Текст книги "Последние бои Вооруженных Сил юга России"

Последние бои Вооруженных Сил Юга России. Том 21

© С.В. Волков, состав, предисловие, комментарии, 2024

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2024

© «Центрполиграф», 2024

Предисловие

Двадцать первый том серии «Белое движение в России» посвящен последним сражениям Вооруженных сил на Юге России зимой – весной 1920 г.

В результате тяжелого отступления осенью – зимой 1919 г. от Орла основная часть Вооруженных сил на Юге России (Добровольческая, Донская и Кавказская армии, а также войска Северного Кавказа) была стянута к р. Дон и укрепилась на этом рубеже. Меньшая часть (войска Киевской и Новороссийской областей) отошла на Одессу и в Крым, который в зимних боях удалось отстоять от большевиков.

Эвакуация Одессы была проведена крайне неудачно (остались и попали в плен 3 генерала, около 200 офицеров и 3 тыс. солдат, в том числе 1500 больных и раненых). Основная же часть войск Новороссийской области была сведена в группу генерал-лейтенанта Н.Э. Бредова, которой вследствие отказа Румынии пропустить русские войска пришлось в ночь на 30 января начать тяжелый двухнедельный поход (так называемый Бредовский поход) на север. 12 февраля 1920 г. она встретилась с польскими войсками, а затем была разоружена и отправлена в Польшу, где 3 марта 1920 г. была переформирована в Отдельную Русскую Добровольческую армию и размещена в лагерях (под Перемышлем, Краковом и в Щалкуве).

Главные силы ВСЮР, отошедшие за Дон, зимой 1920 г. вели на этом рубеже упорные бои и в феврале даже на некоторое время вновь овладели Ростовом. Но вследствие падения духа в кубанских частях в конце февраля были вынуждены начать тяжелое отступление по Кубани на Новороссийск в условиях начавшейся весенней распутицы. Оборона Новороссийска должным образом организована не была, а его бездарно проведенная эвакуация вошла в историю Белой борьбы одной из самых тяжелых и мрачных страниц: в плен попало примерно 20 тысяч человек (советские источники приводят цифру 2500 офицеров и 17 тысяч солдат и казаков). Добровольческие части удалось вывезти, а большинству донских и кубанских, которым не хватило места на кораблях, пришлось отходить на юг по Кавказскому побережью к грузинской границе, где они и капитулировали, а часть была вывезена присланными из Крыма судами.

В настоящем издании собраны воспоминания о борьбе в рядах ВСЮР в начале 1920 г. В разное время они были опубликованы в русской эмигрантской печати, но в России (за небольшими исключениями) никогда не публиковались.

Содержание тома разбито на 2 раздела. В 1-м разделе публикуются воспоминания о боях в январе – марте 1920 г. на Дону и Кубани, эвакуации Новороссийска, а также о действиях партизанских отрядов на Кубани после эвакуации, во 2-м разделе – о событиях на Украине и в Крыму: отступлении войск Киевской и Новороссийской областей, Бредовском походе и эвакуации Одессы.

В большинстве случаев все публикации приводятся полностью. Авторские примечания помещены (в скобках) в основной текст. Везде сохранялся стиль оригиналов, исправлялись только очевидные ошибки и опечатки. Поскольку во ВСЮР и Русской Армии принят был старый стиль, все даты, кроме особо оговоренных, приводятся по старому стилю. Возможны разночтения в фамилиях участников событий и географических названиях; их правильное написание – в комментариях.

Раздел 1

А. Альбов[1]1
  Альбов Александр Павлович, р. в 1902 г. Гимназия в Одессе (1918). В Вооруженных силах Юга России; участник восстания в Одессе в организации полковника Саблина в августе 1919 г., затем вольноопределяющийся 1-го Одесского караульного полка, с конца августа 1919 г. до эвакуации Новороссийска на бронепоезде «Генерал Дроздовский», летом 1920 г. юнкер Корниловского военного училища, младший офицер комендантской роты Севастополя до эвакуации Крыма. Георгиевский крест IV ст. Подпоручик л. – гв. Измайловского полка (с 6 августа 1920 г.). Эвакуирован на корабле «Великий князь Александр Михайлович». Галлиполиец. Осенью 1925 г. в составе Гвардейского отряда в Югославии. В эмиграции там же. Служил в РОА (майор), с 1945 г. в США. Умер 3 ноября 1989 г. в Пасифик-Грове (США).


[Закрыть]
Начало конца[2]2
  Впервые опубликовано: Наши Вести. Декабрь 1979 – март 1981. № 377–382.


[Закрыть]

Бронепоезд «Генерал Дроздовский», на котором я прослужил с момента поступления в Добровольческую армию и до ухода из Туапсе в Крым, участвовал в боях за взятие Курска и Орла, дойдя таким образом до крайнего пункта нашего наступления в направлении Москвы.

После взятия Орла наш бронепоезд был переброшен на Брянское направление. Бои велись на железнодорожном пути, ведущем через станцию Навля на Брянск. Мы со дня на день ждали захвата этой важной станции. Крайним пунктом нашего продвижения вперед оказался маленький разъезд Погребы, совсем недалеко от важной станции Навля. Там нам пришлось остановиться, так как красные при отступлении взорвали маленький железнодорожный мост над ручьем. Наши саперы, осмотрев мостик, сказали, что на восстановление его потребуется не более двух дней, так как ручеек легко перекрыть «клеткой» из имеющихся у нас шпал и по ней проложить рельсы.

Но этот план пришлось оставить ввиду того, что на бронепоезде неожиданно были получены сведения о начавшемся контрнаступлении красных, которые прорвали наш фронт у станции Дмитровск-Орловский и уже отрезали группу войск с нашими бронепоездами от тыла. Самое же неприятное было то, что, по сведениям нашего командования, красные захватили у нас в тылу большой железнодорожный мост – единственный путь для отхода бронепоезда. После короткого совещания офицеров командир нашего бронепоезда собрал всю команду и объяснил, что единственный способ выйти из окружения – это проскочить занятый красными мост до того, как они взорвут его.

Для поднятия духа наш командир приказал выдать всей команде водку с закуской, о которой мы сами позаботились – яичницу с салом и черным хлебом. Сразу же после ужина наш бронепоезд полным ходом двинулся назад, в направлении захваченного красными моста. Мост удалось проскочить без всяких затруднений, красные не успели даже испортить железнодорожные пути. Находившиеся на мосту красноармейцы открыли по бронепоезду ружейный огонь, но мы быстро усмирили их огнем из наших пулеметов.

Мне очень недомогалось, я думал, что у меня грипп. Меня сильно знобило, и я чувствовал, что у меня сильный жар. Так поздней осенью 1919 года началось отступление Добровольческой армии, которая подошла уже совсем близко к Москве.

Весь крестный путь нашего отступления прошел у меня как в тумане. Меня положили в отдельное купе базы, и я лежал в сыпняке без всякой медицинской помощи (врача у нас не было). Кто-то чем-то меня кормил, давал пить, но остальное время я часто бывал без сознания от страшно высокой температуры. Наконец, наступил кризис, после которого я чувствовал себя таким слабым, что с трудом мог поднять руку. В это время мы были где-то в районе Белгорода. Помню вечер, когда наша база остановилась на ст. Солнцево. Я лежал, совсем потеряв силы, но с приятным сознанием, что я выжил. Кто-то из друзей принес мне еду – какао, сало, хлеб. Я начал есть, но мне безумно хотелось только одного – чего-нибудь кислого, лимона. Этого достать было невозможно. В ожидании, когда поезд тронется, я заснул.

Проснулся я от звука винтовочных выстрелов где-то на вокзале, почти у самого поезда. Слышались крики, громкая команда. В вагоне, кроме меня, никого не было. Вдруг услышал, что кто-то пробегает по коридору вагона и, стуча во все двери, кричит:

– Всем выходить с оружием, на станции красные!

Подняться с вагонной койки я не мог, голоса у меня почти не было от слабости. Напрягая последние усилия, я попытался крикнуть:

– Не оставляйте меня!

Но мой крик был более похож на шепот. Я слышал, как дверь вагона захлопнулась. Стрельба снаружи усилилась… Тут мне стало ясно, что наши оставили поезд, про меня в суматохе забыли, и вот скоро в ярко освещенный вагон ворвутся красные… Пощады мне не будет. А перед этим, в боях, я видел страшно изувеченные трупы наших добровольцев, замученных красными…

Надо покончить с собой. Решение было принято просто, как единственный выход. Я вспомнил, что браунинг у меня лежал на самой верхней багажной полке. Собрав последние силы, я кое-как добрался до полки, пошарил и нашел свой браунинг. Сжимая его, я в изнеможении свалился на койку. Снаружи доносились звуки ружейной перестрелки. Отдохнув немного, я прочел про себя молитву и приложил браунинг к виску. Но пистолет был не на взводе. Я начал оттягивать взводную гашетку, но сил у меня не хватало, и от долгих усилий я, по-видимому, потерял сознание…

Когда я очнулся, почувствовал размеренное покачивание вагона в движении и услышал стук колес на стыках… поезд двинулся! Мы уходили со станции Солнцево. За дверьми купе слышались оживленные голоса, смех. Дверь в мое купе распахнулась. Я быстро спрятал браунинг под одеяло. Вошел капитан Доменик[3]3
  Доменик Виктор. Прапорщик. В Добровольческой армии и ВСЮР на бронепоезде «Вперед за Родину», с 15 марта 1919 г. подпоручик. Осенью 1919 г. на бронепоезде «Генерал Дроздовский». Капитан.


[Закрыть], мой верный ангел-хранитель, который, не будучи силен в медицине и видя во время моей болезни, как я быстро худею, все время кормил меня такими диетическими блюдами, как сало, жареная колбаса, какао и т. п. Теперь же он вошел ко мне с озабоченным видом:

– Прости, но про тебя мы забыли. Только придя на станцию Солнцево, мы вдруг сообразили, что она в руках красных, и сразу попали под обстрел. Времени нельзя было терять, пришлось отбиваться, чтобы спасти состав и вырваться со станции. Еле-еле выскочили. А почему у тебя такой «холерный» вид? Подожди минутку, я сейчас устрою тебе хорошую закуску с выпивкой.

Через несколько минут он вернулся с еще тремя офицерами. Принесли бутылку водки, закуску. Больше одной рюмки я, конечно, выпить не мог. Пожевал кусок колбасы и сразу впал в приятную нирвану. Пир же в купе продолжался. Начались песни: старая добровольческая «Смело мы в бой пойдем за Русь Святую…», на мотив романса «Белой акации», затем «Веверлея», бронепоездную песню: «Вот мчится, громыхая по рельсам, бронепоезд, орудия и пулеметы на солнце блестят…». Дальнейшего репертуара не помню, заснул как убитый, чудным, здоровым, укрепляющим сном…

Когда мы пришли в Ростов, я чувствовал себя прекрасно, силы возвращались с каждым днем. В физическом отношении после сыпняка я чувствовал себя совершенно перерожденным. Вообще говоря, сыпной тиф в то время был страшной болезнью. Половина заболевших умирала. Оставшихся же в живых можно было разделить на две категории – половина из них долго страдала от последствий сыпняка: болезнь почек, временное умопомешательство и т. п. Наконец, последняя категория выживших выздоравливала полностью и как-то физически «обновлялась». За всю свою жизнь я не чувствовал себя так хорошо, как после сыпняка. Помогло этому, конечно, и то, что питание у нас было на бронепоезде отличное. У нас был большой запас сахара, вывезенного из «сахарных» районов перед сдачей их красным, было много хлеба, сала, яиц. Целыми днями мы взбивали гоголь-моголь, ели сало. Все это восстанавливало силы… Нашу базу поставили на ст. Батайск.

Между тем положение на фронте становилось все хуже и хуже. Добровольческая армия откатывалась к Ростову. Скоро Ростов был сдан, и Ставка генерала Деникина, находившаяся в поезде, отошла в Тихорецкую. Наш бронепоезд высылался все время на разные участки по железнодорожным линиям, ведущим на Сальск и на Ставрополь. Вели орудийную перестрелку с красной артиллерией, было несколько попаданий, но броня выдерживала, и потерь у нас не было.

Наступила суровая зима. Рождественскую ночь провели на ст. Кавказская. Ночь была холодная. Я стоял на часах около бронеплощадок. Ходил по скрипучему снегу, смотрел на звездное небо и вспоминал рождественские вечера дома, в доброе «старое» время.

…Елка всегда ставилась в большом зале, для чего снимали люстру и к ее крюку прикрепляли верхушку елки. Елка была громадная… с разноцветными свечами… с массой украшений и цепей, которые мы с сестрой, под надзором матери, склеивали из серебряной и золотой бумаги… было много грецких орехов, оклеенных так называемым «сусальным» золотом, с гарусной петелькой, прикрепленной к ореху красным сургучом… В сочельник собиралась лишь небольшая группа гостей – судейских и военных. Ужин состоял из тринадцати блюд… было несколько сортов рыбы, пирожки с кислой капустой и грибами, непременно взвар, кутья и почему-то миндальное молоко… Мы получали много подарков… Служа в ломжинском суде, отец перед праздниками всегда ездил в Восточную Пруссию, главным образом в город Лык, откуда привозил замечательные подарки… У меня было много оловянных солдатиков, но особенную радость доставил мне настоящий паровой паровозик… Елка зажигалась всегда под звуки чудного шопеновского полонеза – мой отец был замечательным пианистом… с первых сознательных лет моей жизни я всегда жил под чарами музыки Шопена, Бетховена, Листа и многих других композиторов, произведения которых отец играл в совершенстве…

Мои воспоминания были прерваны – пришла смена. Я вскочил на площадку, поближе к металлической, хорошо разогретой печке. Мне дали рюмку водки для согревания. Я чуть не задохнулся – кто-то решил пошутить и налил мне чистого спирта, но зато я очень быстро согрелся. Вместо рыбы и постных пирожков съел кусочек сала с черным хлебом, сел у печки и задремал до следующего выхода на пост… Так провел я свой последний сочельник в России…

Побудку и вечернюю зорю (кавалерийскую) играл у нас всегда кадет К. Он был трубач-виртуоз. После побудки в рождественское утро пришел приказ нашему бронепоезду идти на ст. Тихорецкая для охраны Ставки генерала Деникина. На всю жизнь запомнилось мне новогоднее утро 1920 года. Командир бронепоезда разрешил составу, не несущему караулов, встретить Новый год, для чего нам было выдано немного водки. Помню, что ровно в полночь мы выпили, закусив горячей яичницей с салом, которую зажарили на маленькой печке-«буржуйке», поставленной на зиму на все бронепоезда. Пели песни, желали друг другу следующего Нового года в Москве… Мы были молоды и свято верили в правоту и торжество Белого дела. Никому в голову тогда не могла прийти мысль, что это будет для нас последняя встреча Нового года в России…

Около часу ночи, с легким хмельком в голове, я отправился в свой вагон на базу, разделся и скоро заснул. Проснулся я от стрельбы совсем где-то рядом, под вагонными окнами. Стреляли из винтовок, хлопали пистолетные выстрелы. Стрельба была слышна со всех сторон, даже со стороны станции… Я и все мы, бывшие на базе, вскочили как ужаленные. Страшная мысль пронеслась в мозгу – наверное, красные устроили нападение на Ставку главнокомандующего, воспользовавшись пониженной бдительностью караулов в новогоднюю ночь. Мы наспех оделись, выскочили из вагона.

Стрельба гремела повсюду. Но почему же не была дана тревога? Мы бросились бегом к боевой части нашего бронепоезда. И вдруг я увидел картину, которая заставила меня остановиться как вкопанному. Передо мной, широко расставив ноги и с закинутой на затылок папахой, стоял казак из личного конвоя главнокомандующего и с веселой улыбкой стрелял из своего карабина вверх, как говорят – «в белый свет, как в копеечку». Позади него другой казак восторженно стрелял из нагана. Все скоро выяснилось – это наши казаки салютовали Новому году. Не знаю, как отнесся к этой «шумной» встрече Нового года генерал Деникин, но наше бронепоездное начальство было весьма, весьма разгневано.

Железная дорога Армавир – Минеральные Воды имела для нас большое значение, так как по ней проходили составы с нефтью и пассажирские поезда. В этом районе было большое скопление «красно-зеленых», которые нападали на поезда, убивали едущих в них военных и портили железнодорожные пути. Охрана этого участка была возложена на два бронепоезда: наш «Генерал Дроздовский», базирующийся на Армавир, и на «Могучий», стоявший в Минеральных Водах. Когда накапливалось несколько составов в Армавире или Минеральных Водах, давали им сигнал выходить: одним – из Минеральных Вод в Армавир, а другим – из Армавира в направлении Минеральных Вод.

Наши бронепоезда шли во главе каравана этих составов, охраняя их от «красно-зеленых». Иногда приходилось стрелять по красным, если они приближались слишком близко к железнодорожным путям. А иногда даже заставали их врасплох на маленьких полустанках, где они пытались портить стрелки или разбирать рельсы. Пощады мы красным не давали, в особенности если узнавали, что они убивали или ранили железнодорожных служащих.

Наше свидание с бронепоездом «Могучий» происходило всегда на полпути между Армавиром и Минеральными Водами, а именно – на ст. Невинномысская. Это была довольно большая станция. На ней «Могучий» перенимал от нас наш «караван» и возвращался в Минеральные Воды, а наш бронепоезд возвращался в Армавир с «караваном», перенятым от «Могучего». В общем, никаких крупных столкновений с красными в этот период не было. «Красно-зеленые» побаивались наших бронепоездов и старались держаться подальше от железнодорожного пути. Дни еще были короткие, и иногда мы успевали вернуться в Армавир засветло. Тогда мы останавливались на промежуточных станциях и там оставались на ночь. Зная, что всюду кругом красные, мы выставляли усиленную охрану и возле поезда, и на станции.

Помню, как мы раз хорошо отпраздновали масленицу в Армавире, где были приглашены на бал в женскую гимназию. Приятно было танцевать с гимназистками под звуки духового оркестра. Вспоминалось прошлое, а главное, забывалась суровая действительность. Очарование масленичного бала продолжалось недолго. Через день или два нам снова пришлось выйти со ст. Армавир и двинуться во главе очередного каравана поездов в сторону Невинномысской.

Этот день я буду помнить долго. После бала, флирта и блинов, в прекрасном расположении духа наша команда готовилась «размять ноги» и встретиться с приятелями из команды «Могучего». Наш бронепоезд остановился у перрона, и мы все соскочили с бронеплощадок. Но тут же заметили, что происходит нечто странное: станция пуста, ни одного железнодорожника. А «Могучий» стоит не на станции, а довольно далеко от нее, за выходными стрелками, почти возле семафора. Нас также поразило и то, что за «Могучим» не было видно составов, которые он должен был сопровождать. Помощник командира нашего бронепоезда приказал машинисту дать несколько гудков, а сам, сойдя с площадки, начал махать «Могучему» своей фуражкой.

И тут произошло невероятное. «Могучий» медленно продвинулся вперед, поближе к нам, и вдруг из его первого орудия раздался выстрел – прямой наводкой. Снаряд попал в наше первое орудие, пробив щит и взрывом тяжело ранив офицера, начальника орудия, и наводчика. Затем с «Могучего» раздался второй выстрел. Снаряд задел наш паровоз, перебив какую-то трубку, из которой с шипением начал пробиваться пар.

С нашего паровоза был дан сигнал тревоги гудками. Все мы, во главе с капитаном Гудковым[4]4
  Гудков Владимир Федорович, р. 13 января 1896 г. Из дворян, сын офицера. 1-й Сибирский кадетский корпус (1915), Сергиевское артиллерийское училище (1915). Поручик 1-й Финляндской стрелковой артиллерийской бригады. В Добровольческой армии и ВСЮР; осенью 1919 г. на бронепоезде «Генерал Дроздовский»; в Русской Армии в бронепоездных частях до эвакуации Крыма. На 30 декабря 1920 г. во 2-й батарее 6-го артиллерийского дивизиона. Капитан. Умер 12 марта 1921 г. в Галлиполи.


[Закрыть], вскочили на площадки и стали уходить со станции задним ходом. В это время «Могучий» двинулся за нами, продолжая стрелять. Отвечать ему мы не могли, так как наше первое направленное на него орудие вышло из строя. Всем стало ясно, что «Могучий» ночью был захвачен красными, которые, вероятно, пытками добились от команды сведений о предстоявшей им с нами встрече в Невинномысской.

Капитан Гудков взобрался на крышу «командирской» площадки и начал следить за поворотом пути. На наше счастье, перед станцией, то есть на том месте, к которому мы отходили, железнодорожный путь делал крутой поворот. Как только наш бронепоезд вышел на поворот и помощник командира увидел, что теперь можно открыть огонь по «Могучему» из нашего второго орудия, он приказал остановить бронепоезд, быстро перешел на вторую орудийно-пулеметную площадку и приказал открыть огонь. Этот маневр заставил «Могучего» остановиться. После нескольких выстрелов мы заметили, что было попадание в паровоз, так как из него пошел пар.

Мы этим удовлетворились и, воспользовавшись замешательством на «Могучем», стали быстро отходить к «Армавиру», дав предварительно приказ всем составам, которые наш бронепоезд сопровождал, тоже идти обратно. Движение шло очень медленно из-за того, что поездам пришлось идти задним ходом. Выходя на прямую дорогу, мы снова ставили себя под удар «Могучего». Но к счастью, бронепоезд за нами не двинулся ввиду, по-видимому, повреждений в его паровозе.

С грустью мы вернулись, наконец, в Армавир, где к тому времени в темноте среди железнодорожников началась паника, когда они увидели возвращающиеся задним ходом составы товарных и одного пассажирского поездов, а также и наш бронепоезд, на котором были раненые. После долгих маневров удалось, наконец, распределить составы по запасным путям. В течение ночи были получены сведения, что «красно-зеленые» захватили почти весь район между Армавиром и Минеральными Водами и даже районы недалеко от ст. Белореченской.

На следующий день был отдан приказ всем бронепоездам и другим военным составам, включая и поезда со штабами кубанских и других частей, выйти из Армавира на Армавир-Туапсинскую дорогу. Ввиду того что этот железнодорожный путь фактически был уже частично в руках «красно-зеленых», решено было на ближайшем к Новороссийску участке оставить все железнодорожные составы и бронепоезда (предварительно взорвав их) и пытаться пробиться через район ст. Белореченской. Но мы скоро узнали, что Новороссийск сдан, и мы, таким образом, очутились в ловушке, отрезанные от выхода к морю.

Наша группа состояла из разрозненных частей Добровольческой и Кубанской армий и пяти бронепоездов, во главе с моим «Генералом Дроздовским». Мы оказались в полном окружении. На ст. Ганжа мы встретились с «красно-зелеными». Вначале эта «встреча» была довольно мирной. Но прежде чем продолжать рассказ, считаю необходимым объяснить, кто же такие «зеленые».

Вначале «зеленые» были просто дезертиры, бежавшие как из Белой, так и из Красной армий, которые скрывались в лесах. Отсюда они и получили название «зеленых». В ту пору у них не было никакой политической идеологии, они просто не хотели больше воевать и занимались бандитизмом. Иногда они объединялись в крупные, хорошо вооруженные банды, как, например, «махновцы», названные так по имени своего батьки-атамана Махно, оперировавшие в тылу и у белых, и у красных. Я не буду описывать Махновского движения, так как это выходит из рамок моего повествования, но скажу лишь, что движение это принесло белым большой вред, хотя, как я уже сказал, махновцы доставляли неприятности и красным. Особенно сильно движение «зеленых» развилось на Кубани и на Кавказе, затрудняя и без того тяжелый путь отступления Белой армии. Из дальнейшего будет видно, что очень скоро контроль над действиями «зеленых» захватило красное командование и, таким образом, они стали «красно-зелеными». Вот с ними-то мы и встретились у железнодорожной станции Ганжа.

«Зеленые» предложили нам послать к ним в штаб офицера для переговоров. Командующий нашей группой генерал Шифнер-Маркевич согласился. Между нами и Туапсе, единственным портом, куда вела железная дорога, лежал суровый Навагинский горный хребет с перевалом Гойтх-Индюк, через который железнодорожный путь проходил через шесть туннелей. Перевал и туннели были в руках противника. Положение казалось безвыходным.

Молодой, веселый поручик Хорошкевич[5]5
  Хорошкевич Владимир. Одесский кадетский корпус (1918). В Добровольческой армии доброволец на бронепоезде «Генерал Дроздовский», с 22 июля 1919 г. прапорщик; в марте 1920 г. на бронепоезде «Генерал Дроздовский». Участник Кубанского десанта в тяжелой батарее. Георгиевский крест IV ст. Поручик. Пропал без вести в августе 1920 г. на Кубани.


[Закрыть] вызвался поехать в стан «зеленых» для переговоров. Между нами и ими был разобранный железнодорожный путь. Наш бронепоезд «Генерал Дроздовский» стоял головным – перед местом, где были разобраны рельсы. Наше первое орудие было наведено на противоположную сторону «ничьей земли», где укрепились «красно-зеленые», притащив даже полевую пушку. Поручик Хорошкевич, подтянутый, с шашкой и револьвером в кобуре, ждал на нашей стороне прихода паровоза красных. Я сидел в пулеметной башне бронепоезда, готовый немедленно открыть огонь, если что-нибудь случится с поручиком Хорошкевичем.

Прошло более часа. Наконец вдали раздался шум приближающегося паровоза. У противника началось движение. Я проверил целик пулемета. Наше первое, головное орудие было морское, 75-миллиметровое, на открытой бронеплощадке с бронированным щитом, как на кораблях. Прислуга орудия, во главе с начальником-офицером, и наш лучший наводчик, старый кубанский казак по фамилии Губа, тоже были готовы. Паровоз остановился у самого обреза разобранного пути. Кто-то сошел с него и начал махать фуражкой. Поручик Хорошкевич оглянулся назад. По-видимому, кто-то сзади, у нашего бронепоезда, дал ему сигнал. Он четко откозырнул, повернулся и, как на параде, спокойно и чинно зашагал в сторону врага.

Я долго смотрел, как на его плечах поблескивали золотые погоны. Командир бронепоезда полковник Козьмин был уже на головной площадке и внимательно смотрел в бинокль в сторону красных. Я еще раз проверил целик моего «виккерса». Мои пальцы были готовы поднять предохранитель и нажать на спуск. Хорошкевич поднялся на паровоз, который сразу же, дав короткий свисток, стал отходить задним ходом. Мы ожидали его возвращения через пять-шесть часов, но время шло, стало темно. Выставили усиленные караулы в направлении противника, придав им даже легкий пулемет «льюис». Вся команда бронепоезда была в полной боевой готовности. Я так и остался сидеть в своем «седле» в пулеметной башне. Дремал, положив голову на руки, лежащие на пулемете.

Вдруг я проснулся от какого-то шума. Прислушался. Да, это было попыхивание приближавшегося паровоза. На бронированных площадках сразу все зашевелилось. Доносились голоса людей, быстро идущих навстречу паровозу. Ночь была темная. Время – 2 часа. Слышно было, как паровоз остановился. На «той» стороне – тоже шум голосов. Затаив дыхание, мы ждали, вглядываясь в темноту. Наконец я услышал шаги идущего с «той» стороны. Он шел прямо по полотну, щебень насыпи хрустел под его ногами. Напряжение росло. Наконец кто-то, не выдержав, крикнул:

– Поручик Хорошкевич?

– Я, – ответил знакомый, бодрый голос.

Несколько человек бросилось к нему навстречу. Возвращались уже группой. Хорошкевича засыпали вопросами. Разобрать, о чем говорили, было трудно, но все же услышал громко сказанную Хорошкевичем фразу:

– Расскажу обо всем после доклада генералу Шифнер-Маркевичу и старшим начальникам.

Я знал, что поезд генерала стоит где-то позади нашего бронепоезда. Прошло не более получаса, и наш командир полковник Козьмин вернулся и приказал выстроить всю команду бронепоезда. Чуть брезжил рассвет. Полковник Козьмин начал:

– Дело в следующем: договориться с «зелеными» невозможно. Во-первых, штабы их уже не зеленые, а красные. Поручик Хорошкевич фактически говорил с представителями красного командования. У них красные звезды на фуражках. У Хорошкевича сразу же отобрали шашку и револьвер. Предложили следующие условия: сдать им все бронепоезда и оружие, а затем нас безоружных они, под «честным словом», проведут к ближайшему порту, где нам будет представлена возможность вызвать транспорты из Крыма. Конечно, такие условия для нас были неприемлемы. Поэтому генерал Шифнер-Маркевич, в согласии с генералами Писаревым и Покровским, приказал немедленно попытаться прорваться с боями в Туапсе. Начинаем наступление через час. Мы откроем огонь по «красно-зеленым» немедленно, чтобы их отогнать, а нашим саперам дать возможность восстановить путь. Приказ об открытии огня я дам тремя гудками с паровоза. А сейчас все по местам. Приготовиться к бою!

Мы все воспрянули духом. Стало еще светлее. Я уже мог различать какие-то тени на «той» стороне. С нашей пулеметной площадки можно было стрелять вперед из двух башен. Вот поднесены ленты с патронами. Вторые номера готовы. Ждем, затаив дыхание. Вдруг ночную тишину прорезали три коротких гудка с нашего паровоза. Я сразу же вжал пулеметный курок, дал короткую очередь. Оглушительный выстрел из головного орудия. Прямой наводкой. Разрыв. За ним другие выстрелы и разрывы. Такой усиленный огонь продолжался минут пять. Затем последовал приказ «прекратить огонь», и наша разведка с офицером и легким пулеметом «льюис» почти бегом направилась в сторону противника.

Там все бросили, даже пушку. Бежали. Наши саперы быстро привели в порядок разобранные рельсы, и с первыми лучами солнечного утра наш бронепоезд осторожно проходил уже по восстановленному участку. Как только прошли этот участок, сразу прибавили ход. Головным шел наш бронепоезд «Генерал Дроздовский», за ним «Степной», дальше – другие бронепоезда и составы с отступающими частями Кубанской армии и других частей, которые оказались в мешке в районе станицы Белореченской. Почти весь день мы шли полным ходом, не встречая сопротивления. Маленькие станции пустовали – железнодорожники говорили нам, что красные быстро отходят и, по-видимому, накапливают силы у Ходыженской, сразу за первым туннелем.

Не хочется думать о туннелях: красные их наверняка завалят. В особенности же сеть из трех туннелей на самом перевале Гойтх-Индюк, через который железнодорожный путь делает полную петлю. Около 2 часов дня заметили впереди дымок паровоза. Оказалось, что это неприятельский «самодельный» бронепоезд. Он открыл по нам огонь. Убавив ход, мы пошли на сближение. Остановились и открыли огонь. Неприятель стал быстро отходить.

Настроение у нас было прекрасное. Единственно нехорошо было то, что мы оторвались от своей базы, которая двигалась где-то далеко позади, в длинном караване других составов. Но это нас не особенно смущало, так как мы имели на площадках двойной комплект боеприпасов. С едой же было хуже. На каждой станции приходилось выскакивать и добывать яйца, хлеб, молоко, сало. Местное население, главным образом казачки, были приветливы и еду давали охотно. Вечерело. Местность становилась сильно гористой. Двигались очень медленно, боясь испорченного пути. С командирской площадки передали, что недалеко первый туннель.

Вдруг бронепоезд резко затормозил. Приказ – выставить дозоры с обеих сторон вдоль пути, держать пулеметы в полной боевой готовности. В туннель послали разведчиков. Те вернулись через час и доложили, что в туннеле завален товарный вагон, а к его буферам, смотрящим в нашу сторону, наспех привязаны два трехдюймовых артиллерийских снаряда. Наши артиллеристы весьма развеселились, услышав про такое «грозное» изобретение красных. Второй такой же разведывательный отряд был послан с заданием подняться на гору над туннелем, спуститься вниз и посмотреть, что делается на станции Ходыженская, в непосредственной близости от выхода из туннеля. Снова наступила тревожная ночь ожидания в полной боевой готовности. Опять я остался сидеть в седле пулеметной площадки и дремал.

Разбудили меня звуки пулеметной очереди, раскатившиеся эхом в горах. Я понял, что это, по-видимому, было столкновение нашей разведки с красными по ту сторону туннеля. Но едва я об этом подумал, как по горам прокатился гром – то ли взрыва, то ли столкновения поездов, так как слышны были повторяющиеся удары железа о железо. Грохот раскатов, повторяемый горным эхом, продолжался более минуты. Явно это не был одиночный взрыв, а нечто похожее на завал моста или виадука.

Вся команда бронепоезда, кроме караульных, выскочила на полотно. Мы не понимали ничего и только тревожились за судьбу разведывательного отряда. Прошел час. Наконец на горе, над туннелем, послышались голоса. Это возвращалась наша разведка. Начальник разведки рассказал, что произошло. Когда разведчики перешли через перевал над туннелем, перед ними открылся вид на ст. Ходыженская, ярко освещенную, со множеством солдат на ней – «красно-зеленых». Начальник разведки, минуя станцию, повел своих людей к будке стрелочника при выходе из станции. Тихо подкравшись к будке, разведчики зажали рот стрелочнику, перерезали телефонный провод, ведущий на станцию, и затем допросили его о том, что там происходит. Стрелочник не сразу сообразил, что мы белые. По-видимому, это его не испугало. Он сказал, что на станции скопилось множество «красно-зеленых» и ожидается прибытие целого состава с подкреплением.