Текст книги "История России с древнейших времен. Книга IV. 1584-1613"

Гарабурда, видя неудачу и видя, что его заискивания произвели перемену в тоне у бояр московских и у пристава, чтоб сделать что-нибудь, предложил съезд великих людей на границах для постановления вечного мира. Бояре, имея постоянно в виду выиграть время, соглашались на съезд, но с условием продолжения срока перемирия; они говорили Гарабурде: «Михайла! это дело великое для всего христианства; государю нашему надобно советоваться об нем со всею землею; сперва с митрополитом и со всем освященным собором, а потом с боярами и со всеми думными людьми, со всеми воеводами и со всею землею; на такой совет съезжаться надобно будет из дальних мест». Гарабурда отвечал, что для продолжения перемирия ему наказа нет; тогда бояре сказали ему: «Так какое же с тобою дело? Приехал с бездельем с бездельем и отъедешь». Гарабурда действительно поехал ни с чем; он сказал боярам о слухе, что они посылали к эрцгерцогу Максимилиану с предложением престола; в ответ на это бояре написали к панам: «Сильно раздосадовало нас, что какой-то злодей изменник затеял такие злодейские слова».

Но продлить перемирие считали по-прежнему необходимым в Москве, и князь Троекуров вторично отправился к Баторию, которого нашел в Гродне. Паны теперь в свою очередь осердились на бояр за отказ принять их предложение о соединении государств; они обратились к Троекурову с бранчивою речью: «Мы бояр государя вашего, братью твою, кормили хлебом, а они нам против нашего хлеба мечут камень. Рассуди сам, не камень ли это? Мы усердно просили нашего государя, и по нашим просьбам он по сие время с государем вашим не воюет. Вперед мы государю вашему, боярам и всей земле добра хотим, точно так же как и всей земле; а бояре пишут: кто начнет недружбу, против того государь ваш стоять готов, да пишут, чтоб государь наш поотдавал вашему государю свои искони вечные вотчины и что внове взял, и после этих статей пишут, чтоб мы государя своего наводили на вечную приязнь! Рассуди сам, как мы можем такую грамоту поднесть своему государю? Мы и между собой такой грамоте дивуемся, как это бояре не знают, что над вашим государством по грехам сделалось? Потомков у государя вашего нет; а каков ваш государь от природы, мы знаем: есть в нем набожность, а против неприятелей биться его не станет. На Москве что делается, то мы также знаем; людей нет, а кто и есть и те худы, строенья людям нет, и во всех людях рознь. Бояре думают, что они себе пособляют, а они только дело портят: в нашей земле давно ведомо, что бояре ваши посылали к цесареву брату от себя посла. Но цесарю с вашим государством что сошлось? Цесарь теперь и сам себе пособить не умеет; и смотря на эту пересылку с цесаревым братом, многие государи домогаются и промышляют о вашей земле; а турскому у вас же просить Астрахани и Казани, и перекопский вас же всегда воюет и вперед воевать хочет; а черемиса ваша вам же недруги. И у бояр где ум? Пишут, что государь ваш против всех недругов стоять готов и просить запросов не стыдятся! Речи ваши государю нашему ничего доброго не принесли; только лишь сердцу его надсада. Теперь мы не только государя своего не будем просить, чтоб был с государем вашим в покое, еще будем ему напоминать, чтоб, по присяге своей, земель при предках его у государства отнятых отыскивал, и не только что дадим ему денег на наемных людей, но и сами своими головами из обеих земель идти с ним готовы. А вы с чем приехали, с тем вам и уезжать». Посол отвечал: «На боярские речи вам досадовать непригоже и в дело того ставить нечего; и прежде в ссылках и разговорах бывало: о стародавних делах с обеих сторон говорят, да что к делу пригодится, то с обеих сторон оставляют, да говорят о делах, как чему статься пригоже. Дивимся мы вашему разуму, что вы бога не боитесь и людей не стыдитесь, говорите такое, чего было вам и мыслить непригоже. Рассказываете, что над государством государя нашего по грехам учинилось; но мы над государством нашим никакого греха не видим, а только милость божию и благоденствие. Вы еще с богом не беседовали; а человеку того не дано знать, что впредь будет. По писанному, кто злословит царя, тот смертию да умрет: государь наш дородный государь, разумный и счастливый, сидит он на своих государствах по благословению отца своего и правит государством сам и против всех недругов стоять готов так же, как отец, дед и прадед его; людей у него много, вдвое против прежнего, потому что к людям своим он милостив и жалованье дает им, не жалея своей государской казны, и люди ему все с великим раденьем служат и вперед служить хотят и против всех его недругов помереть хотят; в людях розни никакой нет; это вам такие бездельные речи говорят собаки изменники: таким людям вам потакать нечего и говорить изменничьих речей непригоже; нам про государя вашего и про государство ваше и про вас много что есть говорить, да, по государеву наказу, говорить не хотим, присланы мы на доброе дело, а не на раздор. Государю нашему у вашего государя мира не покупать стать: захочет государь ваш доброго дела, и наш государь доброго дела хочет, а не захочет ваш государь доброго дела, то наш государь против него стоять готов». В переговорах, когда дело пошло о взаимных требованиях известных земель, разумеется, не могли согласиться; паны по-прежнему настаивали на пограничный съезд вельмож, послы, сообразно с своими целями, требовали для этого съезда продолжения перемирия хотя на один год; паны отвечали им: «И на полгода мы перемирья не заключим: вы говорите о съезде не для дела, а только чтоб время проволочить; зачем вам для съезда еще целый год перемирья?» Послы отвечали, что нужно много времени для совещания со всею землею; паны на это возражали: «У вас в обычае ведется: что сдумает государь да бояре, на том и станет, а земле до того и дела нет». По конечной неволе послы должны были согласиться только на двухмесячную прибавку к прежде заключенному перемирию, и в это время положено быть съезду великим послам между Оршею и Смоленском для переговоров о том, как быть обоим государствам под одною державою в случае кончины того или другого государя и как определить границы их, если они не захотят соединиться.

Но Баторий не дождался съезда. 2 декабря 1586 года он умер, не успев довершить ни одного из своих начинаний ни внутри, ни вне; он задержал только на время усиление Московского государства, отнявши у него прибалтийские области, но сокрушить могущество этого государства, раздвинуть Литву до границ Витовтовых он не успел: тому помешала ограниченность средств, ограничение власти королевской, подозрительность могущественных вельмож к воинственному королю. Сломить могущество вельмож, установить наследственное правление или по крайней мере установить лучший способ избрания королевского, сдержать своеволие он также не успел. Найдя государства свои в сильном религиозном разъединении, Баторий, хотя не был по природе своей фанатиком, не воздвигал гонения на диссидентов, однако, благоприятствовал утверждению иезуитов, потому что это знаменитое братство могло обещать ему деятельную помощь в замышляемых им внутренних переменах. Какого рода была эта помощь, какого рода были внушения, которые должно было принимать от иезуитов воспитывавшееся у них юношество, видно из проповедей самого талантливого из них, Петра Скарги Повенского. Скарга громко восставал против существующего порядка вещей в Польше: проповедуя, с одной стороны, подчинение светской власти власти духовной, королей папе, он, с другой стороны, твердил о необходимости крепкой, неограниченной власти королевской: «Естественный порядок, – говорил он, – состоит в том, чтоб одна голова управляла телом: и если в государстве не одна, а много голов, то это знак тяжкой, смертельной болезни». Скарга утверждал, что Римская империя тогда только вошла в исполинские размеры свои, когда в ней утвердилось монархическое правление; вооружался против послов сеймовых за то, что они присваивают себе могущество, вредное для власти королевской и сенаторской, и спасительную монархию превращают в демократию, самый дурной из образов правления, особенно в таком обширном государстве, как Польша и Литва. Право, по которому шляхтич, не уличенный в преступлении, не мог быть схвачен, Скарга называл источником разбоев, измен и т.п. Но все эти внушения остались тщетными: иезуиты не могли переменить политического строя Польши и Литвы; они успели только в одном, чего, конечно, не хотел Баторий: они успели воспламенить в католическом народонаселении Польши и Литвы религиозную нетерпимость, которая повела к гонению на несходные исповедания, к гонению на православное русское народонаселение, а это гонение повело к отложению Малороссии, нанесшему самый сильный удар могуществу Польши. Таким образом, орудие, приготовленное для утверждения крепости, могущества Польши, стало орудием ее падения.

События, происходившие в конце царствования Батория, обещали сильные волнения после его смерти: ненависть между стороною Зборовских и стороною Замойского могла теперь разыграться на свободе. Волнения начались на сеймиках: даже во Львове, где было так сильно влияние Замойского, нашлись приверженцы Зборовских, в числе которых стал Николай Язловецкий, староста снятыньский. Язловецкий начал провозглашать, что пора положить предел возвышению одного человека над всеми, что всем ведомы замыслы Замойского, который, во что бы то ни стало, хочет посадить на престоле одного из Баториев; что для охранения государства необходимо отнять у Замойского гетманство, ибо со смертию королевскою все правительственные лица должны сложить с себя свои должности. Замойский отвечал, что все саны и почести получил он за прямые отечеству заслуги, что слух о замыслах его относительно Баториев – клевета, что утверждать, будто со смертию королевскою должны прекратиться все правительственные отправления, противно здравому смыслу, ибо именно во время междуцарствия государство и не может обойтись без начальства военного, без гетмана. Во Львове дело кончилось в пользу Замойского, но не так было в Варшаве на конвокационном сейме: Карнковский, архиепископ гнезненский, примас, который занимал первое место в государстве во время междуцарствия, поддался совершенно влиянию Зборовских и Гурки; по их внушению, он написал к Замойскому, чтоб тот для охранения границ королевства не покидал войска; отсутствие Замойского дало в сенате верх Зборовским. Андрей Зборовский явился в сенат с требованием управы на Замойского, и когда один из сенаторов, Лесновольский, хотел защищать последнего, то голос его был заглушен криками и угрозами приятелей Зборовского; один из них даже нацелил ружье на Лесновольского и спрашивал Зборовских: прикажут ли стрелять? За стенами Варшавы также едва дело не дошло до усобицы между обеими сторонами. Наконец назначили день избирательного сейма – 30 июня 1587 года.

Зборовские явились на избрание с 10000 войска, в числе которого находилось не мало наемников французских, немецких, италиянских, чешских; толпы эти были наняты на австрийские деньги, ибо Зборовские, поддерживаемые папским нунцием, Аннибалом ди Капуа, хотели избрать эрцгерцога Максимилиана, брата императора Рудольфа II. Замойский, опираясь преимущественно на шляхту и поддерживаемый деньгами вдовы Батория, королевы Анны, держал сторону племянника ее, шведского принца Сигизмунда, сына короля Иоанна и Екатерины Ягеллон. Замойский и Гурка с Зборовскими расположились военными станами, каждый в назначенном себе месте под Варшавою (на равнинах Воли), готовясь в случае нужды с оружием в руках поддерживать своего избранника; но на противоположном берегу Вислы, под Каменкою, расположились особым станом литовцы, у которых был свой кандидат – царь московский.

20 декабря 1586 года в Москве узнали о смерти Батория. Недавний опыт показал, как важно было для Московского государства избрание короля в Польше: Иоанн IV не хотел употребить деятельных мер для получения польского престола, допустил сесть на нем Баторию и потерял прибалтийские области, принужден был заключить постыдный мир с Литвою; но Иоанн во время избрания не знал еще характера Батория и мог презирать этого бедного средствами князька трансильванского; теперь же бояре Феодора не могли не видать страшной опасности, которая грозила их государству в случае, если б избран был на престол королевич шведский и два соседние и враждебные Москве государства соединились под одним главою. Вот почему в Москве решили деятельно хлопотать о приобретении в Польше и особенно в Литве приверженцев царю Феодору.

20 января 1587 г. уже отправлен был дворянин Ржевский в Литву с царскою грамотою к панам, в которой говорилось: «Вы бы, паны рада, светские и духовные, смолвившись между собою и со всею землею, о добре христианском порадели, нашего жалованья к себе и государем нас на Корону Польскую и Великое княжество Литовское похотели, чтоб этим обоим государствам быть под нашею царскою рукою в общедательной любви, соединении и докончании; а мы ваших прав и вольностей нарушать ни в чем не хотим, еще и сверх прежнего во всяких чинах и вотчинах прибавлять и своим жалованьем наддавать хотим». Кроме этой общей грамоты, посланы были отдельные к каждому вельможе: каждого царь приглашал стараться об его избрании с братьею своею, племянниками и целым родом. Потом каждый боярин писал к соответствующему себе по месту пану литовскому с тем же предложением. Ржевскому дан был такой наказ: «Если паны литовские станут говорить, что они государя царя к себе на государство хотят, но польские паны не хотят, и если они от королевства Польского отложатся, то государь будет ли за них стоять? – отвечать: сами знаете, что поляки верою с христианами розны, а вы, паны рада литовские и вся земля Литовская, с нашею землею одной веры и одного обычая, так вы бы пожелали себе государя нашего, христианского государя, а если будет Литовское государство соединено с Московским, то государю нашему Литовской земли как не оберегать? Если будут оба государства на всех недругов заодно, то Польская земля поневоле будет присоединена к Московскому и Литовскому государствам, а государю то и любее, что Литовское великое княжество будет вместе с его государствами. И как нашему государю за это не стоять? Начальное государство Киевское от прародителей следует нашему государю, а теперь изневолено, от Литовского государства оторвано к Короне Польской; и не одним Киевом польские люди завладели у вас, панов литовских, да присоединили к Польской земле насильством; так государю нашему как всего этого у поляков не отнять и к вам и к государству Московскому не присоединить?» Ржевскому наказано было также: «Увидится с ним Тимоха Тетерин, Давид Бельский, Мурза Купкеев и другие отъезжие в Литву и станут спрашивать, есть ли к ним государев приказ, то отвечать, чтоб они государева жалованья к себе поискали, государю послужили и доброхотали; а что они пред государем проступили, дерзость сделали, в Литву отъехали, и они б в том себе никакого сомненья не держали: государь эту вину отдаст им, если на государствах Польском и Литовском будет и во всем их пожалует по отечеству; которые из них захотят быть в Русском государстве, тех государь пожалует вотчинами и поместьями, устроить велит в Московском государстве по их достоинству; а они бы теперь государю службу свою показало: что проведают у панов рад о государском деле – которые паны захотят к себе государя на государство и которые не захотят, – о том бы проведывая, послам сказывали и государю доброхотали.Если паны станут говорить, чтоб государь дал им на государство брата своего, царевича Димитрия, то отвечать: „Это дело не сходное: царевич еще молод, всего четырех лет; а вам чего лучше, как быть под царскою рукою в обороне и жить по своим обычаям, как у вас ведется и как вам захочется“.

Паны литовские отвечали на посольство Ржевского, что дело избрания должно решиться на общем сейме в Варшаве, куда царь должен отправить своих послов. Богатый купец литовский, Лука Мамонич, имевший торговые связи с Москвою, говорил Ржевскому от имени трех панов – Николая Радзивилла, Льва Сапеги и Федора Скумина: «Паны эти государю радеют и говорят, чтоб государь ваш непременно отправил послов своих великих на елекцию (олекцею); к панам радам и к рыцарству обеих земель прислал бы свои грамоты с любовию и ласкою, не так бы высоко было выписано в грамотах, как теперь, потому что паны польские люди сердитые и упрямые, к ним надобно писать ласково, а государю великому какой в том убыток будет? Рыцарству бы написать, что государь их пожалует, заплатит им все жалованье из своей казны, чего король Стефан им не заплатил, а всего денег будет немного: тысяч с пять или шесть, да и этих денег рыцарство не возьмет на государе, только было бы в грамоте написано, для того чтоб они за государя вашего стояли. Стефан король обещал рыцарству все деньги заплатить и присягал, но ни одного пенезя на нем не взяли. Да и к панам бы государево жалованье было: теперь к панам присылают цезарь и другие княжата с поминками большими и с ласкою, доискиваясь государства». Ржевский отвечал на это, что государю послов своих на большой сейм к панам посылать непригоже.

Но сношения этим не кончилось. В Литве не боялись от Феодора того, чего боялись от Иоанна, и тем сильнее желали избрания московского царя; притом литовские паны не хотели порвать с последним из боязни, чтоб он не воспользовался междуцарствием и не послал войска в их пределы. Вот почему еще в апреле того же года двое знатных послов литовских, Черниковский и князь Огинский, приехали в Москву с просьбою о продолжении перемирия до конца 1588 года. Просьба эта была принята очень охотно, причем бояре говорили: «Мы все бояре и думные люди со всею землею хотим и у бога просим, чтобы государство Московское, Польское и Литовское были под одною царскою рукою. Выехали недавно к нам выезжие литовские люди на Псков и сказывали, будто некоторые паны для денег, что раздает королева, выбирают шведского королевича, пишут и выставляют большие прибытки, которые Польша и Литва от этого получат. Но кто выбирает шведского королевича, тот христианству убыток замышляет, а не прибыток, будет такое же кровопролитие, что и при Стефане короле: как скоро шведского выберете, то между нами и вами, да и между всеми христианами пойдет кровопролитие и не перестанет». Послы захотели напомнить, что войны Стефана не были невыгодны для его государства, и спросили: «Что же дурного при Стефане короле делалось?» На это им отвечали: «Мы вам про Стефана правду и про его к вашему государству доброхотство расскажем подробно, только вы не подосадуйте. Со стороны нашего государя прибыток и нам, и вам, и всему христианству будет: государь наш – государь христианский, богобоязливый, милосердый, ласковый до всего христианства, а другие рядовые государи выбираются на государство, а любви к нему не имеют, как, например, Стефан король, который присягал султану привести поляков и литовцев к нему в подданство; писал он к турскому султану в тайных своих грамотах, чтоб султан рать готовил на литовских и польских панов, таковы-де есть в Польше и Литве люди богатые, денег тысяч до пяти сот золотых ефимков и всякой казны много без числа, их надобно протрясти, чтоб они гордости своей посбавили, а то они очень спесивы теперь. У нашего же государя у самого богатства бесчисленные, и, казны своей не жалея, хочет он защищать как Московское государство, так и Польское и Литовское от татар и турок: от Крыма по Дону, Донцу и Днепру поставят своих людей, города поделает и на Крым наступит своею казною, чтоб на Подолье и на Волынскую землю, и на Польскую, и на Литовскую вперед те поганые никто не приходил, в доходы и прибытки королевские государь вступаться не хочет, обещает все это отдать панам радным и всему рыцарству, да еще из своей казны польским и литовским панам радным и всему рыцарству хочет наддавать, и в своих государствах у новых городов в степи хочет польских и литовских людей землями жаловать. За грехи всего христианства у вас к нам ненависть, и эта ненависть всему христианству вредит, покой и любовное соединенье во всем христианстве разоряется, и для того надобно вам, всем панам, советовать то, что к прибытку всему христианству, да неповинны будете в крови христианской пред вседержителем богом. И то пригоже знать всякому христианину, что за приязнь христианам с погаными? Если бы государства ваши с царством православного государя нашего соединились, то все поганские государи руки бы свои опустили: пришлось бы им тогда уже себя беречь, а не христианство пленить: Молдавия, Валахия, Босния, Сербия и Венгрия, которые за турками достались бы Польше и Литве, а что поближе к нам Крым, Азов, Кафа, Черкасы и другие орды достались бы Москве, потому что и теперь трое крымских царевичей со многими людьми уже на стороне нашего государя, готовы в Астрахани. А только будет избран шведский королевич, то этих татар, которым было из Астрахани и из-за Волги идти на Крым, поворотят на Литовскую землю. Если же выберете нашего государя, то он будет стоять на бусурманов сам своею царскою персоною (парсуною) и со всеми своими людьми, станет помогать своею казною, а панских обычаев и вольностей ни в чем не нарушит, и ничего у них не захочет; а что какие доходы собираются с Польской и Литовской земли, то все государь наш уступит панам радным, и что у них старая казна прежних королей и что вновь к ней прибавлено, и что из Венгрии привезено, из того ничего государю нашему не надобно, много у государя нашего и своей всякой казны, и столько пожитку всякого, как в его государстве, ни в каком государстве нет, встреч многих, что Польше и Литве были в убыток, государю, нашему не надобно: он приедет с своим кормом и с своими всякими государскими обиходами, а вашего ничего государю нашему не надобно, кроме ласки; государь наш с своею казною к вам приедет, чтоб из своей казны можно было всяким тамошним людям давать».

В Москве так опасались соединения Польши и Литвы с Швециею под одним государем, что не находили более непригожим отправить великих послов на сейм; эти послы были двое бояр: Степан Васильевич Годунов и князь Федор Михайлович Троекуров с знаменитым дьяком Василием Щелкаловым. В Литве также сильно хотели избрания Феодора: перехвачены были грамоты жителей Вильны к царю; но в Литве московские приверженцы хорошо понимали, какие важные препятствия этому избранию встретятся на польском сейме. Литовский подскарбий, Федор Скумин, говорил московскому послу Ржевскому: «Я христианин вашей греческой веры, и отец с матерью у меня были христиане, так я вам говорю по своему христианству: мы все хотим, чтоб нам с вами быть в соединении на веки, чтоб ваш государь пановал на наших панствах, только бы дал бог нам три колоды пересечь, за что все паны радные стоят и стоять будут: 1) чтоб государю вашему короноваться у нас в Кракове; 2) писаться в титуле прежде королем польским и великим князем литовским; 3) чтоб государю веру переменить; вы говорите, что не только государю, и вам о том мыслить нельзя, это правда, я с панами радными говорил: христианину как веру свою оставить? Если мы эти три колоды, даст бог, перевалим, то будем с вами в вечном соединении».

Кроме обещаний, которые бояре давали в Москве послам литовским, Годунов и князь Троекуров должны были предложить еще на сейме, что государь платит из собственной казны до 100000 золотых венгерских ратным людям, которым остался должен Стефан Баторий; что по изгнании шведов из Эстонии все города ее будут уступлены Литве и Польше, кроме Нарвы, что купцам польским и литовским открыт будет путь во все московские области и дальше во все восточные страны; что между жителями соединенных государств будет позволено свободное сообщение и сватовство. Насчет пребывания царя в Польше (четвертой колоды, о которой забыл Скумин) послы должны были сказать: побыв немного в Польше и Литве, государь опять поедет в Москву и будет жить на своем прежнем государстве; в Польше же и Литве всем управляют паны радные по прежнему обычаю, по своим правам и вольностям. Послав, которые придут с неважными делами, отправлять панам радным, обославшись с государем, а которые придут с великими земскими делами, тем быть у государя в Москве, а у государя в то время быть из Польши и Литвы по два пана радных, да по писарю.

В случае, если сейм не согласится на избрание Феодора, послы должны были говорить, чтоб избрали цесарева брата Максимилиана: «Государю царю то будет любо же потому что Максимилиан великого государя сын и на таких великих государствах быть ему пригоже; а выбирать шведского и других поморских непригоже: это государи непристойные, о христианстве не радеют и всегда кроворазлития христианского желают». Желание помешать выбору Сигизмунда шведского и трудность соглашения в мерах относительно управления двумя государствами, из которых ни одно не хотело уступить другому ни в чести, ни в выгодах, привели московское правительство к мысля предоставить Польшу и Литву полному самоуправлению, лишь бы они по имени только признавали своим государем царя московского; в этом смысле Годунову и Троекурову было наказано: «Выберут ли нас себе государем или приговорят быть под нашею царскою рукою, а управляться самим – все равно, соглашайтесь, только пусть будут с нами в соединении и докончании на всякого недруга заодно; только этим промышляйте, этим свою службу и раденье нам покажите, чтоб дал бог вам, не сделавши дела, не разъехаться».

В Литве обрадовались, что московский государь согласился действовать решительно для достижения короны польской и литовской, согласился отправить великих послов на сейм, и послы эти оказывали большую учтивость, не спорили, как прежде, о мелких церемониях. Выезжавшие навстречу литовцы говорили послам: «Теперь мы встречаем вас, великих послов государя православного; и дал бы нам бог всею землею встретить самого вашего государя к себе. В Литовской земле во всех поветах все рыцарство и вся земля уложили на том: хотят выбирать себе государем вашего государя». Приставы говорили послам: «Вы показали уступчивость большую против прежних обычаев: прежде, когда приставы приезжали к послам вашего государя и от короля, то послы о шапках спор поднимали, и против королевского имени шапок не снимали тотчас; а вы теперь, великие послы, против речи панов радных, братьи своей, шапки сняли: и паны радные, братьи ваши, принимают это от вас за великую учтивость».

Но в Литве скоро увидали, что московские послы по-прежнему разнятся от всех других послов, приехавших на сейм хлопотать об избрании своих государей; по-прежнему московские послы приехали без денег. Паны радные литовские послали писаря сказать им: «Надобно вам промыслить сейчас же, выдать тысяч с двести рублей, для того, чтоб всех людей от Зборовских, и от воеводы познаньского, Гурки и от канцлера, Яна Замойского, приворотить к себе на выбор вашего государя: как увидят рыцарские люди государя вашего гроши, то все от Зборовских и от канцлера к нам приступят; а только деньгами не промыслить, то доброму делу никак не бывать, и будут говорить про вас все: „Что ж это за послы, когда деньгами не могут промыслить!"“ – Послы отвечали, что обо всем будут говорить с самими панами на посольстве. Потом ночью тайно приехал к ним воевода троцкий. Ян Глебович, с стольником коронным, князем Василием Пронским, и говорил: „Я государю вашему службу свою хочу показать, воеводу познаньского и Зборовских уговариваю, чтоб были с нами вместе и выбирали вашего государя и на то уже их и навел: только у них люди наемные, которым срок приходит, и надобно воеводе познаньскому и Зборовским помочь деньгами, чтоб им было что наемным людям давать и против канцлера стоять“. Послы отвечали, что об этом им наказа нет, да и казны с ними нет.

Несмотря, однако, на недостаток этого могущественного на избирательных сеймах средства – денег, сторона московская была очень сильна, не только между Литвою, но и между поляками, ибо для большинства избрание Феодора казалось самым верным выходом из борьбы двух сторон, Зборовских и Замойского. Когда выставлено было в поле три знамени: московское – шапка, австрийское – немецкая шляпа и шведское – сельдь, то под шапкою оказалось огромное большинство. 4 августа Годунов и Троекуров правили посольство в рыцарском коле: поставили послам скамью против больших панов, а кругом того места сидели паны же радные и послы поветовые. Увидавши, что для них приготовлена скамья, что паны и послы поветовые все сидят, московские послы начали говорить панам радным: «В обычае не ведется ни в каких государствах, что послам, пришедши от государя своего, речь говорить сидя, и нам как это сделать, что посольство государя своего сидя править? Мы станем от государя посольство править стоя, и вам пригоже государя нашего речь от нас слушать стоя же». Папы отвечали: «Мы вам сказываем, как у нас в обычае ведется, не спорьте об этом, правьте посольство сидя, а мы при имени государя вашего будем вставать». Послы продолжали спорить; наконец паны сказали: «Мы вам обычай здешний сказываем; вы не слушаете, так делайте как хотите: мы сядем, а вы как хотите, так посольство и правьте, на вашей воле». Сказавши это, паны сели, и послы правили посольство сидя.

Для рассуждения о подробностях условий выбора назначили 15 панов духовных и светских, которые должны были съехаться с московскими послами в селе Каменце, близ Варшавы. Здесь тотчас же обнаружились те колоды, пересечь которые Скумин считал таким трудным делом. Паны спросили послов: соединит ли государь свое Московское государство с королевским так, как Литва соединена с Польшею, навеки и неразрывно? Приступит ли к вере римской? Будет ли послушен папе? Будет ли венчаться в Кракове в латинской церкви от архиепископа гнезненского? Причастие опресночное примет ли и церковь греческую с римскою соединит ли? Приедет ли в Варшаву через 10 недель после избрания? Напишет ли в своем титуле королевство Польское выше царства Московского? Бояре отвечали: королевство Польское и Великое княжество Литовское соединятся с Московским государством навеки так, чтоб им против всякого недруга стоять заодно, чтобы жители их могли свободно ездить из земли в землю, жить, свататься и жениться с позволения государя.

Государь останется в православной вере; венчаться на королевстве будет или в Москве, или в Смоленске; будет уважать папу, не будет препятствовать ему в управлении польским духовенством, но не позволит мешаться в дела греческой церкви. Корона Польская будет под царскою шапкою Мономаховою; титул будет: царь и великий князь всея Руси, владимирский и московский, король польский и великий князь литовский: «Хотя бы, – сказали послы, – и Рим старый и Рим новый, царствующий град Византия, начали прикладываться к нашему государю, то как ему можно свое государство Московское ниже какого-нибудь государства поставить?» Относительно времени приезда в Польшу послы объявили: «В том волен бог да государь: как захочет, так к вам и приедет, нам того угадать нельзя и наказа нам государь об этом не дал».