Текст книги "Люди как боги. Книга 3. Кольцо обратного времени"

4

Мери захотела идти домой пешком. День был хмурый, по небу бежали тучи. На Кольцевом бульваре ветер кружил листья. Я с наслаждением дышал холодным воздухом: больше всех погод люблю вот такую – сухую, резкую, энергичную, наполненную шумом ветра, сиянием пожелтевших деревьев, осень – лучшая для меня пора. Мери тихо сказала:

– Как она хороша, наша старушка Земля! Увидим ли мы ее – или затеряемся среди звезд?

– Ты можешь остаться на Земле, – осторожно заметил я.

Она с иронией посмотрела на меня.

– Я-то могу. Но сумеешь ли ты без меня?

– Нет, Мери, без тебя не сумею, – честно сказал я. – Быть без тебя – все равно что быть без себя. Или быть вне себя. Я один – только половинка целого. Ощущение не из лучших.

– Мог бы сегодня обойтись и без неостроумных шуток, Эли! – Она нахмурила брови.

Некоторое время мы шли молча. Я с опаской поглядывал на нее. Столько лет мы вместе, но я до сих пор побаиваюсь смены ее настроений. Сердитое выражение ее лица превратилось в отрешенно-мечтательное. Она спросила:

– Угадаешь, о чем я думаю?

– Нет, конечно.

– Я вспоминаю стихи одного древнего поэта.

– Никогда не замечал в тебе любви к поэзии.

– Ты во мне замечаешь только то, что тебе помогает или мешает, все остальное тебе не видно.

– Потусторонностей, или нездешностей, или каких-либо сверхъестественностей я в тебе не открывал, это правда. Какие стихи ты вспомнила?

Она показала на мятущиеся кроны.

 
Кружатся нежные листы
И не хотят коснуться праха…
О, неужели это ты,
Все то же наше чувство страха?
Иль над обманом бытия
Творца веленье не звучало?
И нет конца и нет начала
Тебе, тоскующее «я»!
 

(Иннокентий Анненский)

Я согласился, что многое в стихах соответствует моменту. Если оставить в стороне несуществующего творца с его веленьями, остальное можно принять: страх гибели действительно присущ всему живому, а желания того конгломерата молекул и полей, который у каждого называется одинаково – «я», на самом деле бесконечны. Лишь насчет тоски можно поспорить. Тоска – чувство нерабочее, для отпуска и отдыха, а что интересного в томительном отдыхе?

– Удивительно, как ты умеешь все упрощать, – сказала она с досадой.

И опять мы шли молча, а потом я поинтересовался, какое у нее мнение насчет причин катастрофы.

– Прямо противоположное тому, на котором настаивает Павел, – ответила она презрительно. – Удивительный вы народ, мужчины. Ищете злой умысел в каждой загадке! В вас так сильна воинственность, что вы готовы допустить, что сама природа непрерывно ведет с вами боевые действия. Приписывать ей собственные недостатки и просчеты – это легкий путь. Но вряд ли правильный!

– В том, что мы воинственны, виноваты женщины: вы сами рожаете нас такими. Однако ты не противопоставила аргументам Ромеро убедительных опровержений.

– Я вижу лишь непроверенные факты и поверхностные догадки об их причинах. Мне нечего опровергать.

Ее слова произвели на меня большее впечатление, чем я в тот день согласился бы признать.

Вечером наша гостиная была полна. Ольге, Ромеро, Олегу, Орлану, Лусину достались кресла, Труб и Граций с трудом разместились на диванах: ангелу мешали крылья, а трехметровый галакт боялся вставать, чтобы не удариться головой в потолок. Ромеро доложил, что задача второй экспедиции в ядро Галактики – обнаружить неведомых противников и выяснить, можно ли общаться с ними мирно. Это не военный поход, а миротворческая миссия. Все ресурсы Звездного Союза брошены на оснащение экспедиции.

– Теперь спрашивайте и сомневайтесь, адмирал, – закончил Павел.

Сомнений у меня было немало. Рамиров, на поиски которых снарядили первую экспедицию, обнаружить не сумели. Планеты-хищницы, гнавшиеся за звездолетом, названы Алланом живыми существами, но что они реально живые, а не диковинка мертвой природы, не доказано. В районе «пыльных солнц», на окраинах которого погибла экспедиция, по мнению Аллана, существует разумная цивилизация, но ни с одним из ее представителей встретиться не удалось, а значит, существование это остается гипотезой. Попытки прорваться в ядро встретили противодействие, но что из того? Оно могло иметь физические причины, нам пока не известные, ведь никто не будет утверждать, что мы изучили всю Вселенную.

Я обратился к Олегу:

– Ты командующий второй эскадрой. Что думаешь по поводу моих сомнений?

Он ответил сдержанно:

– Есть только один способ их разрешить – снова полететь к ядру и выяснить, что мешает в него проникнуть.

Я залюбовался Олегом. Он и похож, и непохож на своего отца. От матери ему досталась белая кожа, такая гладкая и нежная, что кажется прозрачной. Он вспыхнул, отвечая, румянец как пламя пробежал со щек на лоб, к ушам, к шее. Есть что-то девическое в его облике, в красоте его головы, в длинных золотых кудрях, падающих на плечи, – впрочем, не столь завитых, как некогда носил Андре, – в узких плечах, узкой талии, тонких длинных пальцах. Внешность обманчива, а у этого человека, командующего второй эскадрой, особенно. Среди капитанов дальнего звездоплавания он числится в самых бесстрашных и удачливых. Ольга рекомендовала его в адмиралы давно запланированной экспедиции в Гиады, и, если бы не катастрофа с Алланом, Олег уже мчался бы в скопление этих рушащихся в какую-то бездну звезд. Большой Совет отменил поход в Гиады ради новой экспедиции к ядру.

– Твой ответ меня устраивает, – сказал я. – Теперь расскажите о подготовке к экспедиции.

Ромеро объяснил, что она ведется на известной всем нам Третьей планете в Персее, руководят ею Андре и демиург Эллон. На звездолетах, кроме аннигиляторов Танева, устанавливаются и механизмы, меняющие метрику пространства. Каждый корабль теперь подобен маленькой Третьей планете, создающей в своем окружении любые искривления. Конструкции генераторов метрики разрабатывает группа Эллона.

– Эллон, Эллон… Ты его знаешь, Орлан?

– Эллона предложил я, – с гордостью объявил Орлан. – В Персее нет демиурга, который равнялся бы Эллону в даровании конструктора.

Я заметил, что Граций невесело покачал головой.

– Остается последнее, – продолжал я. – В качестве кого Большой Совет предлагает участвовать в экспедиции мне? Говоря древними терминами, какая у меня должность?

– Вы будете душой и совестью экспедиции, Эли, – сказал Олег.

– Плохо организована та экспедиция, в которой душа и совесть отделены от остальных ее членов.

Я говорил серьезно, но моя отповедь вызвала смех. Ромеро примирительно сказал:

– Раз уж вы применили термины, определяющие так называемую должность, то назовем вашу функцию научным руководством – было некогда и такое понятие, дорогой адмирал.

– Сами вы участвуете в походе, Павел?

– Думаю, Большой Совет разрешит мне отбыть с Земли.

После совещания я подсел к Грацию.

– Когда Орлан расхваливал Эллона, ты вздохнул, Граций. Ты не согласен с оценкой Орлана?

Граций засиял доброжелательной улыбкой. Га-лакты так любят улыбаться, что делают это по любому поводу.

– Нет, Эли, мой друг демиург Орлан совершенно точно охарактеризовал Эллона как инженерного гения. Но видишь ли, Эли… – Он запнулся, но удержал на лице улыбку. – В организме у Эллона степень искусственности много, много выше, чем у остальных демиургов; боюсь, что и мозг его содержит искусственные элементы, хотя Орлан это отрицает.

Я тоже улыбнулся, но по-человечески. Нелюбовь галактов к искусственным органам казалась мне чудачеством. Я пропустил объяснение Грация мимо ушей. Все люди совершают ошибки, я тоже ошибался. И многие мои ошибки, такие невинные на поверхностный взгляд, были роковыми – причем в точном значении этого слова.

5

Как страшно изменился Андре! Ольга предупреждала, что я его не узнаю, – я посмеивался. Такого просто не могло быть! И я, конечно, сразу узнал Андре, когда «Орион» повис над причальной площадкой Третьей планеты и мой друг ворвался в корабль. Но я был потрясен. Я оставил Андре измученным, еще не оправившимся от безумия, но живым, даже энергичным человеком средних лет. Сейчас меня обнял старик – суетливый, нервный, беловолосый, морщинистый, преждевременно одряхлевший…

– Да, да, Эли! – со смешком сказал Андре, он понял, какое впечатление произвел. – В непосредственном соседстве с бессмертными галактами мы почему-то стареем особенно быстро. Виной, вероятно, чертова гравитация на этой планетке. Закручивания и раскручивания пространства тоже не способствуют биологической гармонии. Помнишь Бродягу? Тот мощный мозг, который ты почему-то захотел воплотить в огромное тело игривого дракона?

– Надеюсь, он жив?

– Жив, жив! Но за драконицами давно не гоняется. Впрочем, мыслительные способности у него в порядке.

Мы высадились на планету. Я не описываю рейс «Ориона» в Персей. Для последовавших событий это значения не имеет. Не буду описывать и все встречи – они интересны лишь для меня с Мери. Я остановлюсь только на нынешнем впечатлении от Третьей планеты.

Мы летели с Мери в обычной авиетке. Мы помнили страшный облик грозной космической крепости разрушителей: голая свинцовая поверхность с золотыми валунами. Теперь не было ни свинца, ни золота – всюду синели леса, поблескивали озера.

– Я хочу опуститься здесь. – Мери показала на стоявший отдельно холмик, вершина его была свободна от напиравших снизу кустов.

Мы вышли и впервые почувствовали, что на самом деле находимся на Третьей планете. Гравитационные экраны авиетки предохраняли от страшного притяжения, в районе Станции оно вообще не превосходило земное, а здесь нас буквально прижало к грунту. Я не мог выпрямиться, в голове шумело, я сделал шаг, другой – и пошатнулся.

– Сейчас я не сумел бы дойти Станции, – сказал я, пытаясь усмехнуться.

– Ты узнаешь это место, Эли?

– Нет.

– У подножья этого холма умер наш сын…

Моя память прояснилась. Я с опаской поглядел на Мери. Она улыбнулась. Меня поразила ее улыбка – столько в ней было спокойной радости. Я осторожно сказал:

– Да, то место… Но не лучше ли нам уйти отсюда?

Она обвела рукой окрестности.

– Я так часто видела во сне этот золотой холм и мертвую пустыню вокруг! И всегда вспоминала, как Астр хотел, чтобы металлические ландшафты забурлили жизнью. Помнишь, он назвал себя жизнетворцем… На никелевой планете это было легко: там невысокая гравитация. Но и здесь удалось привить металлу жизнь. На Третьей посадили растения, выведенные для мест с повышенным тяготением.

– Созданием которых вы занимались в институте астроботаники?

– Которыми занималась я одна, Эли! Это мой памятник нашему сыну. Теперь возвратимся на Станцию.

Два других события, которые я упомяну, непосредственно связаны с экспедицией. Среди встречавших не было Бродяги. Лусин, чуть ступив на грунт, побежал к дракону. В какой-то степени Лусин – создатель этого диковинного существа и гордится им больше, чем другими своими творениями. Бродяга хворал. Лусин с горечью сообщил, что дракон излишне человечен, хотя и помещен в нечеловеческую оболочку: не только бессмертия, но и солидного долголетия ему, как и людям, привить не удается.

– Хочет видеть. Очень. Тебя, – высказался в своей обычной – клочьями предложений – манере Лусин, и на следующее утро мы направились к дракону.

Внешне Бродяга почти не изменился. Летающие драконы не худеют, не толстеют, не выцветают, не седеют и не рыхлеют. Бродяга был таким же, каким я видел его при расставании: оранжево-сизый, с мощными лапами, с огромными крыльями. Но он уже не летал. Завидев нас, он выполз из своей норы и заскользил навстречу. Волноподобные складки с прежней быстротой перемещались по спине и бокам, массивное туловище извивалось с прежним изяществом, длинный, бронированный прочной чешуей хвост приветственно взметнулся, крылья с грохотом рассекали воздух. Но все эти – такие знакомые – движения уже не могли поднять Бродягу над грунтом. И огня от него исходило поменьше: багровое пламя было пониже, а синий дым – пожиже. Я не иронизирую, я говорю это с грустью.

– Привет пришедшему! – услышал я так давно не слышанный хрипловатый, шепелявый голос. – Рад видеть тебя, адмирал! Садись мне на спину, Эли.

Я присел на лапу и ударил ногой по бронированному боку.

– Ты еще крепок, Бродяга! Хотя, наверно, молодых драконов не обгонишь.

– Отлетался, отбегался, отволочился – все определения моего бытия начинаются на «от», – безжалостно установил он и вывернул ко мне чудовищную шею, выпуклые зеленовато-желтые глаза глядели умно и печально. – Не жалуюсь, Эли. Я пожил всласть. Все радости, какие могло доставить существование в живом теле, я испробовал. Будь уверен, я не потеряю спокойствия, когда буду умирать.

Продолжать разговор в таком унылом ключе я не хотел. Я весело запрыгал на твердой лапе дракона.

– На Земле разработаны новые методы стимулирования организма. Мы испробуем их на тебе, и ты еще покатаешь меня над планетой.

Он иронически усмехнулся. Он все-таки единственный из драконов, кто умеет придавать осмысленность гримасам, – остальные просто разевают пасти, выпыхивая дым, и не поймешь, то ли они зевают, то ли собираются тебя проглотить. Я чувствовал себя виноватым перед Бродягой. В прежнем своем воплощении, в образе правящего мозга-мечтателя, он мог бы десятикратно пережить нас всех. Я наделил его телом, но радости телесного бытия кратковременны. Хоть и поздно, но я с пристрастием допрашивал себя, правильно ли я поступил.

А вторым важным событием была встреча с Эллоном.

Мы пошли в мастерскую Эллона вшестером – Мери, Ольга, Ирина, Орлан, Андре и я.

В огромном, солнечно светлом зале нас встретил Эллон.

Я должен описать его. Он стоит передо мной. Я подхожу к нему, всматриваюсь в него. Я стараюсь понять, чем порождено то впечатление, какое он неизменно производил. Я допрашиваю себя, не изменится ли оно от пристального разглядывания, от долгого изучения. Ничто не меняется. Все правильно. Ошибок нет. Если и встретилось мне в жизни существо, в полном смысле слова необыкновенное, то имя ему – Эллон!

Он не подошел к нам – только повернул голову на высокой, по-змеиному крутящейся шее. Орлан в знак приветствия поднимает голову и вхлопывает ее в плечи, Эллон не удостоил нас приветствием. Он просто не знал, что такой обряд существует, он не обучен таким поступкам. Он молча рассматривал нас. Нет, не рассматривал – пронзал, ослеплял, уничтожал фосфорически пылающими глазами, такие выспренние сравнения в данном случае уместней.

А Орлан робел. Я видел его в сражениях, в дипломатических переговорах, на совещаниях – неизменно спокойного, решительного и бесстрашного. Я был уверен, что хорошо его знаю. Он не поднял, а вжал голову в плечи, он говорил – для нас – на отличном человеческом языке, но голос звучал робко, почти заискивающе.

– Эллон, люди пришли познакомиться с твоими свершениями, – сказал Орлан этим странным голосом. – Надеюсь, тебя не обременит наше посещение?

– Смотрите и восхищайтесь! – на таком же отличном человеческом языке ответил Эллон и широким жестом длинной, гибкой, бескостной руки обвел помещение. Он широко осклабился, синеватое лицо порозовело – вероятно, от удовольствия.

Но смотреть было нечего. Кругом были механизмы, и около них сновали демиурги. Вся Третья планета – скопление механизмов, по виду не определишь, чем эти, в зале, отличались от тех, что образовывали тысячекилометровые толщи планетных недр. Орлан сказал просительно:

– Будет лучше, если ты дашь пояснения, Эллон.

Эллон касался рукой механизмов, объясняя их назначение. Он двигался вперед, а голова была повернута назад, на нас: все демиурги могут свободно выкручивать голову, но так далеко, на полных сто восемьдесят градусов, выворачивать ее был способен лишь Эллон. И я, не вслушиваясь в объяснения, смотрел на его лицо, старался разобраться не в смысле речи, а в звуке голоса, мне это почему-то казалось важней, чем вникать в конструкции, все равно я мало что в них понимал – я плохой инженер.

И чем настойчивей я всматривался в Эллона, тем прочней утверждалось во мне впечатление необычности. Эллон смеялся. Он широко раскрывал рот в беззвучном хохоте. Объяснение было серьезное, высококвалифицированное, а гримаса издевательская. Огромный жабий рот пересекал все лицо от уха до уха, он был раза в два больше, чем у других демиургов: пугающе подвижная, извивающаяся, кривящаяся впадина перехлестывала лицо, а над темной, живой, меняющейся, я бы даже сказал – струящейся от уха к уху безгубой расщелиной грозно светили огромные, сине-фиолетовые, пронзительно-неподвижные глаза. Я не робкого десятка и не слабохарактерный, но и меня почти загипнотизировало сочетание дьявольски меняющихся саркастических гримас и зловещих глаз.

Закончив обход зала, Эллон сказал (из всего объяснения я запомнил лишь эти слова):

– Ни люди, ни демиурги, ни – тем более – галакты еще никогда не имели столь совершенно вооруженных кораблей. Если бы хоть один из нынешних звездолетов был у нас, когда человеческие эскадры вторглись в Персей, события развернулись бы иначе.

Я сухо поинтересовался:

– Тебя огорчает, Эллон, что события не пошли по-другому?

Он с полминуты молчаливо хохотал.

– Не огорчает и не восхищает. Просто я устанавливаю факт.

Ольга стала о чем-то спрашивать Эллона, ее перебивала Ирина – в ней причудливо соединяется порывистая эмоциональность отца с инженерной дотошностью матери. Я отвел Андре в сторону.

– Созданные демиургами механизмы великолепны, я в этом уверен. Но кто ими командует?..

Он нетерпеливо прервал меня. Вероятно, только это одно сохранилось в нем от старого Андре: он по-прежнему ловит мысль на полуслове и все так же не церемонится с собеседниками.

– Можешь не волноваться! Эллон только конструирует механизмы, командую ими я. Пусковые поля замыкаются на мое индивидуальное излучение. А когда эскадра выйдет в поход, я передам управление ими Олегу и капитанам кораблей.

Мы поднялись на поверхность. Ирина восторженно объявила:

– Какой он удивительный, демиург Эллон! Нисколько не похож на других! – Она понизила голос, чтобы Орлан не услышал. – Они все кажутся мне уродами – Эллон один красавец! И какое совершенство инженерных конструкций. Эли, вы разрешите мне работать на корабле в группе Эллона?

– Работай где захочешь, – ответил я. Если говорить о моем личном впечатлении, то Эллон показался мне куда безобразней других демиургов.

В гостинице Мери сказала:

– Я не имею права вмешиваться в распоряжения научного руководителя экспедиции, но обсуждать действия мужа могу. Я недовольна тобой, Эли.

– Я плохо одет, Мери? Или совершил очередную бестактность? Или обидел кого-нибудь?

– Меня пугает Эллон, – сказала она со вздохом. – Он настолько страшен, что даже красив в своем уродстве, тут я могу согласиться с Ириной. Но каждый день встречать его на корабле!.. И как Ирина смотрела на него… Если бы она так смотрела на мужчину, я сказала бы, что она влюбилась.

– Пусть влюбляется. Сам я, если помнишь, некогда тоже влюбился в Фиолу– нечеловеческое существо. Чувства эти безвредны, ибо бесперспективны. Не взять Эллона с собой мы не можем: он ведь объявлен инженерным гением. Боюсь, в тебе говорит человеческий шовинизм, недопустимый в эпоху звездного братства. Я убедил тебя такой железной формулой?

– Ты убедил меня тем, что безнадежно пожал плечами, – сказала она, грустно улыбаясь. – Не обращай внимания на мои настроения. Они вызваны не умными рассуждениями, а темными предчувствиями…

Я часто потом вспоминал этот разговор с Мери на грозной Третьей планете Персея.

6

Нет, я не создаю для потомков отчета о нашей экспедиции! Я уже говорил, что не уверен, попадут ли мои записи на Землю. Я пытаюсь разобраться в смысле событий. Я допрашиваю себя, правильно ли я поступал. Я все снова и снова подхожу к мертвому телу предателя, недвижно повисшему в силовом поле, – ему уже никогда не изменить однажды принятой позы, – и все снова и снова говорю себе: «Эли, тут что-то не так, ты должен во всем этом разобраться, ты должен разобраться, Эли!» Но я не могу разобраться, я слишком рассудочен. Это парадоксально, что поделаешь, одна из новых истин, столь непросто и столь не сразу нами воспринятых, звучит именно так: чем логичней рассуждение, тем оно дальше от истины. Мир, в котором мы странствуем сегодня, подчинен законам физики, но нашей логики не признает…

Я не буду описывать подготовку и отправку экспедиции. На Земле о нашем старте знают всё: как мы ограничили эскадру пятнадцатью звездолетами (одиннадцать, лишенные команд гигантские летящие склады, управлялись автоматами, четыре – «Козерог», «Овен», «Змееносец» и «Телец» – имели экипажи и командиров: Осиму, Ольгу, Камагина и Петри); и как я разрешил принять Бродягу на борт флагманского корабля «Козерог», хотя Олег колебался, стоит ли брать в дальний рейс дряхлеющего дракона; и как на «Козероге» мы разместили инженерную лабораторию Эллона; и как эскадра устремилась в созвездие Стрельца, в сгущение темных облаков, прикрывающих от нашего взгляда ядро Галактики; и как три года мы мчались к Галактическому ядру, тысячекратно обгоняя свет и поддерживая через Третью планету Персея (на ней по-прежнему правил Андре) связь с Землей на волнах пространства; и как на четвертом году сверхсветовая связь оборвалась и для Персея и Земли мы выпали в небытие.

С этого момента я и начну рассказ о нашем путешествии в Галактическом ядре.

Генераторы волн пространства отказали вдруг и полностью: мы больше не принимали депеш с Третьей планеты, не отправляли своих сообщений. Механизмы были в порядке – изменилось пространство. Импульсы генераторов не пробивались наружу, мы не принимали сигналов извне. Мы внезапно словно онемели и потеряли слух. Но зрения не потеряли. Приборы издалека зафиксировали появление планеты-хищницы, точно такой, какая напала на эскадру Аллана. Разница была лишь в том, что Аллан к моменту ее нападения поддерживал связь с базой, а мы такой возможности лишились. И мы с сомнением относились к депеше Аллана, что их преследует не гигантский корабль, так же превосходящий размерами наши звездолеты, как гора превосходит мышь, а загадочное космическое существо, отнюдь не скрывающее намерения настичь и проглотить эскадру. Представление о диковинном звездолете все-таки больше соответствовало всему, что мы знали о мире.

Но был ли это звездолет или космическое существо, нас всех пронизало беспокойство, когда анализаторы обнаружили в отдалении загадочную планету и бесстрастно доложили, что она устремилась за нами. Мы шли тогда по краю темных облаков, прикрывающих ядро. Слово «край» относительно – на миллиарды километров вокруг простиралась туманность, холодная, безмерно унылая, звезды тускло просвечивали сквозь багровую полутьму. Мери сказала со вздохом: «Крепко же накурили в этом уголке Вселенной!» Хищная планета возникла оранжевым пятнышком в тумане и стала быстро увеличиваться. Мы шли в сверхсветовой области – она мчалась в Эйнштейновом пространстве. За нами тянулся шлейф превращенной в пыль пустоты – за планетой пространство было чистым. Мы уничтожали простор – планета неслась в нем со сверхсветовой скоростью, с такой чудовищной скоростью, что нагоняла нас. Законы физики летели в пропасть – так нам казалось. Лишь сейчас мы начинаем понимать, насколько убоги наши знания о законах природы.

Итак, планета догоняла нас. Она была огромна, как Земля, она была больше Земли. Тысячи наших звездолетов могли разместиться на ее поверхности, десятки тысяч – провалиться в ее недра. Траектория ее полета прихотливо менялась, выдавая одну бесспорную цель – догнать эскадру. Как и Аллан, мы могли говорить о свободной воле, командовавшей полетом хищницы. Но мы по-прежнему считали, что нас настигает корабль, а разумные существа притаились внутри, у пультов неведомых нам грозных механизмов. На наши призывы они не откликались. Не надо было обладать сверхтонким интеллектом, чтобы расшифровать наши сигналы – это была задача для школьника, а не для космического инженера. Но планета молчала – молчала и нагоняла нас, непостижимо нагоняла, со сверхсветовой скоростью в обычном световом пространстве. Олег вызвал звездолеты.

– Аллан спасся тем, что аннигилировал активное вещество, – сказал он. – Преследователь не сумел преодолеть преграду новосотворенной пустоты. Но, потеряв три четверти запасов, эскадра Аллана впоследствии не справилась с другими трудностями. Должны ли мы повторить защиту Аллана?

Все единодушно высказались против. Мы были вооружены сильней эскадры Аллана. Мы могли подпустить планету ближе, чем рискнул Аллан. И надо было установить, нападение ли это или какая-то новая форма контакта.

Если когда-нибудь наши стереофильмы попадут на Землю, люди увидят, как мы отделили от эскадры один из грузовых звездолетов, предварительно освобожденный от грузов. Планета набросилась на звездолет, как лисица на куропатку. На пленках запечатлен взрыв, густое облачко сперва сияющей, потом быстро темнеющей пыли. И планета, каким-то челноком снующая из края в край облачка и жадно, всей поверхностью поглощающая пыль. Прах уничтоженного корабля всасывался внутрь. Пространство высветлялось, гигантский пылесос мощно трудился, расправляясь с останками звездолета.

– Отвратительный жадный рот, несущийся в пустоте! – с негодованием воскликнула Мери.

Мы сидели в обсервационном зале, наблюдая за гибелью подброшенного хищнику корабля.

– Скорее, ассенизатор космоса, дорогая Мери, – отозвался Ромеро и добавил со вздохом: – Плохо лишь то, что этот космический дворник почему-то склонен рассматривать нас в качестве мусора.

Справедливость замечания Ромеро мы оценили лишь впоследствии, когда стало ясно, что планета не просто мчалась в туманности, куда вторглась наша эскадра, она попутно поглощала и окружающий газ, и пыль, расправляясь таким образом с самой туманностью. В те часы нам было не до функций космического ассенизатора. Меня и Ромеро вызвал Олег. В командирскую рубку пригласили и Орлана с Грацием. Олег позвал и Эллона, но тот отговорился занятостью. Демиурги, в отличие от галактов, недолюбливают советы и заседания.

Олега интересовало одно: бежать или отразить нападение?

– Бежать, бежать! – поспешно сказал Граций.

Я всегда замечал, что, если есть хоть малейшая возможность избежать боя, галакты ее используют. Они куда больше дорожат своим бессмертием, чем мы своим бренным существованием. В данном случае, впрочем, мы все согласились с Грацием.

Зато способ бегства вызвал споры. Я не считал, что нужно так уж категорически отказываться от использования активного вещества. У нас его много больше, чем у Аллана, а способ этот весьма действен, как доказал тот же Аллан, именно так удравший от хищницы. Со мной, однако, не согласились. И сейчас, зная многое, чего не знали тогда, я могу лишь порадоваться, что остался в меньшинстве. Граций предложил воспользоваться приемом вмещения больших предметов в малые объемы, который так распространен на планетах галактов. Орлан запротестовал. Сокращение масштабов – операция медленная, люди плохо переносят иномасштабность, демиургам же, с их повышенной искусственностью, изменять размеры тел просто опасно. К тому же нет гарантии, что хищница не погонится за опадающим в объеме кораблем. С пылью и газом она расправляется идеально. Может так случиться, что мы просто поможем ей нас проглотить.

– Только гравитационная улитка! Мы оснастили звездолеты механизмами, меняющими околокорабельную метрику. Нырнув в крутую неевклидовость, мы оставим космического разбойника по ту сторону искривленного пространства. Твое мнение, Эллон? – спросил он, не дожидаясь нашего решения.

Засветившийся на экране Эллон подтвердил, что нет ничего проще, чем запустить хищника в гравитационный туннель.

– Планета полетит наружу, как шар под гору! И если сохранит свои поглощала невредимыми, то ей дьявольски повезет! – Он распахнул рот в таком приступе молчаливого хохота, что не мне одному показалось, будто его нижняя челюсть вот-вот отвалится. В отличие от галакта, Эллона радовала перспектива схваток, воинственность была так же присуща ему, как инженерная одаренность.

Я спустился в лабораторию. У командных приборов прохаживался, подпрыгивая, как все демиурги, Эллон. У пульта, оснащенного клавишами, как древние рояли, дежурила Ирина. Возле противоположной стены распластался Бродяга, захвативший чуть не три четверти площади. Завидев меня, он дружески выбросил из ноздрей два фонтана дыма и приветливо перебросил на зубцах короны несколько молний. Они были теперь не так многоветвисты и красочны, как в годы его драконьей молодости. Я встал за спиной Ирины.

– Включай первое искривление, – приказал Эллон, и Ирина забарабанила пальцами по клавишам.

К этому времени все четырнадцать звездолетов сконцентрировались в такой близости от «Козерога», что теснота показалась мне опасной. Я ничего не могу с собой поделать: сближение кораблей на дистанцию визуальной видимости всегда пугает меня. Но без концентрации флота его не обнести неевклидовым забором. Первое искривление, включенное Ириной, как раз и создавало такую ограду. А затем Эллон предложил полюбоваться, как глупая планета или существа, обитающие в ней, расшибают лоб о стену. Не знаю, есть ли у планеты лоб, но налетела она на искривление неистово – и так же неистово отлетела. Это повторилось несколько раз – удар и отлет, снова удар и снова отлет. Змеящийся рот Эллона сводила судорога восторга, грозные глаза сверкали. Он не мог отвернуть фосфоресцирующего лица от пейзажа на экране – тусклых звезд в дымке туманности и пронзительно сияющей, пронзительно несущейся на нас, все снова отбрасываемой назад планеты.

– Включай выводной тоннель! – приказал Эллон, и Ирина снова забарабанила по клавишам.

Теперь мы могли убедиться в мощности генераторов метрики. Планету вышвырнуло в какую-то бездну – не пассивным скольжением по инерции в искривленном пространстве, с каким мы когда-то так остервенело боролись при первом нашем появлении в Персее, а мощным толчком наружу. Я обратился к Эллону – он не ответил, он сгибался в беззвучном ликующем хохоте. Я повернулся к дракону.

– Здесь не простое изменение метрики! Ты знаешь об этом, Бродяга?

Дракон восторженно бил хвостом, сыпал тусклыми молниями.

– Конечно, Эли! Проблема пинка в зад – так это можно назвать на человеческом языке. Еще когда я был Главным Мозгом, мне всегда хотелось наддать дополнительного импульса выбрасываемым звездолетам. Эллон осуществил мою давнюю мечту. Действенно, правда?

Я согласился: да, очень действенно. Дракон выпустил на меня густой столб багровой гари, я отшатнулся. В закрытом помещении можно было радоваться и не так дымно. Я подошел к Ирине.

– Эли, Эли! – сказала она голосом, какого я у нее никогда не слышал. – Какой он человек! Какой он удивительный человек!