Текст книги "Осколок в форме сердца"

«Адюльтура»

Дома пахло грехом. Майорский китель с желтой нашивкой за ранение висел в прихожей, как музейный экспонат. Хозяин квартиры – молодой бездетный супруг лейтенант Валериан Волк – почувствовал, что голова наполняется раскаленной плазмой и распухают виски. Он толкнул дверь комнаты, и комната, как парилка, окатила Волка жаром любовных флюидов и ветром форсированных дыханий.

Волчий взгляд магнитом приклеился к смуглой мужской заднице, с белым шрамом на правом полушарии, которая барахталась меж полных и бледных ног Ольги. Валерианова жена Ольга полулежала поперек старого дивана, принесенного солдатами своему взводному со свалки соседнего немецкого городка. Глядя на внезапно нарисовавшегося в дверях мужа, Ольга захлебнулась вдохом и дернула желтой ступней. Тут же повернулось к Волку влажное от сексуального труда лицо стоящего на коленях майора Хафизова, заместителя начальника политотдела учебного полка, где служил Валериан. Жгучий глаз хафизовского профиля заморгал в страхе.

Ошпаренный кипятком диванной сцены, Волк грохнул дверью и выскочил на улицу, мокро-холодную от осени. Волка ждал грузовик из батальонного хозвзвода. Валериан запрыгнул в кабину и скомандовал усталому задремавшему водителю: «Гони!» Сердце Волка захлебывалось и разбивало грудь.

По дороге в полевой лагерь некурящий Валериан выкурил три термоядерные сигареты «Волна» из оранжевой, как очищенная морковь, водительской пачки и с отравленной головой направился по закачавшемуся под ногами полигону к палатке, где хранилось оружие. Оттолкнув упершегося на входе в «ружпарк» дневального – робкого солдата-татарина, – лейтенант Волк хватанул автомат, магазин к нему и загреб из цинковой коробки горсть патронов. Патроны торчали между пальцами Валериановой руки латунными любопытными головками и не пролезали в карман куртки.

Услышав возню у палатки с оружием, замполит батальона майор Марчук, располневший за 25-летнюю службу, подошел поинтересоваться причиной шума. Волк запихивал в карман патроны и глядел на замполита отвердевшими мраморными глазами.

– Что-то быстро ты из городка вернулся, – стал прощупывать Марчук Валериана.

Валериан молчал и сопел, готовый на пути к цели свернуть гору марчуковского тела.

– Никак пострелять немного хочешь? – подкрадывался замполит, не теряя из виду растерянного дневального, который стал бояться кары за свою нерешительность и Волчий прорыв к оружию.

– Я еду расстреливать замначпо Хафизова. – Волк расставил короткие, кривые мускулистые ноги и прицелился в Марчука серым немигающим взглядом из-под белых бровей. – Я его сейчас со своей женой застал.

Мясистое лицо Марчука медленно наливалось кровью. Глаза заморгали, но взгляда майор не отвел.

Набычившийся Волк, сжимая в руке автомат, как таранное бревно, внутренне приготовился ломануться на штурм марчуковских моральных укреплений и сделал шаг вперед.

– Правильно. Убей гада, – ляпнул Марчук, пошатнув внутренний настрой Волка.

Лейтенант, не встретив преграды, рассеял часть атакующей воли.

– Ты же знаешь: я Хафизова не люблю, – маневрировал дальше Марчук.

– Не знаю. – Валериан стал теряться от финтов замполита.

– Пойдем, расскажешь, что к чему, – продолжал пеленать волчью волю Марчук.

Но Валериан еще стоял на ногах и не падал.

– Я еду расстреливать Хафизова! – попытался вырваться из незримых объятий замполита Валериан.

– А я тебе что – запрещаю? – по-стариковски буркнул Марчук, подталкивая закачавшегося Волка. Кинув взгляд куда-то в сторону, заторопил: – Пойдем-пойдем, а то здесь командир полка с комбатом шмон наводят – комиссию из Вюнсдорфа ждут. Увидят тебя с пушкой – по мозгам получишь… Пойдем, я тебе про Хафизова по секрету одну вещь скажу.

Волк сдался. Военная косточка дала вибрацию. Он вспомнил про комполка и комиссию. Замполит не врал. Именно из-за внезапного приезда высших офицеров из Вюнсдорфа, из штаба Группы советских войск в Германии, Волка и послали с машиной в военный городок, чтобы он привез оставленное полку за ненадобностью снаряжение – перед комиссией учебно-материальная база должна быть в полном комплекте. «Лучше бы его не посылали», – подумал замполит.

– Пойдем от греха подальше, – потянул Марчук ослабевшего Волка. И Волк ступил за ним.

– Сынок, крикни там, чтоб в палатке, где ленкомната размещается, чаю организовали, – оглянувшись, озадачил замполит дневального солдата-татарина, свежезамороженного невольно услышанным разговором двух офицеров.

Крепкосшитый Волк с автоматом в бледной руке побрел на кривых ногах за Марчуком. Федор Степанович Марчук нес свое грузное тело, шумно дыша и нащупывая в кармане снотворное, без которого все чаще не мог совладать с предпенсионной бессонницей.

– Расстрелять Хафизова есть за что, – бормотал он, чувствуя спиной бредущего позади Волка.

Федор Степанович, отец двух дочерей, «двух дылд толстоногих» (старшую летом еле впихнул в пединститут в Краснодаре), не одобрял скотскую страсть Хафизова к женщинам. Марчук, конечно, не был святым и пару раз сам изменил своей худой суетливой жене – воспитательнице детсада, все силы отдающей дочерям-лентяйкам. Случались у Марчука измены, когда он отбывал на курорт лечить больную печень. Что было, то было… Однако грешил хоть и без взаимных обязательств со своими избранницами и серьезных намерений – а все же с частичной растратой душевной энергии и сердечным трепетом. С легким раскаянием впоследствии. Хафизов же, считал Марчук, – чистой воды кобель, у него души нет. Не дай бог, переживал Марчук, младшая дочка под Хафизова попадет. У нее одна любовь сейчас в голове. А Фарид – мужик красивый, спортсмен. К тому же этот чертов теннис! Жена дочку заставила жир в спортзале сгонять. А Хафизов там катает шарик по столу регулярно. То ли тоже фигуру сохраняет, то ли в каждодневных маленьких победах нуждается…

Знал Марчук и о других увлечениях Фарида из-за соседства рабочих кабинетов. Построенная еще при кайзере старая казарма за десятилетия «советского военного присутствия» множество раз переделывалась: в ней ломали стены, замуровывали окна, перегораживали коридоры – в зависимости от специфики расквартированной здесь части, но чаще – от вкусов быстро меняющихся начальников разных калибров: от командира полка до главнокомандующего Группой советских войск в Германии.

В результате многочисленных перестроек политотдел учебного полка соседствовал теперь через стенку с батальоном, в котором замполитствовал Марчук.

Кабинет заместителя начальника политотдела полка одно время был буквой Г, но когда его хозяином стал Хафизов, то приказал двум солдатам (своим землякам – чтоб не «продали») построить перегородку. Образовалось две комнаты: одна – большая и длинная – так и осталась рабочим кабинетом, другая – поменьше – для случайного посетителя вовсе не существовала. Фарид маленькую дверь, прорубленную в перегородке, забаррикадировал платяным шкафом, у которого выломал заднюю стенку. Получилась потайная маленькая комната с потайным же входом. «Военное искусство маскировки по-суворовски, – говорил, улыбаясь, Фарид гостям своего лежбища, – применимо не токмо в сражениях на поле боя, но и в нелегкой мирной жизни».

Маленький кабинет Марчука оказался разделенным с секретной комнатой Хафизова тонкой (бывшую дверь заколотили и оклеили обоями) стеной. И получилась у Фарида с Федором Степановичем неплохая общая слышимость. Но Хафизову слушать было нечего, поскольку его сосед только бумагами на столе ворочал, а от таких занятий шум небольшой. Зато сам придвинул к перегородке старый диван. Так что некоторые события протекали в непосредственной близости от Марчука. Слышались все эти хиханьки-хаханьки, визги, стоны и выстрелы пружин терзаемой мебели. По всем признакам было ясно, что женщины у Фарида бывают разные и часто. Кое-кого Федор Степанович невольно даже по голосу узнавал.

От любовных коллизий не было Марчуку покоя и дома. Его жена, суетясь по вечерам на кухне, старалась передать все разведанное от Люськи – продавщицы из полкового магазина, первой гарнизонной сплетницы. В том числе о Хафизове: кто и сколько у него на приеме «по личным вопросам» просидел, к какой женщине и как приставал:

– И как его бедная жена только терпит, ведь не может не знать?! Ох, господи!..

– Жена!.. Хорошо еще, что она у него не в парандже ходит, – обрубал Степаныч пулеметную очередь неумолкающей супружницы и шел смотреть телевизор, буркнув попутно дочке, чтоб физику учила, а не маникюры, понимаешь, наводила.

– Куда собралась на ночь глядя? – спрашивал по-старшински, видя, как дочка маневрирует по квартире, пакуя спортивную сумку.

– Да на теннис же, Федя, – вклинивалась жена. – Девочке же надо про фигуру думать, вся в тебя. Еще замуж никто не возьмет.

Дочкины пышные щеки покрывались красными пятнами:

– Ну, папа!..

– Что папа?! Девятый час вечера!

– Так днем спортзал для солдат, а нас только вечером туда пускают. – И глаза в пол…

Марчук не поленился однажды сходить вечером в гарнизонный спортзал. В теннис народ резался на двух столах. За одним играли старшеклассники, за вторым царил Хафизов. В атласных белых спортивных трусах, выгодно оттеняющих длинные смуглые ноги, он громил соперников – молодых офицеров, ироничным взглядом половецкого хана сопровождая каждый их промах. Лицо его блестело от пота. Движения были божественно точны и быстры. Толпящиеся здесь же старшеклассники, не отрываясь, смотрели на некоронованного гарнизонного короля тенниса. Созревшие для любви прыщавые девицы делали вид, что их интересует только сумасшедший от побоев шарик. Жены разгромленных Хафизовым лейтенантов кусали губы, томясь от досады за слабаков-мужей и удивляясь красивому, как Аполлон, начальнику, успевшему к 32 годам сделать карьеру.

«Хороший кобель», – подумал Марчук и выплыл из спортзала, махнув рукой встрепенувшейся дочке, чтоб оставалась. Хотя не до конца понял: ракеткой она там собиралась махать или мужиков в трусах рассматривать.

– У них там что-то вроде молодежного клуба, – тарахтела жена Марчуку. – А что? Пусть девочка побудет в компании…

– Ну-ну, – буркнул Федор Степанович, вспоминая смуглого Хафизова в мужественном победном поту и горящие глаза девиц.

– Они, по-моему, туда не на теннис ходят, а мужиков клеить, – не выдержал Федор Степанович.

– Ну, и что тут плохого, – жена ставила на стол тарелку с дымящимся борщом, – не в монастыре же?

– А то плохо, – вперил в нее глаза Марчук, – что они там не со своими одноклассниками крутятся, а на офицеров зыркают. Фарид Хафизов у них там первый красавец!

Жена рухнула на стул.

– Да ты что, Феденька! – И, помолчав, бледная, выдавила: – То-то мне Люська-торгашка говорила, что Хафизов каких-то десятиклассниц в кабинет таскал…

Марчук, хлебнув раскаленного борща, обжегся и бросил ложку на стол.

– Вот сволочь! – процедил и повернулся к окну.

Федор Степанович впервые столкнулся с Хафизовым задолго до службы в Германии, еще в Афганистане. Фарид состоял тогда в политотделе дивизии «комсомольским вожаком», в чине старшего лейтенанта. А Марчук уже в то время был майором – слегка полноватым, несмотря на всеафганское похудение армейского народа от военного психоза, жары и бедной пищи. Федор Степанович без моральных потерь добрался по служебной лестнице до замполита батальона, но дальше «не светило».

Марчук поначалу имел о Фариде такое же представление, как и обо всех других комсомольских «вождях» – шустрые ребята, с начальством жить умеют, не промах организовать «индивидуально-воспитательную работу» с госпитальными медсестрами… Но однажды грянула подготовка к серьезному походу на Герат, на его окраинные глиняные кварталы и окрестные кишлаки, нашпигованные оружием и сплоченными моджахедами. Начальник политотдела большинство своих офицеров, как обычно, разогнал по полкам и батальонам, выступающим в рейд, для «помощи и контроля». Хафизов попал в батальон Марчука и, несмотря на молодость и низшее звание, осознавая себя представителем высокой инстанции, попытался командовать опытным замполитом батальона. Марчук административный восторг Фарида проигнорировал, что родило биоэлектрическое поле между офицерами, грозящее коротким замыканием. До вспышки не дошло, дивизия уже поползла к душманским термитникам…

Хафизов ехал в середине колонны и сидел сверху на бронетранспортере, опустив ноги в люк. Позицию свою Фарид построил на опыте минной войны: шансов выжить больше у того, кто едет на колесной, а не на гусеничной машине; и не внутри стальной коробки, а сверху; и не в голове колонны, а в середине. Но мина Фариду попалась с сюрпризом. Включившись под колесами авангардной машины, она рванула спустя несколько минут как раз под бронетранспортером, который оседлал Хафизов.

Взрывом вырвало у БТРа колесо и подбросило Фарида в воздух. Приземляясь, он зацепился задницей за буксировочный крюк бронетранспортера и распорол одно полушарие. Оскалившись от боли, с растущим красным пятном на рваных штанах, Хафизов тут же отбыл на вертолете в госпиталь. До душманского города он не доехал, но орден за ранение у начальника политотдела выпросил.

Начальник штаба дивизии, офицер порядочный, упрямый и поэтому конфликтный, узнав о представлении Хафизова к награде, поехал в госпиталь потолковать с медиками о ранении «комсомольского вожака».

Хирург обижался на Хафизова за то, что тот переспал с медсестрой, на которую он сам глаз положил. Медсестра была красива, жеманна и приходилась дальней родственницей партийному боссу из Москвы. Хафизов не мог оставить такую медсестру как сексуально-карьерное явление без должного внимания. Он обошел тусклого скучного хирурга на вираже благодаря игре на гитаре, белогвардейским романсам и молодому задору, и за этот обгон слегка поплатился. Врач рассказал начальнику штаба, что Хафизов в госпитале только и делал, что «баб топтал», благо здоровье «лидера дивизионной молодежи» в порядке, а его ранение равносильно порезу пальца домохозяйкой, которая шинковала капусту. Это последнее утверждение, кстати, было недалеко от правды.

Начальник штаба пошел к генералу – командиру дивизии с увещеваниями не подписывать наградное представление и тем самым спасти честь штаба дивизии. Комдив развел руками и сказал, что уже поздно, представление им подписано, начпо и кадровики – в курсе, машина запущена. Начштаба проехался матом в адрес начпо, его «начпенят» и вообще всех политработников. Комдив фыркнул с улыбкой: «Ты, Николаич, с такими разговорами до генерала не дослужишься…»

Начальник штаба не успокоился и на одном из утренних разводов назвал Хафизова «Джек – рваная жопа» в присутствии почти всех офицеров штаба дивизии. Фарид в ответ на это построил на смуглом горбоносом лице улыбку, показав начальнику штаба свои безукоризненные зубы, и, переждав хохот сослуживцев, сказал философски:

– Война не выбирает…

Эта история разошлась по всей дивизии и, конечно, растревожила майора Марчука, потому что его батальон в том гератском походе (лишившись, к счастью, политотдельского куратора Хафизова) воевал с интересом и обидой на моджахедов, потерял двоих убитыми, троих ранеными и рассчитывал на сочувствие руководства и награды, но почти не получил их. Представления к награждению орденами и медалями заворачивались назад кадровиками для переделки и переоформления. Марчуку было сказано как-то, что если, мол, в советских наградных документах посчитать количество уничтоженных врагов, то получится цифра, равная всему населению Афганистана, и что стремление представлять своих людей к наградам похвально, но должно иметь меру.

Степаныч с комбатом сердились и ругали втихаря начальство, но вынуждены были кое-кого обойти наградой, заменять в представлении ордена на медали, а медали на почетные знаки, что давало больше шансов подчиненным получить хоть что-то. А тут – известие о грядущем ордене для Фарида, неудачно приземлившегося и не видевшего за всю свою службу в Афгане ни единого «духа» в бою (а не в штабе на допросе).

– В общем, дурят нашего брата, – вздыхал Федор Степанович, сидя с комбатом за бутылкой.

О некоторых афганских коллизиях и стремительной карьере Хафизова Марчук и рассказал лейтенанту Валериану Волку, пока тот пил чай с незаметно подмешанной туда конской дозой снотворного, которое Федор Степанович конфисковал у своего стареющего организма, чтобы нокаутировать организм молодой «в целях дальнейшего укрепления воинской дисциплины». Валериан, сидя с автоматом на коленях, пил чай, слушал афганские байки замполита, вспоминал белый шрам на седалище Хафизова, нашивку за ранение и постепенно терял боевой дух, хотя серый глаз Волка все еще пронзал пространство и мысленно сквозь прорезь прицела буравил смуглый профиль замначпо с горбинкой на носу.

Федор Степанович вскоре понял, что Волк хоть и вооружен, но уже не опасен. Кризис миновал, и теперь нужно волноваться лишь о том, чтобы лейтенант концы не отдал от большой дозы снотворного. Хотя вряд ли – бывший спортсмен-штангист, некурящий и крепкий Волк должен был устоять. Когда Валериан «поплыл», Марчук уговорил его отдать «на время» автомат и отдохнуть. А уж потом, мол, что-нибудь придумаем, как-нибудь узел развяжем, зло будет наказано, а расстреливать сволочей нужно не всех, некоторые пусть поживут и помучаются, и так далее и тому подобное.

В общем, заговорил Степаныч Волка в доску. А заговорив, приставил к нему двух крепких и надежных сержантов, чтобы сторожили; в нескольких словах обрисовал картину запереживавшему сразу комбату и помчался на грузовике по мокрой осенней дороге в городок к начальнику политотдела полка: поставить его в известность о несостоявшемся смертоубийстве, причинах, его породивших, и нерассеявшихся грозовых тучах страшной мести Волка – чтобы снять с себя часть ответственности за ЧП, если оно все же произойдет.

И еще ехал Марчук на доклад к начпо, чтобы стукануть-таки начальнику на кобеля Хафизова, которого действительно не любил: и за то, что у них в Афгане произошла субординационная стычка, и за то, что Хафизов «на халяву» получил орден и нашивку за «ранение», и за страх насчет дочки, и за то, что испытывавший равнозначную неприязнь к Марчуку замначпо (стоявший теперь на служебной лестнице на ступень выше Федора Степановича) донимал его придирками. В последние дни тот несколько раз проверял готовность «хозяйства» Марчука к смотру ленинских комнат. Хитрый Хафизов знал, в каких местах искать изъяны. Но и матерого Марчука не так просто было съесть. Так что борьба шла с переменным успехом, приняв «затяжной окопный характер».

Учебный полк, где служили Марчук с Волком, вырос на корнях гитлеровской моторизованной бригады. Прогнившие трубы водопровода и канализации десятилетиями подтачивали шеренгу вермахтовских серых казарм, где размещались теперь штаб полка, батальоны и роты, а в некоторых жили и семьи российского воинства. Гнили и коттеджи гитлеровских офицеров, ныне по принципу коммуналки, как бочка селедкой, набитые вечно сопливыми простуженными детьми, ругающимися женами и измочаленными службой офицерами и прапорщиками. Громадный серый плац на земле и вечно сочащаяся дождем серая шинель прусского неба сжимали меж собой серые будни полка. Унылую картину скрашивали несколько светлых зданий, построенных при ГДР, – три жилых дома, школа, детсад и магазин. Но теперь ГДР рухнула, как и Берлинская стена. Германия объединилась.

Учебный полк распластался рядом с небольшим немецким городком, где пыхтела мебельная фабрика. Педантичные немцы старательно обрастали рекламными щитами западных фирм и уверенно шагали прочь от социализма, нос которого в виде ствола танка-памятника «Т-34» высовывался из-за серого полкового забора.

Хафизов быстро уловил новые веяния. Уговорив начальство, Фарид продал немцам самые заметные с автострады места полкового забора под рекламные щиты «Мерседеса», «Сименса», «Кадиллака»… На этом не остановился – ковал железо, пока горячо. Поэтому тут же продал гору металлолома, годами ржавевшего в парке боевых машин. Мебельная фабрика тоже не осталась без его внимания. Туда периодически отправляли солдат на самые грязные работы, за которые немцы не брались. Фабрика в благодарность за почти дармовой труд отдавала полку бракованные древесно-стружечные плиты, которые шли на отделку стен в казармах и штабе и на наглядную агитацию. Педантичные немцы платили и деньги. Но деньги шли только командиру полка, начальнику политотдела и Хафизову, который организовал это совместное российско-немецкое военно-мебельное производство. Деньги, правда, прикарманивались не все, часть из них использовалась на общеполковые цели, то есть на проведение встреч и проводов высоких комиссий, проверяющих, влиятельных немцев и тех же гостей с местной фабрики.

Сотрудничество было взаимовыгодным и много потеряло бы, если б лейтенант Волк дал прицельную очередь в стальную грудь красавца Хафизова. Терять Хафизова начальнику политотдела не хотелось, и, выслушав скупой рассказ Марчука, начпо, конечно, и не помышлял о суровой каре для своего заместителя. Напрасно Федор Степанович рассчитывал на возмездие. Начпо, услышав про несостоявшийся, но и неотмененный расстрел, вскочил из-за стола и нервно заходил по кабинету мелкими шагами в красиво сшитых недавно в вюнсдорфском штабном ателье блестящих сапожках.

– А почему именно Фарида он хочет расстрелять? – вдруг резко остановился начпо, и жидкий волос на его большом круглом лбу качнулся. – Я б на его месте жену убил.

Марчук подумал: «На его месте ты можешь быть запросто», но ответил:

– Не знаю, Николай Николаевич. Волк решил убить Хафизова.

– Ну, ладно, – махнул розовой ручкой начпо, – какая разница, все равно ЧП. И комиссия же вот-вот грянет… Слушай, может, этого Волка на «губу» отправить, чтоб ничего не натворил? Под замок, так сказать (начпо говорил – «так саать»).

– Думаю, не стоит. Сажать ведь надо за что-то, а он пока ничего не сделал (даже не напился). Нужно официально объявить арест, оформлять документы. Это же не солдат… Офицеры станут спрашивать: что случилось? Пойдут разговоры… В общем, огласка. Кому это нужно?

Начпо уселся в старое, еще вермахтовское кресло и положил руки на тонкие, резного дерева подлокотники:

– Правильно говоришь, Федор Степанович… Ох-ох-ох, – вздохнул глубоко. – А сейчас где он? Эксцессов, так саать, не будет?

– Щас нормально, – угнетенно излагал диспозицию Марчук. – Двое надежных сержантов его стерегут, комбат в курсе. Только он один. Я имею в виду суть дела. Волк вроде успокоился.

– А что он вообще за парень, этот лейтенант? – Начпо щелкнул настольной перламутровой зажигалкой, прикурил и выпустил кольцо дыма из полных губ. – Закуривай, Федор Степанович.

– Да я не курю, бросил… А парень обычный, командует взводом. Должен быть уже старшим лейтенантом, но когда документы оформляли, что-то напутали, кадровики вернули. Мы переделали, опять послали. Вы должны помнить… Но выписки из приказа все нет. Может, уже и старший лейтенант…

– Так… Ну, это я прозвоню, узнаю, так саать. Дальше! – Начпо держал в своих розовых пальчиках сигарету, как актриса.

– Во взводе у него дисциплина и порядок есть, свое дело знает, офицер добросовестный, исполнительный, – стал перечислять Марчук, но начпо перебил:

– Настолько исполнительный и добросовестный, что если сказал «расстреляю», то непременно расстреляет? Не Фарида, так свою жену?

– Вряд ли, – пожал плечами замполит батальона. – Но Волк – несуетливый, угрюмый и, в общем-то, решительный. Одним словом – волк. Видно, фамилии на Руси не зря давали. Но, думаю, все же кризис миновал. Домой его пускать пока нельзя, а то жену изобьет…

– Или убьет, – вставил начпо.

– Вряд ли. Но морду, наверное, начистит. – Замполит кашлянул и добавил: – Что для пользы дела не помешает.

– А та прибежит ко мне сюда в кабинет защиту искать, – мрачно прогнозировал начпо.

Марчук вздохнул и продолжил:

– Короче говоря, пусть пока на полигоне сидит, отпускать его не стоит. Успокоится и через пару дней вместе со всем батальоном вернется в городок. А там – «будем посмотреть», как говорит «армянское радио».

– Добро. Занимайся. А я займусь Хафизовым. И еще… сам понимаешь: разговор этот, так саать, конфиденциальный. Будь здоров! – И вложил свою мягкую ручку в горсть Марчука.

Распрощавшись, позвонил своему заместителю, сидевшему в кабинете с воспаленным умом.

– Ну что, донжуан, дотрахался? – Не видя глаз Фарида, начпо был решителен и строг. – Скажи спасибо Марчуку, что он Волка перехватил, а то бы ты сейчас точно полкило свинца в задницу получил. Быстро зайди сюда!

Пока огорченный безнаказанностью Хафизова Федор Степанович ехал к батальону на полигон, начпо, взгрев слегка Фарида, распорядился подготовить на него командировочные документы в штаб армии. Начпо уже видел свет в конце тоннеля и методично давал Хафизову указания:

– Поезжай туда, найди людей, которые могут помочь, наводи мосты, кое к кому я тебе дам письма… В общем, так саать, найди этому Волку должность ротного. Вам тут вместе не жить. Понял?.. Да, заодно узнай, как у него со званием. Еще в начале сентября должна была прийти выписка из приказа, что он – «старший лейтенант»… Поезжай и без должности ротного не возвращайся. – Начпо закурил. – Кстати, еще неизвестно, чем твой залет может обернуться: не начнет ли лейтенант по чьей-нибудь подсказке (тот же твой «друг» Марчук научит) жалобы на тебя катать в Вюнсдорф в политуправление, а то и лично главнокомандующему. Так что «пряник» в качестве кляпа в рот не помешает.

Начпо встал, нервно заходил по кабинету, любуясь попутно своими сверкающими сапожками.

– Что там за баба у этого лейтенанта? На что ты хоть позарился?

Сидевший с опущенной головой Хафизов зыркнул на начальника с интересом. Начпо улыбнулся уголком губ.

– Баба как баба. – Фарид стал доставать из кармана сигарету. – Пышечка, энергичная такая…

– Вот выгонит муж эту пышечку из дому, – начпо стал возвращаться в предыдущее состояние, видя, что Фарид недооценивает опасности, – и придет она к тебе требовать, чтоб ты «как порядочный мужчина» на ней теперь женился. Или еще что-нибудь отмочит.

– Да не отмочит. Девка умная, сама все замнет, – спокойно возразил Хафизов и потянулся к настольной перламутровой зажигалке – в руках повертеть.

Начпо еще походил по кабинету, подумал, улыбнулся каким-то своим мыслям. Хафизов наблюдал, заметил, насторожился. А начпо стал вспоминать:

– Помню, поступал я в академию, и с одним майором разговорились. Он один раз сказал «адьюльтура», второй… Ну, дубина, в общем. Просидел всю жизнь где-то в тундре. Я ему и говорю: «Не «адьюльтура», а адъюнктура, то есть там готовят преподавателей для военных училищ и так далее, что-то вроде аспирантуры у гражданских. А «адьюльтура» твоя – нечто другое…»

Глянул повеселевший начпо на Хафизова – не понимает Хафизов. Оскалился Фарид белыми зубами в улыбке, а в глазах – безуспешный поиск смысла.

– Адюльтер, сказал я тому майору, – назидательно проговорил начпо и картинно повернулся на свежеподкованных каблучках к своему неначитанному заму, – это занятие, которое Хафизов с чужими женами проводит, пока их мужья по полигонам в атаки бегают. Понял? – спросил начпо с пьедестала образованности.

Фарид опустил взор, раздавленный наукой, понимая в то же время, что начпо по-мелкому мстит за свое унижение, когда деньги у него брал за солдатскую пахоту на немецкой фабрике да за проданный металлолом.

Вечером, вернувшись с полигона в полк, лейтенант Волк выслушал политико-воспитательную обойму фраз замполита Марчука про сложную штуку-жизнь, про то, что безгрешных не бывает, что с каждым всякое может случиться и нужно уметь прощать, но главное, чтобы была любовь, а она наверняка есть – вы люди молодые, и прочее и прочее. На все это Валериан Волк промолчал и побрел домой. Конечно, без оружия. В квартиру вошел, открыв дверь своим ключом, как и в тот злополучный день.

Дома пахло пельменями и ужасом. Парализованная страхом Ольга, почерневшая и усохшая за три дня переживаний (тем не менее накрашенная), стояла в халатике посреди комнаты, давно готовая встретить любой приговор, включая смертный. Волк подошел к ней и стал молча смотреть в покрасневшие глаза жены. Без звука стояли. Долго. И Ольга сорвалась:

– Что молчишь?!

Волк – блысь – пятерней ей по лицу. Ольга – брык – на диван. Вскинулась, набрала воздуха в грудь:

– Что ты «граблями» своими размахался?! Что ты сейчас до драки такой смелый, почему в тот день даже по морде Фариду не дал?! Испугался начальства?! – Ольга колола мужа яростным взглядом. – Слабо, взводный, майору по харе заехать?! Слабо! А еще штангистом был. Сопля ты, а не мужик. Тебя любить нельзя! Понял?!

Для Валериана контратака жены – как торпеда ниже ватерлинии. Он потерял темп, в растерянности крутанулся на месте и стал тонуть. Но быстро ухватился за соломинку. Направив в грешный диван указательный палец, рявкнул, заглушая в себе боль после Ольгиных упреков:

– Чтоб завтра этого блядского дивана здесь не было! Хоть с Хафизовым его тащи, я даже этим пальцем не пошевелю помочь! Ясно?!

Ольга, с пылающей левой половиной лица, брызнула слезами. Из ее закупоренного горла хлынул чужой истеричный голос, поломанный сердечной болью:

– Что ты пальцем тычешь?! Что тычешь?! Думаешь, у тебя жена – курва?!

– Думаю! – рыкнул Волк.

– А ты еще когда-нибудь о чем-нибудь думал?! – задыхалась Ольга. – Думал, к примеру, откуда взялась вот эта двухкомнатная квартира? За какие заслуги тебе ее дали, если в семье детей нет? За успехи в боевой и политической подготовке? Так бы ты и сидел на подселении у своего старшины в этом гнилом заплесневелом сарае, где из унитаза крысы выпрыгивают! А думал, за какие достижения меня на работу в детсад взяли, когда в городке сотня баб без работы сидит, из них половина с педстажем?! У них у всех дети есть, а живут на одну мужнину зарплату. А я в дом приношу почти столько же дойчмарок, как и ты. Вон шкаф, полный шмотья – и нам, и родичам хватит, можем даже машину купить. Сосал бы ты лапу, если бы я, как идиотка, верность хранила! Оторвись от своего сраного взвода, оглянись вокруг – чем люди живут… Все время служба! Приходишь вечером, жрешь, ночуешь, опять жрешь, опять служба. – Ольга размазывала по лицу тушь. – Ты знаешь, что такое жизнь?! Ты знаешь, что у нас в городке творится?! Хафизов полгарнизона баб передрал, не только меня, и многие мужья даже знают, что их жены под Хафизовым побывали. И никто никого не убил, все живы-здоровы. – Ольга захлебывалась соплями. – Кто занимается женсоветом, квартирами, школой, детсадом, магазином, кто распределяет дефициты, разбирает жалобы, устраивает на работу?.. Думаешь, начпо с командиром?! Фигу! – Ольга скрутила шиш коротенькими пальцами с ярко-красными коготками и показала Волку. – Эти баре до наших мелoчей бытовых не опускаются, они и за людей нас не считают. А Хафизов за все берется, он крутится. Не задаром, конечно… Я, дура, поначалу думала – он шутит. Потом женщины стали намекать: нет, никаких шуток – «дай», и все! – Ольга дышала глубоко и прерывисто. – Тебе, мужику, ничего, а я не могла уже просто на этот ржавый унитаз садиться, где до меня десять чужих задниц побывало и откуда эта крысиная мордочка выглядывала… А тут как раз новый дом сдавали… И я решилась. Да! Я пошла к Хафизову: на все готова, говорю, но дайте квартиру! Мы, мол, уже год с подселением живем, да еще в сгнившем доме кайзеровских времен. Просто невозможно дальше… Он все сделал, даже кому-то там на жилкомиссии мозги пудрил, что я – беременна, чтоб дали двухкомнатную. А потом так же и в детсад устроилась…