Текст книги "Наблюдения над исторической жизнью народов"

Здесь очень важно известие об изгнанниках, ибо усобицы за власть должны были увеличивать число изгнанников; побежден – и должен был оставить родину сильный человек, с ним вместе должны были осуждать себя на изгнание и люди ему преданные или зависимые. Знаменитый изгнанник, естественно, становился вождем изгнанников менее знаменитых, вождем всех недовольных. И Верцингеторикс был изгнан, вследствие чего явился вождем сбродной дружины. С помощью своей новой дружины Верцингеторикс. выгнал из города своих противников, и дружина провозгласила его царем.

Свидетельство драгоценное, присоединяющееся уже к приведенным нами прежде указаниям о значении дружин при образовании верховной власти у первобытных народов, – свидетельство, которое уясняет происхождение знаменитой дружины Ромула, плебеев и значение самого Ромула с товарищами, и отношения этих вождей сбродной дружины к родовикам, отецким детям-патрициям. Теперь Верцингеторикс, во главе своей дружины, точно так же относился к галльским вельможам, к шляхте.

Но и сам Цезарь был не иное что, как Верцингеторикс цивилизованного мира, стремившийся захватить верховную власть с помощью своей сбродной, отлично дисциплинированной дружины, ибо римские легионы давно потеряли гражданский характер.

Верцингеторикс сначала имел успех: народцы начали приставать к нему из ненависти к римлянам, видя в нем человека, около которого можно было сосредоточиться для успешной борьбы с завоевателями, но не все, во-первых, хотели борьбы с римлянами, не все рассчитывали на возможности вести ее с успехом; во-вторых, не все хотели вести ее под начальством Верцингеторикса, которого уже величали царем. Цезарь признает в своем сопернике величайшую энергию, но к этой энергии, по его словам, Верцингеторикс присоединил величайшую строгость: жестокими казнями принуждал он нерешительных к деятельности; за важное преступление умерщвлял огнем и всякого рода муками, за легкую вину обрезывал уши или выкалывал по одному глазу и изувеченных таким образом отсылал на места жительства для устрашения оставшихся. Началась борьба с римлянами – борьба последняя, тяжелая для завоевателей.

До сих пор гэдуи были постоянными союзниками римлян; в их город Новиодун Цезарь переслал галльских заложников, съестные припасы, казну, обоз, множество лошадей, закупленных для войны в Италии и Испании. Теперь гэдуи перешли на сторону восставших, поделили между собою римские деньги и лошадей, хлеб; чего не могли увезти – сожгли и потопили; повсюду рассылают посольства возбуждать к восстанию, в чем легко успевают, потому что в их руках заложники, взятые Цезарем. Гэдуи входят в сношение с Верцингеториксом и стараются получить гегемонию среди восставших народов. Но это дело поручается сейму, на который сходятся депутаты всех галльских народцев, исключая троих.

Сейм решает, что главное начальство над союзным войском должно быть передано Верцингеториксу. Гэдуи очень оскорблены, и главные из их вельмож молодые люди Эпоредорикс и Варидомар неохотно повинуются Верцингеториксу. Последний приказывает набрать немедленно 15000 конницы. «Пехоты же, – говорил он, – у меня довольно; я не дам сражения, но, имея многочисленную конницу, очень легко будет перехватывать у римлян продовольствие, только уничтожайте собственные запасы и жгите здания и в вознаграждение за эти потери получите постоянное владычество и свободу». Но когда заказанная конница (мы видели, что он заказал 15000) явилась, когда Верцингеторикс увидел у себя большое войско и узнал, что Цезарь двигается быстро к границам римской провинции (Прованса) для ее защиты, то галл позабыл свою осторожность и, созвавши начальников конницы, объявил им, что необходимо напасть на удаляющихся римлян, иначе они возвратятся с большими силами и не будет конца войне. Галлы восторженными криками отвечают на предложение своего вождя, вступают в битву с римлянами и терпят страшное поражение.

Верцингеторикс запирается в город Алезию (деревня Alise – Sainte-Reigne), Цезарь осаждает его; происходит другое конное сражение, в котором Цезарь одерживает победу благодаря германцам, бывшим в его войске. После этого поражения Верцингеторикс тайно, ночью отослал конницу по домам, наказавши уходившим всадникам, чтобы каждый старался поднять свой народец, уговорить к поголовному вооружению, чтобы спасти его, человека, оказавшего так много заслуг, и вместе с ним спасти 80000 избранного галльского войска. Из этих слов узнаем, что с Верцингеториксом в Алезии было 80 тыс. галлов; силы осаждающих считают около 70000.

Всадники, распущенные по домам, исполнили поручение: галльские вельможи собрались и определили не поголовное вооружение, но чтобы каждый народ выставил известное количество войска; всего составилось 240000 пехоты и 8000 конницы, которые и явились под начальством четырех вождей к Алезии на выручку Верцингеторикса.

Таким образом, если примем эти цифры за достоверные, Цезарь должен был иметь дело с 320000 с лишком неприятелей. Галлы шли к Алезии с надеждою, что римляне побегут при первом появлении такой громады, но римляне не ушли, и в первой же битве галльская громада потерпела поражение опять благодаря германцам, служившим Цезарю. После второго поражения пришедшие на помощь галлы рассеялись, и Верцингеторикс принужден был сдаться. После этой неудачи общего восстания Цезарь встречал только частные сопротивления, которые были сломаны одно за другим, и вся Галлия была присоединена к римским владениям.

Страна варварская была завоевана цивилизованным народом, присоединена как часть к огромному целому. Римская цивилизация была перенесена в Галлию; римское управление не хотело знать прежнего быта галлов по народцам, прежних отношений одного народа к другим, самостоятельных народов к народам-клиентам; оно располосовало всю страну по-своему, как ему было удобнее, устроило правительственные центры в некоторых старых галльских городах, дав им новые названия или построив для этого новые города.

Римское управление сгладило особенности, существовавшие между частями народонаселения, прикрыло его одною форменною одеждою. Галльская шляхта заговорила по-латыни, завела у себя школы; некоторые из знатной шляхты попали в римский сенат. Но при этом для нас важно знать, какие перемены римское господство произвело в экономическом быте страны, перемены в распределении богатств; от чего зависели отношения между членами народного тела и отношение их к государству.

Получая с отдаленного Востока дорогие произведения природы, служащие роскоши нашей пищи и одежды, нашей бытовой обстановки, мы составили себе понятие о богатстве Востока, но внимательное изучение Востока заставляет видеть здесь предрассудок, заставляет заменить выражение «богатство Востока» выражением «бедность Востока». То же самое надобно допустить и относительно благосостояния, богатства древних, остатки быта которых поражают нас своею художественностью и величием; но освободимся от первого впечатления, изучим подробности, и откроется другая сторона быта, откроется бедность его.

Рим и в варварские страны, ему подчинившиеся, перенес потребности своего государственного быта, своей цивилизации. Города, служившие правительственными центрами, были виднее прежних галльских городов, явились цирки, храмы, водопроводы, дороги. Но эта великолепная обстановка скрывала за собою большую бедность, сосредоточение земельной собственности в немногих руках, тяжесть податей, от которых бегут горожане, правители городские, и стремление правительства закрепостить их, исчезновение свободного сельского населения, усиление закладничества, холопства, рабства в громадных размерах.

Все эти явления нам очень знакомы: мы их встречаем в древней допетровской Руси и по ним как самым верным признакам заключаем о крайней бедности страны, о крайней экономической неразвитости. Встречая их в Римской империи, делаем тот же вывод, видны одинаковые явления в молодом, неокрепшем теле, но имеющем развиваться и крепнуть, и в теле дряхлого человека, имеющем разложиться, выделить из себя новые тела, которые начнут жить при той же обстановке экономического быта, но при новых условиях развития, которые мало-помалу поведут к изменениям в экономическом быте.

Римская империя составилась путем завоевания, и здесь уже одна из главных причин ее дряхлости, бедности, ибо завоевание предполагало опустошение, порабощение, иссякновение источников богатства, остановку правильного обращения последнего, прилив его к некоторым только частям тела – отсюда болезнь и паралич. Вспомним, что сделали завоевательные римские легионы в Греции, Азии, Африке, Галлии – повсюду, где проходили; вспомним, как была опустошена вследствие усобиц сама Италия, и мы узнаем, какую бедность получила Римская империя в наследство от уничтоженной ею республики.

И в этом-то бедном, малонаселенном государстве главная и нудящая потребность состояла в содержании большого войска для защиты границ, растянутых на обширнейших пространствах, и для внутренней защиты правительства. Трудно было содержать войско, трудно было набирать его: в высшем слое – отвращение от опасной и тяжелой службы, разврат и отсюда слабость физическая и нравственная, бесплодие браков и отвращение к ним; в низших – рабство, и среди свободных – то же расслабление и холодность к гражданским интересам.

В состав такой-то империи должна была войти Галлия, последующая судьба которой особенно важна для нас, ибо состояние ее во время завоевания нам более известно, чем состояние какой-либо другой римской провинции. Народонаселение Галлии если бы и было значительно до завоевания, то сильно поубавилось от истребительной войны. Не говоря уже о потерях во время битв, когда из 60000 человек, способных носить оружие, оставалось только 500 человек, встречаем известие, что какой-нибудь народ истребил сам всех своих сенаторов или раздраженный сопротивлением победитель продал в рабство 53 000 человек; венеты потеряли на войне всю свою молодежь, всех главных граждан, остальные сдались победителю, но Цезарь предал смерти сенаторов, а остальных жителей продал в рабство. По увещанию Верцингеторикса галлы сами истребляли свои городки.

Таким образом, Галлия досталась Риму в виде страны опустошенной, для восстановления и преуспевания которой надобны были продолжительные благоприятные обстоятельства.

Но об этих благоприятных обстоятельствах нельзя было мечтать при римском управлении. Напрасно галлы жаловались императору Августу на неслыханные грабежи его прокуратора Лициния, который был сам галл родом. Некоторым галльским народцам позволено было остаться независимыми в своих внутренних делах, то есть при том известном нам быте, который не представлял условий благосостояния или движения к нему. При Тиберии дела пошли еще хуже, чем при Августе, ибо подати увеличились, мытари (publicani) свирепствовали.

Галлы не вытерпели и восстали, но восстание не имело успеха; оба предводителя восстания, галлы, но уже с латинскими именами, лишили сами себя жизни. Скоро в Лионе увидали Калигулу, занимавшегося казнью лучших галлов и конфискацией их имуществ; оставшиеся в живых должны были покупать огромною ценою конфискованные имущества; таким образом. Римская империя принесла новое средство собирания громадной земельной собственности в одних руках. Деньги шли на публичные зрелища в Лионе и на раздачу войску.

Однажды Калигула играл в кости со своими, проиграл и потребовал список богатейших галлов; отметив известное число их на смертную казнь, он возвратился к играющим со словами: «Вы с большим трудом выигрываете по несколько драхм, а я вдруг выиграл 150 миллионов!»

Подвиги Калигулы окончились аукционом, на котором он продавал собственные вещи, и некоторые галлы должны были разоряться, если хотели избежать смерти, а после аукциона было состязание литераторов латинских и греческих, причем авторы дурных сочинений должны были в наказание вылизывать их языком, если не хотели быть высеченными. Галльские вельможи, оставшиеся в живых после Калигулы, были польщены при императоре Клавдии правом достигать сенаторского достоинства и других главных санов в Риме, но зато в Галлии императорские прокураторы, занимавшиеся прежде только сбором податей и бывшие обыкновенно из вольноотпущенных, получили значение судей. Империя от старости впадала в младенчество и вместо разделения должностей стремилась к соединению.

Из двух классов народонаселения, господствовавших в Галлии до завоевания, шляхты и друидов, первый, хотя значительно истребленный войною и казнями императорскими, остался, однако, наверху, и даже сильнейшие, богатейшие его члены приобрели новый почет и могли еще более увеличить свою земельную собственность. Но друиды подверглись сильному гонению, потому что Рим охотно брал чужие божества в свой пантеон, но не позволял подвластным народам иметь исключительно принадлежащую ему религию, что служило основанием его отдельной народности. Во время римской смуты, когда один император сменял другого, Галлия поднялась, с одной стороны, под друидским, с другой – под шляхетским знаменем.

Галльские депутаты собрались в Реймсе (Durocartorum) и разделились на две партии – партию римских приверженцев и партию приверженцев независимости. Тацит немногими строками вводит нас в это совещание галлов и обнаруживает пред нами всю невозможность для Галлии независимого существования. Начинает речь любимый за свое красноречие депутат тревиров, злой заводчик войны. В обдуманной речи он изливает все, что обыкновенно говорится против быта больших государств, изливает на римский народ клеветы и ненависть, и этот ненавистник римского народа носил римское имя Туллий Валентин. Ему отвечал знатный галл из народа ремов Юлий Ауспекс, представил силу римскую и благодеяния мира: «Война начинается людьми худыми, а ведется с опасностью для лучших; римские легионы уже над головами».

Ауспекс сдержал старших благоразумным уважением и верностью, младших – опасностью и страхом. Хвалили смелость Валентина, но следовали советам Ауспекса. Большую часть отклонило от войны соперничество провинций: кто будет управлять военными действиями? Если дело удастся, где будет пребывание правительства? Еще не было победы, а уже был раздор. Каждый предъявлял свои права, и никто не хотел уступить другому. Затруднительность будущего заставила предпочесть настоящее. Только несколько белгийских народцев решились на борьбу и дорого заплатили за свою отвагу; это было последнее галльское восстание.

Все люди разумные, говорил Цицерон, смотрели на Галлию как на самого страшного врага для Рима. Теперь этого врага не было более; страшная Галлия спокойно подчинилась римскому владычеству, романизируясь все более и более. Но опасность для Рима не прошла, а усилилась: у ворот империи, на Рейне и Дунае, стояли толпы других варваров, дожидаясь своего времени; на Рейне и Дунае стояли варвары, которым суждено было произвести вторичное завоевание Рима посредством его же войска, его же полководцев.

Мы уже говорили о первом завоевании Рима его войском, его полководцем: это произошло во времена Цезаря и Октавия-Августа, после кровопролитных усобиц между несколькими полководцами-соперниками. Более счастливый из них сделался повелителем Рима, оставив все прежние формы республиканского быта. Мы уже видели, что императорская власть в Риме не была похожа на монархии старых и новых народов, монархии народные; римское императорство было тиранией, военным деспотизмом.

В императорском Риме мы не видим династического начала. Республиканское начало избрания не теряло своей силы; но кто же мог избирать императора? Разумеется та сила, которая была налицо, которая заслонила собою все другие силы, именно – войско, которому необходим был вождь, император. Верховная власть была завоевана войском для своего вождя, войско и должно было располагать своею добычей; в очень редких только случаях возможность подать свой голос при избрании императора получал сенат, но сенатский избранник обыкновенно недолго сохранял свою власть и свою жизнь.

Но как могло войско, расположенное по отдаленным краям империи, избирать императора? Разумеется, избирала, провозглашала нового императора та часть войска, которая была ближе к пребыванию верховной власти, так называемые преторианцы, но другие легионы не хотели уступить этой чести и выгоды преторианцам, провозглашали своего вождя императором; легионы, расположенные в противоположном краю, провозглашали своего; являлось несколько императоров, начиналась усобица. Победа решала, кому из вождей-соперников владеть Римом, и это было совершенно последовательно, ибо то же самое мы видим в начале империи: каким путем достигали верховной власти Цезарь и Октавий-Август, таким же должны были достигать ее и преемники их; гражданского, народного, исторического корня у этой власти не было, она постоянно являлась следствием завоевания.

Войско давно уже потеряло гражданский характер; народного по самой натуре Римского государства оно никогда не имело; давно уже оно превратилось в дружину, знавшую только своего вождя и своих орлов. Известный поступок преторианцев, когда они продавали императорство с аукциона и отдали его тому, кто дал им денег больше других, всего лучше характеризует римское войско времен империи; такое явление немыслимо там, где войско сохраняет хотя какие-нибудь связи с народом и государством, и очень понятно там, где оно составляло совершенно отдельную от общей жизни массу, вдвинувшуюся посредством насилий, завоевания.

Сначала войско составлялось из народонаселения, ближайшего к Риму, итальянского; потом, с оскудением Италии свободными жителями, набиралось из других народов, более или менее ороманившихся; наконец, с постепенным оскудением жителями областей империи стало набираться из варваров, сперва в смешении, а потом сплошными массами, принадлежащими к одному народу или к разным. Чтобы понять явления, происходившие в Европе пред так называемым падением Рима, не надобно забывать, что Рим пал, быв завоеван Силлами, Цезарями, Октавиями, быв завоеван их легионами, их войском, которое и располагало судьбами империи. Не надобно забывать, что варвары, входившие постепенно в области империи, входили как войско империи, провозглашали и свергали императоров, как то делало и прежде войско, вели усобицы, опустошали страны, наконец, отнимали часть земель, но все это делалось и прежде с тяжелой руки Силлы. Нам нужно только указать постепенное движение варварского народонаселения в виде войска.

Но войско в западной части империи преимущественно составлялось из германцев, и потому мы должны делать наблюдения над этим племенем.

Мы уже говорили, что, приняв в соображение естественные законы в народных движениях, стремление занять лучшие страны, должно признать германцев самыми поздними насельниками Европы из арийцев. Найдя южные полуострова, Запад Европы и страны придунайские уже занятыми другими арийцами, германцы должны были принять движение к северо-западу и занять Скандинавию, откуда, вытесняемые нуждою, должны были перейти на южный берег Балтийского и Немецкого морей, занять нынешнюю Северную Германию. Кроме естественного желания народа, приведенного в движение, народа с возбужденными силами, продолжать движение, искать новых лучших стран Скандинавия не могла перестать высылать лишек своего народонаселения, новые выходцы теснили прежде поселившихся в нынешней Северной Германии и заставляли их двигаться к юго-западу на поиски новых земель.

У германских племен, как видно из слов Иорданда, сохранилось предание о Скандинавии как о фабрике народов (officina gentium). Авангард германцев, кимвры и тевтоны, наведшие такой ужас на Рим, прямо объявляли, что ищут земель для поселения. Марий жестоко насмеялся над ними, сказавши, что дал им земли для погребения их мертвых тел. Но смеется тот, кто последний смеется. Германцы не переставали требовать земель и захватывать их при первом удобном случае. Цезарь должен был биться с ними из-за Галлии. Он отбил ее у них, но только до времени; победитель должен был сделать печальное признание о необыкновенной храбрости этих варваров; в его же известиях о Галльской войне читаем, что в решительные минуты он был обязан победою над галлами мужеству германцев, находившихся в его войске.

Из наблюдений над историческою жизнью народов мы вывели, что три главные условия определяют судьбу народов: природа страны, где живет народ, происхождение или племя и воспитание или первоначальная история народа. Все эти три условия были благоприятны для германского племени; поздний приход его в Европу и необходимость занять суровые и скудные страны ее севера содействовали развитию в этом племени силы и энергии; развитие означенных качеств пошло еще быстрее, когда значительная часть племени должна была искать новых жилищ, должна была предпринять долгое и опасное странствование, долгий и трудный подвиг.

Германцы не могли, подобно галлам, скоро и легко занять обширную и богатую страну; первые движения их кончились несчастно; кимвры и тевтоны потерпели истребительные поражения от Мария. Попытки Ариовиста захватить земли в Галлии были уничтожены Цезарем. Германцы встретили в римлянах страшных врагов, которые превосходили их воинским искусством, которые сначала не давали им покоя в их собственной стране; нужно было обороняться; при наступившем движении нужно было сначала двигаться чрезвычайно медленно, каждый шаг вперед делать с большим усилием, покупать успех дорогою ценою.

Таким образом, германцы должны были пройти долгую и трудную школу, благодаря которой они воспитали в себе выдержливость и приобрели все качества отличного войска, в виде которого они сначала и вошли в состав оскудевшей войском Римской империи; легкость успеха портит человека и народ, только трудность его развивает силы и дает хорошее воспитание человеку и народу. «Пусть нападут на меня, – отвечал Ариовист Цезарю на его угрозы, – пусть нападут и тогда узнают храбрость народа, который в продолжение четырнадцати лет ни разу не входил под крышу дома». Здесь выразилось сознание подвига, ибо германцы не были кочевниками, не понимавшими приятности иметь дом; они очень хорошо понимали эту приятность и достижение ее, получение хорошей земли для оседлости поставили целью своего трудного подвига.

Тацит так отозвался о Германии: «Кто, оставив Азию, Африку или Италию, захочет пойти в Германию, безобразную почвою, суровую климатом, печальную обработкою и видом, разве кому она будет отечеством?» Но дело в том, что для германцев эта страна не была отечеством, а только перепутьем; чем суровее и печальнее была страна, тем сильнее было в ее жителях стремление как можно скорее покинуть ее, а препятствия, при этом встречаемые, еще более усиливали стремление.

Надобно с большою осторожностью делать выводы о характеристических чертах племени и народов, ибо часто то, что считается прирожденным отличием, является случайностью, происходящею от известного положения народа или племени. Так, например, рассуждают, что галльские народы отличали друг друга именами, заимствованными от видимой природы: это или горцы, или жители равнины, или поморы, тогда как германские народы заимствовали свои названия от отвлеченных разделов неба и назывались людьми Востока, Запада, Севера, Юга.

Но не надобно забывать, что галлы давно уже жили в известной стране, не хотели ее покидать, и потому они усваивали себе названия по местностям, тогда как германцев история застает в движении, на поиске земель, где бы поселиться; стоит только вспомнить, например, судьбу ост– и вестготов: спрашивается, от какой местности они могли называть себя, когда они постоянно двигались, переменяли место жительства? Нельзя народу называться поморянами, когда он то уйдет в горы, то выйдет на равнину, далекую от моря.

Что касается частностей быта, то быт германцев сходен с бытом родственных им арийских племен в Европе, которых история знала еще в варварстве, как племени кельтического, так и славянского. Но здесь не надобно упускать из виду того обстоятельства, что германцы были относительно недавние пришельцы в своей стране и в постоянно воинственном движении стремились покинуть ее, что быт их, как он нам известен по римским описаниям, более сходен с бытом галлов, когда последние, по словам Цезаря, были так же храбры, как германцы, то есть пока они еще не успокоились в стране, устремлялись из нее воинственными массами и наводили ужас на соседей.

Галлы времен Цезаря имели уже города, хотя и в значении только укрепленных местностей на случай неприятельского нападения; но присутствие этих укрепленных мест, как знак желания защищать известную страну как свою страну, удержаться в ней, равно как появление отдельной земельной собственности, свидетельствует, что народ обжился в известной стране, сросся с нею, не хочет с нею расстаться. Германцы не жили в городах и не терпели жить вместе, жили разбросанно и розно, где понравится источник, поле, роща. Обрабатываемая земля находилась в общем владении, и Тацит заметил, что этому благоприятствовала обширность пространства; земли было много, она не имела цены, на ее обработку, находившуюся в грубом состоянии, не тратилось много труда и капитала, и потому земля немногим в этом отношении отличалась от леса и луга, ибо недвижимая отдельная собственность начинается с дома и земли, находящейся около него, что французские крестьяне до сих пор называют наследством по преимуществу (1 heritage), затем следует пашенная земля, далее луг и лес.

Политическое устройство германцев представлялось Тациту так же не вполне ясно, как политическое устройство галлов представлялось Цезарю: «Царей берут себе германцы по благородству происхождения, вождей – по храбрости (reges ex nobilitate, duces ex virtu te sumunt). Цари не самовластны, и вожди сильны более примером, чем властию, если деятельны, видны, сражаются впереди всех». Но в других местах рассказа автор подле слова «царь» (rex) употребляет другое слово – «начальный человек» (princeps) (властелин, князь, начальствующий (лат.). У Соловьева дан буквальный перевод – «начальный человек» – Примеч. ред.).

«О делах меньшей важности совещаются начальные люди (principes), о важнейших – все. На общем совещании выслушивается царь, или начальный человек, или кто-нибудь другой, видный своею маститостью, благородством, воинскими доблестями, красноречием; действует более сила убеждения, чем власти. В тех же собраниях избираются начальные люди (principes) для суда; каждого из таких судей сопровождают сто человек из народа». Можно было бы успокоиться на этом указании значения начальных людей (principes), если бы в следующей же главе не встречалось слово: «И отроки могут получить значение начальных людей по особенному благородству или великим заслугам предков». Затем следует знаменитое место о дружине (cornites, comitatus), как воинственная толпа сосредоточивается около богатыря, знаменитого своими подвигами, и этот глава дружины называется начальным человеком (princeps).

Из свода этих известий оказывается, что воинственное движение у германцев, как и у галлов, выдвинуло и продолжало выдвигать из народной массы людей храбрейших, богатырей (robustiores), около которых сосредоточивались воинственные толпы, дружины. Быть в дружине богатыря не считалось постыдным; место, какое занимал член дружины, определялось по воле вождя дружины, и между дружинниками было сильное соревнование, кому занимать первое место у своего начальника, а между начальными людьми (principes) – сильное соперничество, у кого многочисленнее и храбрее дружина.

Постоянное окружение большою толпою избранных юношей давало достоинство и силу, в мире составляло украшение, на войне – охрану. Многочисленная и храбрая дружина доставляла вождю ее славу не только в своем народце, но и у народов соседних: к таким вождям являлись посольства, приносили дары. Во время битвы постыдно вождю (principi) уступить дружине в храбрости, постыдно дружине не сравняться в храбрости с вождем. Бесчестно на всю жизнь остаться после битвы живым, когда вождь полег на месте. Вожди бьются из-за победы, дружинники – за вождя. Если народ коснеет в долгом мире и праздности, то многие из благородных юношей уходят к тем народам, которые ведут войну, ибо спокойствие невыгодно: возможность содержать дружину доставляется войною, грабежом.

Эти-то храбрецы, собирающие около себя дружины подобных себе храбрецов, и являются начальными людьми (principes), они-то и вожди частных предприятий; храбрейший из них избирается вождем и для общего предприятия, задуманного целым народом (duces ex virtute). Но как везде, так и здесь значение счастливого вождя, окруженного многочисленною и храброю дружиною, давало ему возможность усилить свою власть, сделаться царем (rex). Счастие давало ему значение, несчастие лишало его царского достоинства: Маробод, царь маркоманов, после поражения от Арминна был изгнан своим народом. Арминн, победитель римлян и Маробода, был убит своими за то, что хотел сделаться царем.

Но некоторым удавалось удержать за собою царское достоинство и поднимать своих детей, свое потомство так высоко, что народы продолжали брать из него себе царей (reges ex nobilitate sumunt). Таким образом, между германскими народами у одних был царь, человек, поднимавшийся выше всех своею властию, хотя и ограниченною народным собранием; у других не было царя, но было несколько выдававшихся своею храбростью и знаменитыми предками людей, окруженных более или менее многочисленными дружинами, – то были начальные люди (principes).

Тацит ясно различает в этом отношении германские народы и дает знать, что сила царской власти выказывалась довольно заметно в одном случае; говоря о вольноотпущенных (libertini), Тацит замечает: вольноотпущенные стоят немного выше рабов; редко имеют значение в доме, никогда – в обществе, исключая только те народы, которые управляются царями: тут они возвышаются и над свободными, и над благородными; у остальных народов ничтожность значения вольноотпущенных служит доказательством свободы. Из этих слов Тацита видно, что хотя власть германских царей и была ограничена, однако была довольно значительна, когда их вольноотпущенники могли подниматься даже выше благородных.

Когда не было войны, германцы проводили время в охоте, но более в праздности, еде и сне. Самый храбрый и воинственный ничего не делал, возложивши хозяйственные заботы на женщин, стариков и самого бессильного в семействе. У народа обычай приносить начальным людям подарки, которыми те и живут, особенно пользуются дарами соседних народов: посылаются отборные лошади, оружие, деньги. Кроме этих даров продовольствие доставлялось рабским трудом. Простота быта условливала различие в быте германских рабов от быта рабов римских.