Текст книги "Киев не пропадет. Хроника киевских будней"

Часть 1я. Начало.

И когда корабли ушли, люди вечерами ждали их возвращения. Но никто не возвращается. Нет улиц, на которых бы появлялись тени ушедших.

Александру Максимову, Валерию Николенко, Юрию Поцелуеву, Владимиру Ковтуну, Владимиру Радину, Юрию Серебрякову, Анатолию Коверзню, Александру Шуберту, Владимиру Филиппову, Олегу Козлову. Посвящается…

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица,

А память – как колодец глубока.

Попробуй заглянуть – наверняка

Лицо – и то – неясно отразится.

Одни его лениво ворошат,

Другие неохотно вспоминают,

А третьи – даже помнить не хотят,-

И прошлое лежит, как старый клад,

Который никогда не раскопают.

И поток годов унес с границы

Стрелки – указатели пути,-

Очень просто в прошлом заблудиться -

И назад дороги не найти.

С налета не вини – повремени:

Есть у людей на всё свои причины -

Не скрыть, а позабыть хотят они,-

Ведь в толще лет еще лежат в тени

Забытые заржавленные мины.

Владимир Высоцкий.

Глава Первая.

В то время, кода Земля несется с громадной скоростью по бескрайним просторам Вселенной, где мы в этой бесконечной круговерти света и тьмы? Что делаем мы в этом сказочном мире? Есть ли мы, были ли мы? А если и были, то зачем? Сколько микроскопических мгновений отделяет наше прошлое от нашего будущего и знает ли Великий Космос, в каком именно мгновении находимся мы сейчас или ему это ничтожно все равно?

Где это я? Иду по Борщаговке, одному из старо-новых киевских районов. Сюда расселяли, маявшихся всю жизнь по коммуналкам киевлян из Центра и Подола, Святошино и Печерска, Соломенки и Шулявки. И люди были довольны. У каждой семьи была своя собственная квартира, а у многих членов семей даже свои собственные комнаты в них. Стало не нужно занимать очередь в туалет и к умывальнику по-утрам. В каждой семье появилась ванная, и мы постепенно стали забывать о банях: на окраинах – грязных, общих; в центре – чистых, но дорогих. Тогда о большем и не мечтали. Возле каждого дома вдоль первых этажей разбивались палисадники, и высаживалось множество цветов. Кругом росли и розы, и хризантемы, и красивейшие пионы, и кусты белоснежного, головокружительного жасмина. А сирень! Бежевая, лиловая, всех оттенков фиолета, пурпурная, розовая, серебрянная, голубая и почти-черная. Все дворы переливались и благоухали всеми мыслимыми и немыслимыми цветами радуги. Весной летом и осенью было очень красиво. Многие рядовые киевляне уже жили на Сырце, Нивках, Сталинке, Отрадном и Нижнем Печерске, имели подобные квартиры и частенько посматривали на нас, еще не заселенных в эти, как нам тогда казалось, роскошные аппартаменты, свысока. Жизнь вокруг была радостна и бесконечна, квартиры просторны, будущее стабильно и светло. Многие верили в коммунизм, в который нас уверенно вели проходимцы всех мастей. Или хотели верить…

Что-то часто я стал сюда приезжать. Оставляю машину во дворе бывшего своего дома и бесцельно брожу по полуразрушенным Борщаговским улицам. Серые и коричневые облезшие фасады домов. Вытоптанные, как в цыганской деревне Пески, палисадники. Ни единого цветочка возле дома. Грязные тротуары, все в выбоинах и пошедшие волнами от проросших корней высоких тополей. Годами не просыхающие черные лужи. Густой зловонный пар, вырывающийся из подвалов почти в каждом подъезде. Что случилось с этим заброшенным, а когда-то светлым и радостным, местом? Такое чувство, будто ты ходишь по кладбищу. Но там ты никого не знаешь, а здесь…

Вот квартира Гнедого под названием “Сиреневый Туман”, где мы все собирались вечерами; вот окна Отверточника, где были все самые последние сведения о рок-музыке, которая нас интересовала больше всего другого. Хороший приемник позволял ловить “Вражеские голоса”. Здесь жил Софа, у которого всегда были новые записи обожествляемой нами этой самой музыки, благодаря друзьям Тарасу Петриненко и Кирилу Стеценко из музыкальеого училища имени Глиера. У них родители бывали за границей и привозили пластинки или плиты, как мы их называли. Так эта самая музыка к нам и просачивалась из-за железного занавеса.

Здесь жил Макс – наш король. Вон балкон Валеры Иванушки, любимца всей публики. Куда ни подними глаза, везде наши: Вовка Лысый – самый авторитетный на то время хулиган, может быть и во всем Киеве. Лёпа, Викторчик, Мясник, Сапог, Плохиш, Мэтр, Спидола, Балясный, Студент, Дрыслик, Кока, Вадим Баскетболист, Недаманский, Цыган, Бара, Керя, Католик, Следователь, Касеус, Лима, Денек, Мартын, Жеша, Валик Граф, Дракон, Траф, Гордей, Шпак, Дубина, Коржи, Серёжа Гималайский… ах да, это же я.

Где они? Нет их. Сгинули в водовороте всех тех событий. Одни только Траф с Касеусом сельским хозяйством занимаются. Да Мартын, хотя сегодня и при делах, но всё больше по мелочам, а ведь мог быть первым. Вообще – жуткое место. Надо заканчивать с этими экскурсиями. Так и с катушек недолго слететь. Завтра же беру билет и лечу к своим в Штаты.

Глава Вторая

Киев, Мюнхен, Денвер и вот уже я медленно иду по Даунтауну и ем вкуснейшее мороженное в золотистом стаканчике. Хорошо здесь. Настоящий город. Небоскребы, банки, отели, магазины, бары, кафе, рестораны, забегаловки на свежем воздухе. И везде кипит жизнь. За столиками сидят богачи и просто солидные люди и пьют свое вино, пиво и кофе. Между столикими шныряют веселые прилизанные официанты с красными, зелеными, желтыми, синими и даже голубыми закусками на подносах. Бегают и кричат дети, лазают по искусственным горкам, плавают на байдарках по искусственным озерам. Все лавочки на бульваре забиты зеваками. Через каждые сто метров лабают и гитаристы, и аккордеонисты, и саксофонисты, и различные группы всевозможных составов. И все талантливы. Лабают на совесть. Халтуры нет. Ба, а кто это там сидит за вторым справа от стойки бара столиком? Уж не Бонек ли? Что-то очень похож. Присяду рядом пригляжусь.

Бонек чуть ли не единственный из авторитетов, кто остался жив после всех перепетий времен становления рыночных отношений на Украине и первичного накопления капитала нынешними бизнесменами, как они себя сами называют. На самом деле никакие они не бизнесмены, а обыкновенные бандиты и жулики.

Бригада Бонека в лучшие свои времена доходила до двухсот человек и контролировала практически весь Левый берег Киева, где имела постоянные стычки с другой, наверное, еще более могущественной, бригадой Савлоховых, которая также положила глаз и на левобережье. Бонеку удавалось держаться на равных со-всеми еще и потому, что в бригаде было значительное количество урок, а это люди, в большинстве своем, бесстрашные и дадут фору чуть ли не любому бандиту-спортсмену. Вначале главным источником финансовых поступлений был рэкет и вымогательство. Контролировала бригада, в частности, знаменитый киевский рынок Патент. Тогда еще такие люди бравировали понятиями, носили при себе оружие и корчили очень страшные рожи во время разговора с барыгами и терпилами. Бонек даже был арестован за вымогательство где-то вначале девяностых, но благодаря тому, что имел приличные связи и с ментами и с администрацией города был выпущен без последствий для себя. Пришлось начинать легализироваться. Сначала завпроизводством в кооперативе Чайка, потом в администрации рынка Патент.

Удалось прибрать к рукам и рынок Юность, который еще долго будет играть одну из ведущих ролей в общекиевской бандитской жизни. Но качественный скачок бригада Бонека совершила, когда за дело взялись господа Вассерман и Котляревский. Как и положено, первым делом взялись они за документы. И обналичка приняла небывалый размах. Были учреждены фиктивные фирмы, назначены зиц-председатели, такие, например, как Широков. Уже назначен на должность смотрящего за Юностью Мосейчук, который держал всех торговцев в черном теле и никогда не расставался с оружием.

Пошло дело. Огромные доходы, исчисляемые, приблизительно, в один миллион долларов ежемесячно, приносил только рынок “Юность”. Основу этой суммы составляла торговля контрабандным подакцизным товаром, плата с торговцев за охрану от других бригад. Активно разрастался базар, возводились новые торговые ряды – уже для оптовой торговли, уплотнялась территория. А в 1997 году фирма “Спек” заключила договор на аренду земли между Бонеком и руководством Больницы скорой медицинской помощи для установки тысячи торговых мест на территории, принадлежащей больнице сроком на 10 лет. Ну что ж, благое дело. Заработала и нищая больница. Не уверен, правда, что львиную долю бабок не украла тогдашняя администрация больницы. Договора же тогда все заключали: официальный на бумаге на копейки и неофицильный на слово на огромные суммы в валюте. Наличманом, как говорят.

В 1995-м году городское начальство наметило расширить сеть коммерческих рынков. Официальная причина: упорядочение розничной торговли. Неофициальная – решили позаработать на новых рыночных отношениях. Больше рынков и всевозможных рундуков в городе – больше взяток на всех уровнях, стекавшихся, сначала малыми ручейками, превращавшихся в огромные потоки, текущие наверх в карманы руководству. Понятно, что заинтересованы были в расширении и киевские бригады. Один рынок планировали создать на Троещине, но никак не могли решить, кто будет вкладывать средства в строительство? На тот день существовало два реальных кандидата: Прыщ и Бонек…

Другой большой рынок планировался на стадионе возле метро “Святошино”. Придумал все это владелец, находящегося рядом Святошинского продуктового рынка и директор Борщаговского рынка. Он и мне предлагал этим заняться. Слава богу, хватило ума не лезть в очень опасную кашу. Там за дело взялась тяжелая артиллерия. И директор Авиационного завода, в ведении которого была вся близлежащая земля, это и провернул. Хороший был человек. Очень уважал моего батю и помог нам получить квартиру на Борщаговке.

За Святошинский рынок развернулась целая война. Но к рынку на Святошино мы еще вернемся, а пока…

Пока бесконечные терки и разборки.

То в ночь на 6 ноября 1996 года в Киеве на проспекте Ватутина был расстрелян автомобиль, в котором находился Валерий Агаев, по кличке Прошка. Дело в том, что между Агаевым и Бонеком накануне приключились серьезные разногласия из-за кафе “У дуба”, расположенного возле станции метро “Пионерская” на Броварском шоссе. Бонек вложил свои деньги в реконструкцию кафе, а Агаев выгнал оттуда его людей и кафе единоособно прихватизировал. Прошка остался жив и подался в шансонье.

То в феврале 1998 года в Киеве на Подоле, возле казино “Запорожье”, произошла стрелка представителей Киселя и Савлоховых. Со стороны Савлоховых присутствовали Тимур Савлохов со-своими людьми и Бонек со-своими. Со стороны Киселя прибыл его сын в окружении десятка телохранителей. Все прибыли с оружием. На разборках присутствовал и Франк – один из учредителей казино. На встрече савлоховцы выдвинули претензии к Франку, который написал заявление в киевское УБОП, где витиевато расписывал драку между савлоховцами и кисилевцами в этой известной кабачной и казино одновременно. Бонек в указанном казино имел долю и поэтому приехал поддержать савлоховцев. Но уже и Франк застрелен.

Или вот еще история. Ночью 6 ноября 2000 года Паша и Игорь по прозвищу Циклоп сидели в кафе на территории рынка “Юность” и пьянствовали. Оба раньше трудились у Бонека, но, после того как он присел, сменили хозяина: Паша перешел к савлоховскому бригадиру Самолету, а Игорь – к Ткачу. Изрядно выпив, приятели стали выяснять отношения с двумя бывшими коллегами – бригадирами Бонека: Козаком и еще одним, который был должен Паше. Как водится, выяснение отношение переросло в массовую драку, в которой приняли посильное участие охранники базарной камеры хранения, находящейся за кафе “Кронос”, охранники с пивзавода “Троя”, охранники склада фирмы “Кронос”. Все такие охранники в обязательном порядке входят в бригаду, скарб которой охраняют. Во время драки Паша и Игорь были забиты. Трупы охранники положили в машину и вывезли в неизвестном направлении.

Через несколько дней по поводу драки и исчезновения Паши и Циклопа произошли разборки с участием Бонека, Самолета, Купца и Ушастого. Последний вроде бы был уже в законе. На сходке признали, что драка произошла на бытовой почве. Бонеку предложили выдать трупы для человеческого захоронения. Однако, почему-то, трупы он не выдал. Видимо, они к тому времени были уже уничтожены. Охранники, принимавшие участие в драке, скрылись. Ушастый потребовал – выдать бригадиров, чтобы найти трупы. Но и после этого Бонек своих бригадиров не выдал. И это спокойно сошло ему с рук.

И так – каждый день.

На то время рынки были основным местом зарабатывания первоначального капитала бандитскими группировками. А посему неминуем конфликт интересов. И почему один Бонек должен снимать пенки с такого монстра как “Юность”? Но, все-таки, первыми жертвами большого передела стали члены банды Конона, также претендовавшего на долю доходов “Юности”. Бригадных Конона избили прыщевцы, да так, что некоторые из потерпевших стали инвалидами. Помимо Прыща, Бонека, и Конона на рынок положили глаз и другие претенденты.

Бонек это всегда учитывал и не зевал. Он постоянно ездил под прикрытием 4-5 машин охраны. В то время постоянным местом дислокации Бонека был пивзавод “Троя”, расположенный на массиве Троещина. Во время проведения стрелок по периметру комплекса стояла охрана с винчестерами.

В 1998-м году страсти вокруг “Юности” накалились до предела. Бонек объявил о закрытии рынка – якобы на реконструкцию. Авторитет известил окружение и деловых партнеров: Киселя, Черепа, Конона, Татарина, Ларика и других, что он лишь исполняет решение градоначальника. Начались бесконечные стрелки всех со-всеми и, наконец, выяснилось, что градоначальник здесь ни при чем. Таким замысловатым способом Бонек решил поднять свои ставки и что-нибудь себе вымутить на этом.

И авторитетный Ларик, поддерживавший всегда Бонека, пригласил в Киев трех воров в законе, которых возглавлавил Блондин для того, чтобы разрулить этот запутанный клубок проблемм. Пытались подключить и Киселя к данным разборкам, но Кисель умело съехал с темы…

Штаб-квартира Бонека, на то время, располагалась в ресторане “Лео”, расположенном в кинотеатре “Россия” на Лесном массиве. Собирались здесь каждую пятницу самые влиятельные члены бригады. Общее дело непрестанно расширялось. Уже созданы новые фирмы прикрытия. Почему вдруг в Бортничах? Да потому, что Бонек и здесь прикормил и суд этого, прилегающего вплотную к Киеву городка, и местную налоговую. Я даже не знаю, у кого в Киеве еще были большие связи в различных администрациях, чем у Бонека. И это при том, что основу банды составляли чистые уголовники. Вот так-то и создавались первоначальные капиталлы всех ныне уважаемых (вот только кем?) бизнесменов, да и прошлых чиновников (государевых людей, как они любят себя называть)…

Но конкуренты не дремлют и шестого мая 1999 года, при обыске на даче Бонека, милиция изьяла гранату РГД и несколько десятков патронов. Никто не сомневался, что это добро ему подбросили. Как бы там ни было, но Бонек сел…

Неприятности настигли и сына Бонека. Еще в середине 90-х, во время прогулки по улице, Бонека-младшего покусала собака. Сын, переволновавшись, зарезал и собаку и ее владельца. А затем подался в бега – за океан. Но там был арестован полицией и, по решению суда, экстрадирован на родину. Якобы, Бонек, инкогнито, летал в Штаты, чтобы уладить дело, но кто не знает, то сообщу, что там такие шуточки не проходят. Это страна, где уважают Закон. Наврядли Бонек этого не знал. Скорее всего, Бонек проверял работу своих американских фирм, зарегистрированных на подставных людей.

В СИЗО Бонек сдружился с Тимуром Савлоховым, после чего отношения с савлоховцами у него нормализовались.

Но долго «Бонек» в тюрьме не задержался. Да так не задержался, что приятельские отношения у Бонека в трудную минуту сохранились с директором Дарницкого мясокомбината, пивзавода “Оболонь” и киевской табачной фабрики. Хорошие отношения сложились у Бонека с Прыщем, так как он вложил крупную сумму в строительство рынка, но после очередного передела от рынка отошел.

Во время недолгой отсидки бизнес Бонека, как бывало в других бригадах, не распался. Четко и слаженно работала криминальная машина. Подставные директора не подвели.

Слышал я, что сегодня, помимо легального бизнеса, Бонек практикует скупку драгоценных камней, которые раньше переплавлял за границу. Свой золотовалютный резерв он предпочитает держать за пределами Отечества – якобы в Израиле и США. Глядишь куда занесла нелегкая этого персонажа. Хотя какая “нелегкая” может быть в таком месте у человека с деньгами и положением? И, все-таки, неужели с самим Японцем здесь встречается? Интересно. Очень интересно. Больше не с кем. Японец, знаю, бывает здесь инкогнито. Приезжает иногда к другу. Потом вместе едут на машине в Лас-Вегас.

Пойду я. Может вечером в “Национале” и встретимся. Думаю, что встретимся.

Вечер в любом Даунтауне красив. Вечером огни, море огней и море развлечений. Могли бы и мои друзья развлекаться вместе со-мною. Опять? Завтра иду к врачу. Пусть избавляет меня от этого меланхолическо-ностальгического кошмара.

Психолог прописал увеличить нагрузки, бассейн, велосипед и, возможно, пойти работать.

Глава Третья.

Сегодня у меня прогулка на байке. Велосипедная дорожка петляет среди чудесного, практически сказочного парка и совершенно безлюдного, больше похожего на запущенный и, одновременно, очень ухоженный лес. Да и название у него соответсвующее: Cherry Creek – Вишнёвый ручей, еще со-времен индейцев.

Справа от дорожки, в глубокой низине, негромко журчит прозрачный ручей. Вода в нем студеная даже летом. По берегам он зарос изумрудной травой-муравой с какими-то диковинными фиолетово-вишневыми пятнами цветов. Может большие анютины глазки? И много-много розовых, видимо, колючих кустов. Ручей смело пробивает себе дорогу среди очень больших замшевелых зелено-розовых гранитных валунов. И это благоуханье трав, и этот хрустальный водный поток, и эти тысячилетние огромные камни, все это завораживает и нешуточно тревожит воображение.

А велодорожку отделяет от спуска к ручью целая стена, состоящая из коричневых корней, черных кустов, пыльных огромных лопухов с желтыми цветами на макушке и еще множества разнообразных растений. Между всем этим великолепием крутятся и трусливые зайцы с обрубленными хвостами, и шустрые полосатые бурундуки, и наглые агрессивные серые белки с тупыми мордами. Кое-где мелькнет и лиса, роскошным рыжим хвостом подметая свои следы. Только койотов еще не хватало. А вот внизу у ручья показалась пара красавцев оленей, смело направляющихся на водопой. Вот они застыли на месте, обратив на меня своё внимание и трубно замычали, видимо, отпугивая не прошеного гостя. Откуда олени здесь и где это я?

Переезжаю через старенький скрипучий деревянный мостик на другую сторону ручья и въезжаю уже в сосновый, вперемешку с дубовым, лес, резко идущий кверху. Вот и нагрузки начинаются. Смолистый дух сосны такой, что начинает кружиться голова.

На какое-то мгновение деревья расступились, и в голубом небе я увидел красавца коршуна, безмолвно парящего над лесом. Засмотрелся я на красивую птицу, дорожка резко вильнула влево и я, со-всей дури, понесся вниз. Даже не успел затормозить, как переднее колесо ударилось об черный пень и я, вместе с байком, покатился уже прямо к ручью.

Открываю глаза. Руки и ноги ободраны, из носа идет кровь, бровь разбита. Но это что? Прямо перед носом у меня чьи-то ноги, обутые в соломенные сандалии. Поднимаю глаза и вижу наклонившегося ко-мне маленького, небритого, седого, очень старого китайца, одетого в какие-то яркие лоскуты. Мало того, на голове у него круглая остроконечная соломенная шляпа.

– Ну, как падение? – вежливо интерисуется этот очень странный человек.

– Спасибо. Могло быть и лучше, – отвечаю я.

– Это я подстроил, – хвастается старичок.

– О друзьях часто вспоминаешь? Хотел бы вернуть их всех?

– Конечно, – ошарашенно отвечаю я. Тут старикан наклонился ко-мне еще больше и я явственно почувствовал запах Bogart.

– Так, докатался, – только и успел подумать я.

Между тем старик продолжал:

– Я слышал, ты в Powerball играешь?

– Конечно, играю, если джек-пот на сегодня составляет четыреста восемьдесят пять миллионов долларов. Кто ж играть не будет?

– Ну, так вот. В наших кругах решили присудить, на этот раз, выигрыш тебе, – выпалил старик.

Я молчу, что тут скажешь.

– Вообщем, так,– продолжает уже очень симпатичный мне пожилой мужчина китайской национальности, – ты отказываешься от выигрыша. Моим он сейчас нужнее. А я возвращаю тебе всех твоих друзей. Идёт?

– Идёт.

– Ну и лады. Давай подписывай. – И старик достал из-под шляпы мою же лотерею с моими же номерами.

– У меня и пера-то нет, – только и нашелся, что я сказать.

– Да не волнуйся ты. С ними вы гораздо больше заработаете. Ксеркс! Ко мне, – неожиданно громко прокричал старик. Красавец-коршун стремглав стал спускаться и опустился таки прямиком на мой поломаный байк. Старик, неторопясь, выдернул перо из хвоста огромной птицы, обмакнул его в грязевую лужицу и подал мне.

– Давай, быстрее подписывай. Мне еще на рок-концерт бежать. Да, и не вздумай кому-либо открыться до конца века. Погубишь и их и себя. ЧК не дремлет, – засмеялся старик совсем молодым смехом и подмигнул мне левым глазом.

– А в следующем? – промямлил я.

– В следующем будешь с другим дело иметь, – сказал уже серьезно старик. – Я только в этом решаю вопросы.

– С друзьями я когда увижусь? – каким-то уж неестественно высоким голосом воскликнул я.

– Вот сейчас и увидишся, – произнес китаец, скрываясь за огромным розовым гранитным валуном. Самое интересное, что этот персонаж разговаривал со-мною на американском, а я, зная его so-so, все прекрасно понимал и отвечал китайцу на русском и он меня понимал, тоже.

Я закрыл глаза и тут же их открыл.

Глава Четвёртая.

Раньше прямо сюда доходил громадный сосновый и дубовый бор, тянущийся вдоль небольшой, но очень красивой речушки Желань, впадающей, далеко отсюда, в полноводный Ирпень. Но уже в пятнадцатом столетии небольшие поляны, среди векового леса, стали обустраиваться хуторами, на которых монахи пяти близлежащих монастырей выращивали всевозможные продукты для борща необходимые. Тогда же эти земли и были переданы в вечное владение церковной братии, а сами хутора стали называться Борщаговками и каждая по названию своего монастыря.

Теперь уже с хутора Отрадного сплошной стеной надвигался изумительный яблоневый сад. Весной он весь белый, белый. Тот сад, в недрах которого зарождается полноводная красавица-река Лыбедь со-своей широкой болотистой поймой и заливными лугами, всегда служившая естественной преградой для диких крымчаков и всяких польских банд, как снег на голову, день ото дня, обрушивающихся на жителей Киева, которые осмеливались появиться на своих сенокосах в пойме реки. Судоходная, полная рыбы с семи мельницами по своему плавному течению Лыбедь, по воле пришлых в Киев каких-то людей, превратилась в зловонную лужу, заключённою в вонючий бетонный коллектор, время от времени вырывающийся из подземелья на киевские просторы. Какой только мерзости в ней не плавает.

Если остановиться весной на железнодорожном мосту, всегда служившем границей между хутором Отрадным и разросшимися громадными пятью сёлами Борщаговка и над головой у тебя только голубое небо, то можно и целый час любоваться буйством бело-розового, окружавшего все вокруг. И эти корявые темно-серые ветви, обсыпанные похожими на хлопок душистыми завязями и бутонами, и белоснежный ковер под деревьями, из которого только на пригорках выбивается изумрудная трава с прозрачными капельками росинок-слезинок на каждой травинке. Белый цвет невырубленных яблонь.…Пришли люди и всё вырубили.

Даааа. Снега в этом 1968-м выпало немало. Трамвай доходил до начальных домов нового массива, построенного в поле, где некогда буйствовали бело-розовые цвета, разворачивался и отправлялся восвояси. Дальше жители расползались по тропинкам, по-колено в грязи, кто куда. К нашему дому можно было добраться и по дорожкам между домами, а можно было и через еще не застроенное поле. Так было быстрее.

Когда расчистили дорожку к дому через заснеженное поле, то оказалось, что идешь в белоснежной траншее метра два глубиной. Поднимешь голову, а сверху только бесконечная темная синь неба и яркая Большая Медведица, заблудившаяся в этой Бесконечности и рядом с ней её мишки. Заплутали мишки, заплутали. Паутинкой протянулись к югу и к Большой Медведице, как к маме, в брюхо звездное уткнулись. Теперь Медведица будет всегда сопровождать меня, в какой бы части света я ни находился и это будет всегда к удаче.

Но в начале траншеи обосновалась банда из шпаны нашего двора. Где они прячутся – ума не приложу. Но как только появляется одинокий прохожий, то они тут как тут. Ничего особенного. Снимают шапки с мужчин, а в воскресенье – на “толкучку”.

“Толкучка” была, действительно, замечательным местом в городе. Что такое “толкучка”? Это место, где на одном квадратном киллометре толчётся миллион людей. Продают-покупают всё, что душе угодно. С одеждой же, до сих пор, в стране плохо. Может, неумехи коммунисты с комсомольцами виноваты. С большими формами они еще справляются, а вот о людях им думать недосуг, не уважают они этих людей. А, может, это и наследие страшной войны, испепеляющим ураганом пронесшейся по нашей стране и закончившейся, по историческим меркам, совсем недавно – тридцать лет назад. Кто знает?

На “толкучке” наши, пока еще только хулиганы, продают то, что насшибали с тружеников тёмными вечерами. В основном – шапки. Но не только. Практикуется еще такое. Вместо: “восемьдесят” на местном очень модном сленге звучало: “восемь-ноль”.

Хорошо. Дело, в основном, касалось джинсов. Это был громадный дефицит в то время. Джинсы входили в просто ужасающе сумасшедшую моду. Наши пацаны спокойно давали продавцу восемь рублей и, даже не меряя, складывали, не спеша, себе в сумку. Продавцы, а их всегда было несколько, со-смехом объясняли:

– Да ты что? Из какой деревни приехал? “Восемь-ноль” – это значит восемьдесят. Лопух.

Ах, лопух? Тут же получали один удар слева, второй – справа и редко когда доходило до третьего удара спереди потому, что на то она и “толкучка”, чтобы ко-второму удару все приходило в броуновское движение, и разобрать уже ничего было нельзя. Это уже шалости посерьёзьней и меня к ним старшие не подпускают. Я на перепродаже.

Перепродажа дело хлопотное, но безопасное. Я, братья Косточки и Шинкарь приезжаем на “толкучку” в воскресенье часов в пять утра. За нами заезжает такси и эта же машина нас отвозит. Пока мы торчим на “толкучке”, водитель успевает сделать и по пять ходок туда-обратно. Хороший заработок. Становимся на подходе к площадке и скупаем все, что представляется возможным. Джинсы, модные рубашки, обувь. Все, что попадается. Скупаем-то по бросовой цене, а когда любители поспать подтягиваются за покупками, то продаем уже в два раза дороже. Мы же и продаём отнятое добро, а точнее, награбленное старшими. И от такой, как мы шпаны, старшие нас охраняют. Все вырученные деньги – в общак. Дальше – делюга по-справедливости. Каждый вырученные деньги тратит по-своему. Это или одежда, или гитары, или просто деньги прогуливаются. Только у нас с Косточками есть свой запас денег – для закупки шмоток.

Перепродажей заведует Шинкарь – балабол, каких свет не видывал. Чешет языком без перерыва часами, но такие здесь и нужны. Этот смуглый, похожий на цыгана человек – потомок нескольких семейств болгар, вышедших из Турции еще в царствование Екатерины Второй и поселившихся в селе Михайловская Борщаговка. Нынешние потомки их, конечно, смешались с коренными жителями, но некоторыми телесными особенностями и душевными качествами, как то – беспрестанная тяга к торговле за каждую копейку, все же напоминают о своём южном происхождении.

Нельзя сказать, чтобы меня, вместе с моим одноклассником Мотей, всё это полностью устраивало. Мы им не шестые. Не то, чтобы на нас ездили, но и относятся без особого уважения:

– Бери, продавай.

Нужны мне их шапки. Так дело не пойдет. И мы с Мотей, взяв в подельники старших, авторитетных Иванушку и Лёпу, решаем открыть свой маленький цех по пошиву модных батников или, по-простому, рубашек. Дело не сложное. У моей мамы и у мамы Иванушки есть хорошие немецкие швейные машинки с аверлоками. Закупаем несколько модных рубашек разных размеров, аккуратно распарываем их. Вот вам и лекала. Мамы имеют по пять рублей с рубашки сразу же после пошива. Иванушка с Лёпой рыскают по городу достают модную ткань, нитки и пуговицы. Налаживают контакт с универмагом Украина. Мы с Мотей – на реализации. Иванушка с Лёпой, пользуясь своим авторитетом, постепенно отваживают от нас шапошников. У нас, мол, другое задание и нас уже не нагружают ворованным. Вовремя. Скоро милиция накрывает банду гоп-стопщиков и несколько человек получают по два года. Но скоро Иванушка поступает в военное училище, Лёпа остается один на снабжении, Мотя подбирает под себя реализацию. Ну а я, несмотря на то, что самый молодой из них, беру на себя охрану всего этого.

Почему же дед забросил меня именно в это время? Ведь почти все мои друзья уже сложившиеся хулиганы, а я молодой еще, чтобы брать власть в свои руки. Как я им помогу? Надо думать…

Будем приноравливаться к обстоятельствам. Если противоправные действия нельзя остановить, то придется их, все-таки, возглавить. И придется кое-кем пожертвовать. Кем? Да отморозками, коих уже к моему второму возвращению в молодость вокруг предостаточно. Пусть все живут, как живут. Я же буду вмешиваться в обстоятельства, в крайнем случае.

Сейчас на Борщаговке всего три школы и вся молодежная, и хулиганская жизнь вертится вокруг них. Весной и летом все целый день на стадионах школ – футбол. После футбола – пьянка и драка. Восемьдесят третья школа приходят к нам или мы – тринадцатая к ним. Иногда собираемся вместе и идем бить Никольскую Борщаговку – село в двух шагах от массива. Потом появляется гитара. Уже все вместе, слушаем как по очереди главные хулиганы района: Лысый, Макс и Траф исполняют Высоцкого с Галичем, The Beatles, The Rolling Stones, а иногда и Ободзинского. Они и в драке, и в музыке первые. За это и в авторитете. Макс – вылитый Илья Шакунов. Такой же симпатяга. Лысый – копия Дмитрия Дюжева. Если обоим актёрам отрастить длинные волосы – не отличить. Прямо киностудия какая-то. Далее – все расходятся по интересам. Кто по бабам, кто уроки учить. Я хоть и самый молодой, но физически развит хорошо и в мероприятиях участвую исправно. Только не бухаю и не играю в футбол. В это время я еще на тренировке. Ну, а к драке успеваю. С этим делом у меня все в порядке.