Текст книги "Наблюдения над исторической жизнью народов"

Для домашних работ при их немногосложности раб был не нужен германцу; эти работы исполнялись женами и детьми; германский раб жил своим домом, имел свою семью и обязан был только доставить господину известное количество необходимых для последнего вещей, хлеба, скота, платья. Поэтому германцы редко употребляли против своих рабов бичи и оковы; случалось господину убивать раба в сердцах как врага, а не в наказание за проступок и не из жестокости; убийство это оставалось безнаказанным.

Другое положение рабов было у цивилизованных римлян. Здесь раб не имел ни семейства, ни собственности, был рабочею силой, от которой господин хотел получить как можно больше выгоды. Над стадом рабов был приставлен надсмотрщик, которого безопасность и выгода состояли в том, чтобы представить господину наибольшие результаты рабского труда. Не имея ни малейшей выгоды для себя от труда, раб мог быть принуждаем к нему только страхом наказания – физических страданий и лишений, а потому принудительные средства к работе были в страшных размерах, а страх пред бегством и восстанием рабов увеличивал жестокость обращения с ними.

Кроме простоты быта, уничтожающей расстояние между господином и рабом, уничтожающей презрение первого к последнему как существу низшего разряда, на судьбу раба имел влияние способ его приобретения: варвары, каковыми были германцы, не могли приобретать рабов куплею по причине бедности своей. Покупка необходимо унижала купленного раба до значения вещи; господин, потративший деньги на приобретение раба, естественно, имел в виду одно, чтобы получить хороший процент с употребленного капитала, тогда как варвар приобретал раба преимущественно на войне: это был неприятель, захваченный в плен хитростью или одолением, часто после долгой борьбы; храбрый, хотя и побежденный, не мог возбуждать презрения в храбром, а корыстного расчета не было; кроме того, нельзя отвергать, чтобы у германцев, как у галлов, не было добровольных холопей.

Говорят о родовом быте у германцев и приводят указания на него, встречающиеся у Цезаря и Тацита. Цезарь говорит о ежегодном дележе земель по родам (gentibus); он же говорит, что во время боя германцы становились по родам (generatim); Тацит подтверждает это показание. Этих указаний отвергнуть нельзя, как никогда и нигде нельзя отвергать силу кровной связи, стремления родичей жить и действовать вместе, но для нас важно то, какое значение имел этот союз в общей жизни народной, имел ли отдельное самоуправление, как оно устраивалось и какое значение имели родоначальники.

Другое дело, когда говорится, что в известном племени каждый жил отдельно с родом своим на своем месте и владел родом своим; другое дело, когда по прошествии многих веков по основании государства мы должны встретиться с родовыми отношениями и между владельцами страны, и между знатью, и между простыми людьми, где никто не был мыслим без рода, без братьев и племянников; другое дело, если государство основано в IX-м веке, а в XVIII-м совершеннолетний член рода находится еще в зависимости от старших, должен принять то или другое место в государственной службе по их решению; в истории такой страны мы, разумеется, должны обращать большое внимание на родовой быт, изучать обстоятельства, которые уело-вили такое долгое существование его в разных сферах. Но у германцев в описываемое время находим ли мы такие явления, которые дали бы нам право делать решительные выводы насчет родового быта?

Мы не можем не предположить значения кровной связи между германцами, значения ее как обязанности и средства взаимной защиты как на войне внешней, так и во всех столкновениях внутренних; не можем не предположить, если бы даже и не имели ясных свидетельств, но на дальнейшие предположения мы не имеем права, ибо известия об избрании царей, о происхождении вождей и начальных людей, о происхождении их окружения или дружины, об избрании судей, о характере веча – все эти известия не содержат в себе и полунамека на влияние родовых отношений. Тацит, указывая на крепость родственной связи, спешит, однако, заметить, что наследниками каждого были его собственные дети, а при отсутствии детей – ближайшие родственники.

Из всего известного нам ясно, что мы имеем дело с народом, среди которого происходит сильное движение физическое; с народом, который остановился на перепутье, причем происходит сильная выработка дружинного начала; дружина дает движению воинственный характер, воспитывает целые народы воинов, снабжает империю войском, дает ее истощенным областям воинственное, сильное народонаселение, в котором они именно нуждались, и тем восстановляет потухавшую под властью Рима жизнь Западной Европы.

Таким образом, развитие дружинного начала среди германских народов на первом плане для историка. Всякий поймет, что это явление не есть принадлежность германской народности. Галлы, когда были так же храбры, как германцы, по выражению Цезаря, то есть когда были в тех же условиях, в каких история застала германцев, точно так же выставили дружину, то есть выделили из народной массы богатырей, окруженных толпою подобных храбрецов. Эти богатыри и потомство их точно так же образовали начальных людей (principes); менее выдававшиеся подвигами, благородством и богатством воины носят у Цезаря, как мы видели, название всадников (equites), и, наконец, толпа, не имеющая политического значения, которое все в руках всадников и жрецов (друидов). В Тацитовом описании Германии мы не находили указания на эту толпу, не имеющую никакого влияния на общественные дела; воинственное движение, обхватившее в это время все племя или по крайней мере те части его, которые были ближе к римским границам и особенно выдавались в борьбе, – это воинственное движение уравнивало всех способных носить оружие, тем более что простота быта, отсутствие отдельной поземельной собственности также благоприятствовали этому уравнению.

Но впоследствии и между германцами явилось троякое разделение на благородных, свободных и меньших людей (аделингов, фрилингов и литов-minor persona), что соответствует галльским начальным людям, всадникам и меньшим людям, безучастной в делах толпе. Нам важно это тождество явлений, ибо оно указывает нам на необходимость известного хода развития при известных условиях; нам важно наблюсти и отметить эти явления и условия, при которых они последовали, чтобы следить за дальнейшими явлениями жизни европейских народов.

Тождественность явлений у варваров различных племен заставляет нас осторожно относиться к племенным и народным различиям, тем более что в младенце трудно уловить черты, которые будут характеризовать взрослого человека, выражающего в своем нравственном образе все многообразие условий, имевших влияние на окончательное определение этого образа. Пока достаточно того, что имеем дело с племенами, способными к развитию, получившими сначала хорошее воспитание, развившими свои силы в продолжительном и многотрудном подвиге и потому представившими уже в колыбели, в варварском быте развитие, расчленение, которое при дальнейших благоприятных условиях поведет к сильному развитию народной жизни.

Это развитие, расчленение произошло именно благодаря силе дружинного начала, благодаря этому сильному упражнению юного народного тела, сильной гимнастике, вызвавшей из народа лучших людей, самостоятельных в сознании своей силы и доблести, могущественных вследствие того, что около них сосредоточены другие силы, притянутые к ним их личными достоинствами, личными подвигами. Таких сил много, и каждая сила обязана считаться с другими силами; такого рода отношения могущественно содействовали развитию тех форм народной жизни, которые характеризуют новую европейскую историю.

Истощенные области империи получают свежее варварское народонаселение. Императоры после побед своих над варварами селят побежденных на пустых пространствах в империи в виде земледельцев, крепких земле (колонов). Императоры хвалятся, что варвары засевают и обрабатывают земли для римлян, германские быки возят плуг по галльским землям и римские житницы наполняются хлебом варваров. Но варвары могли кормить римлян только в таком случае, если бы римляне составляли вооруженную силу, а варвары представляли мирный безоружный народ.

Выходило наоборот. У римлян некем было пополнять легионов, и они обратились к варварам. Мы видим, что Цезарь побеждал галлов с помощью германцев; германцы участвовали и в Фарсальской битве, отнявшей у Рима свободу. Надобность в войске заставила приглашать свободных варваров и давать им земли с обязанностью нести военную службу; такие варвары назывались лэтами. Но в то же время римское войско наполняется варварскими богатырями, вожди которых начинают выдаваться вперед, получают важнейшие места подле императоров, являются консулами Рима; это служит знаком, что число варваров все более и более увеличивается в римских войсках, и, наконец, они составляют всю силу Рима.

Но при более сильном напоре варваров на римские границы служащих под римскими знаменами варваров стало недостаточно для защиты этих границ; их одноплеменники огромными толпами прорвались в области империи, где они не могли встретить никакого сопротивления со стороны жителей, истощенных физически и нравственно.

«Никто, – говорит современник, – не хотел погибать, и никто не искал средств, как бы спастись от погибели; повсюду царствует непонятное нерадение, бездействие, трусость; только и заботятся о том, как бы поесть, попить и выспаться». Но жители областей империи, как бы ни заботились, не могли найти средств для утоления голода, жажды и для спокойного спанья: не имея чем заплатить податей, они покидали дома, чтобы не подвергнуться пытке, покидали родную страну для избежания казни. «Враг им не так страшен, как сборщик податей; они убегают к варварам, чтоб спастись от этих сборщиков».

Римский император для безопасности не живет уже более в Риме, а в Равенне, но его именем владычествует варвар, начальник варварского ополчения, защищающего Рим и его императоров, свергающего и возводящего последних по своим расчетам; какую роль потом играли вожди турок при калифах, палатные мэры при Меровингах, такую же роль играют вожди варваров при последних римских императорах из римлян. Наконец одному из варварских вождей наскучило менять римских или равеннских императоров; он объявил, что таких больше не будет, а будет признавать он власть императора, живущего в Константинополе, его именем будет сам управлять Италией. Это провозглашение называют падением Западной Римской империи.

2. Новые народы и государства

а) Италия и Галлия до Каролингов

Западная Римская империя пала, но она и после того сохраняется по имени; даже то, что обыкновенно называют падением Западной Римской империи, есть, по-видимому, восстановление единства империи. Но все это только по имени, по-видимому. В отдельных областях Западной империи уселись варвары разных наименований с первенствующим значением, и князья их самостоятельно управляют этими странами. Наше дело теперь наблюдать отношения варваров друг к другу при новых условиях, отношения их к римскому, то есть более или менее олатыненному, народонаселению областей разваливавшейся империи, наблюдать результаты этих отношений, результаты соединения различных элементов и наблюдать действие этих результатов на варварские народы, оставшиеся за пределами Римской империи.

Здесь мы прежде всего замечаем, что три страны находятся с самого начала в тесной связи: это – Италия, Таллия и Германия; Испания и Британские острова по разным условиям, историческим и географическим, известное время живут особо; так же особо живут скандинавы. Византийская империя и славянские народы, преимущественно восточные, составившие Русское государство. Таким образом определяется порядок наших наблюдений.

Из трех стран, которые прежде всего обращают наше внимание по тесной связи между ними с самого начала, в Италии преимущественно сохраняется древний римский элемент. Это была страна, в политическом и нравственном отношении покрытая древними громадными зданиями, стоявшими непоколебимо и не допускавшими изменения, вторжения новых, чуждых форм; если которые из них и рухнули, то развалины плотно покрывали почву и побеги нового только иногда находили путь среди развалин.

Главное священное здание, к которому новое питало суеверный страх, куда оно не смело проникнуть, – это был Рим, город – владыка мира и потому не могший сделаться главным городом какой-нибудь страны, столицею какого-нибудь варварского князька. Рим давал звание и права наивысшей власти человеку, живущему в Равенне или Константинополе и называвшемуся, однако, римским императором; варварские князья, владельцы обширных стран, величались титулами римских должностных лиц. Чрез целый ряд веков Рим будет оставаться главным городом не Италии, но целой Западной Европы, чрез целый ряд веков титул римского императора будет почетнейшим титулом для государя Западной Европы, будет означать главного между ними.

Только в XVIII-м веке владелец государства, основанного на девственной почве Восточной Европы, свободной от античных преданий, русский Петр Великий решился соединить титул императора не с именем Рима, а с именем своей страны, назвался императором не Восточной Римской империи, как ожидали в Европе, но императором Всероссийским. Только в XIX-м веке такое же явление произошло в Западной Европе, где вместо римского императора явились французский, австрийский и германский императоры; только тут произошло окончательное падение Западной Римской империи; только тут Рим потерял значение главного города всей Западной Европы и мог сделаться главным городом страны, Италии.

Тринадцать веков нужно было для того, чтобы исключительное значение Рима износилось; как же сильно было это значение во время образования новых государств в Западной Европе! Этот самый крепкий остаток античного мира, самый видный представитель его, представитель одностороннего господства города пред страною и народом, был так силен, что долго, очень долго мешал в окружающей его стране образованию единого государства, единого народа, мешал тому явлению, которое характеризует новый европейско-христианский мир, то есть образованию стран и народностей в противоположность одностороннему развитию города в греко-римском мире и первобытному, простому образованию народных тел на Востоке, тех народов, которых Аристотель противополагает своему городу, тех простейших народных тел, у которых была только голова да туловище без дальнейшего расчленения, развития.

Новый европейский мир должен был представить высшие государственные организмы с сильным развитием, расчленением, с живым осложнением отношений между частями народонаселения, без односторонностей Востока и греко-римского мира. Но представитель последнего Рим стал крепко в Италии и препятствовал здесь развитию новых начал. Мешал этому Рим со своим древним значением, а не папа, значение которого было само результатом значения Рима.

Варвары вошли в область империи сырым, чистым, бесформенным материалом. Народы, находящиеся в таком положении и способные к развитию, при встрече с известными формами цивилизации, не имея ничего противопоставить им, стремятся принять их. Некоторым варварским вождям, естественно, приходила в голову мысль: «Мы сильнее этой дряхлой Римской империи, разрушим ее и создадим свое новое государство вместо нее». Но когда они обращали более внимательный взор на свой народ, то понимали, что с ним нового государства образовать нельзя, нет формы, не с чего начать; ими овладевала скромность, сознание своей несостоятельности; они принимали решение служить империи и ее цивилизации и этой ревностной службой удовлетворить своему честолюбию, оставив по себе память.

Известна исповедь Атаульфа Вестготского: «Я хотел истребить имя Рима и на его развалинах основать господство готов и приобрести славу основателя нового государства, подобно Цезарю Августу. Но опыт убедил меня, что для сохранения государства в добром порядке нужны законы, а дикий и упрямый характер готов делает их неспособными сносить ярмо законов, гражданского порядка и управления. Теперь я желаю, чтоб в будущие века с благодарностью вспоминали о заслугах чужестранца, который употребил меч готов не для разрушения Римской империи, но для восстановления и охранения ее благосостояния».

Вождь сбродной варварской дружины, находившийся на римской службе, Одоакр, которому обыкновенно приписывали разрушение Западной Римской империи, господствовал в Италии с титулом патриция, тогда как римский сенат передал императорский титул восточному византийскому императору. Именем этого единственного теперь римского императора остготский князь Теодорик отнял Италию у Одоакра и его дружины; борьба кончилась, когда Одоакр сдал Теодорику Равенну.

За Рим не было борьбы. Новый владелец Италии признавал римского императора, жившего в Константинополе, своим отцом и главою, на монете по-прежнему видели изображение этого императора, и на общественных памятниках начертывалось его же имя. Скоро после Теодорика рушится владычество готов; номинальное владычество в Италии римского императора, живущего в Константинополе, становится опять действительным при Юстиниане – явление, которое условливалось для Италии близостью ее к Новому Риму, Византии. Являются лонгобарды; завязывается борьба между ними и Римской империей – войны, какие бывали и прежде между империей и варварами, как в других областях, так и в Италии.

Когда средства империи оказались недостаточными в борьбе, Рим обращается с просьбой о помощи к могущественному варварскому вождю, утвердившемуся в Галлии, вождю франков; помощь подается, и чрез несколько времени, когда сын этого франкского вождя чрезвычайно усиливается, в Риме находят выгодным, необходимым провозгласить его римским императором. При всех этих движениях и сделках в Риме на первом плане мы видим его епископа и потому должны обратить внимание на это явление.

Варвары, вступивши в область Рима, легко уничтожили материальные силы одряхлевшей империи, но они встретили также силы нравственные, которыми в свою очередь были побеждены. Если прежде Рим, по словам его поэта, был побежден побежденной Грецией, ее цивилизацией, то по историческому закону то же самое должно было совершиться теперь: материально победоносные варвары должны были покориться побежденным римлянам. Из нравственных сил, которые условливали это покорение, на первом месте была религия, не древняя национальная религия Рима, материально распространенная, болезненно ожиревшая от собрания в себе других религий побежденных народов, не могшая внести никакого нравственного вклада в жизнь варваров, но религия новая, не национальная римская, а общечеловеческая, которая с самого появления своего объявила, что для нее нет разницы между «эллином и варваром».

Христианская церковь первая встретила варвара на новой, чужой ему почве, первая дала ему нравственное убежище, отдых, первая приласкала его, назвала своим, родным и указала ему в прежних жителях римских областей не чужих, не врагов, а своих же братьев, свела, ознакомила старое и новое народонаселение, завязала между ними тесную, неразрывную связь. Варвары-германцы тем охотнее пошли на призыв христианства, церкви, что во время продолжительного движения своего из дальних стран Севера, отрываясь все более и более от той почвы, где развились и окрепли их национальные верования, сталкиваясь беспрестанно с другими народами, вместе с тем все более и более отрывались от этих верований, которые постепенно тускнели, бледнели для них.

Варвары, вступившие на римскую почву, принимали христианство с изумительною легкостью и быстротою, так что нельзя определить времени, когда какие-нибудь вандалы, свевы, лонгобарды приняли христианство, тогда как, чем далее к северу, тем большее сопротивление встречало оно, и самые большие затруднения встретило в Скандинавии, в этой фабрике народов (officina gentium), прародине германцев, где их национальная религия пустила глубокие корни, где развилось общественное богослужение и где образовалось жречество.

Германцы, входившие часто сбродными дружинами в римские области, не могли иметь храмов, и храмы их если и упоминаются, то мельком, имеют ничтожное значение, точно так, как у эллинов, которые являются пред глазами истории в таком же положении, как и германцы, откуда у эллинов и такое свободное, своеобразное развитие религии исключительно в руках поэтов и художников. Народ движущийся, странствующий на поисках новых земель для поселения, тогда только сохраняет и укрепляет свою религию, когда выселение его из известной страны совершилось под религиозным знаменем, как у евреев.

Но вспомним, какая борьба шла и у них за сохранение в чистоте религии отцов при столкновении с другими народами и с другими религиями, и вспомним, что, с другой стороны, странствование освобождало их от тех воззрений и привычек, которые они приобрели в Египте. Движение, странствование германцев, их искание новой земли для поселения, странствование, предпринятое вовсе не на религиозных основаниях, не под религиозным знаменем, заставило их порастерять очень многое из тех религиозных воззрений, из того религиозного быта, которые господствовали в их прежнем отечестве; и при такой потере они вдруг встречаются с могущественнейшей из религий, против которой, разумеется, не могли устоять религиозные развалины, клочки верований и обрядов, принесенные германцами из северных лесов.

Но главная причина быстрого торжества христианства среди варваров заключалась в наступательном его движении. Пророческая сила, ведшая у евреев борьбу оборонительную для защиты, сохранения в чистоте религиозных и нравственных начал у одного своего народа, в христианстве стала вести борьбу наступательную: христианин сознавал обязанность быть пророком, проповедником принесенного Богочеловеком учения, обращать к нему всех людей, все народы мира, следовательно, действовать наступательно, разрушительно на все другие религии, подвергаясь при этом всевозможным лишениям, мукам, смерти.

Греко-римское общество не устояло против этого наступательного движения пророков, эллинская «премудрость» пала пред «безумием» проповедника распятого Бога. Но пророки этим не удовольствовались: они предприняли наступательное движение против варваров, материально разделывавших Римское государство, перешли границы империи, углубились в самые жилища варваров, куда уже давно перестали проникать римские легионы. Варвары жили в богатырском быте, когда вследствие движения и борьбы из народной массы выделялись физически сильнейшие, храбрейшие люди и становились на первые места, в вожди народов, когда подвиг физической силы был подвигом по преимуществу, а целью подвига был прибыток власти и богатства. Против таких-то богатырей выступали новые пророки, проповедники христианства, нравственные богатыри.

Легко понять, за кем осталась победа. Таким образом, при начале новых государств мы видим два движения, две борьбы: движение варваров – борьбу их с материальными силами Рима и друг с другом, эти движения кончились победою варваров; с другой стороны, видим нравственное движение, борьбу, поднявшуюся изнутри римского мира под знаменем религии, и здесь победил римский мир; под покровом церкви сохранилось и прошло в новую жизнь и греко-римское просвещение, особенно посредством языка, удержанного церковью.

В новом мире явилось начало, которого не мог представить ни древний греко-римский мир, ни варвары, – начало, которое явилось в новом христианском греко-римском мире и отсюда перешло к варварам, это – духовенство с могущественным влиянием во всех сферах жизни благодаря его учительному, пророческому характеру. При начале новых государств мы уже видим двойственность в духовенстве. В первые века христианства, когда церковь была относительно немногочисленна и особенно воинственна, не одно духовенство, но более или менее и другие верующие имели этот возбужденный, пророческий характер, были борцами против неправды и несовершенств мира сего за высшие начала.

С течением времени, с распространением христианства и господством его возбуждение в массе духовенства и мирян уже по тому самому, что это была масса, должно ослабевать, но борьба новых начал со старыми прекратиться не могла, и борцы, пророки являются.

От человека, проповедующего воздержание от земных пристрастий и большее внимание к исполнению нравственных обязанностей, от такого человека естественное требование, чтобы он сам подал пример отречения от этих пристрастий. Пример действует сильнее всего, и слово получает могущество от дела. По-видимому, вне общества, в бегстве от него, в недоступных пустынях явились новые пророки, но это самое бегство и укрывательство от общества и производило на него самое могущественное впечатление, и голос вопиющих из пустыни был самым громким голосом. Новые пророки, монахи, стали поэтому на первом плане в христианском обществе; не будучи сначала священниками, они стали образцами для священников; общество потребовало от них, чтобы они были священниками и первосвященниками, – требование, по-видимому находившееся в противоречии с значением монаха, но совершенно согласное с потребностями общества, обновлявшегося под влиянием новой религии.

Таким образом, монашество, приближаясь наиболее к идеалу, поставленному для общества религией, завоевало для себя привилегию высшей степени духовной иерархии; оно же преимущественно приняло на себя и продолжение апостольской деятельности, проповедование христианства иноверным народам, и тем еще более возвысило свое значение. На Востоке, подчинившись нравственно силе монашества, уступили ему право на архиерейство, но священство осталось и за немонахами, но сочли благоразумным и возможным требовать, чтобы все духовенство носила этот чрезвычайный пророческий характер, состояло из людей, отрекшихся от всех мирских привязанностей; ограничиваться же одною формальностью не сочли делом нравственным.

Но на Западе, как увидим, взглянули на дело иначе, потребовав, чтобы все духовенство носило монашеский характер; а монашеский образ, по тем представлениям, которые составились вследствие жизни первых монахов, был образ ангельский. Таким образом, употреблено было страшное насилие природе человеческой, и печальные следствия насилия не замедлили обнаружиться.

С самого начала христианства главные пастыри церкви, епископы, являются уже с важным значением. Кроме канонического объяснения явления его легко понять и посредством одних исторических наблюдений. Самое верное определение характера первоначальной церкви это – Церковь воинствующая; для борьбы нужны вожди, которых и рождает борьба; для успеха борьбы вожди должны иметь обширную, крепкую власть.

Римская империя, разрушаясь вследствие исчезновения материальных сил, поспешила прибегнуть под покров нравственной силы, имеющей жить и создать новое общество, поспешила прибегнуть под покров христианства, объявив его господствующей религией; человек, чувствуя приближение смерти, видя, что в материальных, земных средствах нет более спасения, прибегает к силам духовным, отказывает свое имение церкви. При этом значение епископов могло только еще более усилиться. Городское население, напуганное бедами, нависшими со всех сторон над империей, ограбленное казною, сплачивалось около своих епископов, людей сильных средствами нравственными и материальными.

С самого начала на Востоке и Западе одинаково раздаются слова, что власть духовная выше светской, как дух выше тела; что нет выше этой власти, которая если свяжет на земле, то вместе с этим свяжет и на небеси. Епископское звание становится высшей целью честолюбия для людей, выдающихся из толпы по своим талантам, положению, материальным средствам. Но это звание достигалось избранием паствы. Общественная жизнь, которая в цветущее время властительных городов так сильно выражалась в избрании правительственных лиц, оцепеневшая в последнее время, вдруг заволновалась снова выборами главного, пастыря церкви, не главного жреца, исполнителя религиозных обрядов, но человека, имеющего власть взять и решить; религиозный интерес, обхвативший так всецело общество, дал этим выборам самое важное значение.

Легко понять, на какой общественной высоте чувствовал себя избранник; легко понять, какое значение имело собрание епископов для решения вопросов, ставших на первом плане для общества; какое значение имел Вселенский собор, этот невиданный языческою древностью всемирный форум.

Таким образом, варвары, войдя в области империи, легко одолели ее войска, ее воевод, ее светского правителя, но встретили неодолимую силу в церкви и в ее главных пастырях, епископах; с этою силою они должны были входить в соглашения и не только делиться с нею властью, но и нередко преклоняться пред нею. Она служит посредницей между прошедшим и будущим Европы, между греко-римским и варварским миром; ею преимущественно поддерживается обаяние Рима, испытываемое варварами. Это посредствующее значение и сила церкви, сила ее епископов, резко обнаружились в судьбе самого видного из варварских племен, в судьбе франков, и в их отношениях к римскому миру.

В истории образования важнейших континентальных европейских государств заключается общее любопытное явление: везде в них северная половина получает преимущество перед южной: с севера идет сила, подчиняющая себе все части государственной области, собирающая землю, вследствие чего сосредоточивающие пункты или столицы находятся в северных частях государства, несмотря на то что на юге, по-видимому, больше благоприятных условий для народного развития. Такое явление мы видим во Франции, в Испании, в России; потом Северная Германия начинает брать заметный перевес над Южною, и в наше время этот перевес очевиден; в наше же время Италия обязана своим объединением движению из северных своих частей.

В Галлии в то время, когда она стала отламываться от Римской империи, в южных ее частях поместились два сильных варварских народа, бургунды и вестготы, но через несколько времени они должны были признать власть варваров, пришедших с севера, – франков, которые объединили страну и дали ей имя. При этом не должно забывать, что в Галлии, чем далее к северу, тем менее было романизации, которая особенно выражалась в изнеженности нравов; этой изнеженности не остались чужды и бургунды и вестготы.

Франки, как известно, не были многочисленны, и потому сила их вождей после утверждения в Северной Галлии должна была, естественно, основываться на прежнем ее народонаселении, отличавшемся от южного большей крепостью. Не должно забывать также явления, которое было указано нами в Галлии еще во времена ее самостоятельности, – явления, которое было следствием неудовлетворительного состояния политического и экономического быта; это явление – большие шайки голытьбы, беглецов, изгнанников из разных народцев; мы видели, что эта голытьба (egentes ас perditi) давала готовое войско честолюбцам, стремившимся к верховной власти. Владычество римлян не могло уничтожить причины образования этих шаек; мы имеем свидетельства о людях, покидавших свои дома и родину, чтобы спастись от сборщиков податей; часть их бежала к варварам, часть составляла независимые шайки, известные под именем багавдов.