбопытствовал Шараев. – Водка разве не наркотик? А ты, пролетарий, её пьешь. Молодильные яблоки стимулируют организм и раздвигают горизонты привычного бытия. Однако если наш Минздрав признает их вредными для здоровья, то мы, как законопослушные граждане, немедленно прекратим их поставки. Пока же, по нашим наблюдениям, от молодильных яблок еще никто не пострадал, скорее наоборот: для многих, как для Самоедова, их потребление обернулось бесспорным благом. Разумеется, мы не афишируем свои связи со второй реальностью, дабы не нагнетать ненужные страсти, но и не в последнюю очередь для того, чтобы не допустить к делу, таящему в себе неисчислимые возможности, конкурентов из сопредельных стран. Ты же патриот, Царевич, неужели мы должны прикрыть прибыльное дело, сулящее нашей Родине миллиарды и миллиарды долларов и статус, быть может, единственной супердержавы. Хватит уже нам плестись в хвосте у разворотливых янки. Пора внедрять в мировой бизнес своё ноу хау, и использовать наши новейшие технологии на благо России и мировой цивилизации. Мы сейчас на острие прогресса, так неужели же дрогнем сердцем, неужели ударимся в истерику, испугавшись вампиров, вакханок, нимф, леших и прочих практически безобидных существ второй реальности, которые оказываются всего лишь материализацией наших с вами подсознательных страхов. Да, мы первопроходцы и нам трудно, но ведь кто-то должен быть первым. А что до сумасшествия, Иван, так ведь реальность нам даётся в ощущениях. Для наших предков летящий в небе самолёт был сказкой, а вот Змей Горыныч – реальностью. Инспектор ГИБДД был бы для них силой мистической, ужасной совершенно непонятной, повелевающей железными монстрами, а вот леший – всего лишь хозяином соседнего леса, которого следует подмазать, чтобы под ногами не путался. – Так ведь гаишник с жезлом – это жизнь, – возмутился Кляев, – а леший – сказка. – А ты дай гаишнику десять долларов, и он мигом превратиться в миф, испарившись с твоего пути, точно так же как и леший, которого предусмотрительные люди ублажали, выходя на лесную дорогу.

Вообще-то Царевич прекрасно знал, что красноречию Сан Саныча Шараева мог бы позавидовать сам Цицерон. Сказывалась школа агитпропа и десятилетие беспорочного служения коммунистической идее. Шараев был старше Ивана на десять лет и на целую эпоху. Очень трудно было вот так сразу опрокинуть железную логику его рассуждений. К тому же теория о мифическом происхождении гаишника страшно понравилась Царевичу, который немало понес ущерба от этих Церберов российских дорог в те времена, когда крутил баранку своей машины. К сожалению, Иван слабо владел системой заклинаний и жутко баялся попасть впросак при даче взятки должностному лицу. А по Шараевской теории выходило, что боялся он зря. Законы общественно-государственного устройства одинаковы, что в Берендеевом Царстве, что в Российской Федерации – подмазывать надо, чтобы вертелось.

Торговцы молодильными яблоками потеряли, казалось, к своим пленникам всякий интерес, во всяком случае, никто не мешал Царевичу обдумывать только что состоявшийся разговор. Ивана вместе с Васькой оттеснили куда-то в угол и оставили там сидеть на стульях под присмотром двух амбалов. Кляевский маузер Костенко бросил тут же на столике, буквально в десяти шагах от пленников, и Васька то и дело косил глазами на ствол, отвлекая тем самым Царевича от мучительных размышлений. На Кляева Шараевские рассуждения особого впечатления не произвели, считать гаишников мифом он категорически отказался и теперь изыскивал средства к сопротивлению и бегству. Царевич, наконец, тоже озаботился поднявшейся вокруг суетой.

Софа и кресла куда-то исчезли, а в центр помещения выдвинулся то ли из-за стены, то ли из тёмного угла черный деревянный ящик, разукрашенный резьбой и жёлтым металлом, надо полагать золотом. Гроб не гроб, саркофаг не саркофаг, но нечто явно погребального вида. Очень может быть, это и было последним вместилищем фараона Тутанхамона, а точнее его копии-мумии, воссозданной в натуральную величину с помощью Мишки Самоедова. Зачем почтенной публике вообще понадобился фараон, Царевич не знал, а спросить было не у кого. Культовое сооружение опустело, лишь в самом углу остались сиротливо сидеть Царевич с Кляевым. Даже охранники-амбалы куда-то исчезли, к немалому удивлению подконвойных. Кляев наконец-то сумел добраться до своего маузера и спрятал его под куртку.

Лампы стали гаснуть, зато по четырём углам в огромных медных чашах вспыхнул огонь. Похоже, здесь готовилась религиозная церемония, участвовать в которой у Царевича не было ни малейшего желания. Кляев заметался в поисках выхода, и Иван охотно к нему присоединился. Увы, их старания не увенчались успехом: дверь куда-то исчезла, кругом были сплошные стены, никак не реагировавшие на пинки и словесные угрозы пленников.

В гробнице становилось жутковато и темновато, огонь, горевший по углам, освещал лишь стены с нарисованными на них ужасными существами, в которых Царевич, наконец, узнал египетских богов, виденных прежде лишь в книгах по атеистическому воспитанию, а центр помещения утопал во мраке. – Надеюсь, они не собираются приносить нас в жертву? – высказал опасение Кляев.

Царевич тоже надеялся, но стопроцентной уверенности у него не было. От этих психов можно было ждать чего угодно. Ивану вдруг стало обидно, что его, видного российского писателя, автора десятка книг, принесут в жертву не то египетской, не то малоазийской богине, давно уже потерявшей всякое влияние в небесных сферах и известной лишь узкому кругу историков и литераторов.

Сам Царевич знал о Кибеле только то, что ей служили жрецы-кастраты, оскоплявшие себя во славу богини и в память о боге Аттисе, который доводился богине сыном. Меж Кибелой и Аттисом вышла очень сомнительная и некрасивая история, подробностей которой Царевич не помнил и сейчас мучительно морщил лоб, пытаясь воскресить в памяти перипетии забытого мифа. Кажется, этот Аттис был быком, а саму Иштар-Кибелу изображали в виде коровы. А вообще-то Исида, Иштар и Кибела, это три разные богини и три разных культа, которые свели один во времена заката Римской империи, дабы не запутать окончательно несчастного обывателя, у которого от обилия богинь и богов ум заходил за разум.

В помещении становилось жарковато и душновато, Царевич расстегнул куртку, но снять её почему-то не решился, а может, просто не успел, поскольку противоположная стена вдруг раздвинулась, открыв черный как сажа провал. Кляев дёрнулся было в образовавшееся невесть по чьей воле отверстие, но, убоявшись факелов, вспыхнувших в глубине провала, быстренько вернулся назад. Процессия, состоящая из десяти закутанных в чёрную материю фигур, втянулась под своды гробницы и окружила саркофаг фараона. То ли от факелов, то ли ещё по какой-то неведомой причине, но в гробнице стало гораздо светлее, и Царевич без труда узнал в стоящей ближе всех к саркофагу женщине Ирину Аркадьевну Полесскую, которая вдруг затянула заунывную песню на незнакомом Царевичу языке. Из провала стали подтягиваться ещё какие-то личности, но уже в цивильных костюмах, числом около десятка, среди которых Царевич опознал Мишку Самоедова, Валерку Бердова и Николая Васильевича Синебрюхова, мужа нимфы Лесси, а точнее Ларисы Сергеевны, которого Царевич знал постольку, поскольку тот был одним из ближайших помощников Костенко. Мишка с Валеркой остановились буквально в пяти шагах от Царевича, остальные мужчины выстроились вдоль стен. Иван опознал ещё и рыжего охранника, да и все остальные были, кажется, из окружения мафиози. Пока Полесская демонстрировала свои весьма скромные вокальные данные, её спутницы освобождались от чёрных одежд, являя изумлённым взорам обнажённые тела.

– Срамота, – высказал своё мнение о происходящем Васька.

Царевичу представление пока что нравилось, правда, докучал дым, заполнивший помещение. Этот дым и помешал Ивану сразу опознать среди кружившихся вокруг саркофага голых особ Наташку Бердову и Ларису Синебрюхову.

Полесская голосила всё громче и громче, переходя временами на визг. Царевич хоть и морщился от этого визга, но всё же был благодарен Ирине Аркадьевне за то, что та не спешила разоблачаться до полного безобразия, в том смысле, что вид голой матроны пятидесяти лет всё-таки слишком сильное зрелище для нашего не склонного к нудизму народа.

– Это что же будет? – спросил шёпотом Кляев у Самоедова, стоящего рядом и отчего-то дёргающегося.

– Камасутра оживления, – также шёпотом ответил Мишка. – Фараона, что ли, оживлять будут? – не отставал заинтересованный Кляев. – Фараон – это живое воплощение Осириса, – пояснил Мишка. – Воскреснув, Вакх-Осирис выберет жену Исиду-Кибелу среди беснующихся вакханок.

Вакханки же бесновались всё сильнее и сильнее, что беспокоило уже не только Кляева, но и знакомого с мифами Древней Греции Самоедова. Царевич тоже припомнил, что эти древнегреческие особы, если верить тогдашним сплетням, впав в экстатическое состояние, порвали на куски опрометчивых героев, вздумавших пуститься с ними в пляс во славу Вакха.

– Эти порвут, – согласился с Царевичем и с мифом Васька Кляев.

Валерка Бердов пока помалкивал, но то ли от духоты, то ли от жутковатого зрелища лицо его стало покрываться мелкими бисеринками пота. Рыхловатый Синебрюхов, человек ещё далеко не старый, но явно чуждый спорту, напуганный прыжками и воплями вгоняющих себя в истерику женщин, медленно отступал в угол, на его физиономии яркими красками было написано желание, уйти отсюда и как можно скорее.

– Этого-то, зачем пригласили? – кивнул в его сторону головой Царевич. – Сам вызвался, – недовольно буркнул Бердов. – Не захотел отпускать жену одну в незнакомой компании, идиот. – А Костенко где? – У каждого своя роль. – А спектакль кто готовил? – Ираида, кто же ещё, – ответил за писателя художник Самоедов. – Ну, ждите теперь авангарда, – усмехнулся Царевич.

Видимо Самоедов с Бердовым тоже ничего хорошего от представления не ждали, поскольку лишь вздохнули синхронно в ответ на Царевичево замечание. Зато неожиданно для всех взвизгнул Синебрюхов, чем вызвал всплеск ярости у вакханок. Несчастного мужа Ларисы Сергеевны впихнули в центр круга, и он буквально утонул там, в разгулявшейся женской плоти. А, между прочим, кричал Синебрюхов по делу, ибо крышка позолоченного саркофага стала подниматься, а потом и вовсе отвалилась в сторону. Что же касается фараона, то он восставал из гроба поэтапно, под совершенно уже нестерпимый для ушей визг Ираида и её вакханок. Кажется, сверкнула молния, а может быть даже не одна, но Царевичу стало не до фараона и сопровождающих его воскрешение атмосферных явлений, на него насела вакханка Наташка с самыми наглыми и непристойными требованиями.

А в гробнице творился уже ад кромешный, точнее началась та самая камасутра, которую столь неосторожно описал в своём романе Валерка Бердов. Кажется, это он вопил в углу, насилуемый расшалившейся вакханкой. С Синебрюховым творилось нечто ужасное, он прямо на глазах изумлённой публики обрастал шерстью, превращаясь, если судить по гнутым рожкам на голове, то ли в козла, то ли в сатира. В центре безумного круга метался Васька Кляев и палил в потолок из маузера, отпугивая вошедших в раж вакханок. Царевич и рад был бы ему помочь, но Наташка вцепилась в него взбесившейся кошкой, а глаза у неё при этом горели как у оголодавшей пантеры. Иван начал уже потихоньку сдавать под напором ополоумевшей ведьмы, но тут ему припомнился подслушанный в доме у Костенко разговор и собственный сон, виденный прошлой ночью. Царевич в миг покрылся холодным потом и, оторвав от себя Наташкины руки, отскочил к стене. Вакханка страшно обиделась на такое к себе отношение со стороны Царевича и действительно стала превращаться в пантеру, к ужасу не на шутку струхнувшего от такой метаморфозы Ивана, издавшего от большой, видимо, растерянности победный вопль: – Спасайся, кто может.

Царевич уцелел только потому, что стена, на которую он опирался, вдруг рухнула, и в образовавшийся провал хлынули существа, внешне вполне напоминавшие вакханок, однако, судя по всему, настроенные к ним крайне враждебно. По Ивану прошлись чьи-то босые ноги, но он на это даже не обиделся, а, перевернувшись на живот, стал по-пластунски удаляться с поля сражения. За его спиной визжали с удесятерённой энергией, неслись вопли и хрипы, а из всех доносившихся из гробницы слов Царевич разобрал только одно – «фурии».

Преодолев ползком метров двадцать, Царевич приподнялся сначала на четвереньки, а потом на задние конечности. Впереди горел свет, и Иван, держась рукой за стену, двинулся из кромешного мрака навстречу источнику жизни, тепла и благополучия. В небольшом, видимо подсобном, помещении сидели Костенко и Шараев, с бледными вытянувшимися лицами, и прислушивались к визгу, несущемуся из глубины гробницы.

– Ну что, гады, съели, – громко крикнул Царевич, распахивая ударом ноги дверь настежь. – Фурии там убивают вакханок. Короче, уносите ноги.

Костенко с Шараевым Царевичеву совету вняли, и вяло затрусили по коридору к выходу. Боявшийся заблудиться в бомбоубежище Иван двинулся вслед за перепуганными бизнесменами. Бежали, впрочем, недолго, от силы минуту. Опознавший местность Царевич, растолкав мафию, первым вывалился из люка на свет божий и устало присел на валяющуюся посреди недостроенного сарая чурку.

– Что там было? – спросил Шараев, с трудом переводя дух.

Царевич хотел выругаться матом, но не успел, люк стал приподниматься, напугав до полусмерти Костенко, отпрыгнувшего шустрым зайцем в сторону. Из отверстия показалась сначала голова, а потом и тело Васьки Кляева. Вот кто ругался

так ругался, дрожащими руками застёгивая штаны. Следом за Васькой выполз Валерка Бердов. Вид писателя был ужасен. Этот даже штаны не смог застегнуть, поскольку рука у него была вывихнута на сторону, а тело кривизной напоминало средне-азиатский кустарник саксаул.

– Кто придумал эту камасутру? – потрясал Васька чудом спасённым маузером. – Я вам сейчас, гады, пасть порву!

– Индусы, – ответила за Бердова возникшая в люке голова Самоедова. – Я вам покажу индусов, кришнаиты, – надрывался Васька. – Я вас в бараний рог согну, маньяки сексуальные, и заставлю так ходить всю оставшуюся жизнь.

Что касается Бердова, то с угрозами в его адрес Кляев, кажется, запоздал. Камасутрова поза явно оказалась не под силу известному писателю. Согнуть-то его вакханки согнули, а вот разогнуть то ли не успели, то ли не захотели.

– А Синебрюхов где? – спросил Костенко, с ужасом глядя на Бердова. – Блеет ваш Синебрюхов стареющим козлом, – в сердцах плюнул Васька. – Как козлом? – дернулся бизнесмен.

– Натурально, – пожал плечами Васька. – Стоит весь такой рогатый из себя и блеет.

– Это вакханки его в козла превратили, – пояснил Самоедов, который, кажется, не сильно пострадал во время устроенной Ираидой Полесской церемонии. – Я говорил, что его надо было яблоками покормить, прежде чем к вакханкам выпускать. Оплошал он в ответственный момент, ну а у этих стерв разговор короткий, раз не можешь, значит, козёл. – Кто козёл? – рассердился Шараев. – Ты что несёшь? – Я тебя умоляю, Сан Саныч, – взвизгнул Самоедов. – Нашли, кому доверить дело – Ираиде! Вот и расхлёбывайте теперь.

– Позвольте, – вскинулся Костенко. – У Синебрюхова ключи от сейфа с чёрным налом. – Плакали твои денежки, бизнесмен, – зло захохотал Васька. – С козла теперь взятки гладки.

Из люка так никто больше и не появился, хотя по расчётам Царевича в бомбоубежище осталось кроме Синебрюхова еще шесть мужиков. Костенко был не на шутку встревожен отсутствием своих охранников и поминутно заглядывал в устрашающий зев колодца.

– По-моему, их фурии в баранов превратили, – припомнил Кляев. – Особенно Рыжий был хорош, весь в золотом руне.

Царевич тоже заглянул в люк и прислушался. Внизу было тихо-тихо, как в гробнице. Непонятно было, куда делись фурии и вакханки, но не приходилось сомневаться, что в бомбоубежище их уже нет. – Ваша гробница соединена с городским подземным лабиринтом? – спросил Иван у Костенко.

– До сих пор мы думали что нет, но раз сюда прорвались фурии, то теперь гробница, безусловно, связана с лабиринтом, а значит, и со второй реальностью. – На кого работают фурии?

– На Веронику. – Точно, – подтвердил Кляев. – Я опознал Верку среди этих баб. Но как они дрались, е мое, это же каратэ и айкидо в одном флаконе. Костенковские амбалы разлетались, как легкокрылые бабочки.

Иван среди фурий своей бывшей жены не опознал, как-то не до того было, а теперь и вовсе обрадовался, что вовремя убрался с её дороги, ибо в какой бы там связи не находились Верка с Вероникой, Царевичу на их доброе расположение рассчитывать не приходилось.

– Надо бы проверить, что там и как, – сказал Иван, кивая на люк.

Его слова не вызвали у присутствующих прилива энтузиазма. Впрочем, Валерку Бердова, учитывая его близкое к инвалидному состояние, Царевич и не приглашал. А все остальные пребывали в благородной задумчивости, из которой их вывел только бодрый лозунг, озвученный Кляевым: – Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Васькин героический порыв не был оставлен без внимания Шараевым и Костенко, видимо издатель и мафиози боялись отпустить своих недавних пленников без присмотра бродить по неведомым дорожкам. Кроме всего прочего, как заподозрил Царевич, сейф с чёрным налом, ключи от которого хранились у Синебрюхова, находился, скорее всего, в бомбоубежище.

Кляев, нацелив в пустоту ствол маузера, первым спустился в преисподнюю, Царевич взволнованно дышал ему в затылок, Костенко и Шараев держались у Ивана за спиной, а замыкал шествие подключившийся в последний момент к следопытам Мишка Самоедов.

До саркофага добрались без происшествий. Холл был пуст, если не считать коровы, козла и рыжего барана, которые радостно замычали и заблеяли навстречу освободителям, приведя тех в сильнейшее замешательство. Царевич хоть и слышал уже от Кляева и Самоедова о метаморфозах случившихся в бомбоубежище, но всё-таки, увидев чудо воочию, был потрясён до икоты. Особенно хорош был баран, рослый, упитанный, с золотистой длиннющей шерстью, которую Васька недаром назвал золотым руном. – А шерсть ведь и правда золотая, – прошептал в ужасе и восхищении Мишка Самоедов

– Быть того не может, – Шараев самолично ощупал барана и даже попытался вырвать одну шерстинку из его богатой шубы.

Царевич разглядывал стены гробницы. К его немалому удивлению, они были абсолютно целы, и кроме потайной двери, через которую сюда и проникли следопыты, никаких отверстий больше не наблюдалось. Стена, пропустившая фурий, выглядела абсолютно так же, как и до начала церемонии, даже Самоедовская роспись сохранилась в прежнем своём устрашающем виде. Вот только саркофаг был пуст. Конечно, фараона могли и вытряхнуть из его последнего убежища во время драки, но Иван, тщательно осмотревший всё помещение, никакой мумии не обнаружил. Оставалось только предположить, что либо фараона похитили фурии, либо его унесли вакханки, спасая от разъярённых соперниц. – Интересно, – задумчиво протянул Самоедов, – а это животное здесь откуда?

Костенко с Шараевым, кружившие вокруг золотого барана, как по команде вскинули головы и уставились на корову. Корова смотрелась не ахти как авантажно. Чем-то она неуловимо была похожа на Ирину Аркадьевну Полесскую, хотя чем именно, Царевич затруднился бы ответить. Ну, разве что костлявостью и нехорошими нервическими огоньками в глазах. Кляев, заметил вскольз, что выгоднее козла доить, чем эту усохшую стерву.

Козлом вплотную занялся Костенко. Тот, однако, оказался шустрым и не давался в руки неповоротливому мафиози. Пытаясь ухватить его за рога, Леонид Петрович с размаху врезался в саркофаг, едва не разнеся в щепы сделанный из крепчайшей древесины ящик. Саркофаг, впрочем, устоял, а на лбу мафиози образовалась изрядная шишка. Костенко буквально взвыл от боли и обиды:

– Отдавай ключи, гад, рога пообломаю.

Козёл отпрыгнул в сторону и проблеял довольно разборчиво: – Ключи у Бееееердова, у Валеееерки ключи.

– Мама миа, – ахнул Самоедов. – Так он говорящий!

Костенко вместо того, чтобы удивиться заговорившему козлу, бросился в соседнее помещение, где был расположен сейф. Сейф был пуст, что повергло бизнесмена в шок.

– И много было денег? – спросил Кляев, заглядывая в сейф и выгребая оттуда два пистолета, свой и Царевичев.

Оглушённый потерей денег Костенко манипуляций Василия даже не заметил, да и зачем ему были два чужих пистолёта, если собственные потери оценивались, по меньшей мере, в миллион долларов. Именно такая сумма, по словам Шараева, лежала в сейфе наличными.

– А я-то думал, чего это его так искорёжило, – усмехнулся Кляев.

На мафиози не было лица. Шараев тоже выглядел растерянным. Царевичу пришло на ум, что Бердов похитил не только миллион наличными, но и ещё что-то жизненно важное для обоих бизнесменов.

– Ну, Бердов, гад, – злобно прошипел Костенко, – на куски порву. Где Роман? – Блеет, – развёл руками Самоедов.

Костенко в горячке, видимо, запамятовал, в кого превратились его верные шестёрки, и теперь растерянно чесал затылок. Валерка Бердов учёл всё, в том числе и нынешнюю слабость мафиози, потерявшего значительную и самую мобильную часть своей гвардии. В уме Валерке не откажешь, так же как и в быстроте реакции. Шутка сказать, провернуть такую сложную операцию по изъятию ценностей в то время, когда вокруг творился форменный бедлам. – Нам пора, – сказал Кляев и подмигнул Царевичу. – А корову вы молодильными яблоками покормите, глядишь, это пойдёт ей на пользу.

Никто бывшим пленникам препятствий не чинил, и они без приключений выбрались наверх. Бердова в сарайчике, разумеется, уже не было. Да и какой дурак, украв миллион, станет дожидаться, когда его поймают.

Милицейский Уазик сиротливо стоял у сторожки. И стоял, между прочим, в полной сохранности, поскольку мафия была, видимо, настолько уверена в своём превосходстве над двумя лохами, что не удосужилась даже произвести обыск в машине. Кляев первым делом проверил сумку и сообщил Царевичу, что всё цело: и консервы, и патроны с серебряными пулями, и даже молодильные яблоки.

– Ну и что ты обо всём этом думаешь? – спросил Кляев, заводя мотор. – Самое умное в нашем положении, принимать всё как есть, не пытаясь проанализировать ситуацию в рамках привычной для нас логики, иначе мы просто свихнёмся.

Кляев только кивнул головой, выворачивая на столбовую дорогу. После недолгих раздумий и не без дрожи в коленях, Иван предложил Кляеву съездить к Верке:

– Сдаётся мне, что Валерка именно к ней побежит со своим миллионом. – Почему?

– Потому что она из конкурирующей фирмы. – Я бы на его месте просто слинял за границу. – Для этого нужно время, а потом, что для нечистой силы эта самая граница? – По-твоему, они по всему миру орудуют? – усомнился Кляев.

– Воображаемый мир, он и в Африке воображаемый мир. – Ты что, хочешь сказать, что они лабиринт уже до Африки прорыли? – Да не роют они его, Вася, это воображаемый лабиринт. То есть канализация, недостроенная овощная база, даже эта их гробница, это всё реально существующие объекты, но, кроме того, к ним примыкают сооружения, созданные воображением, и попадает туда только тот, кто ест молодильные яблоки. Во всяком случае, мне так кажется.

– Скушал яблоко и отправляйся куда хочешь? – удивился Кляев. – В том-то и дело, что далеко не всё от тебя зависит по той причине, что не только ты строишь вторую реальность, но и множество других людей с воспалённым воображением делают то же самое, и всё это, накладываясь на реальную нашу жизнь, порождает полный бедлам.

Васька, глядя на родную, щербатую, до боли знакомую дорогу, угрюмо переваривал только что полученную от Царевича информацию. Да и было, честно говоря, над чем подумать. Иван, разумеется, не был против расширения горизонта, но только без помощи стимуляторов в виде молодильных яблок. Что бы там ни говорил красноречивый Сан Саныч, а молодильные яблоки, это, скорее всего, зло, хотя природа этого зла пока что не до конца была понятна Царевичу.