Текст книги "Брестская крепость"

Начало поисков

Вскоре после войны в газетах и журналах появились первые статьи, посвященные обороне Брестской крепости. К сожалению, материал тогда был еще весьма скуден, известно об обстоятельствах обороны было очень мало. Поэтому в этих статьях, как выяснилось потом, содержались ошибки и неточности.

Одним из первых обратился к теме героической обороны Брестской крепости наш известный художник-баталист П. А. Кривоногов. В 1950 году он поехал в Брест, длительное время жил в крепости, беседовал с очевидцами боев, делал многочисленные этюды и наброски. Год спустя появилась его талантливая и сейчас широко известная картина «Защитники Брестской крепости». Нужно сказать, что на этом полотне, где изображен момент боя у Тереспольских ворот Цитадели, тема героической обороны получила яркое и правдивое воплощение. Многие участники боев за крепость, которых впоследствии удалось найти, не раз говорили мне, что они не могут без большого волнения смотреть эту картину и что художник сумел глубоко проникнуть в существо событий и хорошо передать напряженность борьбы и героический дух памятной обороны.

Потом появилась пьеса белорусского драматурга Константина Губаревича «Брестская крепость», которая до сих пор идет на сцене ряда театров. И все же следует признаться, что мы долгое время мало знали об обстоятельствах боев за Брестскую крепость.

Так, во всяком случае, было до 1954 года, когда у меня возник замысел написать книгу о Брестской обороне. В обращении к этой теме была и закономерность, и известная случайность. Закономерность заключалась в том, что я уже несколько лет писал о событиях Великой Отечественной войны, только недавно закончил свою последнюю книгу «Сталинград на Днепре» – о Корсунь-Шевченковской битве – и искал новую тему, к которой я мог бы обратиться после этой моей работы. Я уже начал подумывать о том, чтобы написать книгу, посвященную обороне городов-героев Одессы и Севастополя, как вдруг один случайный разговор заставил меня изменить свои планы.

Однажды ко мне пришел мой товарищ, писатель Герман Нагаев. Он расспросил меня, над чем я собираюсь работать в дальнейшем, и вдруг сказал:

– Вот написали бы вы книжку про оборону Брестской крепости. Это был необычайно интересный эпизод войны.

И тогда я вспомнил, что год или два назад мне попал на глаза очерк писателя М. Л. Златогорова о героической обороне Брестской крепости. Он был напечатан в «Огоньке», а потом помещен в одном сборнике, выпущенном в Военном издательстве Министерства обороны СССР. После разговора с Нагаевым я разыскал у себя этот сборник и снова перечитал очерк Златогорова.

Должен сказать, что тема Брестской крепости как-то сразу захватила меня. В ней ощущалось присутствие большой и еще не раскрытой тайны, открывалось огромное поле для изысканий, для нелегкой, но увлекательной исследовательской работы. Чувствовалось, что эта тема насквозь проникнута высоким человеческим героизмом, что в ней как-то особенно ярко проявился героический дух нашего народа, нашей армии. И я начал работу.

Литератору, который берется за историческую тему, приходится сначала обращаться к печати, перечитывая все, что содержится по интересующему его вопросу в книгах, газетах, журналах. Я прежде всего изучил статьи, которые были в свое время помещены в белорусской печати. Писал их один партийный работник Белоруссии, бывший секретарь Брестского обкома партии Н. И. Красовский. После войны он снова приехал работать в Брест и тогда начал записывать воспоминания некоторых участников и очевидцев обороны крепости, послужившие материалом для его статей.

Статьи Красовского содержали лишь самые общие сведения о событиях в крепости, в них упоминалось лишь несколько фамилий погибших героев обороны, и, как впоследствии выяснилось, не все в них было фактически верным. Но отправной точкой они могли послужить.

Я обратился снова к очерку Златогорова. Этот очерк я опять внимательно проштудировал, а потом позвонил его автору Михаилу Львовичу Златогорову и спросил, не может ли он передать мне те материалы, которые остались у него после поездки в Брест.

Златогоров ответил, что материалов было очень мало и все, что он тогда собрал, целиком вошло в написанный им очерк. Но он тут же вспомнил, что, после того как в 1952 году этот очерк был напечатан в «Огоньке», один из участников обороны Брестской крепости вскоре прислал в редакцию журнала свое письмо.

Он уже забыл фамилию этого человека, но сказал, что пороется в своем архиве, где должна храниться копия письма, и если найдет ее, то передаст мне.

Изучив весьма немногочисленные печатные источники, я обратился к источникам музейным, и прежде всего, конечно, к материалам, которые хранятся в крупнейшем нашем военном музее – в Центральном музее Советской армии в Москве. Я пришел туда, посмотрел экспонаты, выставленные в залах музея, а затем познакомился со всеми документами, которые хранятся в его фондах.

К сожалению, и там нужного мне материала оказалось очень немного. Естественно, что чисто музейные экспонаты меня интересовали меньше, чем всевозможные документы, относящиеся к обороне крепости, а таких документов, по существу, не было.

Но все же в фондах музея я нашел два или три интересных письма бывшего участника обороны Александра Филя, который до войны служил в крепости писарем в штабе полка, а теперь находился в Якутии и работал там на Алданских золотых приисках.

В своих письмах Филь подробно освещал события первых дней обороны на одном из участков Брестской крепости, сообщал кое-что о своих боевых товарищах, командирах. Он, например, рассказывал о том, как в самом начале войны, когда крепость была внезапно разбужена грохотом канонады, когда кругом рвались снаряды и бомбы и люди, неожиданно проснувшиеся среди огня и смерти, не могли в первый момент не поддаться известной растерянности, – как в это самое время полковой комиссар Ефим Фомин, оказавшийся в расположении своей части, принял на себя командование подразделениями, которые находились в центральной крепости. Комиссар собрал и организовал бойцов и тут же поручил заместителю политрука Самвелу Матевосяну возглавить первую контратаку. Это был первый серьезный удар по противнику – Матевосян и его бойцы уничтожили отряд автоматчиков, прорвавшийся в центр Цитадели. С этого удара, собственно говоря, и начинается героическая оборона Брестской крепости.

Филь писал, что вскоре Матевосян был тяжело ранен, отнесен в подвалы крепости вместе с другими ранеными и там погиб. В дальнейших боях Филь сражался рядом с руководителями обороны – полковым комиссаром Фоминым и капитаном Зубачевым, который на третий день войны принял на себя командование всеми подразделениями, сражавшимися в центре крепости.

Однако, к моему огорчению, в музее мне сказали, что Филь прислал свое последнее письмо в 1952 году и с тех пор перестал отвечать на все запросы. Казалось, эта первая ниточка безнадежно оборвалась. Я попробовал ее восстановить и написал Филю два письма, но не получил ответа ни на первое, ни на второе.

Инженер Самвел Матевосян

Тем временем М. Л. Златогоров не забыл своего обещания и вскоре позвонил мне, сообщив, что он нашел в своих архивах копию письма, присланного в журнал «Огонек». Мы встретились с ним, и он передал мне это письмо. Каково же было мое удивление, когда я увидел на листке подпись: «Самвел Матевосян», тот самый, о котором писал в своем письме Александр Филь. Здесь же, в письме, был и его нынешний адрес. Он жил в Ереване, работал в качестве инженера-геолога и возглавлял изыскательскую геологическую партию, занимавшуюся разведкой полезных ископаемых в горах Армении.

Я написал Матевосяну по этому адресу, запрашивая его, будет ли он летом 1954 года в Ереване, с тем чтобы я мог приехать туда к нему и подробно записать его воспоминания об обороне крепости. Отослав письмо, я стал ждать ответа.

Прошла неделя, другая, месяц – ответа не было. Тогда я написал в Ереван одной своей знакомой, армянской писательнице Норе Адамян, прося ее зайти на квартиру к Матевосяну и узнать, не переехал ли он куда-нибудь в другое место.

Вскоре я получил ответ от Н. Г. Адамян. Оказалось, что Матевосян живет на прежнем месте, – она была у него и виделась с ним. Его долгое молчание объяснялось тем, что Матевосян последнее время находился в горах со своей экспедицией и поэтому не мог мне своевременно ответить.

Вслед за тем пришло письмо от самого Матевосяна. Он сообщил мне, что ждет моего приезда.

Первого августа 1954 года я приехал в Ереван и увиделся с Матевосяном. Он оказался плотным, приземистым, крепко сколоченным человеком с наголо остриженной головой, с очень живыми карими глазами, быстрый, энергичный, порывистый в движениях.

Мы с ним тут же с увлечением начали говорить о событиях в крепости. Но потом Матевосян спохватился и сказал, что поскольку сегодня воскресенье, то следует отложить все деловые разговоры на завтра, а сейчас он предлагает поехать за несколько десятков километров от Еревана, туда, где в горах лежит знаменитое озеро Севан, и там искупаться.

На Севан мы поехали на машине втроем, вместе с непосредственным начальником Матевосяна – управляющим геологическим трестом, в котором он работал, – старым коммунистом и видным армянским хозяйственником Е. М. Арутюняном. И вот когда там, на пляже, под жгучим горным солнцем мы все трое разделись, я обратил внимание на тело Матевосяна. Оно было сплошь иссечено рубцами боевых ран.

Боевой, да и весь жизненный путь Матевосяна заслуживает того, чтобы о нем рассказать подробно.

Он был выходцем из большой и бедной армянской семьи, бежавшей в Советскую Армению из области Карс, захваченной турками в годы гражданской войны. Советская власть дала ему возможность получить высшее образование – Матевосян учился в Институте цветных металлов и золота в Москве и в 1936 году стал инженером.

На всю жизнь со студенческих лет запомнилась ему короткая беседа с Серго Орджоникидзе, который в то время занимал пост Народного комиссара тяжелой промышленности СССР. Собрав в своем кабинете группу студентов-дипломников, нарком спросил их, где они собираются работать после окончания института. И когда Матевосян сказал, что он намерен вернуться к себе на родину – в Армению, Орджоникидзе горячо одобрил его замысел и объяснил, что народному хозяйству страны особенно нужны молодые инженеры в братских республиках, где предстоит быстрое развитие промышленности.

Матевосян выполнил свое намерение. В 1939 году он уже работал начальником группы рудников Кафанского комбината в Армении. В это время произошли известные события на реке Халхин-Гол, где войска империалистической Японии напали на дружественную нам Монгольскую Народную Республику, и партия обратилась к комсомольцам с призывом вступать в ряды Красной армии.

В числе первых молодых кафанцев, откликнувшихся на этот призыв, был горный инженер Самвел Матевосян. И той же осенью под звуки оркестра и комсомольских песен из Кафана отправился эшелон – несколько сот молодых рабочих, инженеров и служащих рудника ехали добровольцами в армию. Через весь Кавказ, через степи Дона и Украины, через бескрайние русские поля, через густые леса Белоруссии шел эшелон. Местом его назначения оказалась последняя станция у западной границы Советского Союза – город Брест, совсем недавно ставший советским.

Там, в Бресте, Матевосян и его товарищи начали свою военную службу. Молодой инженер сразу показал себя старательным, дисциплинированным бойцом. Хороший спортсмен, он уже имел необходимую физическую закалку и легко переносил все трудности воинской учебы – дальние походы, стремительные многокилометровые броски, ночные учения, всю суровую и напряженную жизнь солдата. Политически развитый, образованный человек, он вскоре завоевал среди товарищей настоящее уважение, подлинный авторитет вожака молодежи. Матевосяну присвоили звание заместителя политрука, а в 1940 году он был принят в ряды партии.

Война, как я уже говорил, застала его в крепостных казармах. Уже в первый день он был дважды ранен. Сначала пуля немецкого автоматчика, выстрелившего почти в упор, рассекла ему кожу на голове. Потом гитлеровский офицер, с которым Матевосян схватился врукопашную, изрезал ему кинжалом спину. Но это были легкие раны, и комсорг, перевязав их, продолжал сражаться бок о бок с бойцами.

На третий день, когда Матевосян с товарищами отбивал атаку врага у Трехарочных ворот, осколок немецкого снаряда вырвал ему часть бедра. Матевосяна в тяжелом состоянии перенесли в крепостной подвал, и там спустя много дней, будучи без сознания, он был захвачен фашистами в плен.

Гитлеровцы отправили его в лагерь для военнопленных, который они организовали в Южном военном городке Бреста. В этом лагере, где ежедневно умирали сотни людей, тем не менее был свой госпиталь, в котором наши же военнопленные врачи лечили раненых бойцов и командиров. Матевосян пробыл там три месяца и, как только рана его немного зажила и он смог ходить, сейчас же начал готовить побег.

Глубокой осенью 1941 года шестеро пленных бойцов и командиров, переодевшись в гражданскую одежду, ночью подползли под колючую проволоку, ограждавшую лагерь, и ушли в окрестные леса. Вскоре после этого Матевосян оказался в рядах партизанского отряда, который действовал на территории Западной Белоруссии и Западной Украины. Он участвовал в боевых операциях партизан и во время одной стычки с гитлеровцами был снова тяжело ранен.

Уходя от карателей, партизаны оставили его до выздоровления в украинской деревне, в крестьянской семье. Там Матевосян поправился; потом ему пришлось скрываться от полицаев, и в конце концов он пришел в город Луцк, где устроился работать в артель по ремонту обуви, так как когда-то знал немного сапожное ремесло.

Он вскоре же принял участие в деятельности луцких подпольщиков. А когда в начале 1944 года Советская армия подошла к Луцку, подпольщики подняли восстание в центральных кварталах, дезорганизовали этим оборону противника и помогли нашим войскам быстрее овладеть городом.

После этого Матевосян был направлен на офицерские курсы, вскоре закончил их и снова вернулся на фронт уже в звании лейтенанта и в должности командира гвардейской штурмовой роты.

Больше года Матевосян сражался на фронте, пройдя с этой гвардейской ротой славный боевой путь. Он был еще трижды ранен, получил два ордена – Отечественной войны и Красной Звезды, участвовал в штурме Берлина и закончил войну, расписавшись на стене Рейхстага.

После войны он демобилизовался и уехал домой, в Армению, вернувшись к своей работе по специальности.

В Ереване мы с Матевосяном напряженно работали в течение нескольких дней; я подробно записывал его воспоминания. И вот во время этих бесед у нас возникла мысль побывать вдвоем в Брестской крепости. Там, на месте, Матевосян смог бы гораздо лучше вспомнить обстоятельства обороны и наглядно показать мне, где что происходило.

Мы расстались в Ереване. Я уехал в Москву, а Матевосян перед поездкой должен был еще побывать в горах, где работала его геологическая партия. Но уже через несколько дней я встречал его в столице, на Внуковском аэродроме.

В Брест мы отправились втроем. Вместе с нами из Москвы туда поехала научный сотрудник Центрального музея Советской армии Т. К. Никонова, уже занимавшаяся темой обороны Брестской крепости. Впрочем, мне пришлось по дороге на время отделиться от своих спутников и сделать остановку в Минске. Там, как выяснилось, жил еще один бывший защитник крепости – Александр Иванович Махнач, и я решил повидаться с ним и пригласить его присоединиться к нам в Бресте.

Махнач работал в редакции республиканской белорусской газеты «Лiтаратура и мастацтва». Он оказался совсем еще молодым худощавым человеком с бледным и очень нервным лицом, по которому то и дело пробегала как бы легкая судорога боли, когда он начинал рассказывать обо всем, что пришлось ему пережить в крепости и позднее, в гитлеровском плену. Махнач был коренным белорусом; в речи его все время звучал типичный народный говорок, и он часто вставлял в свой рассказ белорусские слова и выражения.

В крепость он попал накануне грозных июньских событий 1941 года. Девятнадцатилетний лейтенант, только что окончивший пехотное училище, он за неделю до войны вместе с группой товарищей-выпускников получил направление в Брест. Здесь его назначили командиром взвода в 455-й стрелковый полк, и он сразу же с увлечением принялся за свою новую командирскую работу.

С доброй и застенчивой улыбкой, с глубоким внутренним волнением и какой-то подкупающей откровенностью рассказывал Махнач о том, что довелось ему испытать в первое утро войны. В ту ночь он спал вместе с бойцами в казармах своей роты и проснулся на рассвете от оглушительного грохота, когда вокруг в полутьме сверкали вспышки взрывов, свистели осколки снарядов, с потолка падала штукатурка, а рядом, на дощатых нарах, уже стонали раненые. Все это было так непередаваемо страшно, что еще не совсем очнувшийся от сна молодой лейтенант в ужасе кинулся… под нары. Только несколько минут спустя он опомнился, и ему стало нестерпимо стыдно за этот слепой страх. Он торопливо вылез из своего убежища и стал собирать бойцов.

На этом участке кольцевого здания казармы были разделены на глухие отсеки, не сообщавшиеся между собой. Выйти во двор крепости было невозможно – враг обстреливал все вокруг. Махначу и его бойцам пришлось пробивать кирпичную стену, чтобы соединиться с соседними ротами. А потом молодой лейтенант вместе с другими командирами организовал оборону, расставляя пулеметчиков и стрелков. Весь первый день они отбивали атаки гитлеровцев, и Махнач видел вокруг себя только кровь, смерть, гибель товарищей и впервые сам стрелял и убивал врагов.

На второй день бойцы 455-го полка обнаружили в своем расположении уцелевший склад боепитания и добыли оттуда новенькие, еще в заводской смазке автоматы, завезенные в крепость перед самой войной. Махначу до сих пор не приходилось пользоваться этим оружием, и он, выбрав момент затишья, осторожно выполз наружу, чтобы потренироваться в стрельбе из автомата.

Выпустив две-три очереди по дереву, стоявшему у берега Мухавца, он было собрался вернуться назад, как вдруг резкая, острая боль пронизала его ногу, и он услышал выстрел, раздавшийся позади. Мгновенно обернувшись, он заметил человека, который целился в него, лежа за большим камнем, и, не раздумывая, вскинул автомат. Раздалась очередь, и стрелок за камнем бессильно поник головой. Лишь тогда Махнач увидел, что этот стрелок одет в красноармейскую форму.

«Своего убил!» – мелькнуло у него.

С трудом превозмогая боль в простреленной ноге, Махнач подполз к камню, чтобы оказать помощь неизвестному бойцу. Однако тот, видимо, был убит – пуля пробила ему голову. Махнач расстегнул ворот его красноармейской гимнастерки, чтобы послушать, бьется ли сердце, и невольно отшатнулся. Под гимнастеркой оказался зеленый мундир фашистского солдата. Это был гитлеровский диверсант, переодетый в нашу форму. На зов Махнача из казармы прибежали его товарищи. Рана лейтенанта была очень тяжелой: пуля, войдя в пятку, пронзила ему ногу до колена. Махнач уже не мог сражаться, и его отнесли в подвал к раненым. Там он провел несколько дней, уже не участвуя в событиях и лишь отрывочно узнавая о ходе обороны от бойцов и командиров, иногда забегавших сюда проведать раненых друзей.

Силы защитников крепости постепенно иссякали, и однажды, во время сильной атаки врага на участке 455-го полка, кто-то из командиров, заглянув в подвал, крикнул:

– Все, кто может стрелять, выходи на оборону! Иначе не сдержим.

Раненые один за другим кое-как выбирались из подвала. Выполз в казарму и Махнач. Первое, что он увидел, был станковый пулемет с заправленной лентой около дверей и лежавший рядом ничком убитый минуту назад пулеметчик. Лейтенант отодвинул тело бойца в сторону и взялся за рукояти «максима». В памяти остались набегавшие плотной цепью зеленые фигуры врагов и злой торопливый стук его пулемета. Потом последние силы оставили его, и Махнач потерял сознание.

Он очнулся уже в плену. Гитлеровцы поместили его в лагерь Южного военного городка в Бресте, где был и Матевосян. Там военный врач из крепости, опытный пожилой хирург Иван Маховенко, извлек ему из ноги гитлеровскую пулю. С этой раной, не заживавшей в течение нескольких лет, Махнач прошел через фашистские лагеря вплоть до дня освобождения, наступившего в 1945 году. Ногу ему вылечили только на Родине, но легкая хромота осталась на всю жизнь.

После войны Махнач сначала работал сельским библиотекарем в одном из сел Минской области, а потом стал писать одноактные пьесы на белорусском языке, был принят студентом-заочником в Литературный институт имени А. М. Горького в Москве и переехал жить в Минск, поступив на работу в редакцию.

Когда я предложил ему съездить в Брест, Махнач с радостью согласился. Редакция дала ему командировку, и два дня спустя они, как братья, обнялись с Матевосяном на брестской земле.

Трудно передать впечатление, которое осталось у нас от первого посещения Брестской крепости. Мы с Никоновой пристально наблюдали за Матевосяном и Махначем. С глазами, полными слез, с нескрываемым душевным волнением они ходили по этим развалинам, поросшим травой и кустами, там, где тринадцать лет назад пролилась их кровь, где они потеряли столько боевых товарищей, где они так много пережили…

Вскоре после нашего приезда в крепости состоялась встреча бойцов и командиров Брестского гарнизона с участниками героической обороны 1941 года.

Несколько сот человек собралось на центральном дворе крепости в этот ясный августовский день 1954 года. Сюда пришел кое-кто из жителей Бреста, приехали на машинах воины Брестского гарнизона – молодые солдаты первых лет службы, которые были еще детьми в годы Великой Отечественной войны, и заслуженные офицеры-фронтовики, у которых на груди блестели боевые ордена и медали за Москву и Сталинград, за Будапешт, Вену и Берлин.

Люди расположились большим полукругом прямо на траве в центре крепостного двора. За их спинами высилось полуразрушенное, иссеченное пулями и осколками здание старой церкви, где когда-то помещался один из полковых клубов Брестской крепости. Суров и мрачен был вид этого массивного строения со стенами, сплошь искромсанными железом, с пустыми проемами окон, со снесенным куполом, где на грудах слежавшихся камней уже зеленела трава и пробивался кустарник. Слева высились кучи бесформенных развалин, справа, у слияния Мухавца с Бугом, виднелись остатки Тереспольских ворот и тянулись темно-красные кирпичные коробки разрушенных кольцевых казарм.

Тут же, на траве, поставили скамьи и длинный стол, за который сели несколько мужчин и женщин. Это были те, кто тринадцать лет назад пережил здесь, в стенах крепости, трагические и героические дни славной обороны.

Вместе с защитниками крепости сюда пришли дочь погибшего здесь командира батальона капитана Владимира Шабловского Таня, студентка местного медицинского техникума, и жены командиров – Аршинова-Никитина и Булыгина, которые в дни обороны находились со своими детьми в крепостных подвалах, ухаживая за ранеными. Сейчас все они живут в Бресте.

С напряженным вниманием, со слезами на глазах слушали собравшиеся рассказ о грозных событиях 1941 года в крепости. Матевосян и Махнач говорили о подвигах своих боевых товарищей, об их стойкости и упорстве в неравной борьбе, о неукротимой ненависти к врагу и любви к Родине, помогавшей защитникам Цитадели вынести все нечеловеческие трудности этой борьбы.

А потом по просьбе молодых воинов участники обороны повели их по развалинам крепости, показывая места, где сражались они в те памятные дни.

– Вот тут меня тяжело ранило, когда мы отбивали атаку фашистов, – говорил Матевосян, выходя на бетонный мост через Мухавец.

И люди как-то по-новому смотрели на этот мост, бок которого был разворочен снарядами и погнутые прутья арматуры торчали из бетона во все стороны. Они вдруг замечали и то, как выщерблена осколками его бетонная поверхность, и то, что перила его, сделанные из железных труб, на каждом метре пробиты десятками пуль.

– Вот здесь был отсек, в котором мы поместили своих раненых, – показывал Махнач, подходя к уже поросшим травой развалинам северной части казарм. – Сюда ворвался немецкий танк и начал давить всех, – добавил он.

И сразу хмурились лица молодых солдат, и невольно сжимались их кулаки.

Матевосян повел большую группу бойцов к руинам большого здания. Здесь осталась лежать только высокая груда камней, но вокруг развалин еще кое-где сохранились остатки старой бетонной ограды с толстыми железными прутьями прежней решетки. Укрываясь за этой оградой, Матевосян со своими бойцами огнем отбивал атаки автоматчиков. Но теперь ограда стала совсем низкой, с годами она ушла в землю, и через нее можно было перешагнуть.

Все подошли к углу ограды.

– Тут стоял наш пулемет, – показал Матевосян. – Мы вели отсюда огонь по окнам клуба, где засели фашисты. Я думаю, здесь в земле можно найти много патронных гильз.

Кто-то из солдат принес лопату и принялся копать. И в самом деле, с каждым новым взмахом лопата выбрасывала позеленевшие от времени гильзы калибра наших пулеметов. Но здесь оказались не только гильзы.

Что-то смутно забелело в разрытой земле, и Матевосян, быстро нагнувшись, поднял какой-то предмет. То была часть человеческого черепа. Почти в самой середине кости чернело пулевое отверстие с зазубренными краями. Молча инженер смотрел на эту находку, и лишь лицо его заметно побледнело да чуть-чуть дрожала ладонь, на которой лежала кость.

– Кто-то из наших, – глухо проговорил он. – Фашисты своих хоронили в городе.

Он поднял голову и обвел столпившихся вокруг него солдат глазами, в которых стояли слезы.

– Их тут, под камнями, много лежит, – дрогнувшим голосом сказал он.

Никто не ответил ему – все чувствовали, что слова сейчас не нужны. Но по лицам молодых солдат было видно, что все услышанное и увиденное сегодня надолго запало им в душу.

Когда все тесной толпой направлялись к машинам, ожидавшим солдат, старшина Борис Орлов, сверхсрочник, прослуживший здесь, в Бресте, после войны около десяти лет, рассказал о том, как однажды он встретил тут, в крепости, одного из ее бывших защитников.

Было это в 1951 или 1952 году летом. Группа солдат под командой Орлова работала в западной части Центрального острова, когда, проскочив мост через Мухавец, в крепость въехала легковая машина – такси из города. Машина остановилась у Холмских ворот, и из нее вышел офицер. Сняв фуражку и озираясь по сторонам, он медленно пошел вдоль казарм в сторону Тереспольской башни, неподалеку от которой работали солдаты Орлова.

Офицер остановился у развалин Тереспольской башни. Это был майор лет сорока, с заметной проседью в темных волосах и со строгим, резко очерченным лицом. На груди его тесно в два ряда пестрели ордена и медали.

Майор долго стоял с непокрытой головой, пристально глядя на камни развалин и, видимо, не замечая солдат. Те, в свою очередь, без особенного любопытства поглядывали на незнакомого им командира. Офицеры, ехавшие служить за границу или возвращавшиеся на Родину из оккупационных войск, нередко в ожидании поезда приезжали с вокзала осмотреть крепость, о которой ходили такие удивительные рассказы. Солдаты уже привыкли к подобным посетителям.

Но то, что произошло затем, было не совсем обычным и невольно привлекло внимание солдат к приезжему. Незнакомый майор вдруг тихонько опустился на колени и потом приник украшенной орденами грудью к пыльным буровато-серым камням развалин, закрыв лицо руками. Громкие, неудержимо рвущиеся наружу рыдания донеслись до солдат.

Старшина и два бойца тотчас же подошли к офицеру.

«Что с вами, товарищ майор?» – участливо спросил Орлов.

Майор, вздрогнув от неожиданности, оглянулся. При виде бойцов он овладел собой и встал с земли. Лицо его было мокро от слез.

«Мы дрались здесь в сорок первом», – прерывающимся голосом ответил он.

Солдаты с сочувствием и живым любопытством смотрели на майора, как бы ожидая, что он заговорит о тех памятных ему днях. Но майор больше не сказал ничего. Он постоял еще несколько минут, вытер платком глаза, надел фуражку и, козырнув солдатам и старшине, быстро пошел к машине.

– Хотелось мне спросить его фамилию, да неловко было, – закончил свой рассказ старшина. – Вижу, расстроился человек сильно. Так он и уехал…

– А ведь, наверное, есть и другие оставшиеся в живых защитники крепости, – задумчиво сказал один из офицеров. – Живут по разным городам, и никто о них не знает…

На другой день после этой встречи мы с Матевосяном и Махначем приехали в Южный военный городок Бреста, где когда-то находился гитлеровский лагерь для военнопленных. Сейчас ничто не напоминает о том страшном времени. Правда, по-прежнему тут высятся те же красные кирпичные казарменные корпуса, вокруг которых густо разрослись большие деревья. Только в одном месте между домами стоит за оградой невысокий каменный обелиск, и на нем высечено: «Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины!»

Мы вышли около обелиска из машины, и здесь два взрослых человека начали рыдать, как дети. Матевосян сквозь рыдания, вспоминая тех людей, вместе с которыми ему пришлось быть в гитлеровском лагере, сказал:

– Они уже не могли ходить… Они только ползали и говорили нам: «Товарищи, вырветесь за проволоку, не забывайте о нас, отомстите за нас!»

А Махнач, также сквозь слезы, сказал, показывая на густые зеленые деревья:

– Вот здесь не было ни одного листа – пленные все съели.

Очень много незабываемых, поистине потрясающих впечатлений оставила эта поездка в Брест. Мы ежедневно бывали в крепости с Матевосяном и Махначем. Кроме того, мне удалось разыскать в Бресте семьи командиров, погибших в крепости, – тех самых женщин и детей, которые вместе с нашими воинами пережили все тяготы обороны в памятные дни июня и июля 1941 года. Со многими из них я подробно побеседовал и записал их воспоминания.

Мы пробыли в Бресте неделю и вернулись назад. Матевосян, Никонова и я уехали в Москву, а Махнач вернулся к себе в Минск.

В Москве Матевосян еще на некоторое время задержался, используя оставшиеся дни отпуска. Ему нужно было добиться пересмотра вопроса о своей партийности в Центральном комитете партии. Дело в том, что после войны Матевосян еще не был восстановлен в рядах партии, и он хотел воспользоваться пребыванием в столице, чтобы лично похлопотать об этом. Впрочем, вскоре отпуск его кончился, и он вынужден был уехать, не дождавшись решения. Но спустя несколько месяцев я получил от него из Еревана длинную телеграмму, в которой он восторженно сообщал мне, что снова находится в рядах Коммунистической партии Советского Союза.