Текст книги "Все кошки смертны, или Неодолимое желание"

Я просунул в дверь руку с карточкой. Но ноги от косяка не оторвал. Через несколько томительных секунд я почувствовал, как визитку осторожно вынули из моих пальцев. Потом послышалось:

– А от меня чего надо?

– От вас, Оксана Григорьевна, – практически ничего! Дело в том, что мне поручили… э, помочь в расследовании обстоятельств смерти Игоря Ивановича Шахова. Вы ведь в курсе, да?

Я намеренно не стал уточнять, в курсе чего именно она должна быть. То ли факта смерти, то ли ее обстоятельств, то ли самого ее знакомства с упомянутым Игорем Ивановичем. Но она проигнорировала все сразу.

– А я здесь при чем?

Я тихонько вздохнул. Ситуация все больше складывалась не в мою пользу. Придется открывать карты, которые хотелось бы приберечь. Но делать нечего.

– Вы, Оксана Григорьевна, здесь совершенно ни причем. Как и ваша подруга Марина Олеговна. Просто вы работали вместе с Нинель Игоревной, а она, в свою очередь, работала еще с одной девушкой, которую я разыскиваю.

– Ну так и спросите у Нинель, – пыхнув перегаром, грубовато посоветовала щель, но давление на дверь с той стороны слегка ослабло, что придало мне надежды.

– Видите ли, Оксана Григорьевна, – на этот раз я вздохнул и явственно, и искренне, – спросить у Нинель ничего нельзя. Она… умерла.

– Как – умерла? – ахнуло с той стороны.

– Упала с балкона. Несчастный случай, – пояснил я.

Мне показалось, что тьма по ту сторону двери ощутимо сгущается. Я ждал реакции, но она все не следовала. Было такое впечатление, что там, за порогом, моя незримая собеседница впала в ступор. Но некоторое время спустя она вновь подала голос, и был этот голос сухой и сдавленный:

– И какую девушку вы ищете?

– Марту Панич. Знаете ее?

– Марту? – переспросила темнота. И снова, будто в задумчивости, повторила: – Ах, Марту! Понятно. Вы… ботинок уберите. А то цепочку не снимешь.

Обрадованный, что дело сдвинулось с мертвой точки, я охотно вытащил ногу из двери. Но вместо того чтобы открыться, она с неожиданным грохотом захлопнулась прямо перед моим носом. Меня элементарно купили, как последнего баклана. Но не это волновало меня в данный момент. Гораздо важнее было понять: он, момент, выбран произвольно или столь неотразимое впечатление на инженю Голдовскую произвело имя Марты Панич?

Да, я стоял у бесцеремонно захлопнутой передо мной двери. Но не торопился признавать полную капитуляцию. Ибо со мной был верный помощник всех на свете докторов и частных сыщиков – стетоскоп. Только в отличие от медицинских работников скромные труженики моей профессии не носят этот инструмент на шее для всеобщего обозрения. Я, например, всегда держу свой заботливо упрятанным в специальный футлярчик во внутреннем кармане пиджака или куртки. Быстренько воткнув его в уши, я приставил мембрану к двери, и поражение понемногу стало оборачиваться победой. Пусть пока лишь тактической.

Человек животное общественное. В том смысле, что ему, как никакому другому, свойственно общаться с себе подобными. Причем не просто общаться, а именно в словах изливать свои чувства. Обиды. Надежды. Страхи. А с тех пор, как доктор Белл изобрел телефон, это данное нам от природы свойство эволюционировало скачкообразно. У некоторых даже патологически мутировало.

Захлопнув дверь, Ксюша бросилась к телефону. Я пристроился со своим стетоскопом как раз вовремя. Она находилась довольно далеко от входа, но кое-какие ключевые слова я мог разобрать. «Какой-то козел» – это несомненно я. «Умерла… правда?» – это по поводу Нинель. «Что делать?» – это по поводу себя. «Не отстанет, гад» – это опять обо мне. «Ноги?» – вопросительная интонация предполагала разные толкования. Учитывая же конкретные обстоятельства, я склонен был считать это составной частью распространенного выражения «делать ноги». Тем более, что на этом разговор прервался.

Я прождал со стетоскопом в ушах добрых четверть часа, на протяжении которых Голдовская больше по телефону не звонила. Судя по звукам, она активно перемещалась по квартире, хлопая то ли дверями, то ли окнами. Потом наступило полное затишье. У меня от неудобной позы уже начала затекать спина, но я выждал для порядка еще минут пять и полез в карман за другим верным помощником частных сыщиков – швейцарским многофункциональным перочинным ножом фирмы «Викторинокс». Поддев прочным лезвием виднеющийся в рассохшемся косяке язычок замка, я без особого труда отжал его вбок, и путь в квартиру был открыт. Первым удивило отсутствие на двери цепочки – Ксюша зачем-то сняла ее. Но гораздо больше изумило отсутствие в квартире самой Ксюши.

Я несколько раз пробежался по комнатам, заглядывая под кровати, столы и диваны, открывая шкафы и отодвигая портьеры: травести как сквозь землю провалилась. Пока, наконец, уже отчаявшись что-либо понять, не выглянул на кухню и не увидел еще одну низенькую дверь в дальнем углу у окна, породившую сразу две мысли. Первая: черная лестница! И вторая: ну и болван же я! Допускаю, что они могли явиться и в обратном порядке.

Дверь на черный ход была не заперта. Я опрометью вывалился на площадку и провел быструю рекогносцировку. Кнопок в лифте всего было десять, стало быть, этажей вместе с чердаком максимум одиннадцать. Но вряд ли травести из запертой квартиры побежала прятаться на чердак. Значит, ушла черным ходом вниз, на улицу. Я рванул в том же направлении. Хотя рванул – сильно сказано. Сердечница Фаина Семеновна не наврала: черная, а говоря языком официальным, пожарная лестница, редкий ныне атавизм давно прошедших эпох, была не просто «завалена черт-те чем». Наоборот, она оказалась очень плотно и компактно заставлена ящиками, коробками, узлами: короче, превращена рачительной домоуправшей в огромную камеру хранения, и, надо думать, не бесплатно. К тому же освещение тут было и вовсе, можно сказать, символическое: пыльные лампочки ватт на пятнадцать, да и то через этаж. Так что бежать по этой лестнице было чисто технически невозможно, только пробираться. Но когда я наконец достиг дна, меня ждало разочарование: дверь на улицу была не просто закрыта на висячий замок, но еще и задвинута изнутри на засов: Ксюша здесь выйти не могла. И тут я снова вспомнил про Фаину Семеновну.

Оказавшись на пятом этаже, я почти ощупью определил, что дверей на лестницу выходит две. Для начала прислушался и принюхался к обеим: одна квартира была молчалива и ничем не пахла, зато из другой шел неясный гул и отчетливо несло жареной рыбой и тушеной капустой. Туда я и постучал. К моему удивлению, мне немедленно открыли. На пороге с дуршлаком в руке стояла сама Фаина Семеновна, а на плите за ее спиной бурлила, радостно звеня крышкой, большая кастрюля, постреливала кипящим маслом чугунная сковородка.

– Ой, кто тут? – подслеповато щурясь со света, в полутьму с легким испугом отпрянула она назад. – Я думала, это…

– Думали, опять Ксюша, – самым доброжелательным из имеющихся в моем арсенале голосом подхватил я. И, не давая ей опомниться, понес первое, что пришло в голову: – Представляете, убежала, торопилась куда-то, а меня оставила, я ждал-пождал, а замок не открывается… Можно пройти-то?

– Проходите, – явно смущенная моим напором, слегка посторонилась хозяйка. – Только она что-то про вас ничего…

– Ерунда! – махнул я рукой, одновременно бочком выдвигаясь на середину кухни. Так, чтобы в случае чего выпереть меня было как можно сложнее. – Бывает! Позвонил ей кто-то, она подхватилась, а замок дверной заело… Я ждал-пождал… Вот, кстати, моя визитка: Северин, частный сыщик.

– Частный сыщик? – широко раскрыла глаза Фаина Семеновна. – Настоящий?

– Нет, игрушечный! – засмеялся я, нутром ощущая, что установление контакта не за горами. И заговорил серьезно и доверительно: – Ищу, знаете ли, одну девицу, она вместе с вашими соседками работала.

– Да вы проходите в комнату, чего ж на кухне-то, – вытирая руки о передник, засуетилась хозяйка. – А то у меня тут парится-варится…

Как только мы покинули кухню с ее все вокруг забивающим амбре, я наконец идентифицировал и услышанный в лифте застарелый винный душок: им насквозь была пропитана кардиологический инвалид Фаина Семеновна.

Комната, куда она меня провела, мало чем отличалась бы от тысячи ей подобных со всеми их полированными сервантами, хрустальными вазочками и кружевными салфетками на телевизорах. Если бы все свободные стены не занимали полки с книгами. Я помимо воли уставился на них, узнавая родные с детства корешки.

Многие и сейчас стоят в моем книжном шкафу. Ко мне они перешли по наследству от деда, но я еще помнил тот азарт, с которым он собирал нашу библиотеку, по воскресеньям на толкучке отдавая за книги все свободные деньги. Но наши были читаные-перечитаные, с потрепанными обложками, иногда до полной невозможности разобрать имя автора. А здесь томик к томику стояли издания далеких шестидесятых-семидесятых, сверкая позолотой, словно только что из типографии. Приглядевшись, я с удивлением заметил, что некоторые даже в нескольких экземплярах. Два собрания Конан-Дойля. Три сборника Кафки. И целых четыре совершенно одинаковых Пастернака из «Библиотеки поэта».

– Книги-книги, – перехватив мой взгляд, горестно покачала головой Фаина Семеновна. – Алешенька мой, царствие небесное, экспедитором в книжном коллекторе, считай, всю жизнь оттрубил. Книги-то ох какой дефицит были – больших денег на черном рынке стоили! Копил он их, копил, пока стенок хватало. Это, говорил, Фаня, твоя пенсия – он ведь постарше меня был, заботился, значит, обо мне. А помер аккурат, когда коммунизм кончился, в девяносто первом, в сентябре месяце. И сгорела моя пенсия синим пламенем.

– Это почему же? – поинтересовался я, главным образом для того, чтобы поддержать разговор.

– Так ведь капитализм случился, – неодобрительно сообщила Фаина Семеновна. – Издательств наплодили, что хочешь начали издавать, да без всякого порядка. Всех дефицитных переиздали – цена и упала, никому теперь мои книги не нужны.

– А читать их не пробовали? – не удержался я, тут же схватив себя за язык. Но Фаина Семеновна, слава Богу, никакой иронии в моем вопросе не усмотрела.

– Пробовала, – махнула она рукой. – Некоторые ничего, отвлекают. А есть такие – еще больше тоски нагоняют.

– Ну а соседки ваши, Оксана с Мариной, книжками не интересуются? – направляя разговор в нужное мне русло, спросил я.

– С чего это? – искренне удивилась хозяйка. – Им некогда: днем спят, ночью работают.

– Ночью? – переспросил я. – Это что ж за работа такая?

– Так ведь артистки! – равнодушно пожала плечами Фаина Семеновна так, словно это должно было объяснить все что угодно. – Сейчас этих клубов ночных, говорят, пруд пруди. Деньги людям девать некуда.

– Так Ксюша же вроде сейчас не работает, – в проброс заметил я и получил в ответ утвердительный кивок.

– Две недели уже.

– Чего так?

– Кажись, депрессия у нее, – понизив голос, доверительно сообщила Фаина Семеновна. – Марина – та мотается где-то, приходит аж под утро. А Ксюха дома сидит, только и выходит что за продуктами.

Она помолчала и, окончательно решив, что мне можно доверять самые сокровенные секреты, добавила, чопорно поджав губы:

– Выпивать начала.

– Да вы что?! – только что не всплеснул я руками. – Давно?

– Говорю же: две недели.

– А что случилось, не спрашивали? – забросил я наживку.

– Да разве ж они скажут? – с искренним огорчением пожаловалась Фаина Семеновна. – Неприятности на работе – а что за неприятности такие, на какой работе – молчат.

Я понял, что больше мне тут ничего интересного не высидеть, и засобирался на выход. Хозяйка было повела меня в прихожую, но я ловко уклонился и проскочил в сторону кухни. Уже от самой двери на черную лестницу крикнув:

– Не беспокойтесь, Фаина Семеновна, я тут пройду! Попробую все-таки девочкам замок починить.

Никаких замков я девочкам чинить не собирался. А собирался я, пардон за каламбур, учинить им небольшой обыск.

Для начала еще раз прошелся по квартире, на этот раз внимательно и неторопливо. Комнат две, и обе спальни, одинаково обставленные. Только в одной прибрано, даже кровать застелена покрывалом. А в другой беспорядок. Шкаф распахнут, ящики комода вынуты, повсюду разбросаны предметы дамского туалета, словно кто-то в спешке вываливал их оттуда. Что ж, возможно, так и было. Запоздало пришло в голову, что стоило поинтересоваться у Фаины Семеновны, не держала ли Ксюша в руках дорожную сумку. Одно дело – просто попытка улизнуть от меня и моих расспросов. И совсем другое – услышав имя Марты, «сделать ноги» капитально, со всеми манатками. Это могло свидетельствовать о том, что я двигаюсь в правильном направлении.

Я перешел в соседнюю спальню. Ощупал карманы висевших в платяном шкафу платьев и курток. Просмотрел ящики комода. В одном мешанина из трусиков, лифчиков, колготок и прочих женских аксессуаров. В другом несколько стопок постельного белья, перебрав которые, я обнаружил в середине одной из них восемьсот долларов и оставил их на месте: жиличка этой комнаты явно пока никуда бежать не собиралась.

В прикроватной тумбочке на верхней полке, кроме женских тампонов и упаковки презервативов, лежал какой-то яркий буклет. Я взял его в руки. На обложке – изумительный коллаж: девять полуголых девиц почему-то в гусарских киверах и распахнутых доломанах с распущенными шнурками стыдливо прикрывают срам картонками, буквы на которых складываются в слово «Потемкинъ». Под обложкой – те же кавалерист-девицы, но все в соблазнительных позах, прикрытые выборочно и тоже чем-то из военного антиквариата. Одна из них даже смахивала лицом на инженю Шлык. Я извлек из кармана анкету, сравнил. Уверенности не прибавилось. С анкеты на меня смотрела милая девчушка, с фотографии в буклете – женщина-вамп. Я засунул буклет обратно. Еще раз оглянулся вокруг в поиске чего-нибудь примечательного и тут понял, что забыл исследовать весьма важный объект.

Телефон. Точнее, телефонный аппарат. А еще точнее, три телефонные беспроводные трубки фирмы «Панасоник»: одна в кухне и две в спальнях. Это были довольно простые недорогие модели, но с дисплеем и, самое главное, с кнопкой повторного набора.

Я начал с той, что стояла на тумбочке в спальне Шлык, и сразу же потерпел сокрушительную неудачу: последний набранный номер был «100». Инженю перед выходом из дома проверяла время.

А вот трубку в спальне Ксюши я даже не сразу обнаружил, на базе ее не было, она нашлась на кровати среди разбросанных как попало вещей. Номер, загоревшийся на дисплее, мне ничего не говорил. Зато говорило высветившееся рядом с ним время последнего звонка – он был сделан примерно в те минуты, когда я, скрючившись, торчал у двери со своим стетоскопом. Нажатием кнопки я набрал его снова, после двух длинных гудков услышал приятный женский голос, произносящий «Клуб “Потемкин”, здравствуйте!», после чего отключился.

Оставалась трубка на кухне. Снова почти то же время звонка – с разницей в две минуты. Бегая по квартире и собирая вещи, Голдовская звонила дважды, но мне удалось расслышать кое-что только из одного разговора. А вот номер на этот раз показался смутно знакомым. Я снова извлек из кармана полученные в «Купидоне» анкеты – точно, так и есть! Именно этот сотовый телефон указал в качестве контактного герой-любовник Валерий Валерьевич Моченев. Я нажал кнопку повтора, и на этот раз на том конце провода ответили почти мгновенно.

– Алло! – прокричал мне в ухо хорошо поставленный мужской баритон. – Алло! Говорите!

И после паузы:

– Ксюха, это ты?! Ничего не слышно! Это ты? Алло!

Я аккуратно поставил трубку в гнездо на базе. Занес в блокнот этот номер, а заодно и номер клуба «Потемкинъ». Делать здесь больше было нечего. Над всем этим надо было теперь думать.

Я думал, спускаясь вниз на древнем тягучем лифте.

Я думал, пробираясь сквозь потоки машин в сторону офиса.

Я продолжал думать, уже сидя перед компьютером за своим рабочим столом, вызывая удачно сворованную где-то Прокопчиком свежую базу данных городской телефонной сети. Думал, забивая в поисковое окошко адрес героя-любовника из заполненной им собственноручно анкеты. Когда на экране вывалился номер телефона, я набрал его, все еще продолжая думать.

Трубку сняли после четвертого гудка.

– Слушаю вас, – проскрипел старушечий голосок.

– Можно Валерия? – попросил я.

– Валерия? – удивились на том конце провода. – Он тут больше не снимает. Съехал ваш Валерий.

– А куда, не знаете? – без особой надежды поинтересовался я.

– Не докладывал, – с некоторым, как мне показалось, удовольствием сообщила моя собеседница.

– А давно?

Была небольшая пауза: бабуля напрягала память. Наконец я услышал:

– Да уж недели две как.

Положив трубку, я снова принялся думать. И вот над чем.

За последние дни я слышал словосочетание «две недели» столько раз, что это грозило перевалить за критическую отметку. Если не перевалило уже.

Две недели как травести Оксана Голдовская перестала ходить на работу, впала в депрессию и начала пить.

Две недели как ее приятель и коллега, вместе с ней бросивший работу в «Купидоне» по зову Нинель, съехал с прежней квартиры в неизвестном направлении.

Две недели как Марта Панич перестала звонить домой, а спустя несколько дней ее подруга Светка Михеева неожиданно вернулась из Москвы в Пензу, той же ночью повесилась в сортире, а когда ее вынули из петли, попала в дурдом.

Две недели как Нинель перестала ночевать дома, а за ней началась охота.

Что же такое случилось у них там две недели назад?

10

Три вещи произошли одновременно: пропиликал сигнал от входной двери, заголосил телефон на столе и стрелка стенных часов коснулась цифры «5».

Точно так же одновременно и вполне механически я в свою очередь совершил три действия: щелкнул клавишей видеофона, снял трубку и вспомнил, что с пятью часами вечера у меня связано какое-то дело.

На экране монитора обнаружилась угрюмая физиономия Малого-Малая, и я нажатием кнопки отпер ему дверь.

В трубке был Невмянов.

Вот только вспомнить, какое именно дело ассоциируется с этим временем, мне сразу не удалось.

Поэтому, покуда пензенский коллега проходил в мой кабинет, а Невмянов уже излагал бравурным тоном добытые им сведения, я судорожно напрягал мозги, пытаясь извлечь из-под слипшихся, как вчерашние блины, пластов памяти что-то важное – но так и не смог.

– Есть такие люди! – голосом спортивного комментатора возвещал тем временем Шурик. – Но не в ФСБ, а в ГРУ! И не оба, а один! И не есть, а был! Второй, по слухам, действительно с Лубянки, но оба давно в запасе, ушли на гражданку. Работают теперь в охранной фирме при холдинге «Фарус». Слыхал про такой?

Я слыхал.

Именно на эту финансово-промышленную группу и намекалось в статье про «политических проституток». Как раз этот самый «Фарус» не первый год с переменным успехом и бился за обладание контролем над производством алюминия в каком-то сибирском крае.

– Так что кофе в интимной обстановке отменяется! – не скрывая радости, итожил Невмянов. – Эти ребятки под комитет только хлещутся, ксивы у них – вроде документов прикрытия! А уж ты меня напугал: эфэсбэ, эфэсбэ! Сам-то в штаны не наложил?

– Наложил, – честно подтвердил я. – Но не очень: у них игрушки почему-то были от чужой мамы…

– Мог бы, между прочим, сразу сказать, – укоризненно пробурчал Шурик. – А то я тут развел конспирацию… С этим народцем, сам знаешь, как с женщинами: любые шутки глупы и неприличны.

– А что у нас есть на этот… – я замялся, кинув косой взгляд на Малого-Малая, который внешне с безучастным видом устроился в кресле, терпеливо дожидаясь, пока я закончу разговор. – Ну, где они там теперь трудятся…

– «Фарус», – любезно подсказал мне Невмянов и тут же язвительно поинтересовался: – Только как понимать это «у нас»? Ты что, возвращаешься в ментовку?

– Не дождетесь! – отрапортовал я.

– Ну, тогда, значит, уже зачислил меня к себе в штат? – еще более едко спросил он.

Меня ставили на место, и, чтобы не уронить себя, надо было соответствовать:

– Я бы с удовольствием, да пока вакансий нет. Правда, Прокопчик все грозится выйти на пенсию, по состоянию здоровья… Тогда пожалуйста. Работа не пыльная, тебе понравится: утром кофе приготовить, вечером мусор выкинуть…

Но договорить Невмянов мне не дал.

– У нас, – эту пару слов он не просто подчеркнул, а как бы отчеканил в бронзе, – у нас, может, и есть кое-что на «Фарус». Но у вас, – последние два слова чуть не потонули в море желчи, – у вас это окажется не раньше, чем ты попросишь по-хорошему.

– Уже прошу! – мгновенно откликнулся я, понимая, что силы на сей раз неравны. – Прошу по очень хорошему!

– Ладно, – великодушно согласился довольный этой маленькой викторией Шурик. – Поднимем архивы. Я тебе звякну.

Положив трубку, я повернулся к Малому-Малаю, но сказать ничего не успел – только рот открыл.

Прямо под моими окнами грохнула граната и сразу вслед за этим ударила пулеметная очередь.

Не помню, как подскочил из кресла и опрометью бросился к окну, потому что уже в следующее мгновение обнаружил себя прижавшимся к стене и выглядывающим на улицу в узкую щель между плотными жалюзи.

– Нервы у вас, – покачав головой, пробормотал спокойно оставшийся сидеть в кресле Малой-Малай. – Реакция хорошая, а нервы – ни к черту. Это ребятишки с мотоциклом балуются. Как их там теперь… Байкеры…

Осмелев, я раздвинул жалюзи и действительно в рассеивающемся сизом дыму со стыдом рассмотрел трех мотоциклистов, разогревающих двигатели прямо под моим окном.

Пожалуй, и правда надо подзаняться нервишками. Расшатались бедняги с этими маньяками и маньячками…

Я вернулся за стол и спросил:

– Привез флэшку с фоткой?

– Привез, – ответил он со вздохом, выкладывая то и другое передо мной.

– А чем недоволен? – спросил я в лоб.

– Всем доволен, – не глядя на меня, проворчал он и поднялся: – Ну, я пошел…

Меня это начало раздражать, и я решил расставить точки над «ё».

– Вот что, парень, присядь-ка.

Он послушно сел обратно, все так же глядя не на меня, а куда-то в стенку.

– Я ни на деньги твои, ни на славу не претендую. Твой шеф сказал: помогать друг другу. Поэтому вопрос: помогать собираешься?

– Я помогаю… – тускло произнес он, дернув подбородком в сторону флэшки. – Чего вам еще-то?

– Мне? – переспросил я. – Мне – любви и дружбы. А если простыми словами – откровенного обмена информацией.

– Ага, – вяло кивнул Малой-Малай и ткнул пальцем в телефон на моем столе. – Видал я ваш обмен… только что… Слова при мне в простоте не сказали. Про такую-то любовь у нас говорят: пока солнце взойдет, роса очи выест…

Тут он меня уел: оказывается, паренек более наблюдателен, чем можно было предположить. Я пробурчал что-то вроде:

– При чем здесь этот разговор? Он вообще по другому делу…

Но Малой-Малай снова мне не поверил. И проговорил, нарочито оттопырив губу:

– Если по другому, чего ж тогда язык-то ломать? Вы думаете, раз дурачок из провинции, можно его как хочешь напаривать?

– Ну ладно, ладно, – произнес я примирительно. – Не лезь в бутылку! Это не я – это ты про провинцию ляпнул, но раз уж зашел разговор… Думаешь, справишься? Один? В чужом городе?

Но рыцарь мне сегодня попался если и с упреком (главным образом в мою сторону), то уж точно без всякого страха.

– Да уж справлюсь как-нибудь, – процедил он, снова вскакивая и демонстрируя желание направиться к двери. – И не такие дела обламывали! У меня, между прочим, тоже есть кое-какие наработки…

– Наработки? – переспросил я. – Ну, это небось государственная тайна. Даже не смею спрашивать. А вот как насчет обещанного? Насчет того, что там еще эта Светка рассказала? Помнится, твой хозяин…

Малая перекосило.

– Мне он такой же хозяин, как вам. Называется клиент.

– Ладно, ладно, не гоношись, – миролюбиво согласился я. – Какая разница? Главное, он обещал мне еще какие-то подробности.

Впервые на моей памяти лицо пензенского приятеля посетила ухмылка. Сдается, на сей раз ему было даже приятно ответить на мой вопрос.

– А никаких больше подробностей. Мать говорит: вдруг разрыдалась, прямо на родительских глазах вытащила из сумки недопитую бутылку водяры, засосала ее до конца и заперлась в своей комнате. Слава богу, говорит, они с отцом после этого всю ночь не спали: под утро услышали шум, вломились в сортир, а она там висит. Еле откачали.

Малой-Малай решительно направился к двери, но на середине пути все-таки слегка замедлил шаг и наконец остановился. Вернулся к столу и небрежно кинул передо мной визитку. Заранее, как я отметил, приготовленную.

– Вот мой мобильный. Звоните… если еще что потребуется.

И как писали в старинных романах, пустив эту парфянскую стрелу, удалился прочь. Оставив-таки в моей душе неприятный осадок – этакое чувство недоделанности, недосказанности, как будто я еще мгновение назад знал что-то важное, да вдруг забыл.

Вот тут-то словно рулеточный шарик пробежал по неведомому кругу ассоциаций и остановился аккурат на цифре «5». Я наконец вспомнил то, что никак не давалось: сегодня в пять вечера собирался быть дома доктор-психиатр Ядов. И значит, есть возможность продолжить так не вовремя прерванную давеча беседу.

Правда, часы показывали уже без двадцати минут шесть, а прямо передо мной лежала весьма интригующая флэшка, но я рассудил, что она-то как раз никуда не денется, а вот Ядов может запросто. И был прав: в тот момент, когда я, скорым шагом пролетев половину двора, оказался вблизи его подъезда, доктор как раз из него выходил, причем не один.

Настолько не один, что я, едва на полном ходу успев затормозить, свернул в сторону на девяносто градусов, чтобы укрыться за припаркованным у тротуара минивэном с надписью «Обеды на дом»: профессор был с дамой.

Вот тебе и анахорет, больничный затворник!

На Викторе Петровиче был лет двадцать как уже вышедший из моды синий шерстяной двубортный костюм, на женщине – темная накидка и черная шляпка с вуалеткой: такую я видел последний раз на своей старой тетке Наталье, когда она в конце шестидесятых наконец впервые после нэпа выбралась к нам из Мариуполя.

Прямо у входа Ядова и его Незнакомку ждало такси. Водитель уже включил двигатель, когда я опрометью бросился назад, к своему «гольфу». В результате мне все-таки удалось настичь их при выезде на проспект и только тут перевести дух, чтобы попытаться трезво осмыслить: а на кой хрен, собственно говоря, я столь резво бросился вдогонку за мирным психическим доктором?

Первым, лежащим у самой поверхности объяснением было: на голом догонятельном рефлексе. Издержки профессии: интересующий меня субъект куда-то двигается – давай за ним! Но следуя в вечернем потоке машин за таксомотором с Ядовым и его спутницей, я пришел к выводу, что благоприобретенные профессиональные рефлексы на то и вырабатываются долгими годами практических занятий, чтобы в случае чего опережать сонно блуждающую в лабиринте мозговых извилин мысль.

Психиатр, конечно, был мирный, но давешняя встреча с ним показала, что откровенничать со мной он не больно настроен. А весь мой сыскарский опыт свидетельствовал: чем больше о человеке узнаешь на стороне, тем больше он тебе потом сам про себя расскажет.

Надо признать, увлекательной погони не получилось.

Проехав всего-то какую-нибудь пару-тройку километров, такси остановилось возле известного в нашем районе ресторанчика восточной кухни с горделивым названием «Низами». Сам я, правда, в нем никогда не бывал, но слышал, что там подают неплохой узбекский плов и отличный лагман. При известном везении можно купить и травку.

Ядов с подругой расплатились с водителем и поднялись по ступенькам заведения. Выждав, пока, по моим расчетам, они должны были уже сесть за столик, я закрыл машину и отправился следом. Но меня ждало разочарование.

На фоне вешалки, голой, как парк поздней осенью, сидел швейцар. Был он в тюбетейке и тяжело расшитом таджикском халате, но с квадратной славянской мордой, сухой и серой, как родное нечерноземье. Он даже задницы не оторвал при появлении нового гостя, а только привычно обшарил мои карманы маленькими злыми глазками отставного прапора из ГУИНа и пробормотал:

– Кибитки все заняты.

Автоматически кивнув на ходу, я прошел мимо и, только оказавшись в зале, запоздало понял, что он имел в виду.

Отдельных столиков было совсем немного, и все они сгрудились возле самой эстрады, еще пустующей в это время. А остальное пространство ресторана занимали стилизованные под большие и маленькие кочевые кибитки кабинеты с тяжелыми ковровыми пологами вместо дверей. Похоже, в одном из них только что скрылась интересующая меня парочка.

Я в растерянности остановился посередине.

Уйти и подождать в машине, покуда они выйдут?

Остаться? Чтобы что?

Сидеть в центре этого бивака и тупо пялиться в стенки наглухо задрапированных кибиток?

Но тут из оцепенения меня вывела сноровисто подкатившая ко мне официантка в цветастом шелковом халате. На левой груди у нее псевдоарабской вязью было затейливо вышито: «СУРЕЯ».

– Желаете покушать? – проворковала она с протяжным северным аканьем, одновременно указывая на ближайший свободный столик. – Могу предложить плов, шаурму, пельмени…

Со стороны кухни пахнуло таким слюноотделительным запахом, что я вдруг понял, что не просто желаю покушать. Я хочу жрать так, что разложи сейчас посреди этого дикого кочевья костер с зажаренным на вертеле быком, мне бы ничего не стоило слопать его целиком. Сглотнув, я спросил:

– Что быстрее всего?

– Лагман.

– Несите! – плотоядно скомандовал я, усаживаясь за стол.

Теперь у меня по крайней мере образовалось время, чтобы подумать, оценить обстановку и выработать план действий.

Но сперва – диспозиция.

После потери такого источника, как Нинель, доктор стал моей главной надеждой. Наверняка он знает предостаточно о семейке Шаховых-Навруцких, но вряд ли удастся вот так запросто вытянуть из него все подробности.

Запросто не удастся – значит, надо найти к нему подход. Но какой?

Предположим для начала: таинственная дамочка. Зачем на ней эта чертова вуалетка? Просто старомодный каприз или она скрывает лицо? И от кого скрывает их обоих кибиточный полог, если, конечно, доктор не случайно выбрал этот поделенный на отдельные кабинеты ресторан?

Ну, хорошо, предположим, предположим…

Но что это мне дает?

Допустим, я нахально влезаю к ним в юрту или, на худой конец, подстерегаю на выходе. Цель ясна: оказаться сопричастным какой-то профессорской тайне и таким образом… таким образом…

А если никакой тайны нет и в помине?

Вдруг это просто старая приятельница, вдова покойного учителя или просто однокурсница, которую Ядов пригласил отметить какую-то дату, а то и просто посидеть в тишине, вспомнить молодые годы? Да меня просто выставят с позором вон! И какая уж там сопричастность – доктор получит полнейшее моральное право на порог больше не пускать назойливого сыскаришку!