Текст книги "Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец"

Вулканолог Званцев и его техноморфы

Наступило время прощаться, а Званцев не знал, как это делается. Да и не хотел он прощаться. Привык он к техноморфам, очень привык.

– Ты не грусти, – сказал Дом. – Ты ведь даже состариться не успеешь. Одиннадцать лет туда, столько же обратно. Годик или полтора поболтаемся в системе. Надо же двигать науку вперед? Сколько тебе исполнится, когда мы вернемся?

– Пятьдесят один год, – грустно сказал Званцев.

– Вот видишь, – вздохнул Дом.

– Званцев, я твоим именем планету назову, – заявил Митрошка. – Планета Александрия. Звучит?

– Сколько вас летит?

– Восемь техноморфов, – сказал Дом. – Мы – Вторая звездная. Первая летит к Альфе Центавра. А мы полетим к Сириусу. Лично я думаю, что это не слишком удачная мысль. Зачем исследовать сразу две двойные системы? Я склоняюсь к тем, кто считает, что в подобных системах не может быть планет.

– Программа исследований утверждена КОСМОЮНЕСКО, – сказал Званцев. – Двадцать два года… Долгий срок.

– Ты детям рассказывай о нас, – попросил Дом.

– Каким? – не понял Званцев.

– Да своим, своим, – нетерпеливо сказал Дом. – У вас ведь с Аленой когда-то они появятся? Жаль, мы с Митрошкой этого времени не дождались.

– Я же говорил, что первыми к звездам полетят техноморфы, – хвастливо сказал Митрошка. – И вообще, не ваше это дело летать к звездам. По крайней мере, при нынешних скоростях. И ты, Дом, не ворчи, в любом случае вариант Сириуса обещает больше, чем Альфа Центавра. Правда, у них будет три звезды, они еще и Проксиму захватят, да и вернутся раньше нас, но разве в этом дело?

– Когда старт? – спросил Званцев.

– Через неделю, – сказал Дом. – Но вылетаем уже завтра. Ты же знаешь, звездолетам опасно стартовать с Земли, да и невыгодно. А мы за неделю обживем корабль, познакомимся лучше. Мы ведь не люди, нас на психологическую совместимость проверять не надо.

– Я с кем угодно психологически совмещусь, – сказал Митрошка. – Ты, Званцев, не кисни, когда мы вернемся, обязательно в деревню поедем, погоняем в озере ихтиозавра. Я его за жабры на свет божий вытащу!

– У него нет жабр, – поправил робота Званцев.

– Хвост у него есть? – уточнил Митрошка. – Вот за хвост мы его и потянем. Званцев, улыбнись!

А как Александру улыбаться было? Не бездушные железяки – друзей в полет провожал. Может быть, навсегда. Грустно ему было, как в тот раз, когда обездушенного Митрошку с завода вернули.

– Жаль, Аленка с вами не попрощается, – вспомнил он.

– Долгие проводы – лишние слезы, – заявил Митрошка, но тут же добавил: – Вообще-то, конечно, жалко. Она к нам всегда хорошо относилась.

– Никогда не думал, что это будете вы, – грустно улыбнулся человек. – Астронавты…

– Здрасьте! – удивился Митрошка. – Отбирали ведь самых талантливых! Званцев, неужели ты в нас сомневался?

– До Нептуна пойдем на плутониевых разгонниках, – сказал Дом. – Там включим прямоточник. Знаешь, какой у нас расчетный максимум захвата? Почти тридцать вар! Почистим пространство от свободного водорода.

– Я теперь ускорение в сорок «же» запросто выдерживаю, – гордо сообщил Митрошка. – Пойдем со скоростью ста десяти мегаметров в секунду. Кромин обещал, что будет не рейс, а прогулка.

Кромин был конструктором межзвездных кораблей. Конечно, он работал не один, проектированием занимались целые институты, но он был главным. И идея отправить в первые межзвездные именно свободно запрограммированных техноморфов принадлежала ему. Говорят, в его институте работают три совершенно гениальных техноморфа, к которым Кромин относится, как ко всем остальным сотрудникам. Наверное, это правильно. Если уж мы породили электронный разум, то должны к нему относиться без предубеждений. Бунтов роботов не будет, они слишком любят познавать, а главное – понимают, что делают это во имя всего остального человечества. И чувствуют себя, что еще важнее, частью этого человечества.

– Ладно, – сказал Дом. – Давай прощаться. Тебе еще домой около трех часов лететь. А нам придется пройти программу дезинсекции. Ученые очень боятся занести что-то ненужное во Вселенную.

– Званцев, – сказал Митрошка. – Я тебе с Сириуса такую коллекцию камней привезу, полгода любоваться будешь. Все твои аквамарины, бериллы и топазы будут бледно смотреться. Обещаю.

– Ты себя привези, – сказал Званцев. – Исследовать чужие звездные системы – опасное дело.

– Можно подумать, что в кратеры лазить было безопасней, – возразил Митрошка. – Званцев, пока нас не будет, ты здесь с кремниевыми формами жизни разберись. Где одна ящерка у лавы грелась, там и другим место есть. Только зря не рискуй. Я тебя знаю, ты у нас человек рисковый. Только ты уж постарайся, дождись.

– Сами постарайтесь уцелеть, – сказал человек.

Не то они сейчас говорили, Званцев это чувствовал, но они продолжали перебрасываться ничего не значащими шуточками, а в пустыне, которую уже окутывал сумрак, время от времени вставали столбы пламени – транспортные корабли стартовали точно по расписанию, чтобы доставить на орбиту для строящейся станции «Циолковский» необходимые грузы.

Станцию строили на редкость простым способом. Вначале вывели на орбиту форму из пластика, продули ее и дали пластику затвердеть, а теперь строители обшивали искусственный спутник пластинами из сверхтвердых и вязких сплавов, способных погасить космическое излучение. С Земли станция «Циолковский» выглядела огромной лучистой звездой, словно в окрестностях системы вспыхнула Сверхновая.

– Пора, – сказал Дом. – Меня уже вызывают.

– Привет Аленке, – сказал Митрошка. – И передай ей вот это, – он сунул в руку человека флэшку. – Там синте-стихи. Я старался – звук, цвета, запахи, все в меру. Дому понравилось.

– Знаешь, Званцев, – доверительно сказал Дом. – Если бы так насели на тебя, ты бы объявил автора гением. Хорошо, что он обошелся без блатной фразеологии, я этому только порадовался.

– Бездари всегда завидуют гениям, – объявил Митрошка. – Ну, какие у тебя интересы: вечно тебя волнуют собственные фильтры, ассенизация отходов, порядок в комнатах. Бескрыл ты, Дом, не можешь воспарить над серой действительностью будней.

– Мне посмотреть можно?

– Тебе можно, – разрешил робот. – Ты же, как пишут в старых романах, вторая половинка, связанная с Аленой узами священного брака. Тебе можно.

– Посмотри, – сказал Дом. – Только с одоратором будь осторожнее, он же сам без нюха, он там такое насинтезировал!

– Трепачи, – засмеялся Занцев.

– Профессионалы, – поправил Митрошка. – А вообще, Званцев, спасибо тебе.

– Ладно, – сказал человек, – идите… профессионалы.

Он долго смотрел вслед удаляющимся техноморфам.

Митрошка в сумерках выглядел совсем как человек, а Дом, напротив, напоминал огромный голубой колобок, катящийся по бетонным плитам площади. Техноморфы не обернулись. Наверное, на этом настоял Митрошка, вычитав в каком-то старом романе, до которых он был великий охотник, что настоящие мужчины не оборачиваются при прощаниях. Они уходят, смело глядя в будущее, и не боятся опасностей, которые их там обязательно ждут.

Званцеву было одиноко.

Он пытался успокоить себя тем, что ничего страшного не произошло. Роботы выросли, поднялись на более высокий уровень и ступили на дорогу, ведущую к новому витку познания. И не стоило грустить, что к звездам летят они, а не люди. Когда-нибудь наступит звездное время и для человека.

Он посмотрел на флэшку, которую все еще сжимал в кулаке.

Надо же, синте-стихи. Написанные Митрошкой. Посвященные Алене.

Вряд ли это можно будет назвать поэзией, но ведь Митрошка старался. Он очень старательный и настырный, и всегда ему хочется добиться хороших результатов.

Он сел в кабину флаера и грустно подумал, что давно отвык от тесноты. В свое время Дом заменил ему все – и жилье, и летательное средство, и личного повара, и собеседника. Даже, случалось, от смерти его спасал. Но теперь Дома не было. Вряд ли он когда-нибудь решится завести другой, слишком многое их связывало – его, Митрошку и Дом.

Флаер неслышно поднялся в небо, сориентировался по звездам и запросил Званцева о конечном пункте их полета.

– Домой, – отстукал Званцев на клавиатуре, воткнул флэшку в свободный разъем компьютера и услышал стихи, которые читал робот. Всего он ожидал от Митрошки, только не этого.

 
Послушай, как звезды шуршат,
они, срываясь с небес,
обретают свой ад
и устилают лес,
смешиваясь с листвой
и превращаясь в тлен,
бережно сохранят
оттиск твоих колен.
И безнадежно зло
дробно тревожит лес,
дятел, что пробует до —
стучаться до мертвых небес.
 

Конечно, это были несовершенные стихи, но это были стихи. Слушая, как их читает Митрошка, Званцев видел осенний лес и звездное небо, с которого падали звезды, он почти физически услышал дробный стук дятла, стрекот сорок в березняке и почти неслышное журчание реки. «Черт, – подумал Званцев. – А ведь он может! Интересно, что он напишет, когда вернется со звезд?»

Все началось, когда Званцев выиграл конкурс.

– Ну, – однажды сказал директор института. – Званцев, они прибыли. Отправляйся в АХО, распишешься у кладовщика и действуй. Институт гордится, что выбрали именно тебя. Надеюсь, ты окажешься достойным выбора отборочного жюри.

В административно-хозяйственном отделе Званцеву дали расписаться в ведомости.

– Иди на склад, – сказал заместитель директора.

– Зачем? – удивился Званцев.

– А что, я их в кармане держу? – удивился замдиректора.

Сплит-система в его кабинете не работала, заместитель директора обливался потом, и рубашка под мышками имела темные влажные пятна.

На складе было прохладно.

Кладовщик просмотрел накладные, небрежно проставил в них собственную закорючку, сунул два экземпляра накладной в папку, а третий экземпляр вернул Званцеву.

– Пошли, что ли? – позвал он, поднимаясь.

В ангаре с блестящим дюралевым сводом синело пластиком яйцо метров пятнадцать высотой. Рядом застыла человекообразная машина с несколькими парами манипуляторов. Сразу стало понятно, что в кармане заместителя директора института они никак не могли поместиться.

– Сам включишь или инструкцию будем читать? – буднично поинтересовался кладовщик.

– Сам, – отказался от чтения инструкции Званцев.

Активирование машин прошло без особых затруднений. Первым представился человекообразный робот.

– Я – робот ТМ три тысячи шестьсот двадцать восемь, – без выражения, неживым механическим голосом сказал техноморф. – Изготовлен на Казанском заводе кибернетической техники. Конструктор Крелин. Готов к исполнению обязанностей.

– «Специализированный дом вулканолога» номер 556, изготовлен там же, только конструктор Фишер, – представилось яйцо. – Готов к заселению.

– Ишь ты, – с видимой завистью сказал кладовщик. – Персональная квартира. Званцев, ты нынче в фаворе. Воспитывать будешь?

– Придется, – сказал вулканолог. – Раз конкурс выиграл.

– По Бенжджамину Споку будешь их натаскивать?

Званцев не знал, кто такой Бенджамин Спок. Он был человеком неженатым, дети не значились даже в проекте. Он был сторонником свободного программирования искусственного интеллекта.

– Согласно теориям свободного программирования, – пояснил Званцев. – Слыхал про такую науку?

– Сейчас много чего придумали, – вздохнул кладовщик. – Мы люди простые, нам бы ремнем по заднице или за ухо половчее схватить, вот и все воспитание.

Оглядел техноморфов и снова вздохнул.

– Таких выпорешь! – с непонятной интонацией сказал он. – И ушей у них нет, одна электроника. Ладно, Званцев, забирай своих воспитанников и отваливай. Без тебя забот полон рот.

Званцев повернулся к техноморфам.

– Ну, дорогие техноморфы, потопали?

Робот ТМ три тысячи шестьсот двадцать восемь покорно топнул нижними манипуляторами. Стеллажи на складе видимо сотряслись.

– Званцев, вы бы поосторожнее, – озабоченно сказал кладовщик. – И вообще, шли бы вы подальше, я здесь полторы недели порядок наводил!

– За мной, орлы, – сказал Званцев, поворачиваясь к выходу.

Роботы остались неподвижными.

– Не то обращение, – сказал кладовщик. – Ты каких-то орлов зовешь, а надо роботов. Они тебя просто не понимают.

– ТМ три тысячи шестьсот двадцать восемь, дом вулканолога пятьсот пятьдесят шесть, следуйте за мной! – приказал Званцев.

В Доме вулканолога появилось овальное отверстие, достаточно обширное, чтобы в недра синего яйца мог проникнуть второй робот.

– Зачем же пешком? – сказал Дом. – Я и подвезти могу!

Кладовщик проводил взглядом взлетающий дом вулканолога, покачал головой и потянулся к журналу учета материальных ценностей – выданную технику надо было сразу списать, уж таков непреложный закон всех хозяйственных операций. В конце концов, какое программирование ни применяй, робот все-таки останется механизмом, состоящим на учете организации.

Других вариантов хозяин склада просто не знал.

Митрошка сидел на траве и смотрел в пространство перед собой.

– Митрошка, что с тобой? – спросил Званцев.

– Живут же люди, – сказал Митрошка. – Невероятно интересной жизнью живут. А мы… Камни, температура лавы… Интенсивность выбросов… Тьфу!

– Какая муха тебя укусила? – удивился человек.

Митрошка медленно помигал глазами, меняя напряжение в подсветке, будто хотел видеть сквозь Званцева.

– Ты бы слышал, что он несет, – сказал Дом. – Я его иной раз даже понять не могу. Вроде бы все слова русские, но непонятны, словно Митрошка на каком-то неведомом языке изъясняется. Званцев, может, он взялся санскрит изучать?

– Митрошка, ты с нами разговаривать не хочешь? – поинтересовался Званцев.

– А о чем с вами базар вести, фофаны бестолковые? – помедлив, ответил робот. – Чего пустую бодягу гнать?

– Не понял, – сказал Званцев. – Ты на каком языке изъясняешься?

– На родном, – сказал Митрошка. – На том самом, на котором нормальные пацаны, настоящие бродяги базар ведут.

– Третий день, – сказал Дом, – ни черта понять не могу.

– Может, сбой программы? – предположил Званцев. – Глюки?

– Не похоже, – сказал Дом. – Я его вчера заставил ко мне подключиться, протестировал все, мозги работают, как часы, и даже лучше.

– Не забивай человеку баки, Дом, – влез в разговор Митрошка. – У него и без твоих объяснений бестолковка болит! Бьешь понт, точно ты и в самом деле лепила. Званцев, играй ушами в мою сторону, мы с тобой непонятки сами без тупья разберем.

– Надо на завод сообщить, – сказал Дом. – Пусть его специалисты посмотрят. Я ведь и в самом деле не профессионал, мог чего-то и не заметить.

Митрошка встал.

– Пора лыжи делать, – не глядя на Дом и Званцева, сказал он. – Зекать вас, гундосых, не могу. Ни хрена вы в нормальном базаре не петрите.

Званцев ему не препятствовал.

– Дом, – тихо сказал он. – Пусти за ним Наличность. Надо же посмотреть, от кого он такого нахватался.

Наличностью звали малоразмерного кибера, которого пускали для закупки разных мелочей или продуктов на базаре, а также в случаях, если кому-то надо было лично передать послание, невозможное в электронном виде.

– За товарищами следить… – начал Дом.

– Дом! – повысил голос человек.

– Да уже, уже, – с досадой отозвался Дом. – Хотя нам с тобой, Званцев, это чести не делает.

Митрошка неторопливо прошелся по парку.

Летящую в стороне Наличность он не замечал, двигался по аллее, явно уже обозначив для себя конечную цель маршрута.

– Давно с ним это? – спросил Званцев.

– Третий день, – прикинул Дом. – Вроде бы все нормально, железобетонные плиты ему на голову не падали, под излучение не попадал, сидел дома, материалы последней экспедиции обрабатывал. Были у него соображения о типах базальтов в рифтовых трещинах. Ни с того ни с сего… Может, внешняя инфекция? Подключился где не надо, поймал червяка, а? Может такое быть, Званцев? У него раньше такое случалось?

– Ты же знаешь, что нет, – сказал человек. – Включи связь с Наличностью, посмотрим, что там Митрошка проделывает.

Митрошка подошел к скамейке в сквере. На ней сидел старый и довольно странный человек, с незапоминающимся, изрезанным морщинами лицом и пустыми выцветшими глазами. Чем-то это лицо было знакомо Званцеву, кого-то этот человек напоминал из званцевского детства.

– Привет, кореш! – поздоровался Митрошка.

– Здоров будь, бродяга, – ответил мужчина. – Кандехаешь куда или корефана ищешь?

– Еще побазарить захотел, – сказал Митрошка. – Складно песни поешь. Кем по жизни был?

– Клюквенником, – признался мужчина. – Слыхал про таких?

– Сурьезная профессия, – сказал Митрошка.

– А ты калякаешь по-рыбьи, – одобрительно кивнул головой мужчина. – Захарчованный чумак. Давно таких не встречал. Чалился?

– Бог миловал, – солидно отозвался Митрошка.

Мужчина поднялся и неторопливо пошел по аллее, постукивая перед собой тросточкой. Митрошка шел рядом.

– Хорошие у тебя кони, – сказал мужчина Митрошке. – Ступаешь, а не слышно. Корье пьешь?

– Чистенькая слаще, – отозвался тот.

– Ты слышишь, Званцев? – вздохнул Дом. – Вроде все слова знакомее, а вместе не складываются. На каком же языке они говорят?

Званцев задумался. Чем-то знакомы ему были эти слова, когда-то, он был уверен в этом, Званцев даже слышал их, но при каких обстоятельствах и от кого, не помнил.

– И ведь человек этот не иностранец, – сказал Дом. – Он здесь часто отдыхает. Пенсионер и инвалид.

– Инвалид? – не понял Званцев.

– Ну, ты же тросточку видел, – объяснил Дом. – Слепой он.

– А зовут его Витя Усарь, – уже уверенно сказал Званцев. – Живой еще. Я думал, он давно умер.

– И ты знаешь, на каком языке он с нашим Митрошкой разговаривает?

– Это не язык, – сказал Званцев. – Это воровской жаргон. Я его в детстве слышал. Феней называется. Вором был в молодости Витя, а потом полжизни в тюрьме просидел. Выпустили, когда посчитали, что он уже общественной опасности не представляет. А в прежние времена он пацанам такие песни пел, так заливал, все пытался приохотить их к воровскому миру! Сам его слушал.

– Жулик? – переспросил Дом. – Ну, тогда наш Митрошка от него нахватается!

На аллее между тем Витя Усарь предавался воспоминаниям.

– …шесть деревяшек древних мы тогда взяли. Наш король двинул кони в столицу, скинул эти доски немчуре, так веришь, Митроха, мы на эти бабки два года гудели, батончикам сиськи тискали.

– Дурной пример заразителен, – сказал Званцев. – Надо его от этого старичка отвадить, собьет он нашего Митроху с честной научной дорожки. Он же слепой, не понимает, что с роботом разговаривает.

– Ну, воровать Митрошка не начнет, – рассудительно отозвался Дом.

– Так изъясняться будет так, что мы его понимать перестанем, – возразил Званцев.

– Я словари найду, – сказал Дом. – Есть ведь словари, чтобы перевести с жульнического языка на обыкновенный?

– Может, и есть, – сказал Званцев. – Но меры надо принимать радикальные. Уж больно прилипчива эта зараза, прилипнет и не отпускает. По детству своему помню.

Перевоспитание Митрошки продвигалось туго. По взаимному согласию Званцев и Дом делали вид, что не понимают Митрошку, когда тот начинал изъясняться по фене. И сколько бы это продолжалось, Званцев не знал, но выручила командировка за Урал.

Узнав о предстоящей поездке, робот довольно музыкально пропел:

 
А мать моя опять рыдать
И снова думать и гадать,
Куда, куда меня пошлют…
 

– У тебя не было матери, – жестко сказал Дом. – Разве только учесть материнскую плату заводского компьютера…

– Детдомовские мы с Витьком, – вздохнул Митрошка. – «Коридоры детдома были школою нам, тюрьмы стали для нас академией».

– Очнись, – Дом легонько стеганул робота слабым разрядом.

Блатная романтика очаровала Митрошку, воровской язык его завораживал.

Однако Званцев и Дом по-прежнему делали вид, что не понимают, когда робот обращался к ним по фене.

– Понимаешь, Званцев, – сказал Дом, – я тут выяснил. Феня – это искаженно. Правильно надо говорить офени. Было такое племя торговцев-коробейников, они и выдумали собственный язык, чтобы люди их секреты не понимали. А от них уже и пошло. Но наш-то, наш-то! Прямо хоть бери его и память стирай!

– Это не метод, – сказал Званцев. – Надо чтобы он сам от дурной привычки отказался.

– Гапоны. – сказал Митрошка. – Мусора. Красноперые.

Дом и Званцев промолчали, словно эти слова, сказанные с несомненной ругательской интонацией, относились не к ним.

К концу командировки стало очевидно, что робот воровской фразеологией переболел. Он все реже употреблял феню в разговорах, постепенно перестал качать из Интернета воровские романы конца двадцатого века, не упоминал о своем знакомстве с блатарем и самостоятельно пришел к выводу, что любой преступник – обуза на шее общества, следовательно, использование воровского жаргона есть не что иное, как вызов этому обществу.

– Давно бы так, – сказал Званцев одобрительно. – Выкинь мусор из головы, Митрошка, и помни, что русский язык велик и могуч.

– А английский? – жадно спросил Митрошка.

– И английский, – согласился Званцев. – Он тоже велик и могуч.

– А французский? – продолжал интересоваться робот.

– Отстань, – утомленно сказал Званцев. – Любой язык велик и могуч. Кроме жаргона, которым пользуются малые группы людей. Заметь, не народности, а именно общественные группы.

– Вроде программистов? – не унимался Митрошка.

– Видишь, – вздохнул человек. – Когда захочешь, ты все правильно понимаешь.

– Космонавты тоже пользуются жаргоном, – через некоторое время объявил Митрошка. – И врачи. Значит ли это, что они находятся на одной социальной ступени с преступниками?

– Митрошка, – сказал Званцев. – Лучше бы ты занялся русским языком. Или английским.

– Лучше русским, – сказал робот. – Боюсь, что на английском ты снова перестанешь меня понимать.

Неделю или две Митрошка изъяснялся на старославянском языке.

Еще через неделю он вовсю использовал молодежный сленг.

К концу командировки он пытался объяснить Званцеву, в каких случаях до реформы письменности использовались буквы «ять», «ер» и «i».

– Между прочим, получалось очень красиво, – заметил робот. – Реформа обеднила русский язык.

– Слушай, Званцев, – озабоченно заметил Дом, – что-то не так идет. Мы кого, филолога растим?

– Ничего, перемелется, – махнул рукой человек. – Главное, что феней не пользуется. И идиотские мысли выбросил из своей металлической башки.

– Не всегда коту творог, бывает и головой об порог, – согласился Дом.

– Дом, ты что? – удивился Званцев.

– Дурак дом построил, а умница купил, – признался Дом.

Званцев тихо вздохнул.

Болезнь и в самом деле оказалась заразной и обещала быть затяжной.

Дом неосознанно брал пример с робота Митрошки, он уже самостоятельно добрался до толкового словаря русского языка Владимира Ивановича Даля.