Текст книги "Волшебные тавлеи"

4

…Потянулись дни, похожие один на другой. Пейзаж вокруг был достаточно однообразен, но у Владимира совершенно не оставалось времени любоваться красотами, даже в случае их наличия – работы на корабле у матросов оказалось предостаточно. Одно дело – восхищаться величественно парящим над волнами парусником и слушать рассказы бывалого морского волка (брат одного из его друзей ходил на «Крузенштерне»), и совсем другое – попробовать все на собственном опыте. Все с нетерпением ждали, когда, наконец, Тигр сольется с Евфратом, – тогда большая вода уменьшит количество совершаемых маневров, – пока же матросы находились в постоянном напряжении.

Ситуацию скрашивали повествования Джасима, столь же правдивые, сколь и невероятные. Но талант рассказчика был таков, что описываемые им картины не оставляли никаких сомнений в их истинности, хотя и были, по мнению Владимира, по большей части выдумками. Слушал, впрочем, с неизменным интересом. Вот и сейчас, расположившись по обычаю в тени казана, кок повествовал о великом морском походе, в котором принимал самое непосредственное участие.

– Как сейчас помню. Я в ту пору крепко сидел на мели – в кармане ни динара, работы нет ни на палубе, ни на берегу. Уж и не знал, куда податься, одичал. А тут вдруг слышу – султан египетский корабли строит и войско собирает, в поход. Он люто поцапался с каким-то северным владыкой, по поводу греческой Тавриды. Каждый из них ту землю своей считал. Поначалу переписывались, миром хотели дело порешить – греков при этом, понятно, никто и не спрашивал. Да и чего их, собственно, спрашивать? У них там всего-то пара крепостей и была… Не порешили миром. Что-то эти северяне не то в письме своем султану написали, он взъярился и решил отобрать силою то, что принадлежало ему по праву рождения. По крайней мере, он так считал. Собрал Великую Армаду – корабли без счета, войско, матросов, машины боевые, кухню полевую – а куда ж без кухни? Вот я там себе местечко и приискал. Молодой был совсем…

Отплыли мы. Погоды стояли замечательные, ветер попутный, море спокойное. А все почему? У них по традиции совет спрашивают у оракула – как да что. Обычно оракул этот все как надо предсказывает, а в тот раз оплошал. Такого наговорил, что было его за это решено крокодилам скормить. Он сразу на попятную – не с той ноги, говорит, встал, посмотрел не туда, сейчас все будет исправлено. После чего предсказал все, как ожидалось. Так что насчет крокодилов – правильное было решение…

Подошли к устью реки Варух, разведку выслали – что и как. Те пропадали, неизвестно где, потом вернулись, докладывают: так, мол, и так, войска вражеского нигде не обнаружено, ни слуху о нем, ни духу. Военачальники наши собрались на совет и порешили: в засаде оно, в степях затаилось. Как только потеряем бдительность – сразу нападут. А потому, во избежание этой потери, с кораблей никому на берег не сходить, – только в случае самой крайней нужды.

Так, не встретив никакого сопротивления, поднялись мы до самого города Куйаба, столицы неприятеля. Бросили якоря. Глянул я – а воды-то и не видать: так плотно корабли стоят, что вверх по течению, что вниз. Послали было парламентера с предложением сдаться, а того не приняли: не время, мол, князь ихний почевать изволят, завтра приходите. Понятное дело – время затягивают. Решили, не откладывая дела в долгий ящик, завтра же поутру взять город штурмом, чтобы к вечеру уже домой…

А поутру… Только собрались мы высадиться на берег, как на нас обрушились неизвестно откуда взявшиеся стаи стимфалийских птиц, – так их называют греки, – а северяне именуют их дятлами. Поначалу они сбрасывали на нас селитру, – кто не знает, что она является основой греческого огня? – потом разом опустились на мачты и палубы и принялись долбить их своими клювами так, что только щепки летели… То есть сначала – щепки, а потом полетели и сами мачты. Снизу же, из-под воды, раздался страшный скрежет – это северяне натравили на нас специально обученных зверей, именуемых бобрами, которые вгрызались в незащищенные днища наших кораблей… Один за другим корабли стали погружаться в воду, а свирепые звери и птицы ни на мгновение не прекращали своей разрушительной работы. Валились реи и мачты, мы путались в снастях, пытались выбраться, падали в воду, и попадали в рыболовные сети, расставленные коварными варварами… Прошло совсем немного времени, и от нашей армады осталось совсем немного: те, кто видели жестокое нападение, рубили канаты якорей и спешили уйти вниз по течению. Сколько попало в плен – и не перечесть.

Так и получилось, что мы были разгромлены, не сделав ни единого выстрела и не причинив врагу ни малейшего ущерба. Мне повезло, – я находился на одном из кораблей, которые находились ближе к далекому устью, чем к далекому истоку…

– А что было потом? – спросил кто-то.

– А что потом? Султан был настолько поражен, что закаялся воевать с северянами. Пленные поначалу работали на строительстве дворцов местной знати, а потом кто хотел – остался, кто хотел – того с честью отпустили. Корабли подняли, – какие починили, а какие не смогли – те в хозяйстве сгодились.

* * *

Шли дни, и «Золотой ишак», наконец, добрался до желанного слияния Тигра и Евфрата – Шатт-эль-Араб. Из истории с географией, – в школе Владимир увлекался и тем, и другим, – он знал, что некогда всамделишные Тигр и Евфрат впадали в Персидский залив поодиночке. Затем, по мере обмеления последнего, соединились. Глубина здесь, по замерам лота, составляла до половины ашла, ширина – двадцать – тридцать танабов, и дальнейшее продвижение значительно облегчилось. Корабль-поводырь стремительно умчался, подняв все паруса – у него, в отличие от «Ишака», имевшего две мачты, их было целых три.

До самой Басры ничего интересного не случилось, зато сам город едва не проскочили. «Ишак» тихо дрейфовал по течению, команда, за исключением рулевого, спала, – было раннее утро, – но тут совершенно случайно проснулся Синдбад. Не вставая, он потянулся и окликнул рулевого:

– Как дела? Что видно на горизонте?

– В порядке дела, – отозвался тот, – проплываем мимо Басры…

– Как мимо Басры?! – вскочил на ноги капитан. – Сворачивай! Свистать всех наверх!..

Полусонная команда бросилась исполнять команду, и вскоре корабль ошвартовался у причала, среди многих других кораблей.

– Эй, на палубе! – крикнул Синдбад замеченному на соседнем корабле, собиравшемуся отчалить, капитану. – Не видал ли ты здесь «Соловья пустыни», он должен был ждать нас для совместного плавания в Индию?

– Отчего ж не видать? Видал… Только он уже уплыл день назад.

– Уплыл?! Вот тебе и на! И куда?

– А кто ж его знает… – Капитан соседнего судна явно не был настроен на беседу.

Синдбад расстроился, но его ждали неотложные дела – необходимо было пополнить запасы провизии и пресной воды. В этом ему должна была помочь команда Джасима, остальным была объявлена вольная с непременным условием до заката солнца вернуться на корабль.

Поскольку река здесь оказалась ну очень широкой, заблудиться без провожатого было сложно, а потому Владимир смело отправился осматривать город. Басру не зря называют маленькой Венецией Востока – множество каналов, по которым сновали лодки, перекидные мосты, склонившиеся над водой пальмы – это впечатляло и выглядело очень красиво. Красивее даже чем настоящая Венеция, о которой у Владимира, – правда, по фильмам, – сложилось впечатление, что это череда старых и тоже красивых зданий, но рассеченных каналами под прямыми углами при отсутствии растительности. Он шел, поначалу без всякой цели, затем как-то лениво подумал, что в портовом городе, куда прибывают множество кораблей из множества стран, наверняка можно найти любые диковины.

Возможно, он и отправился бы на поиски, но его внимание привлекли мальчишки-оборванцы, вдруг забегавшие во улочкам и завопившие:

– Слушайте жители благородно Басры! И не говорите потом, что не слышали! Торопитесь, торопитесь! Только сейчас и только у нас! Научный диспут между заезжими греческими мудрецами и нашим славным… (Владимир толком не расслышал имя второй стороны диспута)! В помещении школы ас-Салимийа! Вход совершенно бесплатный! Торопитесь, торопитесь!..

Зрелище предполагалось весьма интересное и поучительное, а потому Владимир, не раздумывая, присоединился к группке чуть не бегом направлявшихся куда-то жителей, оживленно что-то обсуждавших и размахивавших руками.

Школа представляла собой одноэтажное, значительных размеров здание квадратной формы, без каких-либо опознавательных знаков, внутри которого имелся большой опять-таки квадратный двор. Здесь рос развесистый вековой чинар и виднелся колодец, – Владимир сразу же определил их как Древо Познания и Колодец Мудрости. Вопреки утверждению мальчишек, за вход с него все же содрали традиционный золотой, уверяя, что это и есть «совершенно бесплатно» за то наслаждение, которое ему предстояло получить. Опасаясь пропустить что-нибудь интересное, он не стал вступать в пререкания.

Внутри шумела и волновалась толпа местных «болельщиков». Прибывшие из дальних земель мудрецы, величественные, седовласые, облаченные в тоги, несколько свысока поглядывали на соперника и горделиво безмолвствовали. Местный мудрец, одетый очень невзрачно, прутиком отгонял мух от своего ишака и являл собой воплощение спокойствия.

Наконец, все угомонились, и вперед выступил первый греческий мудрец. Подойдя к песчаному квадрату, он, победоносно взглянув на мудреца местного, своим посохом обозначил на песке окружность. Полюбовавшись делом своих рук, он провел диаметр. Рисунок был, можно сказать, идеален. Дальше пошло хуже. Он изобразил, довольно примитивно, в каждой из половин двух рыб, головами в разные стороны, поставил между ними на диаметре жирную точку и отошел к поджидавшей его группе «болельщиков».

Местный мудрец посмотрел на рисунок, на греков, снова на рисунок, подошел, небрежно смахнул его прутом, которым погонял ишака, быстрыми движениями нарисовал, весьма правдоподобно, барана, и показал большим пальцем себе за спину. Затем, видимо, посчитав, что его могут неправильно понять, повернулся в ту сторону, в которую указывал, привстав на цыпочки, махнул рукой.

Греки на некоторое время остолбенели. Затем сбились в кучку и принялись ожесточенно что-то обсуждать, размахивая руками. По окончании обсуждения, из кучки был вытолкнут тот самый первый мудрец, на которого было жалко смотреть. Он нехотя подошел к рисунку и слегка поклонился местному мудрецу, признавая тем самым свое поражение.

Толпа «болельщиков» разразилась приветственными криками и бросилась было качать победителя, но тут из группы греков показался второй мудрец, небрежным жестом отстранивший первого, сразу поспешившего скрыться с поля боя. Второй мудрец, стерев барана, также нарисовал окружность, затем вписал внутрь нее квадрат и неспешно удалился к своим.

Местный мудрец отреагировал почти мгновенно. Вывернув и показав пустые карманы своих шаровар, не содержавшие ничего кроме дыр, он продемонстрировал противнику кукиш.

Греки снова остолбенели, а затем, словно коршуны, набросились на второго мудреца, что-то наперебой ему втолковывая, а заодно толкая со всех сторон. Победитель был очевиден, и второй греческий мудрец признал это образом, аналогичным действиям первого мудреца.

Толпа «болельщиков» неистовствовала.

Но тут вперед вышел третий греческий мудрец. Сделав жест в сторону неистовствующих, призывающий их к порядку, он повернулся к местному мудрецу. Ничего не став рисовать, он показал, как будто укачивает на руках дитя, затем попытался изобразить атлета, вытянув руки в стороны и согнув их в локтях, – зрелище, надо признаться, довольно забавное, – а затем скрестил руки на груди и возвел очи горе.

Отойти он не успел. Местный мудрец возвел руки к небу, затем обвел характерным жестом, будто представлял, своих «болельщиков», достал лепешку, отломил от нее маленький кусочек, положил в рот и, взяв у стоявшего рядом с ним водоноса кувшин, отпил из него глоток воды. После чего, нисколько не сомневаясь в своей победе, махнул рукой в сторону проигравших и был унесен на руках восторженно вопящей толпой. Позади него, также на руках, тащили его ишака.

Зазнайки-греки были посрамлены.

Владимир читал о подобном диспуте в одной из книг о Насреддине и примерно представлял себе, о чем могла идти речь. Но, конечно же, ему хотелось узнать все поподробнее. Только вот как? Не подойдешь же вот так, за здорово живешь, к грекам, расскажите, мол, что тут такое происходило. И уж тем более не добраться до местного мудреца, которого унесли местные жители. А кроме того, до заката необходимо было вернуться на корабль. Что же делать?..

Так он стоял и ломал голову, не зная, что предпринять, как вдруг обнаружил возле себя знакомую фигуру со строительной каской на голове, которая, стараясь остаться незамеченной, собиралась проскользнуть в свою лампу.

– Где тебя носило? – напустился на него Владимир. – А если бы понадобился?

– Да я это… того… – замялся джинн. – Надоело: все в лампе да в лампе. Решил вот немного прогуляться. Здесь, неподалеку. В прямой видимости.

– Скажи лучше: залез куда-нибудь на крышу и наблюдал диспут?

– Ну… не без этого.

– А понял что-нибудь?

– Ну…

– Да что ты все нукаешь! Отвечай прямо: понял или нет.

– Не то чтобы понял… Подслушал.

– Кого?

– Греков.

– Ты знаешь греческий?

– Немножко.

– Если не хочешь неприятностей за самовольную отлучку (хотя какие неприятности мог ему доставить Владимир?) – рассказывай.

Джинн вздохнул и поведал приблизительно следующее.

Первый греческий мудрец был то ли астрологом, то ли астрономом, и решил проверить, насколько глубоки знания местного мудреца в этом предмете. Он нарисовал небесную сферу в виде окружности, разделил ее пополам, что означало равноденствие, изобразил рыб, что означало одноименное созвездие и, наконец, поставил большую точку, которая, собственно, точку равноденствия означала. Каково же было его удивление, когда местный мудрец изобразил Овна и показал пальцем себе за спину, продемонстрировав тем самым, что до Рыб точка весеннего равноденствия находилась именно здесь, а затем, видимо, посчитав, что его могут неправильно понять, повернулся и помахал рукой, пояснив тем самым ее расположение в этом знаке в незапамятные времена.

Второй греческий мудрец был издавна озабочен проблемой замены круга равновеликим квадратом или наоборот. Местный мудрец, продемонстрировав ему пустые дырявые карманы, дал понять, что тот понапрасну теряет время на это пустое занятие, поскольку окончательный результат сведется к тому, что он обозначил известной фигурой из трех пальцев.

Третий греческий мудрец был специалистом в области медицины. Вся его пантомима должна была обозначать вопрос: «Каким образом можно сохранить здоровье от рождения и до смерти?»

Существует множество способов, – поднял руки местный мудрец, – с помощью которых каждый человек, – он указал на окружающих, – может добиться этого. И один из них – умеренность в еде и питье.

После чего, видимо, посчитав, что достаточно обозначил свою позицию в тех научных областях, о которых его спрашивали, удалился.

Поражены же греки были тем, сказал джинн, что местный мудрец оказался сведущим в трех разных науках, в то время как каждый из них обладал знаниями только в одной.

– А как объяснил вопросы и ответы местный мудрец? – поинтересовался Владимир.

– Понятия не имею. Я подслушивал греков, а его к тому времени уже унесли. Да ты не беспокойся, сегодня в городе диспут будут обсуждать на все лады, так что вечером кто-нибудь на корабле расскажет, что именно он имел в виду.

И юркнул в лампу.

В самом деле, вечером после ужина на палубе и было разговоров только о состоявшемся диспуте. Не смотря на обилие подробностей, перебиваний и взаимных обвинений в недостоверной передаче информации, Владимир понял следующее.

Местный мудрец заявил, что гостей, вопреки обычаю, не приняли подобающим образом, и они были голодны. О чем и сообщил первый греческий мудрец, изобразив жареную рыбу. Причем, он оказался самым порядочным из всех, поскольку все-таки предложил разделить обед пополам. На что получил ответ о том, что было бы лучше купить барашка и приготовить плов; купить же его можно на базаре, расположенном вон там.

И тут греки проявили себя во всей красе. Обсудив его предложение, один из них тут же нарисовал супа (это такое специальное земляное возвышение), а поверх него скатерть. Что должно было означать: «Мы согласны, накрывай поляну». При этом речи о паритетном вкладе в обед уже не шло. Ответ мудреца был очевиден, при этом вывернутые дырявые карманы должны были показать любителям дармовщинки, что у того, к кому они столь явно напрашиваются на угощение, нет средств, чтобы удовлетворить их запросы.

Потерпев неудачу, греки спросили: «Умоляем тебя, скажи, где мы могли бы отдохнуть и восстановить силы?»

«А я откуда знаю? – был ответ. – Поглядите, сколько вокруг народу, спросите у них. Может, найдется, кто побогаче. У меня у самого маковой росинки во рту не было, а единственная моя пища – сухая лепешка и колодезная вода».

* * *

Здесь мы остановимся и сделаем отступление большее, чем обычно, поскольку речь пойдет о персонаже, который по праву занимает первое место в фольклоре различных восточных (и не только!) народов и который этого отступления вполне заслуживает. О Ходже Насреддине.

Сначала приведем выдержку из статьи «Хорошие шутки Ходжи Насреддина», Алексея Сухарева, опубликованной в электронном издании «Человек без границ». Статья емкая, сжатая, но, вместе с тем, вполне достойная, на наш взгляд, чтобы послужить прекрасным предисловием к любому сборнику притч и анекдотов об интересующем нас мудреце.

«О Ходже Насреддине каждый что-нибудь да слышал. Его имя вспоминают и в дружеских беседах, и в политических речах, и в научных спорах. Вспоминают по разным поводам, а то и вовсе без повода, просто потому, что Ходжа побывал во всех мыслимых и немыслимых ситуациях, в которых только может оказаться человек: обманывал и обманывался, хитрил и выкручивался, был безмерно мудрым и круглым дураком. И он вот уже почти тысячу лет всё шутит и издевается над человеческой глупостью, корыстью, самодовольством, невежеством. И кажется, что истории, в которых реальность идет рука об руку со смехом и парадоксом, почти не располагают к серьезным разговорам. Не буду спорить, однако предлагаю посмотреть на нашего героя по-иному.

Родился Ходжа в семье почтенного имама (главы мусульманской общины) в турецкой деревне Хорто в 605 году хиджры (1206). Однако десятки селений и городов на Ближнем Востоке готовы поспорить насчет национальности и места рождения великого хитреца. Говорят, турецкие исследователи настояли на своей версии, хотя оснований у них не было ровным счетом никаких. Просто решили так, и всё. Вполне в духе самого Насреддина.

С датой смерти еще большая неразбериха. Можно предположить, что если человек непонятно где родился, то он непонятно где и умер. Однако, уважаемый читатель, могила есть – где-то в районе города Акшехир. И даже дата смерти указана – 386 год хиджры (993). То есть умер Ходжа за двести лет до своего рождения! Тем не менее некоторые, всерьез вооружившись методом самого Насреддина, решили, что дату смерти правильнее читать наоборот – не 386, а 683 год хиджры (1284/85)! Вот где-то в этих столетиях и затерялся наш герой. Словом, родился Ходжа или не родился, жил или не жил, умер или не умер, не очень-то понятно.

Если начать искать в прошлом человека, похожего на Насреддина, то очень скоро станет ясно, что историчность его граничит с легендарностью. Не понятно, то ли это был ученый Мохаммед Насреддин, живший во времена халифа Гаруна ар-Рашида, – он, будучи приговоренным к смерти за свои убеждения, притворился сумасшедшим и стал высмеивать своих врагов; то ли это был известный азербайджанский ученый Хаджи Насиреддин Туси, живший в XIII веке… Однако не в этом, дорогой читатель, дело. Следы Ходжи нужно искать не в исторических хрониках и могильных склепах, попасть в которые, судя по его характеру, он никак не хотел. А в тех притчах и анекдотах, которые рассказывали и до сих пор рассказывают 23 народа Ближнего Востока и Средней Азии, да и не только они.

Народная традиция рисует Насреддина воистину многоликим. Иногда он предстает некрасивым, неказистым человеком в старом, поношенном халате, в карманах которого, увы, слишком много дыр, чтобы там что-то залеживалось. Да что там – иногда его халат просто засален от грязи: долгие странствия и бедность берут свое. В другой раз, напротив, мы видим человека с приятной наружностью, небогатого, но живущего в достатке. В его доме есть место праздникам, но бывают и черные дни. И тогда Насреддин искренне радуется ворам в своем доме, ведь найти что-нибудь в пустых сундуках – настоящая удача.

Ходжа много путешествует, но непонятно, где же все-таки его дом: в Акшехире, Самарканде, Бухаре или Багдаде? Узбекистан, Турция, Афганистан, Казахстан, Армения, Азербайджан, Греция, Болгария готовы приютить его. Имя его склоняют на разных языках: Ходжа Насреддин, Джоха Наср-эт-дин, Мулла, Молла (азербайджанский), Афанди (узбекский), Эпенди (туркменский), Насыр (казахский), Анасратин (греческий). Повсюду его ждут друзья и ученики, но врагов и недоброжелателей тоже хватает.

У него есть жена, сын и две дочери. Жена – верный собеседник и вечный оппонент. Она сварлива, но порой гораздо мудрее и спокойнее своего супруга. Его сын совершенно не похож на отца, а иногда он такой же хитрец и возмутитель спокойствия.

У Ходжи много профессий: он земледелец, торговец, лекарь, знахарь, он даже промышляет воровством (чаще всего неудачно). Он очень религиозный человек, поэтому односельчане внимают его проповедям; он справедлив и хорошо знает закон, поэтому становится судьей; он величественен и мудр – и вот уже великий эмир и даже сам Тамерлан хотят видеть его ближайшим советником. В других же историях Насреддин глупый, недалекий человек со множеством недостатков и даже порой слывет безбожником».

Теперь остановимся и, поскольку автор статьи обращается, в свою очередь, к еще одной интересной статье, «Тонкости Муллы Насреддина», помещенной в книге Идриса Шаха «Суфии» («Локид-Миф», М., 1999). Об этом замечательном авторе говорит хотя бы то, что его книги переведены на 12 языков, они были изданы общим тиражом свыше 15 миллионов экземпляров и награждены многими международными премиями. Кто хочет узнать подробнее об этом человеке – сведений о нем предостаточно.

Кто такие суфии – лучше попытаться разобраться самому. Идрис Шах в своих работах стремится представить их как людей, стремящихся достичь совершенства, «в миру и одновременно вне мира», – «стремящихся быть свободным от честолюбия, алчности, интеллектуальной спеси, слепого повиновения обычаю или благоговейного страха перед вышестоящими лицами».

А Насреддин…

«Мулла (мастер) Насреддин является классическим персонажем, придуманным дервишами для фиксации ситуаций, в которых определенные состояния ума проявляются более отчетливо. Насреддиновские истории, известные по всему Среднему Востоку, представляют собой… одно из самых необычных достижений в истории метафизики. Если подходить к этим историям поверхностно, то большинство из них можно использовать в качестве шуток – и только. Их бесконечно рассказывают и пересказывают в чайханах и караван-сараях, в частных домах, в радиопередачах азиатских стран. Неотъемлемой чертой такой истории является ее многомерность, поэтому понимать ее можно на любом из различных уровней. Здесь и шутка, и мораль, и нечто более высокое, что продвигает сознание потенциального мистика чуть дальше по пути реализации».

Заканчивая отступление, предоставляем возможность читателю самому сделать вывод о мудрости и «глупости» Насреддина.

«В чайхану вошел монах и заявил: «Мой учитель велел мне возвестить людям, что человечество до тех пор не достигнет совершенства, пока люди, не испытавшие на себе несправедливости, не будут так же нетерпимо относиться к ней, как и те, кто в действительности испытал ее».

Эти слова на мгновение поразили всех собравшихся. Затем Насреддин сказал: «А мой учитель говорил мне, что никто не должен относиться нетерпимо к чему бы то ни было до тех пор, пока он не убедится, что предполагаемая несправедливость действительно является несправедливостью, а не скрытым благом!»

«В другой истории Насреддин, играющий роль глупца (суфии называют это «путем упрека»), в яркой форме показывает, что из себя представляет обычное человеческое мышление:

«Один человек предложил Насреддину угадать, что у него в руке. «Назови мне хоть одну примету», – попросил мулла. «Я назову несколько, – сказал шутник. – Форма и размеры этого предмета напоминают яйцо, у него вкус и запах яйца: внутри он белый и желтый. В сыром виде внутри него находится жидкость, которая твердеет от нагревания. Более того, этот предмет снесла курица…»

«Знаю! – перебил мулла. – Это, наверное, какое-нибудь пирожное?»

Я попытался провести подобный эксперимент в Лондоне. В трех табачных лавках подряд я просил продать мне «цилиндры из бумаги, наполненные частицами табака, длиной около 3 дюймов, упакованные в картон, на котором может быть что-нибудь напечатано».

Никто из этих людей, торгующих сигаретами целый день, не смог понять, чего же я хотел. Двое из них направили меня в другие места, один – к своему оптовику, а другой – в магазин, специализирующийся на экзотических предметах импорта для курильщиков. Возможно, что слово «сигарета» является совершенно необходимым для описания бумажных цилиндров, наполненных табаком, но этот способ, зависящий от ассоциаций, нельзя использовать точно так же, если речь идет о восприятиях. Ошибка заключается в попытках переноса одной из форм мышления, великолепно применимой в определенных случаях, в другой контекст и стремлении использовать ее в несоответствующих условиях».

* * *

…«Золотой ишак» спокойно плыл по тихим водам Залива. Погода благоприятствовала, ветер был умеренным, надвигалась ночь, – на небе уже виднелись первые звезды. Залив изобиловал островами, поэтому парус оставался только на второй мачте. Конечно, можно было встать на якорь в ближайшей удобной бухте, – таких имелось в изобилии, – но Синдбаду очень хотелось нагнать ушедшего вперед «Соловья пустыни», дабы дальнейшее путешествие проделать вместе. Потянувшись и глянув еще раз окрест, он отдал приказание поднять на мачту зажженный фонарь и принялся разъяснять рулевому его дальнейшие действия.

– Твоя вахта до двух пополуночи, затем тебя сменят. Вот, гляди, – он приспособил на борт громадные песочные часы. – Как пересыплется, жди смену. Держи курс два пальца правее Альдебарана. – После чего, сочтя сообщенную информацию достаточной, отправился на нос корабля и там захрапел.

Через некоторое время рулевой ухватил проходившего мимо матроса.

– Слушай, чего это он мне такое наговорил, а? Держи курс, говорит, на барана. Это, мол, что два пальца… Какого барана?

– Это он, наверное, про тебя сказал, потому что простых слов не понимаешь, – рассудительно заметил остановленный. – Тебе сказали держать, ну и держи. Не выпускай румпель из рук.

– Я и так не выпускаю, как же я выпущу-то…

В разговор вмешался еще один член команды.

– Вы оба бараны, – заявил он. – Баран – это звезды такие. А главная из них – Гамаль. Вон, видишь звезду? Это – Алголь. А два пальца правее – как раз и будет Гамаль.

После чего пошел укладываться спать, с чувством собственного превосходства.

– Э, э, погоди, – приглушенно прокричал ему вслед рулевой. – А пальцы как ставить, стоя или лежа? И вообще, у капитана они потолще моих будут…

Но тот досадливо махнул рукой: сам, мол, разберешься, не маленький…

– Ты вот что, – почесал в затылке первый спрошенный. – В Индию, насколько мне помнится, берег по левую руку должен быть. Видишь, вон он?

Действительно, ночь стояла ясная, и кромка берега была видна отчетливо.

– Держи вдоль, а как рассветет, там уж и капитан поднимется.

…Посреди ночи Владимир был разбужен странным спором на корме. Спорили двое.

– Главное, чтобы берег был по левую руку, – наставительно говорил один.

– Так он здесь и по левую, и по правую, – возражал другой.

– Тот, что по правую, это не наш берег, а наш берег – по левую, – послышался голос первого. – Баран…

– Сам ты баран, – второй голос, чуть громче.

– Не ты баран, а звезда баран… – первый голос. – Хотя и ты тоже баран…

Послышалась возня. Владимир снова уснул.

А проснулся от рева капитанского голоса и могучего всплеска. Вскочив на ноги, он не сразу понял, что произошло. Произошло же всего лишь то, что за борт был сброшен якорь, а вслед за ним отправился получивший могучий удар в ухо матрос, стоявший у руля. Мгновение спустя за бортом, по той же причине, оказался рулевой, пытавшийся скрыться, но не успевший. Команда была уже на ногах, парус спущен. Синдбад, красный от гнева, попытался также выпрыгнуть за борт, чтобы продолжить экзекуцию, но его удержал Джасим. Провинившимся, барахтавшимся рядом с кораблем, были брошены концы, и они подняты на палубу.

В результате короткого разбирательства выяснилось следующее. Ввиду прецессионного движения звезд, а также мудрого совета «держаться левого берега», вахтенные кружили вокруг какого-то острова, подгоняемые в одном направлении ветром, в другом – течением. Около какого именно острова – понять было невозможно, оба берега отличались приблизительно так же, как одна капля воды от другой. Проблем обсуждению добавило толкуемое каждым по-своему слово «баран»: «Альдебаран», «баран-Овен», ну и, конечно же, характеристика рулевых.

Как и следовало ожидать, неприятности на этом не закончились. Синдбад, хотя и клялся, что знает Залив как свою чалму, знал его только по отношению к обычному курсу. Между островами он никогда не плавал, а потому не мог определить, где именно находится судно. Можно было аккуратно двигаться вперед, промеряя дно лагом, но это означало потерю драгоценного времени, а на левом берегу виднелась новенькая лодка, – явное свидетельство присутствия человека. Спросить – язык не отвалится, была спущена шлюпка, в которую поместились сам Синдбад, Владимир (напросился), и четверо матросов. За старшего остался Джасим, со строгим указанием, «не подпускать этих Овенов к рулю» до возвращения капитана по полном выяснении обстановки.

Шлюпка ткнулась в песчаный берег рядом с лодкой, которая только издали выглядела как почти новая и пригодная к употреблению; при ближайшем рассмотрении она оказалась почти начисто съеденной термитами. Синдбад сделал знак Владимиру следовать за ним, остальным же отдал строгий приказ оставаться на месте и дожидаться их прихода, или же придти на помощь по первому зову, если в том приключится необходимость.