Текст книги "Брестская крепость"

Много загадок до сих пор хранят развалины Брестской крепости. Там, под камнями, еще можно найти останки героев, их оружие и документы, там, в засыпанных подвалах, лежат зарытые или замурованные в стенах боевые знамена некоторых полков. В настоящее время нам известны даже люди, которые в дни боев собственноручно зарывали или замуровывали эти знамена. К сожалению, пока поиски дали результат лишь в одном случае, о котором я расскажу дальше. Большинство полковых знамен до сих пор найти не удается. Еще не вскрыты многие крепостные подземелья и подземные ходы, которые, по слухам, в разных местах проложены под крепостной территорией. Нет сомнения, что постепенно из-под развалин извлекут новые документы и предметы времен обороны, и они будут храниться в наших музеях как дорогие сердцу народа реликвии – свидетельства мужества и героизма легендарного гарнизона.

Враг свидетельствует

Я уже говорил о том, с каким невольным уважением писали штабные офицеры 45-й пехотной дивизии немцев о стойкости и упорстве защитников крепости в своем «Боевом донесении о занятии Брест-Литовска». И до сих пор во многих выходящих на Западе книгах – воспоминаниях бывших гитлеровских генералов, офицеров и солдат об их трагическом Восточном походе – говорится о Брестской обороне, причем все, кто об этом пишет, отмечают мужество и волю к борьбе крепостного гарнизона, которые тогда приводили немцев в недоумение и заставляли порой задумываться об исходе восточной авантюры фюрера.

Упорное сопротивление Брестской крепости, неожиданные для врага значительные цифры потерь, понесенных полками 45-й дивизии на берегах Буга, были своего рода предзнаменованием для фашистских войск. Борьба у стен Бреста как бы заключала в себе роковое пророчество того, что произойдет в будущем на полях Подмосковья, в приволжских степях, на Курской дуге, на разрушенных улицах Берлина.

Есть и другие красноречивые свидетельства врага о необычайной жестокости и упорстве боев за Брестскую крепость. В германских журналах и газетах летом и осенью 1941 года не раз печатались фотографии, сделанные фронтовыми репортерами, сопровождавшими части 45-й дивизии. Конечно, их целью было прославление побед немецкого оружия, но и по этим фотографиям видно, что каждый шаг врага в стенах крепости стоил ему очень дорого.

Солдаты, притаившиеся за гребнем земляного вала под огнем защитников Цитадели. Солдаты, крадучись пробирающиеся через развалины или стремглав бегущие по открытому месту. Все это говорит о том, что здесь захватчиков повсюду подстерегает смерть, что метр за метром этой изрытой бомбами и снарядами земли им приходится брать с боя, платя за эти метры «большой кровью».

Но особенно интересны и полны значения немецкие кинодокументы о боях за Брестскую крепость. Кинооператоры были там вместе с войсками, и еженедельные выпуски германской кинохроники «Вохеншау» в какой-то мере отразили на экране события, происходившие в первые дни войны у стен Бреста.

Наши кинозрители, вероятно, помнят кинофильм «Бессмертный гарнизон», созданный режиссером З. Аграненко. В фильме есть кадр, который нельзя не запомнить, хотя он появляется на экране всего на 2–3 секунды. Снятая откуда-то сверху, с высоты, перед нами возникает Брестская крепость, вся в клубах густого дыма, в черных высоких фонтанах могучих взрывов, вздымающихся и опадающих здесь и там, – настоящий огненный котел, где, кажется, не может уцелеть ничто живое.

И не только обычный сегодняшний кинозритель, уже искушенный в «чудесах кино», но и многие профессионалы кинематографисты считают этот кадр кинофокусом – хитрой работой художника и оператора на макете. А между тем дело обстоит совсем иначе. Это документальный кадр, снятый гитлеровским кинооператором с самолета утром 22 июня 1941 года. Перед нами – настоящая Брестская крепость, настоящие взрывы снарядов и бомб, каждый из которых уносит десятки жизней наших бойцов, командиров, женщин и детей, оказавшихся там, среди этого огненного урагана.

И другие эпизоды боев за крепость встречаем мы во фронтовых выпусках «Вохеншау». Вот на склоне внешнего крепостного вала залегли автоматчики в касках. Они плотно вжались в землю и лишь изредка, выставив на гребень вала ствол автомата, чуть приподнимают головы и дают две-три короткие очереди. Чувствуется, что над их головами то и дело посвистывают пули защитников крепости.

Вот из укрытия ведут огонь по крепостному двору гитлеровские минометчики. Вот идет, осторожно пригнувшись, вдоль полуразрушенной стены какого-то строения солдат с ранцевым огнеметом за спиной. Огненная струя лижет груду камней – там может скрываться советский боец. Немцы, видно, уже привыкли к тому, что в них стреляют из-за каждого камня, из каждой воронки. Вот перебегают под стеной уцелевшего здания несколько автоматчиков – это бой в расположении 125-го полка, куда прежде всего прорвались солдаты противника. А вот, видимо в момент затишья, над одним из крепостных домов поднимают флаг со свастикой. Ничего, это ненадолго – известно, что защитники крепости не раз сбивали с крыш метким огнем фашистские флаги. А немецкий диктор, комментируя все эти кадры, говорит о «бессмысленном», «фанатическом» сопротивлении большевиков.

…Однако самые интересные, пожалуй даже сенсационные, кадры немецкой кинохроники, посвященные Брестской крепости, удалось открыть лишь совсем недавно – летом 1964 года.

Надо сказать, что однажды я уже слышал, будто бы Гитлер в конце лета или в начале осени 1941 года посетил захваченную его войсками Брестскую крепость. Еще в дни нашей первой встречи в Ереване герой Бреста Самвел Матевосян рассказал мне, что, когда он находился в лагере для военнопленных в брестском Южном городке, ему однажды попала в руки немецкая солдатская газета, где сообщалось о поездке фюрера в крепость.

Это известие меня заинтересовало, но проверить его не удалось – никто из других защитников крепости, оставшихся в живых, не знал о таком факте. Я решил, что Матевосян что-нибудь спутал, и не придал значения его рассказу.

Весь 1964 год я вместе с нашим известным кинорежиссером и оператором лауреатом Ленинской премии Романом Карменом работал над созданием большого кинофильма о Второй мировой войне, который вышел под названием «Великая Отечественная…». Двухсерийный фильм был строго документальным, и, чтобы отобрать для него материалы, нам пришлось просмотреть более миллиона метров кинодокументов военного времени – кадры, снятые советскими операторами на фронтах Великой Отечественной войны, гитлеровскую хронику, съемки операторов США, Англии, Франции, Японии и т. д.

Просмотры подходили уже к концу, когда нам позвонили из Государственного киноархива в Белых Столбах под Москвой и сообщили, что у них обнаружена еще одна коробка немецкой кинохроники, где среди прочего материала есть «сюжет», посвященный Брестской крепости. На другой день эта коробка была доставлена в наш зал, и мы приготовились посмотреть ее на экране.

«Сюжет» начинался с поездки Гитлера и Муссолини на Восточный фронт. Сначала мы увидели фюрера и дуче в самолете – видимо, в личной машине Гитлера. Они перебрасывались какими-то репликами и время от времени поглядывали вниз сквозь круглое окошко самолета.

И вдруг, вероятно снятая с того же самолета, перед нами появилась на экране дальняя панорама Брестской крепости с такими знакомыми мне по картам характерными очертаниями ее внешних валов. Крепость, возникнув всего на несколько мгновений, ушла под крыло самолета, и затем мы увидели уже посадку машины на полевом аэродроме. Окруженные большой свитой военных и штатских, среди которых можно различить Геринга, Риббентропа, Кейтеля, Гитлер и Муссолини садятся в автомобиль и едут по пыльной дороге между двумя рядами солдат, неистово вытягивающих руки в фашистском приветствии и горланящих восторженное «Хайль Гитлер!».

И вдруг впереди появляется широкая гладь реки и за ней глубокий туннель ворот. Эта река – Западный Буг, этот туннель – Тереспольские ворота Брестской крепости.

Машины фашистских диктаторов и их приближенных идут по уцелевшему в 1941 году мосту, соединявшему Западный остров с центром крепости, и останавливаются у Тереспольских ворот. Сквозь туннель фюрер и дуче проходят в крепостной двор.

Они стоят, озираясь вокруг, любуясь открывшейся перед ними панорамой разрушения. Слева – груды камня и обезображенная коробка здания 333-го полка, прямо – развалины дома пограничников. Здесь все говорит о долгом и тяжком сражении.

Один из генералов почтительно показывает Гитлеру ряды крупнокалиберных пушек около ворот, и голос диктора поясняет, что эти орудия захвачены у большевиков тут, в крепости.

Впрочем, это уж явное вранье – в самой крепости пушек такого калибра не было, и они, конечно, привезены сюда из окрестностей Бреста. Гитлер и Муссолини согласно кивают в ответ на объяснения генерала.

Видно, очень дорого заплатил враг за эти брестские развалины, видно, в штабе Гитлера хорошо знали, во что обошелся войскам штурм крепости, если оба диктатора, попав на Восточный фронт, прежде всего решили посетить старую Цитадель над Бугом. Эти кадры как бы показывают нам сейчас значение Брестской обороны в цепи первых сражений Великой Отечественной войны.

Но они говорят и о многом другом.

С обычной своей надменной гримасой, тяжело поворачивает лицо с массивной челюстью Муссолини. И хотя он ничего не говорит, а молча смотрит, кажется, будто на его квадратной физиономии на момент появляется выражение озадаченности. Если здесь, на первом куске советской земли, было такое… то что же будет дальше?! Кто знает, не пробежал ли и в самом деле в это мгновение по спине дуче неприятный холодок дурного предчувствия, не мелькнула ли у него мысль о том, что стоящий рядом зловещий союзник и друг втянул его в слишком рискованную игру?

А Гитлер только самодовольно усмехается, разглядывая пушки. Он чувствует себя прочным хозяином этой изрытой взрывами, заваленной грудами камня земли, где начался его поход на восток. Его войска уже за Смоленском, за Киевом, под стенами Ленинграда, он уже приказал готовиться к параду на Красной площади и не сомневается в победе, которая кажется ему совсем близкой. И невдомек ему, что пройдут годы, и, когда от него на земле не останется уже ничего, кроме имени, звучащего как страшное проклятье, к этим крепостным развалинам, около которых он сейчас стоит, тысячи и тысячи людей будут приходить, как к самой дорогой святыне народной, обнажая головы перед памятью павших, класть живые цветы на мертвые камни, политые кровью героев, а сами слова «Брестская крепость» станут синонимом мужества и стойкости.

В этом поистине великая мудрость и справедливость людской истории, в этом как бы залог всей жизни человечества на земле: вечная и категорическая неизбежность победы правого и доброго дела над злом, каким бы сильным оно ни казалось сначала.

И еще одно весьма авторитетное свидетельство. В шестидесятых годах в Западной Германии, а затем и переведенная в других странах, вышла из печати двухтомная книга известного немецкого военного писателя Пауля Карелла «Война Гитлера против России». В первом томе этой книги, озаглавленном «Гитлер двигается на восток», в главе «Захваченные врасплох» несколько страниц посвящены обороне Брестской крепости. Пауль Карелл рассказывает о ходе боев в крепости, пользуясь немецкими штабными документами, а также кое-где цитирует мою книжку «Герои Брестской крепости», известную ему по английскому переводу. Среди данных о потерях гитлеровских войск в Брестской крепости, которые приводит автор, особенно красноречивой выглядит одна цифра. Оказывается, потери врага убитыми при штурме Брестской крепости за первую неделю войны составили 5 % от общих потерь гитлеровской армии на всем Советско-германском фронте за ту же неделю.

Вот как дорого обошелся захватчикам этот маленький приграничный островок советской земли.

«Прошло много времени, прежде чем герои Брестской крепости были внесены в советскую историю, – пишет Пауль Карелл. – Они заслужили свое место в ней. То, как они сражались, их стойкость, их преданность долгу, их мужество перед лицом безнадежных трудностей – все это было типичным проявлением боевого духа и силы сопротивления советского солдата. Германским дивизиям предстояло еще встретить много таких примеров.

Упорство и самоотверженность защитников Бреста произвели глубокое впечатление на германские войска. Военная история знает лишь немного примеров подобного презрения к смерти.

Когда генерал-полковник Гудериан получил отчет об этих боевых действиях, он сказал майору фон Белову, офицеру связи высшего командования армии при танковой группе:

– Эти люди заслуживают величайшего восхищения.

В неволе

Что греха таить, многие из наших людей с явным сомнением относились к тому, что в довоенные годы писала печать о злодействах гитлеровцев. «Преувеличено! – с понимающей улыбкой говорили они. – Заостряется для пропаганды. Ведь это все-таки культурный народ – немцы. Не могут они так поступать». И называли имена великих мыслителей и поэтов, ученых и музыкантов, которых дала миру Германия, – Канта и Гегеля, Шиллера и Гете, Баха и Бетховена.

Но при этом забывали ту обстановку и те исторические условия, в которых жила Германия в последние сто лет. Начиная с Бисмарка, немецкие учителя воспитывали в школах молодежь на идее военной силы, в стремлении к завоеваниям, в убеждении исключительности, превосходства Германии и немцев. Военная каста стала привилегированной в стране, военная истерия – знаменем правящих классов, и германские генералы и фельдмаршалы, все эти Шлиффены и Мольтке, Гинденбурги и Людендорфы, в угарном чаду парадов и маневров мало-помалу делались властителями дум и всей жизни своего народа. Одну за другой Германия развязывала завоевательные войны, все более истребительные и широкие по масштабам, и, хотя мировая схватка 1914–1918 годов принесла ей тяжелое поражение, немецкая военщина сумела использовать и его как трамплин для будущего нового прыжка, как горючий материал, чтобы разжечь в стране настроения реванша и возмездия.

Нет, фашистское безумие, на десятилетие с лишком охватившее Германию, не было просто трагической случайностью в истории этого народа. Отравленные семена гитлеризма упали в почву, заранее и глубоко распаханную германской военщиной. И из этих семян быстро выросла не только дурманная трава массового военного психоза, но и такие ядовитые растения – настоящие анчары XX века, – как зловещие гестапо, СС и СД. Сапогами штурмовиков были растоптаны многовековые достижения немецкой культуры, и в умственной жизни Германии наступил мрачный период, когда главной наукой сделалась позорная расовая теория, философия сводилась к утверждению идеи грубой силы и безнаказанности сильного, юриспруденция – к обоснованию кулачного права, а вершиной поэзии и музыки стал бандитский гимн «Хорст Вессель».

Самые звериные инстинкты развязал в людях гитлеризм, и, казалось, как новая черта характера нации, рядом с общеизвестной немецкой чувствительностью, сентиментальностью, в нелепом противоречивом единстве с ней явилась перед всем миром еще не виданная в истории бесчеловечная жестокость гитлеровцев, еще более страшная, чем средневековые ужасы, именно потому, что дело происходило в XX веке, с применением всех достижений новейшей науки, техники, промышленной организации.

Те, кто твердил об исконном немецком гуманизме, о традициях немецкой культуры, стали прозревать, по мере того как волна вражеского нашествия катилась все дальше по нашей земле. Эти потомки Канта и Гегеля, Гете и Шиллера выгоняли на поле боя женщин и стариков, чтобы наступать за их спинами, кидали в огонь детей, пристреливали беспомощных раненых, медленной смертью уничтожали пленных, устраивали чудовищные по масштабам массовые убийства мирного населения, садистски пытали партизан, подпольщиков, коммунистов. С первых часов войны там, под Брестом, и во всех других приграничных районах наши люди увидели жестокое лицо своего врага, и окровавленная, выстраданная людьми правда о немцах Гитлера, передаваемая из уст в уста, полетела по всей стране.

Разглядели это злобное лицо врага и защитники Брестской крепости, разглядели даже раньше других. На их глазах ворвавшийся в санитарный отсек казармы немецкий танк с ревом вертелся по бетонному полу, кромсая гусеницами тела раненых товарищей. Они не раз видели из своих подвальных убежищ, как гитлеровцы избивают и пристреливают бойцов, попавших в плен, как отправленных из крепости женщин и детей ставят на колени перед наведенными пулеметами.

Но только оказавшись в плену, они на своем собственном опыте до конца убеждались, как беспредельна и беспощадна жестокость врага. Плен начинался побоями, ударами прикладов по ребрам, сухой строчкой коротких автоматных очередей, которыми приканчивали тяжелораненых. Потом пленных выстраивали и вызывали из строя евреев, комиссаров и коммунистов. Тех, кто выходил сам или кого выдавали предатели, тут же, отведя в сторону, расстреливали. Расстреливали солдат с зелеными петлицами пограничников, расстреливали политработников, которых узнавали по звездочке, нашитой на рукаве гимнастерки. Иногда их умерщвляли не сразу, в мучениях.

Наши женщины, отправленные в плен защитниками крепости, вспоминают сцену, которую они видели, когда их вывели за крепостные валы. В стороне стояло несколько десятков пленных советских бойцов под охраной автоматчиков. Гитлеровцы заставили их стать тесным кругом и привели откуда-то избитого, окровавленного политрука. Они втолкнули его в центр этой толпы, и несколько фашистских солдат принялись издеваться над политруком на глазах у наших бойцов. За их спинами женщинам не было видно, что с ним делали, но время от времени оттуда раздавались дикие вопли истязуемого, а стоявшие вокруг пленные так страшно и глухо стонали, глядя на пытки, что уже за этим угадывалась неописуемо жуткая картина.

А потом пленных собирали в длинные колонны и под усиленной охраной гнали в лагерь. Это был марш смерти, совершавшийся под треск автоматных очередей, – охрана пристреливала тех, кто выбился из сил, кто осмелился взять хлеб из рук крестьянки, выбежавшей на дорогу, кто замешкался, остановился, шагнул в сторону. И ощущение непоправимой беды, сознание безысходности и беспросветности будущего все сильнее охватывало людей.

Два больших лагеря для военнопленных устроили гитлеровцы в окрестностях Бреста. В такой лагерь был превращен огороженный теперь колючей проволокой и тщательно охраняемый Южный военный городок с его многочисленными кирпичными корпусами казарм. Главным же местом сбора пленных, куда доставляли сотни тысяч людей со всех фронтов, был так называемый лагерь № 307, находившийся на польской территории, в нескольких десятках километров за Бугом, близ местечка Бяла-Подляска.

Это было просто обширное поле, разгороженное на клетки – «блоки» – колючей проволокой в два-три ряда. В каждой из таких клеток содержалось около тысячи узников. Если не считать дощатого барака, где помещался лагерный ревир – госпиталь, – и домика канцелярии, то единственными строениями на поле были деревянные сторожевые вышки с пулеметами и прожекторами. В палящую жару и в дождь, а позднее и в осенние заморозки и под первым снегом пленные, большей частью в одних гимнастерках, а порой только в белье, круглые сутки оставались под открытым небом. Люди руками рыли в земле норы, наподобие звериных, и заползали туда. Но грунт на этом поле был песчаный, земля нередко оседала, и тогда истощенные, до предела обессиленные узники уже не могли выбраться наверх. Вдобавок солдаты охраны и лагерные полицаи, навербованные из предателей, иногда нарочно топтались над этими норами, обваливая их и превращая в могилы, где люди оказывались заживо похороненными.

Тяжкую картину представлял этот лагерь. На огромном поле, над которым всегда стоял запах гнили и тления, в проволочных загонах копошились на земле сотни тысяч людей. Оборванные, немытые, одолеваемые полчищами вшей, кишевших прямо в песке, атакуемые тучами зеленых мух, вьющихся в воздухе, с грязными повязками на зачервивевших ранах, пленные сотнями гибли от болезней и истощения. Раз в день им давали по 150 граммов эрзац-хлеба с опилками и черпак мутного супа – баланды, которую варили из гнилой немытой брюквы или из грязной картофельной шелухи, чтобы вызвать желудочные заболевания. От дизентерии умирали прямо на поле, тифозных куда-то увозили навсегда. Расстрелы, избиения, издевательства, весь дикий режим этого лагеря служил одной цели – скорее уничтожить эти массы людей. А с фронтов на смену умершим и убитым в проволочные загоны доставлялись все новые партии узников. Здесь, на поле за Бугом, работал безостановочный конвейер смерти, мощная фабрика уничтожения.

Не лучшей была обстановка и в лагере Южного военного городка Бреста. Хотя пленные находились здесь в каменных корпусах, под крышей, условия их жизни почти ничем не отличались от условий в Бяла-Подляске и смертность была тут такой же высокой.

В этих лагерях людей уничтожали не только физически, но и морально. Верные своей философии, гитлеровцы старались развязать в пленных самые низменные чувства – дать простор подлости, предательству, национальной розни.

Старательными помощниками фашистской охраны с первых же дней стали «хальбдойче» – полунемцы и прямые предатели из числа украинцев, русских, белорусов. Они были не менее, а порою и более жестокими палачами, чем сами гитлеровцы, – ведь известно, что предатель идет дальше врага. Какие-то темные личности вертелись среди узников, стараясь выискать затаившихся коммунистов, комиссаров, евреев, заводили с пленными провокационные разговоры, чтобы потом выдать человека гестаповцам за лишнюю порцию хлеба, за дополнительный черпак баланды. Стремясь возбудить среди пленных национальную вражду, лагерное начальство создавало более легкие условия для украинцев или местных, западных белорусов, и пыталось вербовать из них полицаев и провокаторов.

Их было не так много, этих прислужников врага, дешево продающих честь и совесть советского человека. Но они делали свое дело, насаждая в лагере атмосферу подозрительности и разобщения. Люди замыкались в себе, с недоверием относились друг к другу, скрывали свое прошлое, неохотно делились с товарищами мыслями и чувствами.

Защитникам Брестской крепости приходилось быть особенно осторожными. Гестапо вскоре начало выискивать среди пленных участников этой обороны. Видимо, гитлеровцы, встретив в стенах крепости такое яростное и долгое сопротивление, считали слишком опасными для себя бойцов и командиров, сражавшихся там. Поэтому люди скрывали свою принадлежность к крепостному гарнизону и на допросах говорили, что были захвачены в плен где-нибудь в окрестностях Бреста. Сами слова «Брестская крепость» стали ненавистными для врага.

Не помню, кто из защитников крепости рассказал мне историю, случившуюся уже в 1942 году в доме его родителей, живших в станице на Северном Кавказе. Когда станица была оккупирована, в дом, где оставалась только мать участника обороны, пришли на постой четверо немецких солдат. Рассматривая висевшие на стенах комнаты семейные фотографии, они обратили внимание на снимок, где был запечатлен молодой красноармеец. Женщина объяснила, что это ее сын. Кто-то из немцев, говоривший немного порусски, спросил, где он теперь.

– Не знаю, – вздохнув, сказала мать. – Наверно, и в живых нет. Он перед войной был на самой границе – в Брестской крепости.

Немец перевел ответ своим товарищам. И тотчас же один из солдат, побледнев от злости, кинулся на женщину и стал избивать ее, крича что-то. Трое других с трудом оттащили его, и он, ругаясь, ушел из дома. А остальные объяснили перепуганной матери, в чем дело. Этот солдат штурмовал Брестскую крепость в 1941 году, был тяжело ранен и теперь кричал, что все советские солдаты, дравшиеся там, – фанатики-большевики и что их родственников надо беспощадно расстреливать.

Как ни страшен был режим гитлеровских лагерей под Брестом, как ни старались фашистские палачи зверским обращением уничтожить в сердцах пленных всякую надежду, погасить всякую искру протеста и сопротивления, добиться этого им не удавалось.

То и дело происходили побеги из лагерей. В Южном военном городке подряд несколько групп пленных бежали через канализационные колодцы, в Бяла-Подляске побеги были почти ежедневными – то по пути из лагеря на работу, то ночью через все проволочные заграждения и препятствия.

Тех, кого удавалось поймать, казнили на виду у всего лагеря страшной казнью. Беглецов расстреливали, вешали, отдавали на растерзание собакам или помещали в клетку из колючей проволоки и заставляли умирать медленной смертью от голода и жажды. Однажды троих бойцов, пойманных после побега, заживо сварили в котлах лагерной кухни.

Но даже эти изощренные злодейства не могли сломить воли пленных, задушить в них стремление снова вырваться на свободу и опять начать борьбу с врагом. Наоборот, чем больше свирепствовали гитлеровцы, тем острее становилось чувство ненависти к палачам, тем сильнее было желание мстить за погибших друзей, за все пережитое в этом аду. И, наверно, именно такие чувства, победив недоверие и подозрительность, объединили пленных лагеря Бяла-Подляска в подготовке массового побега, который произошел здесь осенью 1941 года.

Темной сентябрьской ночью несколько тысяч узников по сигналу кинулись на проволочные заграждения, набросили на них шинели и гимнастерки, перелезли через эти колючие препятствия под ярким светом прожекторов, под огнем пулеметов с вышек и ушли в ближайший лес. Большинство из них вскоре было поймано и расстреляно, многие погибли еще на проволоке, но кое-кому удалось скрыться. Говорят, что одним из главных организаторов этого массового побега был старший лейтенант Потапов, тот, что командовал важным участком обороны Брестской крепости в районе казарм 333-го полка. Уцелел ли он тогда или погиб под огнем пулеметов, остается неизвестным.

В наказание за этот побег пленных гитлеровцы несколько часов вели пулеметный огонь по территории лагеря. Сюда вызвали танки, и они из пушек стреляли по блокам, а потом вошли внутрь лагеря и гусеницами давили людей, укрывшихся в своих норах.

Однако и эта расправа не помогла, и побеги не прекращались вплоть до зимы, когда большинство выживших пленных было вывезено в другие лагеря.

Одни попали в бывшую польскую крепость Демблин, где рядом с земляным валом зимою 1941 года возник другой, такой же высокий вал из мертвых тел, которые не успевали хоронить. Других послали в Седлец, в Краков или на территорию самой Германии – в Хаммельбург и Эбензее, под Мюнхен или Бремен.

Но где бы ни оказывались герои Бреста, они проносили с собой через плен дух борьбы и сопротивления – тот неукротимый дух советского воина, каким была проникнута легендарная оборона крепости.

Немногим удавалось бежать из плена, и они шли к фронту или находили в лесах Белоруссии отряды народных мстителей – партизан. Так бежал и сражался в партизанском отряде близ Бреста боец 333-го полка Иван Бугаков. Так, сумев вырваться из лагеря, стал партизанским подрывником на железных дорогах защитник крепости Федор Журавлев. Так позднее, бежав к партизанам Югославии, воевал вместе с ними один из пограничников Кижеватова – Григорий Еремеев. Другие были менее счастливыми – побег им не удавался.

Но и в лагерях, порою даже в самых жутких, герои Брестской обороны искали и находили возможность бороться.

Бывший политрук Петр Кошкаров, ближайший помощник комиссара Фомина и капитана Зубачева, исполнявший обязанности начальника штаба сводной группы в центральной крепости, попав в лагерь Хаммельбург под фамилией Нестеров, стал одним из руководителей подпольной коммунистической организации.

Участник обороны Николай Кюнг, сражавшийся с бойцами полковой школы 84-го полка на Южном острове крепости, очутился в лагере смерти – Бухенвальде, нашел там единомышленников и был в числе организаторов Интернационального подпольного комитета, подготовившего восстание заключенных весной 1945 года.

Они боролись, герои Бреста, при всех условиях, в любой обстановке. Поистине их девизом были те слова, которые однажды видел на стене тюремного карцера военнопленный П. Артюхов из Донбасса, сообщивший мне об этом в своем письме. Брошенный после допроса в карцер, он при свете, чуть проникавшем в маленькое подвальное оконце, прочитал на серой бетонной стене бурую надпись, сделанную, видно, кровью:

«Врешь, фриц! Нас не сломаешь – мы из Брестской крепости!»