Автор книги: Сергей Скибин
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Состояние прозы
В русской прозе начала XIX в. уживаются едва ли не на равных правах просветительские, нравоописательные и сентиментальные произведения.
Просветительская проза представлена в это время в основном двумя жанрами – повестью и романом. Наиболее крупные авторы этого времени – А.Е. Измайлов и В.Т. Нарежный. Измайлову принадлежит роман «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества», в котором выведены два героя – Евгений Негодяев и Петр Развратин. Евгений Негодяев попадает под влияние «вольтерьянца» Петра Развратина. Негодяев пассивен, Развратин, напротив, проявляет активность, распространяя плоды ложного французского просвещения, сея в умах молодежи скептицизм и безверие. Обоим героям писатель уготовил печальный конец. Но добродетель не торжествует, а порок не наказан. Автор не видит в обществе сил, которые могли бы способствовать очищению нравов. Он испытывает глубокое сомнение в достоинствах просветительской философии. Однако художественное решение волнующих автора мыслей пока еще схематично.
В.Т. Нарежный выступил с несколькими произведениями. Наиболее удачные среди них – роман «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» и повесть «Два Ивана, или Страсть к тяжбам».
В романе «Российский Жилблаз…» повествуется о небогатом князе, который живет своими трудами и сам обрабатывает небольшой надел земли. Затем он покидает свое село, и с этого времени начинаются его приключения. Люди, с которыми встречается Чистяков, оказываются нравственно развращенными. Он попадает под их влияние и становится морально испорченным. По мере того как Чистяков отдаляется от деревни, от природы, он нравственно падает. Низшая степень моральной деградации совпадает с наибольшим карьерным успехом князя – он оказывается приближенным наместника Латрона в Варшаве. Но стоит Чистякову стать ближе к земле, к природе, к простым людям, как его нравственность возрастает. В подобном освещении нельзя не видеть влияние идей Руссо.
Несмотря на критическое отношение к действительности, Нарежный не делает каких-либо радикальных выводов и даже противится освобождению крестьян: полное разорение ждет тех, кто отпущен на волю. Писатель остается типичным просветителем, полагая, что непросвещенному народу рано давать свободу.
Повесть «Два Ивана, или Страсть к тяжбам» художественно значительна. Сюжет ее прост: поссорились два помещика и сосед их Харитон. Ссора разрослась до невиданных размеров и разорила всех. В конце повести дети преподносят родителям нравственный урок, упрекая в ненужной и губительной страсти к тяжбам. Нетрудно увидеть в этом произведении сюжетные мотивы будущей «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н.В. Гоголя. От Нарежного в русской литературе ведут два пути – один к Гоголю, другой – к популярному писателю 1830-х гг. А.Ф. Вельтману, а через него – к Н.С. Лескову.
В прозе сентименталистов господствовали два жанра – сентиментальная повесть в ее разновидностях («чувствительная», «воспитательная» и др.) и путешествия. Сюжеты повестей часто повторяли или варьировали сюжет повести Карамзина «Бедная Лиза» («Бедная Маша» А.Е. Измайлова, «Александр и Юлия» Н.А. Львова, «Обольщенная Генриетта, или Женщина, каких мало» И. Свечинского, «Прекрасная Татьяна, живущая у подножья Воробьевых гор» неизвестного автора и др.). Однако, разрабатывая тему Карамзина, авторы обычно смягчали краски и устраняли трагическую или драматическую развязку. Повести заканчивались счастливо, к взаимному удовольствию детей и родителей. Всегда находился какой-нибудь чудесный случай, благодаря которому сословная рознь сама собой исчезла, и уже больше не возникало никаких препятствий к браку влюбленных. Такое поверхностное, неглубокое решение социально-общественного конфликта уводило писателей от магистральных путей развития русской художественной литературы.
Среди сентиментальных повестей распространение получили повести, главным героем которых был чувствительный молодой человек, страдавший от несчастной любви и в порыве отчаяния склонный к самоубийству. Сюжеты этих повестей так или иначе восходили к сюжету романа Гете «Страдания молодого Вертера».
Жанр путешествий также пришел в Россию из западной литературы (романы Стерна и других авторов), но уже был и национальный образец – «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина. На него и ориентировались отечественные писатели.
В жанре путешествий выделяют три разновидности:
научное – с исторической, этнографической, археологической или иной научной целью; автор ставит перед собой не художественные, а чисто научные задачи, и его присутствие не ощущается; художественный вымысел также отсутствует;
смешанное – автор преследует как научные, так и художественно-изобразительные цели, сообщает о своем восприятии увиденного, делится своими впечатлениями и т. д.;
собственно литературное – в нем на первом плане стоит личность автора-повествователя и преобладает вымысел; разновидностью такого путешествия было пародийное, или ироническое, путешествие, например «Путешествие моего двоюродного братца по моим карманам».
Смешанное путешествие представлено в сочинении В.В. Измайлова, который объехал Украину, Крым и описал свои впечатления от «полуденной России», ее природы, нравов, языка, обычаев разноплеменного населения этих мест.
Типично литературными были два путешествия в Малороссию, принадлежавшие перу эпигона Карамзина князя П.И. Шаликова – чувствительного поэта, издателя «Дамского журнала», о котором упомянул А.С. Пушкин в романе «Евгений Онегин». Во всяком путешествии чрезвычайно важно, какими именно событиями, фактами, людьми заинтересован тот или иной автор, насколько обширны и глубоки его духовные запросы. Главный предмет повествования Шаликова – он сам, чувствительно настроенный автор. Шаликов изображает и лирически выражает себя, но круг его интересов ничтожен. Сочинения Шаликова невольно, против его желания, становятся едва ли не самопародиями.
Углубленный в себя, автор не замечает ни деревенской нищеты, ни убогой жизни. Все деревни предстают его воображению цветущими, все хаты белыми снаружи и чистыми внутри, вокруг них гуляют тучные стада, бедных крестьян нигде нет или очень мало. Вот автор зашел в черную избу. Ее закопченные стены показались ему гобеленами. Он закурил трубку и кинулся в мечты. По поводу путешествия Шаликова Жуковский справедливо писал, что автор поехал не с тем, чтобы описывать людей и нравы, а чтобы уехать от времени и увезти читателя с собой.
В дальнейшем развитии русской литературы жанр путешествий обогатился такими произведениями, как «Путешествие в Арзрум 1829 года» А.С. Пушкина, «Фрегат «Паллада»» И.А. Гончарова и др.
Драматургия
Классицизм в начале XIX в. был потеснен не только в поэзии, но и в драматургии. В ней особенно сильно ощущалось влияние сентиментализма, которому противостояли комедии И.А. Крылова и других авторов.
Правила классицизма – пять актов, соблюдение единства времени, места и действия, александрийский стих в трагедиях – многими драматургами нарушались: действие сознательно вмещалось в четыре акта, его место и время менялись. Но основная перемена состояла в том, что в драматургическом конфликте чрезвычайно усилилась роль личных чувств, и противостояние долга и чувств далеко не всегда решалось в пользу долга. Это приводило к тому, что трагедия постепенно уступала место драме и даже мелодраме. Если сентименталисты побеждают в жанре трагедии, то просветители – в жанре комедии, особенно в «комедии нравов» (прежде всего численно). И хотя «комедия нравов» не дала значительных образцов[17]17
См. более подробно о жанрах трагедии и комедии: «Стихотворная трагедия конца XVIII – начала XIX века»: («Библиотека поэта». Большая серия). М.; Л. 1964; «Русская стихотворная комедия начала XIX века»: («Библиотека поэта». Большая серия). Л.: 1994.
[Закрыть], она подготовила появление блестящей комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума».
В.А. Озеров
Крупнейшим драматургом 1800-х годов был В.А. Озеров. Он начал литературную деятельность довольно поздно, тридцати пяти лет. Будучи чиновником, Озеров страстно увлекся театром и захотел попробовать себя в драматическом искусстве. В годы нашумевших постановок трагедий Озерова в России, пожалуй, не было более популярного человека. Пушкин в «Евгении Онегине» вспомнил то время, когда драматург был кумиром театральной публики.
Озеров написал несколько трагедий. Первый успех пришел к нему после постановки трагедии «Эдип в Афинах».
Сюжет трагедии, как видно из заглавия, был заимствован у Софокла. Однако Озеров следовал не столько Софоклу, сколько его французским переделкам, в частности трагедиям французского драматурга-сентименталиста Дюси (в России его называли Дюсис) и отчасти М. – Ж. Шенье, брата знаменитого поэта. Знал Озеров и русские переложения сюжета.
Драматург обработал античный сюжет в сентиментальном духе и возвеличил дочь Эдипа Антигону, любовь которой спасает отца от неминуемой смерти. Эдип Озерова вопреки античному источнику остается жить, погибает же Креон, выведенный в трагедии злодеем. Разумеется, в таком повороте сюжета принцип трагедии (власть Рока над Эдипом неизбежно должна привести к гибели героя) был искусственно и произвольно нарушен. Вяземский, поддержанный Пушкиным, справедливо писал, что Эдип перестает быть Эдипом и что «трагик не есть уголовный судья». Но у Озерова были свои резоны.
Драматург хотел, чтобы его герои выглядели на сцене, как простые люди, которым свойственны обычные чувства отцовской и дочерней любви, жалости, печали и сострадания. Он взывал к сочувствию зрителей, к их сопереживанию. И когда на сцене в одном из эпизодов появился Эдип, который сначала задумался, а потом стал рассказывать с остановками, паузами о своей горестной, несчастной судьбе, зрители почувствовали, что именно такими были переживания древнего старца. Современник вспоминал, что глаза многих людей увлажнились слезами, в руках дам замелькали батистовые платочки. Сентиментальность озеровского «Эдипа» пришлась по душе многим зрителям. В.В. Капнист в послании к драматургу писал:
Публика поддержала стремление драматурга передать «правду» личного чувства и взволновать зрителей не идеями, не проблемами (в этом отношении пьесы Озерова могут быть названы трагедиями лишь условно[19]19
См. Альтшуллер М.Г. Предтечи славянофильства в русской литературе: (Общество «Беседа любителей русского слова»). – Ann Arbor, 1984. С. 146; Медведева И.Н. Владислав Озеров. В кн.: В.А. Озеров. Трагедии и стихотворения: («Библиотека поэта». Большая серия). Л. 1960. С. 55–61. О трагедиях Озерова более подробно см.: Гордин М. Владислав Озеров. Л., 1991.
[Закрыть]), а изображением чувств страдающих героев. Озеров дал каждому зрителю возможность перенести на себя переполняющие Эдипа переживания и ощутить их близкими себе. Делал этот драматург в духе сентиментализма.
Следующая трагедия Озерова «Фингал» укрепила его славу. На сей раз Озеров взял сюжет из «Песен Оссиана». Герои – Фингал и Моина – любят друг друга, но отец Моины, «темный» Старн, хочет погубить Фингала за убийство своего сына. Старн выведен Озеровым не просто коварным злодеем, но и нежным отцом, который скорбит о гибели любимого сына, чья кровь взывает к мщению. Зрителей трогали и переживания отца, и переживания влюбленных. И в этой трагедии Озеров защищает права личности на интимные чувства, которые часто оказываются выше чувств общественных.
В том же сентиментальном духе была написана трагедия «Димитрий Донской», основой которой послужили события русской истории.
Трагедия Озерова создавалась в чрезвычайно важных и ответственных для России исторических обстоятельствах. Незадолго до премьеры озеровской трагедии «Димитрий Донской» русские воины одержали победу над войсками Наполеона под Прейсиш-Эйлау и едва не захватили в плен императора французов. Однако угроза России со стороны Франции не миновала, и драматург воспользовался случаем, чтобы возбудить патриотизм публики. У Озерова Димитрий Донской обращается к войску:
Российские князья, бояре, воеводы,
Прешедшие на Дон испытывать свободы
И свергнуть, наконец, насильствия ярем…
После этих слов, вспоминал современник, зал огласился неистовыми криками и рукоплесканиями.
Таким образом, успеху трагедии не в малой степени способствовала ее аллюзионность[20]20
Трагедия «Эдип в Афинах» также не лишена аллюзионности. Озеров испытал сильное увлечение либеральными идеями Александра I. Герой трагедии – благородный Тезей формулировал в своих пламенных тирадах конституционные принципы:
Где на законах власть царей установленна,Сразить то общество не может и вселенна.
[Закрыть] (непосредственное аллегорическое сопоставление событий прошлого и современности, содержащее прозрачный намек; Пушкин называл такие аллюзии «применениями»).
В этой трагедии Озеров пошел еще дальше в защите чести и достоинства личности.
Сюжет трагедии состоит в том, что герои ее – князь Тверской и князь Московский (Димитрий) готовы драться с татарами. В этом между ними нет разногласий. Но есть личные причины, которые влияют на их поведение перед битвой: оба влюблены в новгородскую княжну Ксению, причем княжна обещана князю Тверскому, а любит Димитрия. Ксения неожиданно прибывает в стан русских войск. Димитрий вступается за чувства девушки и протестует против власти родительской над детьми и мужа над женой. Он даже хочет драться с князем Тверским на поединке, но тот отвергает эти намерения, резонно заявляя, что драться надо с врагами, а не устраивать сражения между своими по иноземному обычаю. В конце концов битва была выиграна, и судьба Ксении решилась: князь Тверской добровольно отказался от своих претензий на ее руку, и препятствия к браку Димитрия и Ксении улетучились как дым. Из конфликта трагедии видно, что герои часто руководствовались вовсе не государственными интересами, а сугубо личными целями, и это приводит к намеренному снижению их образов. Подобное снижение входило в планы Озерова: вместо героических характеров, наделенных высокими чувствами, выраженными выспренним слогом, у него появились простые, обыкновенные человеческие характеры со свойственными и понятными всем переживаниями, высказанными обычным разговорным языком, «средним» стилем. К словам этого стиля добавились сентиментально-слезливая лексика и просторечия.
Заслуги Озерова (следующая трагедия «Поликсена» успеха уже не имела) бесспорны. Драматург способствовал тому, чтобы герои русской сцены были более, чем ранее, похожи на обычных людей и из их уст звучала не возвышенная, а более простая речь. Однако трагедии Озерова, несмотря на их «элегический» язык, которым выражены переживания героев, имели и художественные недостатки.
Озеров игнорировал проблемы народности и историзма. Это привело его к ограниченному решению языковых проблем.
В трагедии об Эдипе он переделал и изменил мифологический сюжет, что уничтожило самый принцип трагизма, как его понимали древние. В «Димитрии Донском» нет ни грана историзма и народности.
Державин и А.С. Шишков справедливо возмущались по поводу исторических несообразностей пьесы. Однажды, вспоминал известный мемуарист С.П. Жихарев, Державин бросил саркастическую реплику: «…мне хочется знать, на чем основывался Озеров, выведя Димитрия влюбленным в небывалую княжну[21]21
Державин имел в виду, что в русской истории неизвестна новгородская княжна Ксения.
[Закрыть], которая одна-одиношенька прибыла в стан и, вопреки всех обычаев тогдашнего времени, шатается по шатрам княжеским да рассказывает о своей любви к Димитрию». Ксения, прибывшая в стан русских войск, действительно вносит расстройство и неразбериху в подготовку битвы. Об этом же писал и Шишков: «Завязка сей трагедии на такой невероятности основана, что никакими натяжками нет возможности ее оправдать». Из-за того, саркастически замечает Шишков, что отец не успел обвенчать Ксению с князем Тверским до Куликовского сражения, он посылает ее в русский стан, чтобы она смогла обвенчаться с ним «перед взорами татар». Особенно возмутило Шишкова, по словам С.Т. Аксакова, поведение великого князя Московского в Успенском соборе: «увидав красивую девицу», он «невзвидел святых мощей и забыл о них. Можно ли написать такую дичь о русском великом князе…».
Такие же мысли свойственны Вяземскому и Пушкину, сторонникам Карамзина. Спустя несколько лет после кратковременного триумфа Озерова, Пушкин писал: «Что есть народного в Ксении, рассуждающей шестистопными ямбами о власти родительской посреди стана Димитрия?»[22]22
Пушкин А.С Полное собр. соч. в 10 т. Т. VII. М.; Л., 1977–1979. С. 28.
[Закрыть]
Вместе с тем Озеров обострил вопрос о слоге трагедии. Его критиков не удовлетворила не только сентиментально-слезливая и элегическая речь исторических персонажей, но и просторечия, широко введенные драматургом. Речь шла не столько о нарушениях нормативной классицистической поэтики, сколько об исторической точности и уместности словоупотребления. Озеров игнорировал семантическую, смысловую наполненность высокого стиля. Тем самым языковое воссоздание исторической эпохи не было убедительным.
Перед русской литературой встали проблемы единого литературного языка, соотношения стилей, их уместного и точного употребления в разных жанрах и в разных художественных целях.
«Беседа любителей русского слова» и «Арзамас». Полемика о литературном языке
Решение этих проблем приняло в России полемически-пародийный характер и связано с образованием и деятельностью двух литературных объединений – «Беседой любителей русского слова» (1811–1816) и «Арзамасским обществом безвестных людей» («Арзамасом»; 1815–1818).
В начале 1800-х гг. Карамзин написал несколько статей («Отчего в России мало авторских талантов», 1802 и др.), где утверждал, что русские не умеют изложить некоторые психологические и философские тонкости в разговоре, не могут точно и ясно выразить свои переживания, тогда как на французском языке те же самые переживания они передают легко. Тем самым Карамзин зафиксировал характерное противоречие в языковом обиходе дворянина того времени – явление двуязычия. Русским образованным людям было легче говорить и писать по-французски, чем по-русски. В этом даже спустя несколько лет признавались многие писатели, в том числе Пушкин. Некоторые поэты (например, Вяземский) сначала писали стихи по-французски, а затем переводили их на русский язык.
Французский язык в начале XIX в. был средством общения и дипломатии. С ним вместе в русскую культуру вошло множество понятий, связанных с Французской революцией, европейской общественной мыслью, философией и литературой. Эти понятия не были еще освоены русским языком. Причина, по мнению Карамзина, заключалась в том, что «истинных писателей было у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надо выражать приятно некоторые, даже обыкновенные мысли». Между тем именно писатели («авторы») «помогают согражданам мыслить и говорить» (курсив мой. – В.К.). Неразвитость русского литературного языка задевала национальную гордость Карамзина-патриота. Он мечтал, чтобы русский язык был таким же богатым, как и французский. Обращение Карамзина к французской культуре, таким образом, не имело ничего общего с галломанией.
Что же необходимо было сделать, чтобы русский язык стал вровень с великими языками мира? Язык литературы, отвечал Карамзин, должен стать языком разговорным, языком «хорошего», т. е. просвещенного, образованного, общества. Нужно говорить, как пишут, и писать, как говорят. Здесь-то за образец и следует взять французский язык с его точным словоупотреблением и ясным синтаксисом. Французы подают и другой пример: «…Французский язык весь в книгах (со всеми красками и тенями, как в живописных картинах), а русские о многих предметах должны еще говорить, как напишет человек с талантом».
Карамзин и карамзинисты считали, что нужно сблизить язык книжный и язык разговорный, чтобы стереть различие между книжным и разговорным языком, чтобы «уничтожить язык книжной» и «образовать» «средний язык» на основе «среднего» стиля литературного языка[23]23
Макаров П.И. Примечание сочинителя // «Московский Меркурий». М., 1803. Ч. 4, № 12. С. 180.
[Закрыть]. Опора на Францию, которая далеко опередила Россию «в гражданском просвещении», усвоение европейских понятий не могут быть гибельны для страны. Дело заключается не в том, чтобы сделать из русских французов, немцев, голландцев или англичан, а в том, чтобы русские могли стать вровень с самыми просвещенными народами Европы. При этом надо соблюсти одно непременное условие – перемены должны наступить естественным путем, без насильственной ломки.
Статьи Карамзина встретили сразу же решительное возражение со стороны адмирала А.С. Шишкова, который откликнулся на них трактатом «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803).
По всем основным тезисам статей Карамзина Шишков яростно полемизирует с ним. Если Карамзин считает, что усвоение западных понятий необходимо для России, то Шишков защищает отечественную культуру от чужеземного влияния и заявляет, что Россия должна сохранить себя в неприкосновенности от идеологического и культурного воздействия Франции и Запада в целом. Задача, по мнению Шишкова, состоит в том, чтобы оградить национальные ценности и святыни от развращающих идей западного «чужебесия». Нация, которая развязала якобинский террор, уничтожила монархию, отвергла религию, – нация разрушителей. В ней нет никакого положительного, созидательного начала. Вследствие этого ее философия, литература и вся культура обладают только отрицательным смыслом и способны сеять лишь насилие, разбой, неверие.
Французская философия – не более чем «безумное умствование дидеротов, жанжаков, волтеров и прочих, называвшихся философами». В ней столько слепоты и заблуждений, сколько не содержится «в самом грубейшем невежестве». Новейшие философы обучают народы тем «развратным нравам», «пагубные плоды которых после толикого пролияния крови и по ныне еще во Франции гнездятся». Поэтому «надлежит с великою осторожностью вдаваться в чтение французских книг, дабы чистоту нравов своих в сем преисполненном опасностью море не преткнуть о камень…».
Французская литература – «невразумительное пустословие», французский язык «беден, скуден», в нем много слов, созданных бесчинной и кровавой революцией – «декады», «гильотины». Он представляет собой бесплодную почву, не способную родить ничего великого. Эта чужеземная культура «вламывается насильно» в русскую культуру, искажая и уничтожая чистые и самобытные национальные основы.
В результате своих рассуждений Шишков пришел к выводу, что России надлежит не усваивать ложное европейское просвещение, а беречь и охранять свое прошлое. Только так можно избавить страну от тлетворного французского влияния.
Если Карамзин устремлялся вперед, то Шишков мысленно двигался назад и мечтал возвратиться к прошлому, воскресив патриархальные нравы, обычаи и язык старины. Он не удовлетворялся ни будущим, ни настоящим. Это была утопическая надежда на развитие, идущее вспять, на регресс, а не на прогресс.
С целью повернуть движение русской культуры назад Шишков обратился к славянскому языку церковных книг, на котором тогда уже не говорили в обиходе. Он ратовал за книжный язык и протестовал против его сближения с языком разговорным и, главное, – растворения его в языке разговорном. Язык Расина, возражал Шишков Карамзину, «не тот, которым все говорят, иначе всякий был бы Расин». Однако, если и «не стыдно», как писал Шишков, говорить языком Ломоносова, то совершенно ясно и другое – ни языком Расина, ни языком Ломоносова не изъясняются в повседневной жизни.
В основу единого литературного языка, считал Шишков, нужно положить не разговорный язык, не «средний» стиль, а прежде всего язык церковных книг, славянский язык, на котором эти книги написаны. «Славянский язык, – писал он, – есть корень и основание российского языка; он сообщает ему богатство, разум и красоту». Почва славянского языка, в отличие от почвы языка, французского, плодоносна и живительна, она обладает «богатством, изобилием, силой». На славянском языке не было светской литературы. Это был язык церковной культуры. Если во Франции уже были светские писатели, которые своими сочинениями развращали нравы, то «мы оставались еще до времен Ломоносова и современников его при прежних наших духовных песнях, при священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, при умствованиях о христианских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию…». Французские духовные книги не идут ни в какое сравнение с русскими: «…французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них величествен, краток, силен, богат; сравните их с французскими духовными писаниями и вы тотчас сие увидите».
Шишков признавал, что после Петра I и Екатерины II в России стали доступны сочинения европейских мыслителей и писателей, появились новые обычаи («выучились танцевать миноветы»), свои светские авторы. Но именно с тех пор и началась порча нравов. В нарушении гармонии виновато дворянство. Народ (вся не дворянская часть нации – простолюдины, крестьянство, купечество) сохранил национальные обычаи и нравы, потому что был воспитан только на русской грамоте, на русских книгах, на своих обычаях. Отсюда Шишков делал вывод о том, что, кроме книжного языка, в основание единого литературного языка должно лечь народное красноречие, т. е. те слова, выражения и обороты, которые встречаются в фольклоре, в языке простолюдинов, крестьян, купцов (просторечия и «руссизмы»).
Итак, Карамзин и Шишков пришли к одной мысли о необходимости единого литературного языка и поняли его создание как дело общенационального и государственного значения. Однако Карамзин настаивал на сближении книжного языка с разговорным, а Шишков даже не допускал такой мысли. В основу литературного языка Карамзин предлагал положить «средний» стиль, Шишков – высокий и просторечный стили. Оба писателя были уверены в том, что литература, созданная на предлагаемых каждым языковых принципах, будет способствовать объединению всех сословий народа на общей национальной почве. При этом Карамзин и Шишков открывали путь романтизму (идеи народности и самобытности, характерные для Шишкова, были выдвинуты именно романтиками), но Карамзин был одушевлен идеей постепенного и естественного движения вперед, а Шишков мыслил движение вперед как искусственное и противоестественное возвращение назад[24]24
Более подробно о взглядах Карамзина и Шишкова, кроме книги М.Г. Альтшуллера, см.: История русской литературы в четырех томах. Т. 2. Л., 1981; Лотман Ю.М., Успенский БА. Споры о языке в начале XIX века как факт русской культуры: Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 358. Труды по русской и славянской филологии: XXIV. Литературоведение. Тарту, 1975.
[Закрыть].
С целью воспитания будущих молодых писателей в своем духе А.С. Шишков задумал создать литературное общество, в котором умудренные жизненным и литературным опытом маститые старцы давали бы советы подающим надежды начинающим авторам. Так родилась «Беседа любителей русского слова». Ее ядро составили Г.Р. Державин (торжественность и значительность заседаний была подчеркнута тем, что они происходили в его доме), А.С. Шишков, М.Н. Муравьев, И.А. Крылов, П.И. Голенищев-Кутузов, С.А. Ширинский-Шихматов.
Официальное открытие «Беседы» состоялось 21 февраля 1811 г., но заседания начались значительно раньше. Ее действительные члены и члены-сотрудники распределялись по четырем «должностным разрядам», во главе которых стоял председатель (А.С. Шишков, Г.Р. Державин, А.С. Хвостов, И.С. Захаров). Кроме них в заседаниях «Беседы» участвовали Н.И. Гнедич, П.А. Катенин, А.С. Грибоедов, В.К. Кюхельбекер и другие известные литераторы. «Беседчики», или «шишковисты», издавали свой журнал «Чтения в Беседе любителей русского слова» (1811–1816).
По словам Г.А. Гуковского, «Беседа» была «упорной, хотя и неумелой, ученицей романтизма». Национально-романтическая идея, провозглашенная Шишковым, с ее враждебностью философскому XVIII в., стремлением возродить национальный характер на основе церковности даст всходы в творчестве Катенина, Грибоедова, поэтов-декабристов.
Еще до открытия «Беседы» к Шишкову присоединились некоторые литераторы, не разделявшие принципов сентиментализма и возникавшего на основе переводов и переложений с европейских языков (например, баллад Жуковского) романтизма. Наиболее последовательным и талантливым среди них был поэт и драматург князь А.А. Шаховской. В 1805 г. он выступил с пьесой «Новый Стерн», направленной против карамзинистов. Затем, в 1808 г. он опубликовал в своем журнале «Драматический вестник» несколько сатир, в которых упрекал современных лириков в мелкости тем, в излишней слезливости, в нагнетании искусственной чувствительности. В своей критике Шаховской был прав. Он прав был и тогда, когда решительно ополчился против «коцебятины» (от имени посредственного немецкого драматурга Августа Коцебу, которым по какому-то необъяснимому недоразумению восхищался Карамзин, превознося его психологизм) – сентиментально-мелодраматических пьес, наводнивших русскую сцену. Вскоре опубликовал новое сочинение и Шишков («Перевод двух статей из Лагарпа с примечаниями переводчика»; 1809), где развивал идеи знаменитого трактата.
Чаша терпения сторонников Карамзина переполнилась, и они решили отвечать. Сам Карамзин участия в полемике не принимал.
Казалось бы, общая забота о создании единого национального литературного языка и общая устремленность к романтизму должны были привести к объединению усилий всех просвещенных слоев. Однако случилось иначе – общество раскололось и произошло глубокое размежевание.
С критикой Шишкова выступил в 1810 г. на страницах журнала «Цветник» Д.В. Дашков, подвергший сомнению утверждение Шишкова о тождестве церковнославянского и русского языков. Он доказывал, что церковнославянизмы – лишь одно из стилистических «вспомогательных» средств. Согласно Дашкову, Шишков – дилетант-филолог и его теория надуманна.
В том же номере появилось послание В.Л. Пушкина «К В.А. Жуковскому», в котором, почувствовав себя задетым Шишковым, он отверг упреки в антипатриотизме:
Отечество люблю, язык я русский знаю,
Но Тредьяковского с Расином не равняю.
Еще дальше В.Л. Пушкин пошел в «Опасном соседе» (1811), которым восхищались карамзинисты. Описывая проституток, восторгавшихся «Новым Стерном» Шаховского, автор поэмы адресовал драматургу слова: «Прямой талант везде защитников найдет». Фраза эта стала крылатой.
Оскорбленный Шаховской написал комедию «Расхищенные шубы», в которой высмеял небольшой талант В.Л. Пушкина и его незначительный вклад в русскую словесность. 23 сентября 1815 г. состоялась премьера комедии Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды». В пьесе был выведен слезливо-сентиментальный балладник Фиалкин, стихи которого пародировали балладу Жуковского «Ахилл» (в комедии содержались намеки и на балладу «Светлана»).
Так завязалась веселая и принципиальная полемика между карамзинистами и шишковистами. Шишков отстаивал идею национальной самобытности литературы. Карамзинисты спорили: национальной идее не противоречит ориентация на европейскую культуру и европейское просвещение, которое есть единственный источник формирования вкуса. Утверждая изменчивость и подвижность литературных форм, они обвиняли своих противников в литературном старообрядчестве, в приверженности устаревшей нормативности.
Содержание и стиль полемики сложились после того, как в 1815 г. Д.Н. Блудов написал сатиру в прозе «Видение в какой-то ограде». Сюжет сатиры Блудова заключался в следующем. «Общество друзей литературы, забытых Фортуною» и живущих в Арзамасе вдали от обеих столиц (издевательский намек на известных литераторов из «Беседы», которые на самом деле все канули в Лету, т. е. умерли как писатели), встречаются в трактире и проводят вечера в дружеских спорах. Однажды они случайно наблюдают откровения незнакомца (по внешним чертам в нем легко узнать А.А. Шаховского). Используя старинный слог и форму библейского иносказания, незнакомец рассказывает о пророческом видении. Ему привиделось, что некий старец (в нем угадывался А.С. Шишков) возлагает на него миссию написать пасквиль на соперников, которые даровитее старца. Тем самым старец будто бы восстанавливает свою низко павшую репутацию, утоляет грызущую его зависть и забывает о собственной творческой неполноценности.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
