Текст книги "Осколок в форме сердца"

– А здесь, дома, ты какой вопрос решала? – не успел остыть обалдевший от новостей Волк. – Определяла итоги боевой и политической подготовки в нашей роте или во вкус вошла?

Ольга, почувствовав прорыв фронта, грохнулась на колени и задрожала всем телом:

– Это у нас с ним чисто механически! Как ты не понимаешь? Чисто механически, – со стойкостью обреченной оборонялась Ольга. – Это не любовь, не чувства, там, раскаленные! Понимаешь ты это или нет?!

– Понимаю. Механически. Сунул-вынул и ушел. И так – целый год, – металлически отчеканил Волк.

– Это не любовь! – выдавила из окаменевшей груди Волчиха, судорожно распахнув рот. – Это механически, ради нас с тобой я унизилась, ради нашей семьи! Я тебе в душе не изменяла!

– Врешь, гадина. Я уже год чувствую, что ты мне врешь. Ты и замуж за меня пошла, только когда узнала, что я за границу служить еду. – Волк, прорвав заслоны к истине, рухнул в яму победы и вытащил белый флаг, с которым и наступал. – Лучше бы я жил с крысами в прогнившем кайзеровском доме и на одну зарплату. – И ушел дымить сигаретой на кухню, не думая про то, что курить теперь станет основательно.

Ольга, опустошенная, выжатая, в слезах, повалилась на пол и заревела, икая в истерике. Успокоилась только глубокой ночью и, направившись в накуренную кухню, еще издали огласила:

– Я тебе пельмени сделала…

– Не входи сюда! – гаркнул Волк. – Я не могу тебя видеть!

Ольга, ударившись в выстроенную мужем стену, потухла, онемела, а потом, собрав силы, поинтересовалась:

– Мне уйти совсем? Я уже собрала чемоданы…

Валериан промолчал. Он прокручивал в памяти упомянутые женой события, ковырялся в деталях и нестыковках.

Ольга вернулась на старый немецкий диван, понимая, что «разбор полетов» закончен, что худшее позади, что игра выиграна, и потянулась к столику за зеркальцем.

Марчук вечером, после возвращения с полигона, домой пришел поздно. Дочка смотрела телевизор, жена хлопотала на кухне.

– Слушай, Федя, – тараторила она, наливая Федору Степановичу его любимый борщ, – твой Волк наконец-то папой будет.

– С чего это ты взяла? У вас что – детсад или гинекология?

– Федя, что ты как маленький?.. Любой бабе без гинекологии сразу видно: если молодая девка неделю подряд, как зачумленная, от токсикоза не отходит и поминутно на унитаз блевать бегает, то ясно, что не колбасой отравилась.

– Неделю? – переспросил Марчук, хлебая борщ.

– Да, может, и больше… Я вначале еще подумала – не заболела ли Волчиха. Ведь с мужем уже больше двух лет живет, а детей все нет. Мы уже все в детсаду подумали, что она родить не способна. А тут, когда перемену заметила, подхожу и спрашиваю: ты, мол, Оля, не заболела ли? Мало ли что. Зацепила какой-нибудь гепатит, как вы в Афгане, – еще детей заразит. Потом разбирайся. А она: нет, мол. Помялась, видно, от стеснения, и говорит: два месяца, дескать, как менструации нет. Я и обалдела. Представляешь?.. Так что готовься, Федя, твой Волк еще тебя в крестные отцы позовет.

– Тьфу! – кинул ложку Марчук и встал из-за стола от расстройства.

– Чего это ты?

– Чего-чего! – стал нервно ходить по кухне. – Еще незвестно, способен ли этот Волк папой быть.

– Это почему же? – рухнула на стул жена.

– А потому. Его Ольга уже год, как с Хафизовым любовь крутит. Наверняка от него и ребенок.

– Да ты что?! – всплеснула руками.

– А то, – все прохаживался по кухне Федор Степанович, начиная жалеть, что все выболтал жене, но останавливаться не стал: – У меня был приятель – бывший штангист. Так он рассказывал, что из-за своей штанги не смог детей наделать: тягал железо до полусмерти, пока что-то в организме не надорвал. И он не один такой на свете. А Волк – он же бывший штангист…

– И что же теперь будет? – прижала руку к груди жена.

– Что бы ни было, твое дело – поменьше языком болтать.

– Oй, Федя, то-то я помню: недавно Хафизов к нам в детсад пожаловал. У нас труба лопнула, и Ольга Волчиха позвонила ему в политотдел, чтоб сантехника прислал или солдата знающего. Хафизов сам пришел посмотреть, как трубу заделают, шутил. А когда с Волчихой поговорил пару минут – уходил мрачный, как туча.

Утром измочаленного бессонной ночью Волка вызвал начпо.

– Хочу вас поздравить, – величаво встал из-за стола, – мне тут позвонили: вот-вот придет выписка из приказа, что вы уже старший лейтенант, – и вложил свою розовую ручку в Волчью лапу. – Ну, командир полка позже объявит перед строем. Как положено, так саать…

Волк был приглашен присесть, чего удостаивался далеко не каждый взводный в полку.

– Как дела в подразделении? – начал начпо служебную часть разговора.

– Нормально, – ответил Волк, вперив взгляд в перламутровую зажигалку, которую начпо стал крутить в руках.

– Скоро у вас показное тактическое учение с боевой стрельбой. Взвод готов к этому серьезному мероприятию?

– Готов, – буркнул Волк.

– Вы сами-то людей проверили на слаженность действий в ночном наступлении? Боевой устав изучили? В курсе дел?

– Да, – не гнулся Волк. – Все в порядке.

– А как дома, как семья? – подошел к главному начпо, готовый к разговору о разводе или жалобе на Хафизова и настроившись на тушение пожара.

– Нормально, – отбил Валериан пущенный начальником мячик.

– Хорошо… – чуть растерялся начпо и энергично завертел зажигалкой. – Я спрашиваю так, потому что знаю от замполита батальона, так саать, что возникла сложность…

– Никаких сложностей не возникало, – процедил Волк.

– Ну, хорошо. – Начпо встал и, ослабив самоконтроль, перешел на «ты»: – Иди, занимайся своим делом.

Волк закрыл за собой дверь. Начпо щелкнул зажигалкой и, выдохнув сигаретный дым, сам себе вслух сказал:

– Вот это да!

Через пару дней, когда из вышестоящего штаба приехал Хафизов, начпо вызвал Волка снова.

– Мы тут по своим каналам узнали, что идет поиск кандидатов на должность ротного. Не в нашей части. Полк, правда, линейный, а не учебный, километрах в ста отсюда… В общем, мы с командиром настояли, чтобы человек был от нас. Решили предложить должность вам. Кое-какой опыт у вас есть, офицер вы серьезный, сдержанный, на опрометчивый шаг не способны, уже фактически старший лейтенант… Как?

Волк сразу сказал, что согласен, и, только выйдя из штаба, стал обдумывать случившееся. А вечером дома уколол жену:

– Мне тут должность командира роты предложили. Ты, что ли, ее под Хафизовым заработала? Или еще кого из начальства задействовала?

– Валера, – остолбенела Ольга, – если ты будешь бесконечно шпынять меня этим, мы не сможем с тобой вместе жить.

– Сможем-сможем, куда денемся? – выдавил из себя Волк и привычно уже закурил, загоняя горький дым в душу, изорванную любовью к неверной отдалившейся жене, ставшей после измены загадочнее и привлекательнее. Он курил, пряча в дыму признание, что слаб и жалок, не шагнув к разводу. Потому что за этим, кроме сердечных мук, следовало изгнание из Германии куда-нибудь в забайкальские сопки, в занесенный снегом полк, крах карьеры, сердечные приступы у родителей…

– Куда денемся? – повторил Валериан тихо и стал смотреть в окно на унылый дождь.

Всем на удивление, «кадровый вопрос» решился быстро, и в один из дней Волк пришел в теперь уже бывший свой батальон просить пару солдат, чтобы помогли загрузить машину домашним скарбом – ехать к новому месту службы. Марчук случайно встретил Волка у входа в казарму и тут же распорядился, чтобы подсобили бывшему взводному. Валериан с солдатами ушел, а Федор Степанович долго смотрел ему вслед с крыльца, удивляясь зигзагам судьбы.

Марчук никуда не торопился и бродил вдоль казармы, сыпавшейся от времени и людской неряшливости, с темными пятнами сырости на стенах. Ольгу, жену Волка, он заметил издали. Она, наверное, как водится, отпросилась у мужа проститься со своим детсадом, с подругами, пробежаться напоследок по магазинам и заодно купить солдатам гостинец за помощь в погрузке домашних вещей.

Шла Ольга решительно, быстро, ее бесцветные стриженые волосы подпрыгивали в такт шагам. И Федор Степанович каким-то неведомым чувством вдруг уловил, что она идет в политотдел к Хафизову. Ольга шла словно напролом, не видя вокруг себя людей, и ничьи косые взгляды не могли пробить ее отвердевшую, незаметную для глаза оболочку.

Немолодое сердце Марчука оживилось в большой груди, и замполит, сломав внутренние барьеры, зашагал в свой кабинет. Достав из стола кружку, приставил ее дном к перегородке, за которой был кабинет Хафизова, и прилип к кружке мясистым ухом. Степаныч не имел привычки подслушивать чужие разговоры, но тут не удержался.

Спустя несколько минут за перегородкой стали разговаривать. Вернее, говорила в основном женщина. Она говорила быстро, волнуясь, всхлипывала, повышала голос, громко вздыхала, опять плакала. Фарид, видно, уговаривал успокоиться… Скрипнули пружины продавленного дивана… Степаныч отлип от стены – стало стыдно. Побродив по кабинету, испытал тяжесть в груди и снова вышел на улицу, под мрачное прусское небо, обещавшее к вечеру занудный дождь…

Навстречу Марчуку Волк вел солдат, закончивших погрузку бесчисленных офицерских чемоданов и ящиков с немецким барахлом.

– Спасибо, Федор Степанович, за помощь, – не по уставу обратился Валериан. – Теперь зайду к начальству, попрощаюсь, – и, повернувшись, твердо зашагал в штаб пружинистыми кривыми ногами.

У Марчука похолодело внутри.

– Хафизов не выходил? – спросил Волк у дежурного.

– Здесь, – кивнул тот.

Волк сразу направился в кабинет замначпо. Взялся за ручку. Дверь была заперта. Валериан, коротко разбежавшись, ударил в нее плечом. Что-то хрустнуло в дверной раме, но не открылось. Волк разбежался еще раз. Ударился всем телом в дверь. Замок вывалился вместе с длинной щепой от рамы, и лейтенант влетел в кабинет. Из потайной двери шкафа выскочил застегивающийся на ходу Хафизов и сразу натолкнулся на кулак Волка. Сильно качнулся от удара, но на ногах устоял. Валериан тут же всадил ему ногу в живот и переломил Фарида пополам…

Федор Степанович, несмотря на свою грузную фигуру, легко влетел по лестнице в штаб и чуть не столкнулся с капитаном – дежурным по полку, который уже бежал на шум драки.

В углу кабинета замначпо стояла трясущаяся Ольга, прижав кулачки к губам. У дальней стены Валериан пинал извивающегося Хафизова, стараясь попасть ногой в пах.

– Я тебе, сука, мудя вытопчу! – задыхался от азарта боя Волк, пританцовывая вокруг окровавленного, катающегося по полу Хафизова.

– Лейтенант Волк! Прекратить! – рявкнул капитан-дежурный после секундного замешательства.

Федор Степанович кинулся к Валериану и схватил за плечи.

– Дурак! Назад! Убьешь! – И стал оттаскивать от скрюченного замначпо.

Тут же подлетел капитан, помогая оттереть рассвирепевшего Волка от Хафизова. Когда оттащили, наклонились вдвоем к замначпо и… прозевали вторую серию. Сзади раздался визг Ольги и шлепок удара.

– Степаныч, убери этого дурака отсюда, а то я караул вызову! – побелели глаза у дежурного.

Капитан остался хлопотать возле замначпо, а Марчук кинулся к Волку, методично бьющему жену по пухлому лицу. Ольга закрывалась руками и, не отрываясь спиной от стены, протискивалась к двери.

– Нельзя ее бить, Валера! Нельзя ее бить! – упрашивал почти шепотом Марчук, крепко, по-медвежьи обняв дергающееся железное тело Волка.

– Почему нельзя?! – в тон Степанычу, почти шепотом, приговаривал Валериан. – Потому что она, гадюка, уже две недели блюет втихаря от токсикоза, в туалете закрывшись?! Потому что собралась рожать от этого гада?! Поэтому ее бить нельзя?!

– Валера, спокойно! – тащил Марчук Волка в коридор, не разжимая объятий. – Валера, спокойно!

– Не могу спокойно, – шипел Волк, сопротивляясь, но все же мало-помалу, как в пьяном танце, двигался с огромным Марчуком в коридор.

Мимо прошмыгнула Ольга, закрыв пылающее лицо руками. В углу кабинета ворочался Хафизов. Капитан вытирал кровь с его разбитого лица, помогая подняться.

Марчук долго держал Волка, шумно и глубоко дышавшего, и когда заметил, что огонь в его глазах стал тускнеть, шепотом сказал:

– Сейчас быстро беги отсюда, садись в грузовик (там тебя уже водитель и старший машины – прапор из хозвзвода – заждались) и немедленно вали из гарнизона… Иначе за последствия никто не ручается…

Волк еще раздувал мехи легких, но постепенно слабел телом.

– Пустите! – попросил уже почти спокойно.

Освободившись от лап Марчука, одернул на себе китель и зашагал к выходу, покачиваясь на ходу от душевного шторма.

К Марчуку подошел дежурный с раскрасневшимся лицом и вытер платком пот внутри фуражки.

– Федор Степанович, что же теперь делать? Позвонить на КПП, чтоб машину с Волком задержали?.. Парня ведь судить надо. Тут трибуналом пахнет…

– Мандой тут пахнет, Саша, а не трибуналом, – вздохнул Марчук. – Какой суд? Кому он нужен? Думаешь, Хафизову? – И кивнул в сторону замначпо, который лил из графина воду на носовой платок. – Доложи потихоньку командиру и начальнику политотдела, а больше никому ни слова. Поверь мне, старому, никуда за пределы штаба это не выйдет. Не суетись и не поднимай волну… А Волк пусть уезжает. Он теперь по приказу исключен из списков нашей части. Ты за него не ответчик.

Марчук поправил на рукаве у дежурного красную повязку и повернулся к выходу, краем глаза заметив, как Хафизов в кабинете рассматривает свое отражение в карманном зеркальце.

Вечером Марчук пришел домой и сразу попал под словесный обстрел жены.

– Федя! Что у нас в городке творится, если б ты знал!..

– Знаю, – оборвал Федор Степанович.

– Да ничего ты не знаешь. Волк твой уехал к новому месту службы, а Ольгины чемоданы из кузова выставил и у подъезда бросил. Она ко мне в детсад прибежала, плачет, не знает, что делать.

– Раньше надо было думать, – буркнул Марчук, хлебая борщ и изредка поглядывая в окно. За окном горели два фонаря на столбах. Они качались от осеннего ветра, влажного, как ротная половая тряпка.

– Бедная девочка! Хоть под поезд бросайся, как эта… Анна Каренина. Да еще беременная… Я у нее спрашиваю: что, рожать будешь или аборт сделаешь? Она плачет. Я говорю: ты этого Хафизова любишь, что ли? Опять плачет, но головой кивнула. А как же муж? Молчит. Я ей говорю: если аборт сделаешь – детей больше иметь не будешь. Она снова плачет. Что думаешь: уедешь домой, к родителям? Не знаю, говорит. Что делать девочке – ума не приложу.

– Твоего ума тут и не надо, – встал из-за стола Марчук, обрывая разговор. – Что бы она ни сделала (если, конечно, под поезд не бросится), все будет правильно. – И вышел в прихожую.

Дочка, надев куртку, застегивала спортивную сумку.

– А ты куда? – Федор Степанович даже не заметил, как забурлила в нем кровь.

– На теннис. Замначпо ваш сегодня турнир проводит в рамках школьной спартакиады. – И взгляд на отца удивленный.

– Никаких турниров сегодня не будет. Хафизов занят, – растягивая слова, стал наступать на дочь Марчук. – Немедленно раздевайся и садись за физику!

– Ну, папа! – выкатила глаза дочка.

Марчук – хлясь – лапой по затылку, аж волосы взлетели.

– Будешь сидеть дома и учиться! А не задницей кобыльей перед мужиками вертеть!

Из кухни выскочила жена и повисла на могучей груди мужа:

– Ты что! Успокойся, Феденька!

– Ну куда, бляха-муха, ногой ни ступи – на Фарида напорешься! – взревел Марчук. – Родную хату тебе скоро его подстилки оккупируют! – Степаныч наступал на плачущую дочку и нес на груди худенькую жену, тараторящую успокоительные слова:

– Да ты же никогда таким не был, Феденька. Что ж с тобой случилось? Да успокойся.

В дверь внезапно постучали. Все замерли. Жена пошла открывать. На пороге с чемоданом в руке стояла Ольга с покрасневшими глазами.

– Здравствуйте, – вошла. – Нашу квартиру уже заняли. Можно я у вас пару дней поживу? Мне деться некуда. Я вообще не знаю, что делать…

Кобелино

На столах успели раскалиться от жары консервные банки со сливочным маслом. Черные мухи, сдурев от восторга, пикировали в его янтарный сок и умирали в золотой глубине.

В столовую вошел Олег Егоров − командир роты, капитан, крепенький, бритый налысо, с серыми усами. Он сел за стол и оросил свою розовую голову теплым потом.

От раздаточного окна к Егорову устремилась Зинка-официантка, прикрытая одеждой чисто символически. В ее голых руках под пляшущей грудью была тарелка с макаронами «по-флотски», то есть вермишель с нитками тушеного мяса. Завтрак.

– Опять «по-флотски», – буркнул усатым ртом Егоров. – Это вообще интересно воспринимается: морское блюдо в афганской пустыне…

– А ты шашлыков хотел? – ужалила невыспавшаяся Зинка.

– Хотел… и хочу.

– Та'да встаньте и пожарьте, – подделывая одесский акцент, процитировала Зинка кусок анекдота.

– Но у меня нет мяса, – подыграл ей Олег (и опять же сказал святую правду).

– Та'да сидите и не… жвандите, – улыбнулась Зинка, вскинув выщипанную бровь.

– Собаке дай что-нибудь человеческое, – попросил Егоров и достал из кармана полиэтиленовый пакет.

Зинка выхватила его из капитанских рук и стартовала к окну раздатки.

– Чаю захвати! – крикнул ей в полуголую спину Олег.

Реактивная Зинка принесла в пакете тушенку и поставила перед Егоровым горячую кружку с бурым чаем, имевшим происхождение от грузинского чай-совхоза. Олег аккуратно выловил из масла мух, стряхнул их на пол и стал макать в банку хлеб. Масло текло по крепким пальцам Егорова. Он смахивал его языком и запивал чаем. Пот омывал короткое капитаново тело, проступал на куртке и штанах темными пятнами, спускался крупными каплями со сверкающей головы, поблескивал в серых бровях.

– Что, жарко? – ехидно спросила Зинка. – А я тут, в этом пекле, целый день парюсь.

– Ты и ночью у зампотылу не мерзнешь, – брякнул Олег.

– А ты завидуешь, что ли, или ревнуешь? – не растерялась Зинка.

– Завидую… и ревную.

– Ну и дурак, – сказала резко. – Ты жену лучше ревнуй!

– До жены далеко, до тебя близко.

– Это тебе только так кажется, – стойко оборонялась Зинка…

Она работала в полку четвертый месяц. Приехала с Украины, оставив дочку у матери. Егоров, по случаю оказавшийся в штабе, после утряски документов у кадровиков привез ее в полк на своей БМП. Зинку определили в столовую официанткой.

Еще в дороге Сашка стал бить к ней клинья, истомившись без женского внимания. Быстрая и трепетная Зинка понравилась Егорову. В свою очередь, Зинка поначалу ничего не имела против Олега, носившего на лице печать серьезности и обстоятельности, и однажды уступила егоровскому напору в своей комнате среди бела дня во время долгого обеденного перерыва. Оба они так спешили, будто что-то у кого-то украли. И после каждый про себя чертыхался и стеснялся другого.

Продолжалось это не очень долго. Но такой паузы для шустрой Зинки было достаточно, чтобы разобраться: «Егор» − не «тот» человек, вечно занят со своей ротой, из рейдов не вылезает, хороший (говорят) семьянин и прочее и прочее, что, с точки зрения женщины, увеличивает количество недостатков и подавляет достоинства.

Пока Олег пошел на второй заход, Зинка уже связала себя с заместителем командира полка по тылу – своим начальником. Она связала себя с ним подарками, культпоходом в кино, а в конце концов и самой главной связкой. Зампотылу подполковник Бубнов – бывший спортсмен-гиревик, здоровенный бык, постепенно тающий под афганским солнцем, – тут же проверил в роте Егорова учет и сохранность вещевого имущества и обругал Олега и его старшину Титенко. Дал понять, кто есть кто.

Егоров попробовал с Зинкой поговорить серьезно и однажды после ужина схватил за локоть, тормозя стремительный ее бег.

– Ты что, Егорушка, перегрелся? – остудила капитана официантка, и взор ее заледенел: – Любовь прошла, завяли помидоры, сандали жмут, и нам не по пути… Пусти руку! Еще увидят…

Насчет увядшей любви Зинка, конечно же, слегка соврала. А Егоров, конечно же, это знал. Однако отказ зажег в нем некоторые чувства. Знакомый замполит-автомобилист, водивший колонны мимо полка, подарил однажды Олегу щенка. И Егоров, раненный официанткой в сердце, назвал щенка Зиной. Надежда вернуть женское внимание не оставляла пропыленного ротного командира. И периодически, в течение уже второго месяца, Олег постреливал в заданном направлении, прощупывая удалившуюся цель. Он и теперь, в столовой, пустил пробный снаряд.

– Ты, Егорушка, вроде как на баб оголодал? – пошла в лоб Зинка.

– А чего не оголодать?! – не стал вилять Олег. – Я, слава господу, не деревянный. И не вижу особых причин, препятствующих, например, организации шашлычков…

– А Бубнова не боишься?

– Не боюсь. Боюсь, что ты боишься.

– Я боюсь?! – вспыхнула Зинка. – Чего мне его бояться, я что ему – солдат, жена? Сама себе командир. Так что, Егорушка, сбацай шашлычок, сбацай. А я посмотрю…

Зинка в душе жалела об Олеге. Бубнов был всем хорош для нее. Но однажды в полк приехал какой-то полковник с проверкой. Зина ему понравилась. Он заигрывал с ней во время ужина. А Бубнов видел все и молчал, понимающе улыбаясь. Полковник после обильного угощения жарко дышал Зине в ухо, уговаривая на вечер сходить к нему в «гостиницу», помещавшуюся в одном из крыльев офицерского барака. Но Бубнов и бровью не повел. А ведь Зинка уже прочно состояла при нем как походно-полевая жена.

Этот маневр Бубнова Зине не понравился, и у нее в душе вырос гвоздь на зампотылу. Зинка к полковнику тогда не пошла, но и с Бубновым три дня почти не разговаривала, цедя сквозь зубы односложные ответы…

– Чего не сбацать шашлычки, сбацать мы можем абсолютно свободно, – еле сдерживая рвущуюся изнутри на поверхность сатисфакцию, забормотал Егоров.

– Ты сначала выживи, – охлаждала его Зинка. – Завтра ведь уходите?

– Уходим, – не успокаивался Олег, прорентгенивая ясными своими глазами тонкую Зинкину тенниску с шевелящимися грудями, и брякнул: – У тебя, Зин, сисечки – как яблочки, прости, боже, мой дурной язык.

– Ой-ой, кобелино! – радостно завозмущалась Зинка. – Аж масло из похотливых глаз течет.

Зинка развернулась к Егорову полуголой спиной и устремилась к окну раздатки. В столовую один за другим потянулись офицеры. Завтрак.

…Олег в карту не смотрел – местность знакомая. Свернули с бетонки в пыль. Пошли через плато к скалам с душманской базой в сердцевине гор. Рота Егорова – впереди, остальные – сзади, на несколько километров растянулись в черном дыму сгоревшей солярки.

Олег, сидя в люке головной машины, смотрел на мертвую землю, стараясь разглядеть следы минирования. Механик-водитель держал высокие обороты. Из эжектора летела гарь.

Внутри БМП задыхалась и чихала Зинка – бежевый щенок с черной лапкой, единственная «девушка» в роте Егорова, получившая, по солдатским слухам, имя в честь молниеносной официантки. Пыль забивала ей короткий нос и щекотала горло. Зинка скулила и чмыхала носом. Огрубевшее Олегово сердце вспомнило про невинную собачонку. Егоров спустился в башню, вытащил Зинку наверх и подставил мокрые собачьи глаза горячему ветру. Пыли наверху было меньше. Сзади она стояла стеной, и только по звуку можно было догадаться, что следом идут другие машины.

Далеко впереди показалась большая отара овец. Олег приставил к глазам бинокль и вышел на связь с командирами взводов.

– Вижу кудрявых. Будем атаковать. Пойду от ветра, – проскрипел он в эфире.

Боевая машина Егорова по широкой дуге стала огибать отару, ведя за собой грустный взгляд старого пастуха-пуштуна. Пыль из-под гусениц ядерным грибом вырастала над долиной, накрывая отару. Голодными волками подкрались запорошенные бронированные коробки егоровской роты и заглотили в темные пасти люков обезумевших овец. Пылевое облако закрыло солнце. Потемнело над отарой. Овечий стон поднялся в мутное небо.

С бетонки сворачивала колонна основных сил. Опомнившийся пастух на семидесятилетних ногах кинулся гнать отару к кишлаку. Он метался в темноте и крике, понимая, что опоздал. Он плакал и молился на бегу, ударяя длинной палкой по вздрагивающим курдюкам баранов. Но было поздно.

Войска подтягивались к горам.

К вечеру в маленькой ямке пузырилась кровь на разорванном овечьем горле. Механик-водитель машины Егорова кухонным ножом профессионально отделил от мяса шкуру с грязной шерстью.

Капитан сидел на земле и следил за щенком, фланирующим вокруг трофейной овцы. Запах сырой крови будил в собаке зов предков. Олег увидел огонь в ее глазах и, подхватив щенка одной рукой, отнес к машине кормить тушенкой.

– Вот тут тебе Зина из столовки передала, – сказал, глядя в симпатичную морду.

Жгли солярку, жарили мясо, густой дух баранины летал в предгорьях, дразня душманов. Блестели от жира капитанские усы. Рота набивала молодые желудки горячими кусками баранины, готовясь назавтра умереть. Охранение пялилось на молчаливые горы, напичканные минами, замаскированными пулеметами и злыми «духами».

Снарядив патронами ленты, люди Егорова уснули. Их загруженные желудки работали, как котлы, разжигая в молодых головах цветные сны. Солдаты видели обнаженных женщин, которые становились к орудиям и дергали за шнуры. Гаубицы вздрагивали от выстрелов, обдавая розовые женские тела черно-желтыми пороховыми газами, и над всем этим витал крик Егорова:

– Подъем! Артподготовка началась!

После боя домой возвращались не все. В одной из боевых машин егоровской роты наполовину опустело десантное отделение. Солдат, которые здесь раньше сидели, унесли вертолеты. Одного убитого и двух раненых. Теперь в БМП лежала очумелая от жары и грохота овца. Егоров оставил ее про запас.

Колонна возвращалась, а в недалеком кишлаке хозяин пощипанной войсками отары, сидя в тени, смотрел на старого пастуха-пуштуна. Тот уже перестал кричать. Седая борода его была забрызгана розовой пеной. Дедову худую спину измочалили палками, и сквозь дыры в одежде чернели струпья…

Егоров, вернувшись в полк, проведал раненых и замариновал баранину у Зины в столовой. Под вечер Олег посадил официантку к себе в боевую машину, сам сел за штурвал и выехал на стрельбище, располагавшееся рядом с полком. Там на костре жарил мясо, потел лысиной и смотрел на женщину и щенка, игравших меж собой на иранском ватном трофейном одеяле, широком и пестром. Официантка отдалась капитану на этом же одеяле. Потом лежала, как остывающая после выстрела гильза, и гладила собачонку. Олег курил в вечернее небо, вспоминая бледное лицо убитого солдата. «Кого на похороны в Союз пошлют?» – думал он.

– Как его зовут? – разнеженно спросила Зинка, положив палец с красным ногтем в слабую пасть щенка.

– Игорь, – выдохнул дым Егоров.

– Как это – Игорь? Обычно называют Дембель, Замена или что-нибудь эдакое, – удивилась Зинка.

– Ты про кого?

– Про щенка, про кого же еще?

– Щенка − Зина, – потеряв бдительность, стрельнул Егоров.

Женщина приподнялась на локте и, пристально посмотрев на лысую егоровскую голову, прошипела зло:

– Ах ты, собака… Сам кобель!

Олег уже преодолел замешательство, сел и, выдохнув табачный дым в Зинкино перекошенное лицо, подчеркнуто спокойно сказал:

– Ну, чего ты пенишься?.. Мне совсем не хочется ругаться. Пойми, у меня один боец подорвался, у двух других кишки в штаны вывалились… А тебя кличка зацепила. Подумаешь!

– Да, подумаешь! – не сдавалась Зинка. – Раз ты так собаку назвал, значит, ты тем самым нас с ней уравнял.

– Я уравнял? – начал закипать Олег. – Ты сама уравняла. Что ты в этом Бубнове нашла? Выгоду? Все же знают, что я тебе нравлюсь. И он знает. Ты думаешь, он к тебе лучше относится, чем я? Ты ему как матрас, – спать мягче. А я, кстати, и собаку люблю, и тебя, дуру.

– А на хер мне твоя любовь?! – вскочила с одеяла Зинка. – Кто ты такой вообще?! Ты есть замызганный командир роты. Ты из рейдов не вылезаешь. Тебя завтра убьют – что я буду делать? Вдову из себя корчить? У тебя жена есть – пусть она рыдает. А вот моего Бубнова не убьют. Максимум – гирей ногу придавит. Весь риск. Он не дурак – на рожон не лезет, все по тылам…

Зинка тараторила еще долго, но сгущались сумерки. Капитан высадил официантку на задворках полка, чтоб никто не увидел и не донес.

В каптерке у старшины сидели взводные со старшиной и пили теплый спирт. Прапорщик Титенко доставал «горючее» благодаря старым связям в госпитале, где раньше служил. Егоров присоединился к компании.

– За убиенную грешную душу, – сказал Олег в стакан и опрокинул спирт в горло.

– Кто хоронить поедет? – спросил Титенко.

– Хватает в штабе бездельников. Пусть едут. Если мы каждый раз будем на похороны ездить, воевать будет некому… Или, может, кто хочет? – Олег посмотрел на офицеров.

– Нет, я матерей боюсь, – сказал Касьянов, командир первого взвода.

Пили недолго. Всех клонило в сон. От спирта, от безмерной усталости, от нервотрепки в госпитале и «черном тюльпане», как называли трупарню. Но Егоров ложиться не хотел. «Она же, зараза, сейчас к Бубнову пошла», – бурлила в нем кровь, и Олег направился к командирскому бараку, где жили офицеры управления полка. Подкрался к окну Бубнова, прислушался. Шорох, шепот, жизнь…

– Вот стерва! – скрипнул зубами.

Побрел меж палаток, кусая губы. Шел долго, пока не добрел до боевого охранения.

– Стой. Кто идет?! – лениво крикнул часовой.

– Свои! Егоров!

– Да проверяли нас только что, – обиделся часовой.

– Поговори мне тут! – изобразил гнев ротный. – Как обстановка?

– Тихо, – борясь со сном, ответил солдат и выключил фонарик.

– Тихо, – передразнил его Егоров. – В тихом омуте черти водятся!.. Смотри, челюсти от зевоты не вывихни… Пулемет заряжен?

– Так точно!

Егоров приладился к месту стрелка и ка-а-ак врезал по черному небу длинной очередью! Аж в ушах зазвенело.

– Вам забава, товарищ капитан, а мне завтра полдня чистка оружия, – успел проканючить часовой.

– Ничего, меньше спать будешь. – И ротный опять нажал на спуск.

Под грохот вылетели из землянки два бойца охранения, протирая глаза.

– Что случилось, товарищ капитан?!

– Враг не дремлет! – рявкнул в промежуток между очередями Егоров. И опять загремел пулеметом, добивая ленту.

Зашевелился полк. Всколыхнулся караул. Включились окна в командирском бараке.

– Ага! – зло шепнул Егоров, возвращаясь с позиций. – Я вам покажу ночь любви!

– Что там? – задыхаясь от спешки, крикнул начальник караула.

– Подозрительное движение, – ответил Олег уже в спину убегающему офицеру.

– Егоров, ты? – голос командира полка.

– Я, товарищ полковник! – И обрадовался, что перебудил всех. По крайней мере, заместители комполка были тут же, включая Бубнова.

– Что случилось?

– Кажется, «духи» шевелятся перед позицией третьей БМП.

– Что там может шевелиться на минном поле? – вставил фразу начальник штаба.

– А кто стрелял? – спросил командир.

– Я стрелял.

– Ну-ка, подойди сюда! – затвердел полковничий голос. – Дыхни!

В темноте не было видно, как побагровело лицо комполка.

– Я ж тебе, Егоров, три часа назад представление к медали подписал! Что ж ты, сукин сын, вытворяешь? – И, повернувшись к начштаба, добавил: – Михалыч, порви представление немедленно. А ты, капитан, завтра после развода ко мне зайдешь.