Текст книги "Все кошки смертны, или Неодолимое желание"

8

Русский человек задним умом крепок.

Именно поэтому о том, что давно пора бы заменить монитор моего видеофона на больший, я подумал уже после того, как впустил очередного посетителя. Ведь поместись его необъятная физиономия на экране целиком, я еще подумал бы, прежде чем открывать ему дверь.

Но в экран она не влезла, а по отдельным деталям, подобно французскому палеонтологу Кювье, мне не удалось реконструировать образ этого доисторического монстра. Маленький заплывший глаз под грузно, как комель над обрывом, нависшей бровью, да тяжелый оковалок щеки – все, что было предоставлено в мое распоряжение. И вот на основании этих скудных данных я принял легкомысленное решение нажать кнопку, отпирающую входной замок. О чем немедленно пожалел: в кабинет ввалился давешний экипированный от Босса толстяк, сегодня и впрямь смахивающий слегка на динозавра – благодаря двум рядам мелких искусственных зубов, ощеренных в данный момент на вполне конкретное, мирно сидящее в своем офисе млекопитающее.

А вслед за ним появился и его поджарый, как гончий кобель, спутник.

– Ага, – плотоядно прорычал динозавр. – Думал от нас спрятаться!

Он снова был красен лицом, а галстук опять перекрутился вокруг воротничка мокрой от пота рубашки. Я начинал приходить к выводу, что душившая его ярость является для него естественным состоянием. Его спутник, сузив глаза, молча остановился на полшага сзади и принял расслабленную позу, говорившую о том, что в юности он брал несколько уроков карате: опущенные плечи, полусогнутые в локтях руки и слегка расставленные ноги. По моему опыту, очень удобная позиция для получения удара точно в промежность.

На всякий пожарный я выдвинул нижний ящик стола, где для подобных случаев держу резиновую дубинку и баллончик со слезоточивым газом, и демонстративно сунул туда руку. А вслух произнес:

– Даже не надейтесь! Живым не дамся: у меня тут граната!

– Ты еще острить будешь! – процедил поджарый. – Вставай, пошли с нами!

– Можно спросить: куда?

– Можно! – грозно рыкнул толстяк. – В полицию! Там хулиганам самое место! А заодно разберемся, где ты спрятал эту… эту… тварь!

Я с демонстративным грохотом задвинул ящик и встал из кресла с поднятыми вверх руками.

– В полицию? Очень хорошо! Пошли.

Они оба теперь смотрели на меня с оторопью: видно было, что такой реакции млекопитающего не предполагалось. Мне даже показалось, что я слышу, как недоуменно хрустят у обоих мозги, точно «шредер», в который сунули пачку документов со скрепками.

От меня явно ждали подвоха. А я не люблю обманывать ожиданий. Поэтому сказал:

– Думаю, в полиции будут мне признательны, если я лично приведу туда двух подозреваемых в убийстве. А то еще и наградят каким-нибудь ценным подарком, – добавил я скромно.

– Вы что себе позволяете?! – рев динозавра пошел гулять по моему офису, как по доисторическому лесу. А кустистые брови опасно сгрудились на краю обрыва лобной кости.

– Какое еще преступление? – сузив глаза до полной амбразурности, процедил поджарый. – Ты нам зубы не заговаривай!

– Не припомню, когда это мы перешли на «ты», – пробормотал я. – А вообще-то начинайте привыкать: в камере, да и на зоне все тыкают, особенно конвой. – И глядя, как у поджарого отваливается челюсть, сообщил уже без намека на иронию: – Вчера во дворе был найден труп Нинель. Ее выкинули с балкона. Или заставили прыгнуть, что, по сути, одно и то же. А если учесть, что накануне вы оба в присутствии так примерно полутораста свидетелей пытались с применением грубой физической силы ее умыкнуть… В общем, я полагаю, в нашей районной уголовке такому подарку должны обрадоваться: у них пока нет никакой версии, и уж за вас-то они возьмутся. По полной программе. Кстати, у вас есть алиби на вчерашнее утро, так часов от одиннадцати до двенадцати?

– Я в это время еще спал, – растерянно просипел толстяк. И я понял: один уже сломался.

– А у вас самого алиби есть? – нервно тявкнул поджарый гончак. – Ведь увезли-то ее вы!

– Вынужден огорчить, дружок: у меня как раз есть! Я-то, в отличие от вас, хлебнул уже радости общения с нашей ментовкой. И как видите – на свободе. А вот вам еще предстоит за нее побороться…

– Постойте, постойте, – просяще вытянул вперед пухлую руку присмиревший динозавр. – У вас тут нестыковочка: если у полиции нет пока ни одной версии, значит, там еще не знают про нашу… мн-э… стычку в этом… мн-э… увеселительном заведении?

– Отличный вопрос! – заметил я поощрительно. – Самый на текущий момент существенный. Нет, в полиции пока нет этой информации. Но скоро поступит.

– Откуда это?

– Как «откуда»? – поразился я. И продолжал уже напористо, с искусно дозированными грозовыми нотками в голосе: – Вы что, шутки сюда пришли шутить? Сами сказали: пошли в полицию! Пошли так пошли, все там расскажем, а власть – на то и власть, разберутся как-нибудь по справедливости, кто прав, кто виноват! Компетентные все ж-таки органы.

Парочка визитеров быстро переглянулась. Но по их глазам не было заметно, что они в полной мере разделяют мой оптимизм. Ни в отношении справедливости власти, ни насчет компетентности органов.

– Я тут подумал… – пробурчал, сдуваясь на глазах, толстяк. – Незачем так торопиться… Ну, мы погорячились, вы погорячились – чего не бывает! Давайте сядем, обсудим, что к чему…

Динозавр поджал хвост.

Но и я не был расположен слишком далеко заводить этот спектакль. Первый тайм, то бишь первый акт, остался за мной, а мысль играть второй под режиссурой Харина с Мнишиным меня самого не больно вдохновляла.

– Садитесь, господа, – просто сказал я, сам опускаясь в кресло. – И может, мы наконец познакомимся?

Господа оказались заезжие. Негоциант из Пензы Петр Борисович Панич, олигарх местного масштаба, и его…

Тут они неизвестно зачем предприняли вялую попытку заморочить мне голову баснями то ли о близком друге, то ли о дальнем родственнике, но сегодня явно был не их день. В конце концов пришлось им сознаться, что внешность поджарого гончака отвечает также и его сущности. Он мой коллега, нанятый Паничем частный детектив приволжского розлива по фамилии Малай, которого работодатель в разговоре почему-то снисходительно именовал «Малой» – с ударением на последнем слоге. Тот откликался.

– И что вам нужно было от Нинель? – поинтересовался я.

– От нее лично – ничего, – гневно затряс брылями Панич. – Она сама волнует меня как… как вчерашнее дерьмо в гальюне!

Он замолчал, и я тоже – впечатленный этим натуралистическим образом.

– У Петра Борисыча дочка пропала, Марта, – серьезным голосом сообщил Малой-Малай. – Ее ищем.

– Что значит пропала? Сбежала с заезжим цирком? – хмыкнув спросил я. Но тут же по лицам гостей понял, что для них это отнюдь не повод для зубоскальства, и тоже перешел на деловой тон: – Ушла из дома, похитили?

– В Москву уехала, вместе с подружкой, Светкой Михеевой, – с тяжким вздохом понурился соломенный папаша.

– Теперь это называется пропала? – удивился я. Подумал и уточнил: – Или «пропала» – в смысле стала «совсем пропащая»?

– Во всех смыслах, – отрубил Петр Борисович. – Сначала вбила себе в свою баранью башку, что будет, видите ли, топ-моделью! Топ! Понимаете? Топ! – повторил он, сжав изо всех сил зубы, словно ногой по полу топнул. – Сперва-то ничего: мечтала актрисой стать, все по театрам ходила, ни одной премьеры в городе не пропускала. В школьных спектаклях первые роли играла. Мы с матерью нарадоваться не могли – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы по улицам не шастало. Думали – какая там актриса, перебесится, а потом пойдет на экономический, отучится, возьму к себе на фирму…

На глазах у Панича выступили крупные слезы. Слова он выплевывал, явственно борясь с комком в горле.

– А потом началось: стала бегать, понимаешь, дура вместе с этой своей кривоногой Светкой в секцию при бывшем Доме пионеров: там какие-то шарлатаны заманивали разных идиоток вроде как учить походке на подиуме и прочим пакостям… А результат один: вся комната в журналах с полуголыми девками! Ну, я бы ей дал походку, да целыми днями делами занят, а мать… покойная… больно мягка была.

То ли показалось, то ли голос Петра Борисовича и впрямь при воспоминании о супруге дрогнул, дал короткую жалостливую слабину – как половицей скрипнул. Но Панич уже снова взял себя в руки и продолжил:

– А не стало жены – ровно через месяц просыпаюсь: записочка. «Дорогой папа, не волнуйся, я уезжаю в Москву…» и все такое прочее. Светка тоже родителям отписала, чтоб не волновались, и обе сгинули. Только как это «не волнуйся», если она тут же пишет, что едет в какую-то специальную школу моделей?! А в ее комнате, куда ни глянь, журналы эти голыми задницами наружу!

– И что, больше никаких сведений от нее не поступало? –сочувствственно поинтересовался я.

– Да нет, сперва звонила… Тараторила что-то насчет этой школы: живем, дескать, в лесу, на свежем воздухе, режим у нас, зарядка, гимнастика, эстетику с психологией преподают, а пить-курить нельзя, и даже романы с мальчиками воспрещаются… Но все разговоры как-то на скорую руку, вроде впопыхах… Я ей: Марта, да что ты все о школе, расскажи хоть о себе толком! А в ответ одно: «Ой-ой, папочка, у меня уже карточка кончается!» – Он попытался изобразить свое чадо, но вышло неважно: вместо заявленной девической скороговорки рычание оскорбленного отцовского самолюбия.

– Сперва звонила! – поставил я ногу на первую твердую кочку посреди общей зыбкости и невнятности. – А потом?

Лицо моего посетителя посерело и словно подернулось глубокими трещинами, как старый асфальт, а его кустистые брови двинулись вниз, к переносице, угрожая оползнем, за которым мог последовать настоящий обвал. Но природную катастрофу в последний момент успел предотвратить детектив Малой-Малай.

– Не звонит, – сообщил он официальным голосом. – Уже больше двух недель.

Наступило молчание, которое для моих визитеров имело, по-видимому, некий зловещий смысл. За недостатком трагических подробностей я поддерживал паузу исключительно из вежливости, но недолго. Покашляв для порядка в кулак, поинтересовался о своем:

– Ну а при чем здесь Нинель?

– При том! – вспомнив, что он немножко динозавр, рявкнул Панич. Но его снова мягко обошел на вираже постепенно набирающий обороты в беседе Малой-Малай.

– Нинель при том, что дней десять назад в Пензу заявилась эта самая Светка – ну, подружка, с которой Марта укатила. Петр Борисыч как узнал, так сразу поехал к ней домой, расспрашивать. А она в дурке.

– То есть? – не сразу понял я.

– В дурилке, в психушке, – пояснил детектив. – В психиатрической лечебнице. Да еще в строгом отделении. Как родители на следующий день после приезда ее из петли в сортире вынули, так сразу туда и отправили.

Снова наступило молчание. Во время которого я задумался о том, что дело и впрямь может оказаться серьезным.

Малой-Малай деликатно кашлянул и продолжил своим протокольным голосом:

– Но еще до того Михеева матери рассказала: никакой школы моделей, да еще в лесу, в помине не было. Приехали они по объявлению в какую-то фирму на конкурсный отбор, встречала их эта самая Нинель и потом ее папаша. Чего-то там наговорили девчонкам, наобещали с три короба, сказали, на модель сперва нужно пробоваться, те сняли квартиру на двоих где-то у Сокола…

– Пробоваться… – с ненавистью процедил Панич. – Господи, могу себе представить!..

– В общем, – заключил Малой-Малай, – одна в сумасшедшем доме, другая неизвестно где.

– А что-нибудь еще эта Михеева успела рассказать? – Я сам не сразу заметил, что уже включился и жадно требую подробностей.

Малой-Малай открыл было рот, но был прерван властным мановением руки хозяина.

– Стоп! – объявил решительно Панич, и его густые медвежьи брови опять сгрудились на краю, а глаза двустволкой уперлись мне в лоб. – Что это мы все рассказываем да рассказываем, а вы помалкиваете? Вам-то эта Нинель на кой была нужна?

Я пожал плечами. Нам скрывать нечего.

– Ее сводная сестра – моя клиентка. Хочет расследовать убийство отца – того самого фотографа, Шахова. А Нинель у него работала. Вот, собственно, и все…

Я развел руками, демонстрируя, что никакого тайного камня за пазухой не прячу. Но Панич смотрел на меня с подозрением.

– Сестра? – набычился он. – Какая еще сестра?

– Людмила. Но она к папенькиному бизнесу отношения не имела, – успокоил я его. – Чисто дочерний порыв.

О том, что клиентка, по сути, уже отказалась от моих услуг, я решил промолчать.

– Но я как будто слыхал… – наморщил лоб Панич. – Или даже в газетах читал… там то ли маньяк, то ли маньячка?

– Ну да, – подтвердил я. – Только она в это не верит. Говорит, папаша ее перепортил столько девушек…

Я осекся, но было поздно. Динозавр издал хриплый горловой звук, но это был уже не боевой клич, а стон старого подранка.

– Чего уж там… – пробормотал он, и слова ворочались у него во рту, как большие неудобные куски: ни проглотить, ни выплюнуть. – Говорите, чего уж теперь…

Мне впервые стало его по-настоящему жалко, и я, как мог, попытался свернуть с этого направления. Но свернуть оказалось не так просто – направление, как ни крути, было магистральным.

– Короче, эта самая Людмила поручила поискать среди… – я запнулся, подыскивая наиболее мягкий оборот, – среди э… обиженных Шаховым. Понимаете?

– Понимаю, – откликнулся Панич, с вызовом распрямляя плечи и выпячивая грудь. – Мы и есть как раз такие… обиженные! Но заявляю вам официально: я свою дочь с рождения знаю! Чтоб моя Марточка кого-нибудь… ножом! В кровь!.. Надеюсь, вы не думаете, что она на это способна?

В процессе своего короткого монолога Петр Борисович легко довел себя почти до той же степени возбуждения, с какой явился ко мне в контору. На последних словах он уже ходил ходуном и гудел, как промышленный холодильник. Я понял, что надо быстро слезать с темы даже гипотетической виновности «Марточки».

– Собственно говоря, я вообще ничего не думаю про то, на что способна ваша Марта: я ее в глаза не видел, – начал я рассудительно. – Да я, если честно, имел в виду главным образом не девчонок этих, а их родственников: отцов, братьев или всяких там возлюбленных. Мне вообще удивительно, что этого старого черта не прикончили еще раньше. – И совершенно неожиданно для себя самого спросил Панича тем же ровным тоном, словно речь шла о том, не дует ли ему из окна: – А кстати, интересно, вот вы бы убили?

Но объект палеонтологии на глазах мало-помалу вновь приобретал цивилизованное обличье.

– Во-первых, – с достоинством сообщил он, – тут-то у меня алиби стопроцентное: полгода в Пензе безвыездно. А во-вторых, давайте обойдемся без взаимных провокаций. И поговорим о деле.

– Если вы об уголовном «деле»… – начал я, но он меня остановил.

– Уголовные – ваша специальность, а я вообще-то торгую продуктами питания. Так что дело у нас с вами может быть только одного сорта: вы платите мне – я отгружаю вам вагон с зеленым горошком, я плачу вам – вы мне… вернее, для меня… выполняете определенную работу, которую я вам поручаю.

– Ну-ну, – не удержался, хмыкнул я. – Как, однако, капризна судьба! Помнится, еще давеча вы все больше норовили заехать мне в морду, а теперь нате – работу предлагаете!

– Потому и предлагаю, что больно ловко уворачивались… – пробормотал Панич, а я краем глаза заметил, как пунцовеет присевший на стуле у стенки Малой-Малай. – Кулаками махать – в вашей профессии, как я понимаю, не самое главное, а?

– Ну и что вы хотите мне поручить? – спросил я уже серьезно.

Панич глянул на меня в упор, но двустволка на этот раз была зачехлена и не несла явной угрозы.

– Поручить? Да вы, собственно, и так этим занимаетесь. Ищете девчонку, из-за которой могли убить этого подонка? Вот и поищите заодно мою Марту.

На дальнем краю поля зрения пензенский коллега забордовел уже до критической стадии, на которой и от металла-то начинает кусками отваливаться окалина. Но тут запах паленого, видать, донесся и до толстокожего ящера, потому что он поспешил добавить:

– А Малой вам поможет. – Увидел мою оттопыренную в сомнении нижнюю губу и присовокупил: – Да, вот еще что забыл. В психбольнице по моей просьбе все беседы с этой Светкой Михеевой доктор записывал на видео. Там в основном натуральный бред, но есть и информация для размышлений. Флэшка у нас в гостинице. У меня через три часа самолет, надо срочно лететь в Пензу. Но если согласитесь работать вместе – Малой меня проводит, а потом заедет с флэшкой к вам. Кстати, и фотографию Марточки привезет.

И, не дожидаясь ответа, поднялся на ноги во весь свой рост и вес, от чего отчетливо звякнули кофейные чашки в моем стенном шкафу. Его поджарый спутник, напротив, вскочил на ноги легким койотом, но оба очень похоже оскалились, глядя на меня выжидательно.

Что оставалось делать?

Прежней клиентки у меня больше не было – так что по формальному признаку оснований продолжать расследование не имелось. Но где-то в мертвецкой с переломаным хребтом лежала сейчас Нинель. А документы и оружие людей, которые ее убили, хоть и прятались в моем подвале, все равно жгли мне руки. Да и владелец собачьего поводка, чью удушливую силу еще помнила моя шея, по-прежнему бродил между нами.

– Давайте флэшку, – сказал я. – Но для начала подпишем договор. Аванс, деньги на расходы и все такое прочее.

Панич коротко кивнул и привычным движением извлек из внутреннего кармана толстый, сверкающий золотом, как королевский скипетр, «монблан».

Когда с формальностями было покончено, он встал, еще раз с достоинством поклонился и направился к выходу. Но в самых дверях притормозил, обернулся и тяжелым голосом прогудел:

– А убил – не убил… Сам бы не стал – не умею. Но вот денег на хорошее дело – точно не пожалел бы.

Он бросил быстрый косой взгляд в сторону Малая, но тот сделал вид, что это к нему не относится.

9

Как говаривал, бывалоча, мой покойный друг Костя Шурпин, есть водка – надо ее пьянствовать, есть работа – надо ее работать. Бросать дело на полпути я действительно не привык, особенно если в него уже инвестированы кое-какие силы, а тем более нервы, не говоря уж о кусках собственной шкуры. А тут еще такая оказия: мой грозящий угаснуть энтузиазм подкрепили новым контрактом с полновесным авансом. Стало быть, следовало идти работать работу. Тем более, что теперь у меня были довольно конкретные соображения, как именно это следует делать.

За время, прошедшее с нашего последнего свидания, задастый херувим с рекламы эротического театра «Купидон» лишился одного крылышка и почти половины второго: перегорели неоновые трубки. А денег на новые, как мне было доподлинно известно, в кассе нет. Если так пойдет, скоро он окончательно превратится в падшего ангела.

На этот раз я сразу направился к служебному входу. К моему удивлению, сегодня в вольтеровском кресле на проходной вместо бабули дремал с очками на лбу давешний шекспировский интерпретатор, литературный «негр» на твердой ставке. При звуках открываемой двери он отверз очи и сладко потер их кулачками, глядя на меня вопросительно.

– Да вы многостаночник! – приветственно сделал я ему ручкой. – Сценарист, рабочий сцены, а теперь и до сторожа дослужились. Куда там Шекспиру – он только и мог что пьески кропать!

– Весь мир театр, мы в нем – вахтеры, – позевывая, лениво объяснил он. – Сегодня выходной, даже буфет не работает. Редкая возможность побыть в одиночестве.

– Выходной, – огорчился я. – А мне как раз нужен был кадровик, или кто тут у вас личным составом заведует.

– Заведующий отделом кадров – ваш покорный слуга, – с достоинством сообщил он, и его круглые окуляры, едва заслышав о переходе хозяина к другого рода деятельности, сами собой перескочили со лба на кончик носа. – А Шекспир, к вашему сведению, в своем театре «Глобус» не только пьески кропал, но еще и режиссером был, и актером, и антрепренером. То есть кадровиком как раз.

– Вот и славненько, – не стал спорить я. – Тогда вы-то мне и нужны. Я вам в прошлый раз не успел представиться – моя фамилия Северин, я частный сыщик. Мне давеча Иван Палыч рассказывал, что Нинель Шахова, когда увольнялась, сманила за собой еще несколько юных дарований. Мне бы их координатики – если остались, конечно.

– Отчего ж не остаться, – проворчал драматург-кадровик, тяжело выбираясь из глубин кресла, как медведь из берлоги. – Мы кадрами не разбрасываемся, тем паче актерскими. Это, знаете ли, такой народец… Нынче здесь – завтра там. Сегодня ушли, завтра жрать нечего станет – прибегут как миленькие. Идемте в профком, посмотрим архив.

Несколько пожухлых коленкоровых папок в ящике стола архивом можно было назвать только из глубокого сострадания. Так же как и крошечное, до потолка заваленное бывшим в употреблении театральным хламом помещение под лестницей – профкомом. На поверхности стола лежала верхняя часть рыцарских доспехов, мятая и пробитая во множестве так, словно сюда ее доставили прямиком с Ледового побоища. У меня на языке вертелся вопрос, не связано ли отсутствие нижней части напрямую со спецификой театра «Купидон», но мой одышливый Вергилий уже пренебрежительно смахнул ржавые доспехи куда-то в угол, а на свет божий извлек невзрачные архивные папочки. Но их содержание оказалось куда ярче внешнего вида.

– На картинки внимания не обращайте, – перехватив мой взгляд, захихикал шекспировед. – Мы, кроме анкеты стандартной, просим от соискателей портфолио, они и составляют – в меру испорченности. Особенно соискательницы: думают, раз у нас эротический театр, главное ноги пошире раздвинуть.

– А на самом деле что главное? – заинтересовался я.

– Творчество, – с совершенно серьезным видом провозгласил он. – Ну да, маленько специфическое, для узкой аудитории. А что такого? Бывают ведь театры юного зрителя, театры для глухонемых…

– А у вас – для сексуально озабоченных? – не удержался я.

– Примерно, – согласился он, перелистывая файлы с фотографиями, поместить которые взялся бы не каждый мужской журнал. – А они что, по-вашему, не люди? С какой стати вы их лишаете права прикоснуться к прекрасному?

Не лишал я никого никакого права. И уж тем более чего-то там касаться. Но все равно, решив, что дискуссия в этом направлении вряд ли будет плодотворной, замолчал. Как раз вовремя: начкадрами обнаружил то, что искал, и оживился.

– Вот они, гады, предатели трудового народа! Пожалуйста, идут один за другим – как увольнялись. Раз, два… Всего пятеро. Сама Шахова, потом две актрисульки: Голдовская Оксана Григорьевна – травести и Шлык Марина Олеговна – инженю. Еще один «аркашка» мужеска пола – Моченев Валерий Валерьевич, герой-любовник. Ну, и вдогонку Серега Курманцев, завпост.

Наверное, у меня на лице было написано, что не все из употребленных им терминов входят в мой словарный запас.

– Это все амплуа театральные, – пояснил он. – Ну, типа, кого чаще играют: по возрасту, по внешним данным и так далее. Инженю – молоденькая девушка, чистая такая, наивная. Герой-любовник – и так ясно. Травести – ребенок, может хоть мальчишку, хоть девчонку изображать. Актеры говорят: «Травести, травести – не с кем время провести».

– А завпост?

– Это должность. Заведующий постановочной частью. Хотя в театре, можно сказать, тоже – амплуа. Курманцев у нас и по реквизиту был главный, и задники малевал, и декорации строил – за рабочего сцены. Жалко, свалил за одной из этих сучек, она ему, по-моему, просто мозги закомпостировала. Типа, любовь-морковь. А мы теперь сами: круглое – кати, плоское – тащи, одни кадки эти хреновы чего стоят, – закончил он с нескрываемой досадой.

Оставалось немногое. Отклонив любезное предложение отксерить любые портфолио («какие понравились, на память»), я ограничился тем, что скопировал анкеты с установочными данными всей пятерки. На анкетах, кстати, были и фотографии – маленькие, как на паспорт, но зато посторонним показывать не стыдно.

Мой гид проводил меня к выходу и там, снова обернувшись вахтером, осторожно, как в горячую ванну, опустил тело в свое вольтеровское кресло.

– А захотите посетить – можно прямо ко мне, – неожиданно предложил он на прощание. – Гарантирую скидку пятьдесят процентов, нам часть зарплаты билетами выдают.

Выйдя на улицу, я посмотрел на часы. Прикинул, что с учетом московских пробок Малой-Малай никак не обернется в аэропорт и потом ко мне с обещанной флэшкой раньше часов пяти-шести. Сам не всегда проникающий в глубинный смысл собственных афоризмов, Прокопчик любит повторять: время есть – ума не надо. Это был тот самый случай: никаких свежих идей у меня не имелось, зато полно времени на отработку второстепенных версий. В кармане куртки их лежало сейчас ровно пять – по числу уволившихся под дурным влиянием Нинель тружеников секс-индустрии.

Сев в машину, я развернул полученные в «Купидоне» копии анкет и уставился на них в раздумье, с кого бы начать. Собственно, думать особо было не над чем: у троих представителей актерской профессии в анкетах, кроме паспортных данных, абсолютно никаких полезных сведений не содержалось. В графе «предыдущее место работы» значилось обучение в театральном институте или училище, причем где-то на периферии. Травести с инженю в Новосибирске, а герой-любовник – в Нижнем Новгороде. Только у завпоста Курманцева имелись и трудовая биография, и московская прописка. Остальные указывали координаты съемных квартир. Курмацев и возрастом был постарше – ему недавно стукнуло тридцать два. Прочим же едва перевалило за двадцать. Завпост проживал в Жулебине, к нему аж через весь город пилить. Моченев поближе, на Зацепе, у Павелецкого вокзала. А вот инженю Голдовская с травести Шлык имели один и тот же адрес, причем совсем неподалеку, на Войковской. Как опять же формулирует в подобных случаях Прокопчик, если выбора нет – делай его не колеблясь.

В подъезд огромного, как готический замок, сталинского дома я проник без особого труда: предназначенное когда-то для привилегированных каст жилье с излишествами в виде бессмысленных башенок и балюстрад выродилось вместе с кастами и больше не охранялось. Время взяло замок не штурмом, а долгой изнурительной осадой. Штукатурка на фасаде отваливалась пластами. Замок во входной двери вырван с мясом, на лестницах грязь и мусорные горы бумажной рекламы. На плохо освещенной площадке уже ждали лифта две женщины, нагруженные продуктовыми пакетами. Подходя ближе, я услышал обрывок их беседы.

– …гнать ее надо поганой метлой! – гневно, с придыханием говорила немолодая грузная дама, посверкивая в полутьме стеклами очков. – Ладно – грязь, мы привыкли, но противопожарная безопасность! Черная лестница завалена черт-те чем, случись чего – греха не оберешься!

– А кто пойдет, Фаина Семенна? Кто пойдет-то? – с ленцой и как-то незаинтересованно поджимала губки ее юная собеседница, худенькая и нескладная, как подросток. – Вот вы бы пошли? За вас весь подъезд… Как один человек…

– Куда идти – после двух-то инфарктов? За третьим, что ли? – астматически задыхаясь и поминутно сдувая капли пота с верхней губы, страдальчески вопрошала Фаина Семеновна. – Я кардиологическая больная, у меня вторая группа.

Двери лифта со скрежетом разъехались, я пропустил женщин вперед и вошел следом.

– Пятый, – тяжело дыша, сообщила обладательница двух инфарктов.

Молодая просто молча нажала кнопки «5» и «6», только после этого вспомнив обо мне:

– А вам какой?

– Десятый, – сказал я, бросив быстрый взгляд на панель с кнопками. Не зная точно, на каком этаже нужная мне квартира, я планировал подняться до самого верха и спуститься пешком.

Лифт еле полз, кряхтя, как старый дед. В кабине было заметно светлее, и, разглядывая от нечего делать своих попутчиц, я поразился их необычайной схожести. Та же нездоровая бледность, угрюмый взгляд и недовольное выражение лица. Как будто одна и та же женщина, только с разницей лет в полста. К тому же от кого-то из них исходил застарелый винный дух, свойственный обычно особам, регулярно попивающим. А от кого-то, наоборот, несло свежим перегарчиком. Привязать же эти ароматы к конкретным носителям мешали тесные габариты кабины: мы стояли почти вплотную друг к другу, и запахи, переплетаясь, заполняли все свободное пространство.

Дамы продолжали разговор. Вернее, продолжала одна из них – кардиологическая Фаина Семеновна:

– А ты вот, Ксюша, чего себе думаешь? Сама говорила, сейчас не работаешь. Чем плохо: квартиру бы служебную дали, потом, глядь, и прописку московскую, а? Всю жизнь на твои фигли-мигли не проживешь!

Но бросив взгляд на Ксюшу, я по отрешенному выражению ее лица однозначно понял, что работу в коммунальной сфере она вряд ли когда-нибудь предпочтет своим «фиглям-миглям», что бы под этим ни подразумевала Фаина Семеновна. Видимо, та пришла к аналогичным выводам, потому что когда лифт остановился на пятом, пожала плечами и вышла со словами:

– Не хочешь – как хочешь. Тебе жить…

Когда кабина остановилась на шестом и двери разъехались, я увидел прямо перед собой табличку с нужным мне номером квартиры. А в следующее мгновение понял, что моя попутчица, на ходу извлекая ключи из сумочки, направляется именно к ней. Не сложно было догадаться, что Ксюша и есть искомая травести Оксана Голдовская.

У меня было всего несколько секунд на принятие тактического решения, и я сделал его в пользу наступательного варианта. Сперва легонько придержал дверь лифта плечом, а когда убедился, что девица уже отперла замок квартиры, шагнул вслед за ней на площадку со словами:

– Не торопитесь так, Оксана Григорьевна. Можно вас на два слова?

В ответ произошло нечто странное. Субтильная с виду травести, даже не обернувшись на мой голос, с поразительной прытью скакнула внутрь квартиры и с размаху захлопнула за собой дверь, навалившись на нее всем телом. Ну, если быть точным, почти захлопнула. Потому что я, при всей неготовности к такому стремительному развороту событий, успел рефлекторно сунуть носок ботинка в створ между дверью и косяком. И как выяснилось, снова недооценил соперницу: об этом возвестил звон накинутой изнутри цепочки. Ряд преимуществ, включая эффект неожиданности, был мною безвозвратно утрачен. Хотя образовавшаяся между нами демаркационная щель оставляла надежду на проведение мирных переговоров, а дипломатия, как известно, искусство возможного. За дверью была темнота, но я буквально в нескольких сантиметрах от себя слышал частое прерывистое дыхание. И в нем отчетливо ощущался тот самый, уловленный мною еще в лифте, свежий перегарный запашок.

– Оксана Григорьевна, – проговорил я, обращаясь к этой темноте со всей возможной мягкостью и любезностью. – Бога ради извините, если я вас ненароком испугал. У меня и в мыслях этого не было. Моя фамилия Северин, я частный сыщик, вот, пожалуйста, моя визитка.