Текст книги "Других у Бога нет"

– Итак, – продолжил человек в форме, – перед каждым из вас лежит листок с результатами анализов и испытаний, сделанных специалистами. В конце текста стоит общий вес алмазов и их рыночная стоимость. Как видите, сумма превышает два с половиной миллиона долларов США. Поэтому, если никто не возражает, давайте перейдём к опросу подозреваемого.

– Я возражаю, – неожиданно для всех очень громко произнёс Глеб, – где эксперты, которые проверяли подлинность камней? Они тут, среди вас?

– Подождите! Ваши вопросы в самом конце, а сейчас мы хотим узнать, как эти камни попали на Кипр. Нас интересует: были ли они задекларированы при въезде и если нет, то почему вы этого не сделали?

– Потому что вертолётные пуленепробиваемые стекла и изделия из них не подлежат декларации! – Глеб заёрзал на стуле. Неожиданное желание отомстить за свой арест хотя бы этим людям заклокотало в нём яростью, и он бросился на их изумлённые лица с утроенной силой. – Где, я спрашиваю, эти горе геммологи, которые алмаз от стекла отличить не могут?! Пусть покажут, какими инструментами и приборами они пользовались при оценке! И вообще, где сами камни? Я настаиваю на том, чтобы их принесли сюда!

– Так, – сурово оборвал Глеба другой человек в форме, – вы почему себя так ведёте! Вас пригласили на заседание экспертной группы, подписать протокол и – не более того. Ни ваших уловок, ни ваших мнений мы тут рассматривать не собираемся, поэтому ведите себя спокойно, иначе будете просто удалены из зала.

Внутри Глеба всё прыгало и рвалось в бой. Адреналин придал энергию трёхсот спартанцев и был готов справиться с персидской армией царя Дария, но голова, понимая смысл услышанных слов, стала притормаживать.

«Во-первых, – говорил разум, – тут нет узкого, как в Фермопилах, прохода; во-вторых, враждебность собравшихся находится в таком состоянии, что моя собственная агрессия только приведёт всех к точке кипения; и в-третьих, ивовый прутик выжил, склоняясь. Поэтому давай, сдувай ноздри и спокойно, извиняясь, начни разговор сначала».

– Действительно, – продолжил говорить Глеб, придав своему голосу спокойный, уверенный тон, – я неправильно начал наш разговор. Вы спрашивайте, я готов отвечать.

– У вас есть документы, – кимберлитовый протокол, например, – которые подтверждают происхождение этих алмазов?

– Нет, никаких документов у меня нет. Потому что, когда я обратился в геологическую лабораторию Израильской алмазной биржи, там утвердительно сказали мне, что это Fake, или, иными словами, подделка… – решил он слукавить.

– Да что вы говорите! – перебил его седой мужчина, сидящий в самом углу комнаты. – Вот ваш алмаз, – он достал из мешочка камень формой правильного тетраэдра и, тут же воткнув в него diamond детектор, показал всем присутствующим загоревшуюся на приборе зелёную полоску. – Какая подделка! – продолжил он убедительно. – Вот прибор, который определяет подлинность. Зеленый огонёк загорается, только если тестируется алмаз. А такая форма есть только у кристалла алмаза… и посмотрите – специальные характерные бороздки. Нет, я документ подписал, это стопроцентный кристалл углерода!

«Проявился, – снова подумал Глеб, – выскочил, чёрт из табакерки! Специальными словами бросает, а знаний нет. Пора переходить в атаку, только медленно и спокойно».

– Скажите, – произнёс он вслух, обращаясь ко всем, – думаю, ни для кого не секрет, что алмаз – самый крепкий камень в природе, способный разрезать или оставить царапину на любом другом камне. И наоборот – никакой другой камень, потому что он мягче, не сможет поцарапать алмаз. Поэтому я прошу вас, дайте мне возможность продемонстрировать следующий опыт. Вы, – он обратился к человеку в форме, – наверное, забрали у меня все камни, и соответственно, изъяли берилл, минерал гексагональной сингонии, из подкласса кольцевых силикатов… – решил он тоже «приперчить» свою речь специальными терминами. – Так вот, по шкале Мооса, алмазу присвоена десятая, самая большая оценка твердости; берилл намного мягче и принадлежит к камням восьмой группы. Поэтому я предлагаю вашему геммологу взять в руки оба этих камня и посмотреть, кто из них кого будет царапать.

Переглядывание, перешёптывание и согласования вскоре дали свой результат, в зале появились все его минералы, и геммолог стал с усилием тереть кристаллы друг о друга. В помещение стало тихо, собравшиеся, затаив дыхание, следили за каждым жестом эксперта, и когда он стал в лупу рассматривать поверхности камней, то сразу поняли по выражению его лица, что пострадавшим оказался «алмаз».

– И, – стараясь не показывать на лице своей победы, продолжил Глеб, – у каждого минерала есть свой удельный вес. Так, у алмаза он составляет три с половиной, а у бронированного стекла – в два раза выше. Если у вас с собой есть ювелирные весы и штангенциркуль, вы легко установите истину.

– Чёрте что! – выругался человек в форме, набирая номер на служебном телефоне. – Тогда хоть поясните нам: зачем вам понадобилось такое большое количество подделок? И заодно расскажите об изумрудах, которые вы почему-то назвали бериллом.

Чай, который принесли тут же после звонка служащего таможни, был очень кстати.

Сдерживая себя и подбирая нужные слова, он отдал слишком много энергии, и сейчас нуждался в небольшой подзарядке. Глоток за глотком чай питал его мысли, и к концу напитка Глеб снова был готов отвечать.

– У меня в Дубае есть знакомый ливанский ювелир. Он уже давно держит свой магазин, успешно продаёт украшения и драгоценные камни. Витрина в таком бизнесе является лицом и, соответственно, на ней располагают лучшие модели, самые дорогие и самые красивые. Однако в последние годы преступники стали очень изощрённо нападать на магазины, вырывая автомобилями решётки и разбивая стёкла. Поэтому я предложил ему в витрину ставить подделки, ничего не стоящие копии. Всё, что вы забрали у меня, является его собственностью, так как деньги за эти стекляшки я уже получил. Что же касается изумрудов, то так называют густо-зелёную разновидность берилла, которая встречается очень редко и стоит дорого. Мои камни тусклые, их ещё называют не ювелирные, то есть не имеющие маркетингового интереса. Привез я их из Афганистана и храню как память о посещении изумрудной шахты в Панджшерском ущелье.

Обратно, в Лимассол Глеба везли другие люди и на другой машине. Расположившись на заднем сиденье автомобиля, он дремал и снова вспоминал эпизоды своего разговора на таможне.

Глава 3

Пятое утро заточения началось для Глеба с резких криков в дежурной части. Обрывки долетающих до него фраз указывали на то, что в участок доставили группу подгулявших молодых людей и сейчас их шумно размещали в «обезьяннике». Поднявшись на кровати, он опустил ноги в тапочки, немного выгнулся, почувствовав тяжесть в пояснице, зевнул и осмотрел свою комнату. Отметив, что ничего не изменилось, и решётка на окне никуда не делась, он просто так заглянул в пакет с продуктами, принесённый Марусей вечером и, тяжело выдохнув, снова лёг. Настроение медленно портилось, в сознание заползал червяк, жрущий самую середину – сердце и душу.

– До суда ещё целых три дня, – сказал он сам себе и закрыл глаза, – а там – свобода. Жена без переживаний и страха в глазах, сад, поющий по утрам птичьим разноголосьем, собаки, бегущие навстречу, солнце, уходящее за сопку и звёзды.

Произнеся последнее слово, он вспомнил, как просил Марусю смотреть на созвездие Орион и разговаривать с ним через звезду-гигант Ригель.

– Интересно, – продолжил он разговор сам с собой, – удастся ли ей найти расположение этой звезды или она просто вечером будет смотреть на небо и разговаривать со мной?

Он вспомнил, как, прощаясь, она плакала и как по-детски с обидой в голосе сказала, что обязательно будет кричать звезде.

Неожиданно дверь его камеры лязгнула открывающимся замком, и на пороге появился добродушный «тридцать третий».

– Как сегодня твои дела? – произнёс он, проходя в камеру. – Принёс тебе виноград из своего сада.

Глеб поднялся и, шагнув навстречу полицейскому взял у него полиэтиленовый пакет, поздоровавшись за руку.

– Тебе уже кто-то говорил, что в газетах написано о картине? – отступая в дверной проём, продолжил он разговор.

– Нет.

– Управление полиции отправило во Францию двух полицейских, для встречи с экспертами живописи Дега. Они должны установить, существовала ли такая картина вообще и что о ней известно из архивных документов.

– А что, теперь появились сомнения в подлинности?

– Ты знаешь, что следователь по твоему делу – Елена Михаэль, это моя жена. И как только её поставили руководить раскрытием этого дела, дома, – а у нас трое детей, – творится полное безобразие; она уходит, когда мы все ещё спим, и возвращается, когда уже все спят. Я тебя прошу, верни спокойствие моей семье! У тебя в пакете с виноградом лежит бумажка с её личным мобильным номером. Вспомнишь чего, звони ей в любое время.

Глеб внимательно посмотрел на «тридцать третьего» – его взгляд действительно искренне просил о помощи.

– А сейчас вставай и иди в комнату для допросов, там тебя ждёт дочь.

Слово «дочь» прозвучало, как выстрел пистолета. Сердце Глеба рвануло, мощные мышцы кровяного насоса заработали, как поршни. Мысли, что дочь наконец-то пришла, сразу победили все сомнения, любовь к родному человеку, пришедшему на помощь, расцвела в его сознании, и он выскочил из камеры быстрее пробки шампанского.

Шурка была в белой блузке, серой до колен юбке, светлые волосы, убранные под заколку, на солнце казались соломенного цвета. Её посадили за стол, и он, уже выучив своё место, сел напротив.

– Здравствуй, папа, – произнесла он спокойным голосом, – я вообще-то не хотела приходить, но потом переборола себя и всё-таки пришла.

Глеб, чья душа при виде дочери воспарила в страну радости, слышал, что ему сказали, но не поверив своим ушам, продолжая улыбаться, произнёс:

– Здравствуй, моя девочка, как у тебя дела?

– Мне и маме звонила полиция, нас беспокоили сложными вопросами о твоём бизнесе, спрашивали о том, сколько у тебя может быть денег. Знаешь, папа, твоя жизнь несет угрозу моей семье. Поэтому я сказала, что последние десять лет я жила в Канаде и знать не знаю, чем ты занимаешься. Я попросила полицию больше ни меня, ни маму не беспокоить, так как мы не имеем к твоим делам никакого отношения.

Слова, долетевшие до сознания Глеба, словно пули, разрывающие тело солдата, упавшего на пулемётную амбразуру, убили его, а пустота глаз дочери присыпала умершее тело землёй.

– И ещё, – продолжила она, не дождавшись ответа, – ты написал мне письмо и очень обидел моего мужа. И дедушку я намерена поддерживать, что бы он ни делал. Хочет жить с женщиной – это его дело, хочет отдать свою квартиру – пусть отдаёт…

Глеб слушал её и ни о чём не думал. Напротив него сидел человек, который пришёл в тюрьму, чтобы наконец-то раздавить его, чтобы с удовольствием, воспользовавшись ситуацией, выплеснуть свою правду в лицо и, оставив его в камере, с чувством выполненного долга вернувшись домой, позвонить всем и рассказать, как прекрасно ей это удалось.

Вдруг луч света, скользнув по бриллиантам серёжек дочери, отразившись от граней, сначала разбудил его, а потом, словно по волшебству черного мага, превратил душу в пепел, а тело – в тень, питающуюся злом.

– Александра, украшения, которые на тебе, ваши автомобили – они все заработаны стараниями твоего мужа? Может, вы сами оплачиваете дом, в котором живёте, прислугу, школу детям? Тебе тридцать лет, а сколько у тебя лет трудового стажа?.. А может, ты высшее образование имеешь? И вот ты, вся тут сверкающая красавица, сидишь напротив меня, кидаешь мне в лицо заготовленную дома речь, а на самом деле – банально предаёшь и бросаешь отца в трудную минуту. Ты зачем сюда пришла?! – выкрикнул Глеб, увидев, как от страха сжалось тело дочери. – Я всегда заботился о тебе, помогал и поддерживал. Что в этой жизни сделала ты и твой муж-альфонс? Что куплено и приобретено вашим трудом? Сначала этот мальчик-хохотунчик ездил на машине, купленной отцом, потом женился на тебе – и ездил на машине, купленной мной, теперь его спонсором стала тёща!

– Папа, перестань! Он же работал как проклятый, ты же знаешь, мотался по стройкам и работал в трудных условиях канадского Севера.

– Я знаю! – зло ликовало в душе Глеба и не давало остановиться. – Знаю, что кровать, на которой вы спите, куплена мной, кухня, где вы обедаете – тоже, одежда, которую вы носите… даже унитаз, на котором этот обалдуй сидит, установлен моими руками! Но не это раздражает меня больше всего. Вы жили в Канаде – он работал; слава Богу, на хлеб зарабатывал. Ты училась, двух внуков мне родила, а мы с мамой и сваты вам помогали. И вдруг вы сами всё разрушили. Вам сказали, что мамин бой-френд богат и можно за его счёт пожить на Кипре. И вот вы, тридцатилетние, не инвалиды, не лентяи, бросаете жизнь, которую строили десять лет, бросаете больного раком отца, забираете от него внуков и мчитесь наслаждаться подаренной вам халявой!

– Папа, мой Саша нашёл на острове работу и теперь содержит семью, – неуверенно попыталась заступиться за мужа Александра.

– Да ты что! Шёл так себе мальчик по улице Лимассола, и вдруг работа лежит. Его спрашивают: «А какое у тебя образование?» А он так гордо отвечает: «Так я это, когда все в школу ходили, в старших классах прогуливал, балбесничал и от полиции бегал. Потом, когда подрос, заканчивать школу было не в кайф, потом женился – вообще не до учёбы, и только когда отучилась жена, я с огромным успехом к тридцати годам закончил колледж». – «А, – отвечает ему работа, – так ты же золотой человек, отличный специалист, я сделаю тебя секретарём в офисе оффшорной компании… и зарплату буду платить». Ты что, – снова очень громко выкрикнул Глеб, – всех вокруг себя дураками считаешь? На Кипре что, каждый офисный служащий пять тысяч евро в месяц получает? Или это зарплата установлена тёщей? Которой не жалко и больше денег дать, всё равно не из своего кармана. Ты же живёшь за счет любовных отношений своей матери!

– Это вообще не твоё дело! – резко ответила отцу Александра.

– Моё это дело! Я что, воспитывал, учил тебя для того чтобы ты, так и не научившись к тридцати годам зарабатывать, прыгала с одной шеи на другую? Позор какой!

– Так, папа, я больше разговаривать с тобой и тем более слушать оскорбления не хочу! – Она встала и быстро направилась к выходу.

– И, – остановилась она в дверях, – я ещё хотела тебе сказать, что жду ребёнка, срок небольшой, но мы надеемся, что будет девочка. А так как ты нас всех ненавидишь, вон даже вены на шее вздулись, то видеться с внуками я тебе не дам. Правильно, муж мне говорил, чтобы я к тебе не ходила! Мало того, что ты преступник, так ты еще и мою семью грязью поливаешь! Не звони нам больше, а подаренные тобой украшения я отдам. – Она повернулась и вышла, оставив в воздухе запах духов, в тишине – ужас сказанного, а в почерневшем сознании Глеба – мысль, что мосты долго строятся, но очень быстро горят.

Вернувшись в камеру, он лёг. Сердце не то догоняло, не то убегало, не находя своего места. Тревога и осознание свершившегося стали терзать его сожалением. Он вспомнил, как десять лет назад она с широко открытыми для мира глазами пришла к нему с просьбой помочь уехать к своей первой любви в Канаду. Вспомнил, как категорически против этого была его жена и как они с дочерью, купив билеты, полетели в Москву – получать студенческую визу. Как трудно она училась, меняя учебные заведения, и как всё-таки остановилась на медицинском факультете.

Но чем больше он вспоминал, тем сильнее строго параллельно памяти в сознании возникал их последний разговор. Он вспоминал, как катал дочь и Франсуа по Санкт-Петербургу, и тут же слышал слова о том, что больше никогда не увидит внуков. Вспоминал, как в санаторном комплексе «Ватутинки» отговаривал её не разводиться с мужем, просил дать ему шанс, и как сейчас она сражалась за него, а отца наоборот – вычёркивала из списка членов своей семьи. Параллели многоголосьем дергали его нервы, уверенно приближаясь к конечной точке с надписью «приехали».

Замок камеры снова лязгнул металлом, и в открытой двери появились следователь Елена и лысоватый, крепкого телосложения мужчина средних лет.

– Белов, на допрос, – сказали они почти синхронно и пошли в комнату, где только что умудрённый опытом любящий отец всеми силами своей логики обидел беременную дочь.

Силы, оставившие его после разговора с Александрой, с трудом заставили засунуть ноги в тапочки и, шаркая кожаной подошвой по керамической плитке, он вернулся на ещё теплый стул.

– Господин Белов, – начала разговор следователь, – это мой непосредственный начальник. У нас появились новые обстоятельства, и мы бы хотели получить от вас разъяснения.

– Итак, – взял на себя труд продолжения разговора мужчина, – мы нашли свидетеля, который видел, как машина с алюминиевой лестницей в кузове подъезжает к дому господина Мариоса, и как двое, – назовём их «рабочие», – вошли на прилегающую к дому территорию. Нам по описанию удалось установить этих людей. Это неоднократно судимые за грабежи и разбой Марчелло и Антонис. Они арестованы и сейчас дают показания. В связи с этим спрашиваю: вы знаете этих людей? – полицейский достал две фотографии и протянул их Глебу. – Вы звонили им когда-либо?

Он знал их, месяц назад вызывал для встречи и потом угощал в маленькой береговой таверне.

– Нет, первый раз вижу, никогда не звонил и никогда не общался!

Полицейский молчал, его глаза сверлили в нём дырку, чувствовалось, что пришёл он на допрос в изрядном градусе внутреннего напряжения.

– Вы посмотрите внимательно! Мы легко установим истину и проверим каждое ваше слово. Прямо сейчас наши специалисты изучают телефоны – ваш, и этих людей – и если мы найдём совпадения сами, то вам несдобровать. Клянусь: сейчас пойдёте на сотрудничество – обвинение будет просить для вас минимальный срок. Будете изворачиваться и врать – получите по максимуму!

«Конечно, – сказал про себя Глеб, – я поручил южноафриканцу пригласить этих людей на встречу, и мой телефон вам ничего не даст. Но совпадение пугает. Тогда, месяц назад, он попросил найти для него людей, которые могут ночью незаметно вскрыть косметический салон бывшей жены и проверить его на предмет хранения наркотиков. Информация, которую он получил из Москвы, говорила ему о том, что никосийский адвокат по приказу Сергея Михельсона нанял людей и подбросил в офис его бывшей жены героин. Арестованный в Австрии олигарх жаждал мести. И именно эти два человека, обыскав ночью косметический салон, нашли в туалете под раковиной двадцать пакетов с белым порошком, расфасованным по одному грамму.

– Белов, вы слышите, о чём я с вами разговариваю? – грубо вернул его из воспоминаний лысоватый. – Бумаги подписывайте и идите обратно в камеру. Вижу, вы не хотите помочь следствию, а это значит, что через три дня мы добьёмся для вас продления пребывания под стражей ещё на восемь дней. Вы у меня сгниёте в этой одиночке, но правду скажете.

Глеб с трудом подписал протокол. Строчки прыгали, пальцы дрожали. Сначала дочь, потом следователь и угроза перспективы сломали его настроение и он, придя в камеру, тут же упал на лежак. Жизнь показалась ему очень маленькой песчинкой, летящей в потоке сильного ветра. Подленькая, пронырливая мысль о смерти мгновенно расцвела в сознании, нарисовала картину похорон; слезы одиноко стоящей у могилы жены, гул одобрения за столами друзей сдавили сердце и ему действительно стало больно…

Когда в реанимацию через двух полицейских пробилась Маруся, Глеб лежал на каталке, белая простынь покрывала его с головой.

– Что! – кричала она, наклоняясь над ним. – Почему никто ничего не делает?

– Тихо, – произнесла медсестра, вошедшая следом за женой, – ему сделали укол снотворного, дайте мужу поспать– у него был очень сильный приступ, голова до сих пор синяя. Маруся села на предложенный стул и тихонечко, потянув за край простыни, раскрыла лицо Глеба. Он дышал, и это было для неё самым главным. Мокрое от пота лицо, почти фиолетовая кожа под волосяным покровом головы мужа, мертвецкий цвет зубов она видела уже неоднократно, во время нарушения кровообращения головного мозга. Она знала, что проявилась эта болезнь три года назад, знала и причины её вызвавшие, и теперь, снова увидев приступ мужа, обвиняла членов его бывшей семьи, за благополучие которых Глеб расплатился своим здоровьем.

– Сволочи, – шептала она, склонившись над ним, – это для того чтобы у вас были деньги он гнал из Германии автомобиль на продажу и в Минске, потеряв внимание от усталости, на большой скорости врезался в грузовик! И это он, еле живой, переломанный, месяц спал в кресле, потому что не мог лежать в кровати! И это ему запретили летать, так как при взлёте и посадке давление провоцировало у него сильнейшие приступы мигрени! Сволочи, хотя бы кто из вас видел его в таком состоянии?! Дочь – медсестра, даже диагноза своего отца не знает, таблетки не купила. Сыну звоню – прилетай, отцу плохо, а он мне – «а что я, врач? Чем помочь могу». Вот гады! Когда за его счет жили – папа, папулечка! А заболел отец – и помочь некому!! – Стресс и очевидная несправедливость стали повышать уровень злости Маруси, подводя к критическому. – А он не просто летал! Компания Emirates четыре раза давала ему золотые карты за накопленные в перелётах баллы. А когда он привез из Намибии какую-то болезнь и месяц лежал в больнице, только мать не отходила от его кровати! Ничего, даст мне Бог случай – и я плюну в ваши довольные лица!!

Состояние Маруси перевалило критическую отметку, и она твёрдо решила: где бы ни встретила его детей, обязательно скажет им прямо в лицо, что они – трусливые подонки, предавшие отца.