Текст книги "Жив Бог! Пьесы"

/сатросы смеются./

о. Николай: Господь чад Своих не оставит, в скорби с ними пребудет; и изымет их, и прославит их, и явит им Спасение Свое; всем уповающим на Имя святое Его…

Пересветов: За грехи бить будут?

Старший матрос: Почем билеты на проповедь?!

Немцов: А, позвольте, случится индульгенциями торговать?

Старпом: Ну, хватит зубы скалить, пираты! Остальное потравите на занятиях, а то отец Николай сбежит еще от ваших вопросов.

Державцев: Добро! Море антимоний разводить не позволяет! / о. Николаю/ Надеюсь, с матросами у вас получится не как в пословице: «Стерпится – слюбится»? /Экипажу/ На увольнение часок вам! Только проститься с дамой сердца и бегом на пароход. Дежурный!

Галун: Все понятно?! Равняйся! Смир-р-а!

Державцев: Вольно!

Галун: Список увольняемых дежурному по низам. Разойдись!

/Все уходят. Державцев, старпом, о. Николай остаются./

Державцев: Вот такие у меня краснофлотцы, дорогой вы мой апостол. Видели сами. Легкой жизни не обещаю, но и падать дисциплине не позволю.

о. Николай: Меня более всего беспокоит годковщина – неприемлемое для русского флота «лютеранство» в кубриках…

Державцев: «Топчите народ свиньями…» Что ж, и нам известно. А все же, по добрым, старым временам, матросы друг другу морды не били. Тогда ведь порядок был – государство.

Старпом: Товарищ командир, полагаю, не следует внезапно взваливать на отца Николая эсминец? Один в море не воин…

Державцев: /Старпому/ На этом корабле пока я – командир. / о. Николаю/ Христос, если не ошибаюсь, один был? Честь имею!

/Державцев уходит./

Старпом: Вы, батюшка, не смотрите, что кэп форштевнем развернулся… В последние годы с ним это частенько приключается. А вообще командир у нас, как леденец сладенький. Отец родной! У него ведь с детства никого… Нахимовское училище, флот… СССР – и, мама и, папа. Экипаж – семья. Казенное ел, казенное носил, на казенном спал… Когда Союз развалился, он словно родителей похоронил.

о. Николай: Что ж, и сейчас… один?

Старпом: Никак нет! Как можно человеку в одиночку? Правда от всей семьи только дочь осталась… Жена моряка, знаете, что жена декабриста. А если нет – «Отдать швартовы»! «Отца» нашего я, к сожалению, понимаю…

/Пауза./

Батюшка Николай, вам надлежит сдать зачеты: корабельные правила… там, расположение, устройство эсминца, техника безопасности, и тому подобное… Вот ваш зачетный лист. Еще: возьмите в баталерке комплект постельного белья, матрас, одеяло… Все, что нужно.

/ о. Николай уходит./

Погодите, отец Николай! Вы же не знаете где баталерка.

о. Николай: Простите меня грешного.

Старпом: Пойдемте, я вам покажу. Ряса у вас однако?.. Не долго покалечится на наших трапах.

/Уходят. На ют выходит Немцов. Появляются увольняемые: Пашин, затем Пересветов (они одеты в парадную форму). Выскакивает Галун./

Галун: Эй, Гришок! Пусты ходков на зэмлю! Нэхай идуть, Хрыстафоры их!..

/Галун уходит./

Пашин: /задумчиво/ Попробывал бы он не пустить… /Немцову/ А ты все пилигримничаешь, Немцов?

Немцов: Одному надежнее…

Пашин: Врешь! Тебе годковщина и жену, и мать заменяет. А мне девушка дарит настоящую свободу. Так справедливо.

Немцов: Знаете, что между нами общего, Пашин? Мы оба негодяи… Различие лишь в том, как вы о себе не знаете, что вы негодяй, а я о себе знаю… Вы себя обманываете, а я себя – нет.

Пашин: Крепостник.

/Пашин сходит по трапу на «стенку» и уходит. На корму выходит Пересветов./

Пересветов: /Немцову/ Француз, неужто век зарядил бобылем куковать?

Немцов: C`est la vie!44
  C`est la vie! – Такова жизнь! (фр.)


[Закрыть] Что поделаешь, если вы заняли первые места в партере и философу осталась галерка…

Пересветов: Не унывай, француз, будет и на твоем баркасе пирушка!

Немцов: У моряка одна жена – Смерть, и одна любовница – Жизнь…

Пересветов: Чудной!..

/Пересветов сходит по трапу на «стенку» и уходит в сторону противоположную той, куда ушел Пашин./

Немцов: Идите, идите, антиподы… Мир без вас скучен и пустынен, как гроб. Играйте эту суетную игру, делайте ставки. Просаживайте в прах остатки вашего ничтожного разума… Но, кто знает, может быть вам и повезет, ведь Бог несправедлив…

/Пересветов возвращается с Татьяной. Немцов неотступно и внимательно следит за ними с кормы корабля./

Татьяна: Только кивнул и, вот – прибежала. Я за тобой, как нитка за иголкой. Ни дать, ни взять – домостроевская жена, да и только. Просто чудо какое-то, как ты на меня действуешь. Ради тебя готова бросить музыкальное училище, отца, дом, босиком пойти… Хочу быть безвольной, покорной, подсапожной…

Пересветов: По какой же причине, раскрой секретик?

Татьяна: Не скажу.

Пересветов: Упрашивать возьмусь…

Татьяна: Тем более не скажу.

Пересветов: Тогда: «Отдать швартовы!» Прощай, любимая гавань!

Татьяна: Ну, ну! Погоди, погоди, годок! Отважный морячок, не боишься меня одну оставить?

Пересветов: Я ничего не боюсь!

Татьяна: Правда ничего?

Пересветов: Правда.

Татьяна: Вот и разгадка! За то Петю моего и люблю…

/Продолжительный поцелуй. Немцов нервничает на корме…/

Пересветов: Танечка моя, Танечка! Хоть и далече, милая, в сердце залезла, а ведь наврал я тебе. Была таки одна погибель, когда сдрейфил я… Конечно, то правда просоленная – Петр Пересветов, и по-первости на флоте, годкам в пояс не кланялся! Неужто теперь найдется какая собака чтобы обидела да жива осталась? Нет, не можно! Но, друга своего я предал…

Татьяна: Может не надо, Петенька, я вся дрожу…

Пересветов: Нет, поздно. Раз зацепила – слушай! Был у меня друг на коробке: родная душа, земец. Мы друг друга нашли скоро… Знаешь, когда ветер подует – камыш гнется. Так и у людей… Гляжу не гнется браток, всем штормам назло. Такой у нас характер: сломаться можем, гнуться – нет! Сдружились. Забортной водой не разольешь. Вот закончили учебку и кинули нас молодых на эсминец. Годки первым делом аттестаты отобрали. В шеренгу построили и давай борта мять… Дошли до Ивана – на! Он им в обратку – хрясь! Кинулись его месить. Я на выручку… И меня! И пошла кровавая потеха, что ни день – битва. Одногодки давно уже гальюны драют, шуршат, шестерят, а нас с Иваном врагам согнуть не обламывается!

Татьяна: Начальники куда смотрели?

Пересветов: Начальники?! Суки! Молодых бьют – они идут, нос воротят, виду не показывают. Добро шуршать карасю – лишь бы пост боевой сверкал как новенький! Дави его после отбоя, всю ночь, голодного и битого, но чтоб трюма сияли, как в сказке! Сундучары, офицерьё позорное! Всех ненавижу. Всех! Дали бы автомат – «Стреляй, ничего матросу не станется.» Положил бы гадов и рука не дрогнула!

/Татьяна с восхищением смотрит на Петра./

Татьяна: Ну, ну… Разбушевался, соколик мой непокорный…

Пересветов: Другу Ваньке доставалось больше маво. Была в ём какая-то сила внутри… Годки его словно боялись, поэтому били злее и чаще… Как сейчас помню, поднимут нас ночью со шконок. «Ты карась!» А он им: «Я – человек!» Ему хлесь! Он с палубы поднимается… Опять: «Карась!» А он: «…Человек!» Ему хлесь! Он тогда в ответ – нате! Одному нос да смажет. Крепким орешком у меня друг был! Да…

/Пауза./

И вот, когда годки уж совсем обломались и махнули на нас рукой, а только мы не знали, что махнули… Братишка мой Иванушка шкертанулся в машинном отделении. Накинул на шею каболку, Танечка, и отслужил. «От мест отойти…»

/Пауза./

А я ненавижу его за то! Слабак! Струсил! Ушел! Меня одного бросил!

/Пауза./

Флаг приспустили… Замполит собрал нас, помню, в штурманской рубке: нос горбатый, глаза, как крысы, туда-сюда, шмыг, шмыг! Перепуганный… Дрожит, и тут же в кают-компанию бегает телевизор смотреть… Наверно зашибенное что для замполитов показывали. Старшина языком мелет, а «Зам» телик погромче врубил, ухо в кают-компанию выпрямил и психует. Психует и телик слушает. А я сижу, как будто меня нет. Ничего не слышу, ничего не вижу… Нету меня и все!.. Потом растолковали каким фарватером держаться решили. Будто Ваня, друг мой, сдвинут был. Боялся в море ходить, от того и удавился…

/Пауза./

Мать одна за ним приехала… Забрала что от сына осталось. Помню, пошел их провожать. Из гавани выехали, гроб в кузове. Вышли, по обычаю, присесть на дорожку. День яркий такой, теплый… Весна. Солнце лужи жжёт. Мимо школьники идут с портфелями… смеются. Матушка его в черном, платка от глаз не отнимает. Говорили о чем-то, не помню… Потом слышу шепот: «Петенька, Петенька, а ведь ты другом его был…

/Пауза./

…Скажи правду.»

Татьяна: И ты сказал?

/Пауза./

Пересветов: Не за что меня любить, Танечка!

Татьяна: И чего я в тебе нашла?..

/Немцов нервничает на корме./

Пересветов: Таня, любимая, у меня внутри, в душе, растет какой-то человек… Чем крепче я влюбляюсь в тебя, тем сильнее становится этот человек. Я никогда и никого не боялся в своей жизни, но этот внутри, он страшен мне… Он может все! Он берет власть над головою, над душою, над всем телом моим. И знаю, что это я сам, и все равно больно и стыдно, и смешно, и сердце, как птица, летит у меня! Почуял такое однажды на «гражданке», когда встал на краю многоэтажки, на спор. Полчаса на одной ноге. Дух захватывает. Всё внизу стало мелким, ненастоящим… И вдруг: людишки, машинки, столбики, ларёчки, дорожки, как нитки, клумбочки, чьи-то канареечные жизнюшки, судебки, вся мелочь эта вдруг захотела полететь навстречу снизу, и удариться об душу мою! Жизнь об жизнь. Тресь! Вот схлестнется и не будет ни их жизни, ни Петровой! Ух! Танечка, тут в сердце… странно… желаю: вот если б ты умирала, а я бы за тебя умер… А ты живи. Отдал бы свою жизнь за твою. Жизнь за жизнь! Вот здорово?! Правда?!

Татьяна: Неужели ты любишь меня?

Пересветов: Я боюсь… так говорить.

Татьяна: Трусишка…

/Поцелуй. Немцов…/

…а ещё годок. Превратил в рабыню, а сам боится… Робеет барином стать, а крепостной сделал. Подчиняешь, а командиром ни в какую… Отец за пистолет хватается. Волком смотрит, даже ругается, а я все равно на свидания к тебе бегаю. О, Бетховен! Как хорошо жилось прежде. Покой и воля! Но, заболела этим моряком и теперь нет ни покоя, ни воли… Вчера играла на пианино для гостей, а в уме ты… Пальцы бегут по клавишам: черные, белые, черные, белые… Твою тельняшку вспомнила. Две полоски – черная и белая. У меня черная – у тебя белая…

Пересветов: У меня черная… всю жизнь. Никогда не видел белого. Все мои двадцать веков – одна сплошная драка.

/Татьяна прижимается к груди Пересветова./

Татьяна: /вполголоса/ Что еще девушке надо? Вот так, спрятаться за сильного, крепкого мужа, и вся мечта. /Вслух/ Это правда – сентиментальности тебе не хватает…

Пересветов: Зато я сильный. Гляди какой!

/Пересветов подхватывает на руки Татьяну и, по трапу, вносит ее на корабль. Татьяна смеется./

Орешек: Посторонним – то не можно на борт.

/Пересветов бьёт Орешка по лицу./

Пересветов: Оборзел, карась? Дочь командира не узнаешь?!

Татьяна: /Немцову/ Привет, отшельник!

Немцов: У ваших ног…

/Уходят в надстройки эсминца. Раздается быстрая дробь коротких звонков. Голос Галуна в радиотрансляции по верхней палубе: «Аварийная тревога! Команде занять боевые посты! Осмотреться в отсеках!» Немцов убегает. Стремительно появляется Пашин. Взбегает по трапу на борт./

Пашин: Орешек, кто виноват?!

/Не дожидаясь ответа Пашин быстро скрывается за одной из бронях надстроек корабля. Орешек молчит, старательно вытирая лицо от крови…/

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Кубрик. Доносится вой ветра, шум забортной воды, скрип кранцев и треск швартовых концов. Ощутимые толчки сотрясают корабль. Только что закончился ужин. Матросы развлекаются у телевизора и видеоплеера просмотром кассет непристойного содержания. Бочковые домывают и убирают в рундуки посуду, вытирают, складывают и уносят баки (столы).

/Матросы: (смеются) «Ничтяк замацал!» «Хороша телка, такую бы…» «Корма у не1, о!..» «Дружбана жену раскрутил…» «Чужая жена слаще…»/

Пашин: А, что? Можно иметь и жену друга.

Немцов: Увы, это противоречит традиции.

Пашин: Прочь традиции! Предрассудки! Человек должен быть свободен в проявлении чувств. Все что мешает быть свободным – все это есть зло и предрассудок.

Пересветов: Ну и сволочь же ты.

Пашин: Не сметь унижать человека!

Немцов: /Пашину/ А если, за любезной помощью вашей жены, mon cher55
  Mon cher – мой дорогой (фр.)


[Закрыть], примутся отпускать свободу в проявлении чувств?

Пашин: Если она сама не против, то пусть.

/Пауза./

Человеку подобает жить свободно. Так справедливо! Обществу надлежит дать волю, а не скручивать его по рукам и ногам цепями морали. Если мой друг имеет мою жену, я свободен иметь его жену… Так справедливо.

/Пересветов встает и бьёт Пашина по лицу./

Пашин: Грубое насилие! Крепостник! Маргинал!

/Входит Галун./

Галун: Га! Мориманы! Слухай мою команду: форма одягу робочи платя, пилотка, рятувальна жылэтка и ну-ка торпэдкою на стинку!

Немцов: Чего изволите, милостивый государь?

Галун: Так як же «чого»?! Дви котушкы швартовых кинцив прыслалы. Так потрибно в шпылеву втягнуты!

Пересветов: Пускай боцманята летят – их работа.

Галун: Так боцманята вси там, та сылы нэ хватае. Давай, ходкы, нэ шкирься! Нэ то кипу скажу и «видак» ваш в раз видключымо!

Немцов: О, не извольте себя обеспокоить, любезнейший командор!

Пашин: Чуть что – сразу «видак» выключать…

Пересветов: Погоди, погоди, ботя, не кипятись. Щас жилеты накинем!

Пашин: Человек свободен смотреть всё… что пожелает. Идем, идем, товарищ мичман!

Галун: /смеётся/ О, цэ добрэ, в Колумба душу!

/Когда моряки еще не все покинули кубрик, входит о. Николай. В руках у него исписанные листы бумаги./

о. Николай: Пётр Пересветов?

Пересветов: Чего надо?

/Все уходят, кроме о. Николая и Пересветова./

о. Николай: Мир и любовь тебе от Господа и Бога нашего Иисуса Христа!

Пересветов: Мне это непонятно…

о. Николай: Уж сколько всего наслышался о твоих кулаках… Думал не дьявол ли в образе матроса? А ты оказывается обыкновенный молодой человек, такой же как и все мы грешные.

Пересветов: Вы бы сказали чего хотите, а то вот мне… на стенку надо, швартовы ворочить.

о. Николай: Хотел поговорить с тобой… сердечно. И спросить тоже хотел…

Пересветов: Чего там?.. Давай прямо, я простой.

о. Николай: Умоляю ради Бога! Поунял бы ты гордость свою! Зачем смертным боем бьешь молодых матросов?!

Пересветов: Ну, я и старых не забываю.

о. Николай: Грех лютый!

Пересветов: нам оно непонятно, что за грех? А только знаю: меня били и я буду! На том мир стоит.

о. Николай: Нет, добрый, дорогой ты мой Петенька, нет. Мир стоит на любви.

Пересветов: Я вашей любви нигде по жизни не видал. По жизни так: кто сильный тот и прав. Кто не успел, тот опоздал. Сильный – дави, слабый – за борт! Добрые – это которые слабые, им больше по морде достается.

о. Николай: Неужели мать не носила тебя на руках, никогда не учила добру, не пела сыну ласковых песен перед сном, не рассказывала чудесные были, где правда и любовь всегда побеждают зло?..

/Пересветов, опустив голову, молчит./

Пересветов: Покажите… Чтобы Правда побеждала. Я может тогда и поверю в вашего Бога! А нет! Вон оне: «сундучье» позорное, да офицерьё проклятое, как хотят так и гнут матроса! Рабами нас себе сделали! Как им вывернется, так на тебе и ездят, а ты не моги, ты рот заткни! Потому матрос и найдет слабого, чтоба на нем злость, да горечь сорвать. Отсюда – годковщина. Мож я чего не понимаю, но по жизни так и есть: кто сильный – тот дави. Попробуй тронь суку офицерскую?! За ними закон, тюрьма. Он моряка пошлет за милую душу, а ты его пошли – тебя на гауптвахту, за решетку! Вот и вся правда. Нет такой конституции, чтоб матроса защитила. Они там, на капитанском мостике, законы для себя пишут, а тут, внизу, нашими кишками корабли швартуют!

о. Николай: Ты их прощай, Петр, прощай! Духу смиренному легче жить… Когда простишь от всего сердца – Христос тебя полюбит. Ближе к Богу – душе покой, тихая гавань…

Пересветов: Нам прощать не понятно. Кто прощает – таких не видал. Меня на стенке ждут…

/Пересветов уходит. Появляется старпом./

Старпом: Здесь, отец Николай? Чудеса одни, как быстро вы корабль изучили… Вот этот самый кубрик и хотел показать вам. Пожалуй подойдет…

/Находит, в углу за люлями, крепкое древко с свернутой вокруг него политической картой./

о. Николай: На всяком месте можно достойно славить Бога…

Старпом: Политическая карта мира… /вешает на переборку/ Наверное здесь проводились политзанятия личного состава…

о. Николай: А почему: «наверное»?.. Вы недавно на корабле?

Старпом: Здесь все недавно.

о. Николай: По какой же причине?

Старпом: Да, как сказать… По флоту бродили разные слухи… История недобрая и вместе с тем очень странная. Но, правда была в том, что четыре года назад, на этом самом эсминце произошел мятеж… Одного матроса убили…

о. Николай: /резко/ Кто убил?!

Старпом: Не могу знать. Что с вами, отец Николай? Неизвестно конечно. То ли не нашли, то ли замяли. У нас ведь так… Впрочем, я особенно и не влезал в подробности. Знаете… Начальству следует реже задавать малоприятные вопросы. На «сторожевике» в то время служил. Вызвали. Звёздочку прилепили и прислали сюда.

о. Николай: Так совсем на корабле и нет никого из старого экипажа?

Старпом: Известное дело – никого. Морской закон! Раз случился бунт: командира с замполитом понижают в звании, экипаж расформировывают… Да, вам-то зачем? Вы для нас – Новая Эпоха!

о. Николай: Вообще… так. Пастырю надлежит разуметь пасомых…

/Старпом рассматривает политическую карту мира./

Старпом: Как много кровавого цвета… Советский Союз…

/Быстро входит Державцев./

Державцев: Держава была, а теперь огрызок!

Старпом: Товарищ командир!..

Державцев: Отставить, старпом! Если матросы закончили погрузку швартовых, то распорядись с малым сбором.

Старпом: Есть!

/Уходит./

Державцев: Время вы выбрали, однако, для проповеди… скажем так, не подходящее, Николай Александрович. Висим на волоске. Того и гляди: борт прорубит. Шторм не шуточный. В такие минуты, знаете, смерть в лицо улыбается…

о. Николай: Вот как раз эти минуты и есть то самое время, когда и о жизни, и о смерти задумывается человек…

Державцев: В гавани объявлен Декрет раз. Дежурство и вахта заступили по походному. Так что многих «прихожан» не досчитаетесь. Вам уже выдали спасательный жилет?

о. Николай: Да. Благодарствую.

Державцев: Форма одежды у вас не кстати… Недолго ко дну пойти, если придется. Запутаетесь в рясе, и… Ну, да даст Бог до того не дойдет.

о. Николай: Дорогой Михаил Тимофеевич…

Державцев: …Товарищ командир.

о. Николай: Дорогой, товарищ командир, вас все же беспокоит не моя форма одежды?

Державцев: Не буду скрывать… Да! Я пришел, чтобы услышать проповедь. И хочу знать чему вы собираетесь учить моих моряков?!

о. Николай: Ничему худому. Милосердию к ближнему и любви к Богу. Тому на чем основывается всякая жизнь во Вселенной.

Державцев: Это меня и не устраивает. С вашей идеологией недалеко превратить матроса в ягненка… А там и ЧП.

о. Николай: А годковщина вас устраивает?! Издевательства и надругательства над людьми вас устраивают?!

Державцев: Здесь служат не люди, а матросы! И потрудитесь следить за тоном, священник. Перед вами командир боевого корабля, а не смиренный отрок.

о. Николай: Я провел почти всю ночь, без сна, в составлении проповеди выдержанной по всем правилам гомилетики…

Державцев: /с раздражением/ Да поймите же вы, небесный человек! Матрос, осмелившийся пойти за вами, будет терпеть притеснения во сто крат более худшие чем предписывает ему теперь внегласный морской закон!

о. Николай: Годковщина…

Державцев: Да! И притом до конца службы. До той самой минуты пока не сойдет по трапу в последний раз. И вы мне никогда не сможете гарантировать, что этот изгой, в один прекрасный момент, не сорвется и не отступит от пресловутых христианских принципов, и не взорвет торпеду вместе со своими обидчиками!

о. Николай: Господь дает крест, но дает и силы нести этот крест.

/Раздаются звонки авральной группы: два раза по три коротких. Голос Галуна в радиотрансляции: «Малый сбор. Команде построиться во внутренних коридорах!»/

Державцев: Сомневаюсь…

о. Николай: Узаконенные глумления отраднее?

Державцев: Тоже, конечно, не субтропики. Но, коль скоро, матрос уяснит простую, необходимую истину: «Придет время – возьму свое», то терпеть научится не хуже вашего Христа. Да, и на боевых постах – пять баллов: чистота, порядок.

о. Николай: Живет ли в вашей душе хотя один-единственный луч Божиего Света?

/Пауза./

Вы боитесь потерять звездочку, или не получить очередную…

Державцев: Это уж вы как хотите думайте, но экипаж в овец превращать не позволю.

/В кубрик входят моряки; с ними Галун, его внешний вид не изменен…/

Державцев: /грубым шепотом Галуну/ Кобура! Китель! Я тебя под арест… / о. Николаю/ Ягнят… не разрешаю! /Галуну/ Что, ты все время жуешь?!

Галун: Дык, товарищ командир…

Немцов: Et vidit Deus guaet esset bonum?66
  И увидел Бог, что это хорошо? (лат.)


[Закрыть]

Пашин: Строем в Церковь? Нехорошая тенденция…

Пересветов: / о. Николаю/ Кабы у вас власть была? А так… зря болтать беретесь.

/ о. Николай бледный, молчит. В руках бесполезно свисающие листы бумаги… Немцов подходит к о. Николаю и внимательно смотрит ему в лицо./

Немцов: Святой водицей мозги промывать изволите?

/Пауза./

Кстати, вам идет… борода.

/Все рассаживаются. Пересветов за шиворот поднимает с баночки Кариотского./

Пересветов: Забыл место карасевское? /Грубым шепотом/ Офицерская подстилка! Пшел на передние баночки!

Державцев: Начинайте, Николай Александрович!

/Отец Николай дрожащими пальцами разрывает исписанные листы бумаги…/

о. Николай: Если б вы знали, как я… ненавижу себя.

/Общее замешательство. Усиливается шум шторма, вой ветра и скрежет кранцев. Ощутимие вдруг стали сотрясения корабля…/

Ненавижу за беспомощность и бессилие, за то, что не могу, вырвавшись из тисков страха и отчаяния, умереть за экипаж, принести себя в жертву, за неразумные, детские души ваши… Ненавижу за то, что не имею смелости во всем до конца последовать за Господом и Богом моим Иисусом Христом, Который пострадал за нас, принес Себя в жертву за грехи рода человеческого… Как так может любить жизнь моряк, а жизнь ближнего ненавидеть? Спаситель – Христос любил… И любит! Он пошел на крест за народ, чтобы не погиб народ, и чтобы рассеянные чада Божии собрались воедино… Если б Христос не погиб, то погибли бы мы все. Слышите, вы?! Он умер, чтобы жили мы и жизнь имели с избытком. А мы мыслею, словом и делом бесчестим святую жертву Бога-Спасителя нашего! Клевещем, завидуем, гордимся, обижаем ближнего, богохульствуем. Когда же сердца отвратятся от злого? Когда греху и позору положим предел?! Вот годковщина – неприкрытое Богоубийство, «мерзость запустения сидящая на святом месте»; тогда как в душе, как в храме Божием, должен воцариться Христос! Что же делаете вы?!

/Пауза./

Некогда был глагол Божий к Моисею: заколоть агнца и кровию его помазать двери народа Божиего, дабы ангел смерти, побивающий первородных в домах Египетских, перескакивал через жилища избранных… Таким агнцем заколения для рода людского стал Христос. И через всех омытых в его крови перескакивает ангел смерти…

/Державцев уходит./

Вам, потомкам Святой Руси, причастникам крови Христовой, помазанным страданиями святых отцов древности, сходят с рук злодейские преступления! Вы остаетесь без наказания за годковщину, сию-то мерзость запустения, воцарившуюся где не должно. За вас был уже наказан Господь и верные чада Христовы… Но, Бога убить невозможно. Слышите?! Жив Бог! Он воскрес из мертвых и зовет за Собою к миру, любви, святости.

/Пауза./

На заре веков, первые иудеи, в виде возложения рук на козлище, возлагали грехи народа, а потом сбрасывали сие козлище в пропасть Цох… И мне надлежало бы сейчас лететь в «Пропасть Цох»… И мне надлежало бы со Христом взойти на крест за Богоубийство, за братоненавидение матросов, за все противные миру преступления моряков. Иначе не спасется никто… Кожу за кожу, а жизнь за жизнь!..

/Пересветов резко встает…/

Галун: Що тоби потрибно, Пэтруха?

Пересветов: Выйти желаю.

/Громкие сигналы звонками авральной группы взрезают воздух. Аврал. Раздается команда в радиотрансляции (голос Державцева): «Аврал! Экипажу занять боевые посты в соответствии с авральным расписанием. Швартовым командам прибыть на правый полубак!»/

Галун: Вси на вэрх, забуть!

/Моряки, хватая спасательные жилеты, бегом покидают кубрик. о. Николай один, в раздумии… Пауза. Вой ветра, скрежет кранцев, удары волн о борт корабля. Доносятся приглушенные крики матросов, команды швартовым группам, шумы работающих шпилей./

о. Николай: Пресвятая Богородице и Приснодево Марие, услыши молитву недостойного раба Твоего и обрати моряков сих на стези покаяния, на пути мира… Изжени вон из заблудших сердец отчаяние и всели светоч радостной надежды, исправи живот их в заповедях Сына Твоего и Бога нашего Иисуса Христа…

/Осторожно входит Кариотский./

Пресвятая Богородице, услыши вопль изверга… Умоли Спасителя рода человеческого простить мне мое согрешение…

Кариотский: Батюшка?..

о. Николай: Кто здесь?! В глазах темно… Господи!

Кариотский: Это я – Алексей Кариотский, вестовой из кают-компании офицеров.

о. Николай: Алексей? Дорогой мой, Леша. Что же ты не на аврале? Не попадет тебе?

Кариотский: Я нигде не нужен… Батюшка, отец Николай, вот спросить хотел…

о. Николай: Да, чадо мое.

Кариотский: А правда Христос воскрес?

о. Николай: Правда. Истинная правда! Родился, жил, совершил подвиг: погиб за нас грешных и воскрес.

Кариотский: Умер и воскрес?

о. Николай: Истинно так: умер на кресте и воскрес из мертвых.

Кариотский: А я вот родился, а умереть не могу…

о. Николай: Что ты, что ты, Лешенька? Господь с тобою! Не говори греха…

/Пауза./

Измучили окаянные?! Господи! Как бы я хотел обнять вас всех и не отдать на съедение дьяволу! Как бы хотел собрать вас, как птица собирает птенцов своих под крылья! Лешенька, терпеть нужно… Претерпевший до конца, спасется. Тяжело? Понимаю, тяжело тебе…

Кариотский: Нет, не то унизительно, что работаю за других; и даже не то, что бьют, и, что зря бьют! Нет, не это еще гадко и невыносимо. Не это… Убивает, здесь в голове: понимание… Невозможно терпеть понимание, сознание: все кто бьет и унижает, все кто издевается над «Лешим» сами по себе во сто крат хуже, гаже, презреннее, а при том считают меня же и ничтожеством, мразью, трусом. А я не трус! Неправда! Не слизняк и не ничтожество. Я умнее их, нравственнее, чище. У меня образование! Я могу чувствовать, у меня душа есть: стихи пишу… Э-э-эти скоты, они всегда думают свое, и… бьют, и унижают, и веруют: Кариотский – ничто! И эта их вера в мое ничтожество, она противна, она оскорбительна, мучительна, она губит, губит, душит, душит меня!

/Пауза./

О! Если б унижал умный человек, не было бы так больно. Бьете? Пусть! Издеваетесь и смеетесь? Пусть! Но, преклоняйтесь пред моим умом, пред моим образованием! Не забывайте, уважайте во мне человека, че-ло-ве-ка ради Бога!..

/Плачет./

Спасите Лёшу, отец Николай! Пожалуйста, пусть они думают, что я не могу ответить по сроку службы. Оттого, что они много отслужили, а я мало. Пожалуйста, скажите им: «Алексей не трус.» Твердо так скажите: «Не трус… и все!» Пожалуйста, пусть думают эти жалкие людишки обо мне хорошо. Ах! Будь их годком, все равно бы били…

о. Николай: Бедный, бедный Лешенька…

Кариотский: Они завидуют… Эти микробы не могут ценить интеллект. Нутром чуют кто умнее их и, ненавидят за ум. «Вот, – говорят себе, – Кариотский выше, за то мы ему хромачём в рыло! Стирай, карась, наши потные тельняшки!»

о. Николай: Бедный, бедный Лёшенька! О, если б ты не был столь высокомерен и горд, то не страдал бы так сильно…

Кариотский: Я много могу… много! А они не знают, не знают Алексея Кариотского. Думают, я терплю из страха… У – у! Неправда! Терплю потому что интеллигентнее их. Они ничего не знают… Ни дважды два, ни меня. Ни слухом, ни духом: Алексей никого не боится. И годков не боится, и боли не боится, и смерти… никогда, ни за что.

/Бросается в руки о. Николая и рыдает/

о. Николай: Ах, Лёша, Лёша. Добрый, дорогой Лёша! Да, кто же тебя осудит? Кто в жизни своей хотя один разок, пусть даже самый маленький, крохотный разочек, да не боялся? Никто, никогда во всем свете не осудит тебя… Смирись!

/Кариотский перестает плакать и выжидая смотрит в слезящиеся глаза о. Николая/

Кариотский: А Пересветов не боялся… Он держит Лёшу за труса. Ложь! Лёша способен не пугаться годка. Могу большое дело совершить… Могу великое дело. Но… дрожу. Как только глаза его увижу, и… дрожу. Ноги к палубе прирастают, свинцовые; жилы, как струны… Отец Николай!

/Слезы./

Обманутая, несчастная моя мать! Если б она видела, как издеваются, как глумятся над ее сыном?! Если б она только услышала, как ребеночку ее сейчас плохо?.. О! Родное сердце разорвалось бы тогда от горя…

/Рыдает./

о. Николай: Смирись, Алёша, и Господь поможет. Защитит. Сила-то Божия в немощи человеческой совершается…

Кариотский: Как же? Вот я сейчас «немощен», а Бог не помогает?..

о. Николай: Внешне «да», а духом… горд.

Кариотский: Не буду… Смирись – хуже смерти. Уж лучше смерть. Все вокруг презирают, а если и сам себя – выходит хуже смерти… Отомщу! Отец Николай, я его прогары за борт выкинул… Бормочет: «Куда делись?» А глаза такие глупые, и… страшные. Я бы давно подумал, что украли, а он ни на кого не думает. Всё ищет…

о. Николай: Остановись, сердце заблудшее! Какие беды ты хочешь навести на себя?! Гордость пожирает человека, как лев ягненка. Если смиришься – Христос в душу вселится…

Кариотский: А теперь что же – нет? Вот ЕГО гнали, и меня гонют. ЕГО били, и меня… Я – Христос.

о. Николай: Нет, Алёша. Бедный, бедный Лёшенька, нет…

Кариотский: Как же? Это нечестно. Выходит зря страдаю?

о. Николай: Нет, не зря… Но страдаешь от внутренней гордыни. Когда же смиришься – тогда Христос тебя воспримет и воскресит новою душою. Когда Христос в человеке, а человек во Христе – страданиям конец.

Кариотский: Неправда! Я – Христос! Годки все – злые твари: от них света белого не вижу. Я – Христос.

/Звонок. Команда в радиотрансляции: «Отбой аврала! От мест отойти.»/

о. Николай: Эх, Лёшенька! Кто из нас, в сей жизни, не побывал злодеем?.. Погоди, я тебе, в одну минуту, принесу защиту… Защиту. Будет благословением…

/ о. Николай уходит. Возвращаются, после аврала, матросы. Среди них: Пересветов, Немцов, Пашин./

Пересветов: /Кариотскому/ Карась! Кто дал добро от мест отойти?!

/Берёт за ворот Кариотского и сильно встряхивает./

Кариотский: Я – вестовой; нужно подготовить кают-компанию к вечерн…

/Пересветов бьёт Алексея./

…чаю…

Пашин: Не сметь!

Пересветов: Кранец? Кранец почто утопил?

Кариотский: Шкерт обледенел. Выскользнул…

Пересветов: Ты, что по жизни, карасина, акромя вилки и ложки, ни дьявола лысого в руках не держал?!

/Избивает Алексея./

Пашин: Казарменное хулиганство! Грубое насилие!