Текст книги "Прыжок в секунду"

«…тридцать три=четыре=десять=

две=семнадцать=три=две=три=

пять=шестнадцать=семь=две=три=

И произошло это уже девять тьма-светов назад. После усталого шага отчаявшейся Олры в смерть нас осталось двое: Эл и я. Только двое из двадцати трех, что образовывали группу вначале. Всего двое из двух с лишним десятков, угодивших сюда, в ЗОНУ. Я и он – из почти двух дюжин попавших в ее капканы людей…

Прыгнул, шагнул, и «ага»! Мгновенная вспышка, злобное шипение, и нет человека. Там, по ту сторону, никто не убегает прочь от рубежа смерти, осчастливленный избавлением…

Да, нам не удалось уловить четкой системы, руководящей возникновением сквозного отверстия вместо тумана. Настоящий хаос, броуновский беспредел какой-то царит в схеме прерывания, если в ней вообще имеется какая-то схема.

Единственное, что доподлинно известно, – минимальная и максимальная длительности промежутков между спасительными секундами. Размеры интервалов между неуловимыми мгновениями, когда смертельная энергия исчезает. Продолжительность отрезков между паузами, что коварно сулят возможность прыгнуть сквозь Рубеж, не сгорев ясным пламенем в пр-роклятом этом тумане, и остаться в живых, и уйти прочь… Так вот, эти спасительные промежутки между прыжковыми секундами всегда не меньше двух и не больше пятидесяти секунд. Стандартных, «наших», человеческих секунд.

Брайю сгорел первым из всех, однако перед своим прыжком именно он измерил эти временны́е интервалы и с помощью Эла соорудил датчик. Собственно, «прыжковая секунда», когда они ее отмерили хронометром, оказалась примерно наполовину меньшей по длительности. Высокоточные часы были выужены из наваленной кучи разнообразных вещей, той, что мы неожиданно обнаружили километрах в пяти от Бункера. Если встать спиной к П-образной точке отсчета координат нашей внутренней вселенной – направление на одиннадцать часов.

Мы нечасто отваживались настолько далеко прокрадываться, всерьез отдаляться от Рубежа, но тяжелейшие вылазки стоили риска. В том рейде, например, нами было раздобыто немало жизненно необходимых трофеев. Некоторые из них до сих пор позволяют выживать мне, последнему из нас. Арьергардному нашей группы. Одиночке, загнанному в тупик, как крыса, забившаяся в глухую нору без другого выхода…

Даже когда нас было много, мы не решались уходить от Рубежа. Не осмеливались надолго покидать участок, расположенный в непосредственной близости от клочка замкнутого в проеме, клубящегося тумана всех оттенков серого цвета. Бродили, ползали, метались вокруг Рубежа, все искали, искали, искали способ освободиться… Самой популярной гипотезой было предположение, что где-нибудь может обнаружиться не мерцающий, а постоянно открытый проход. Не издевательски подмигивающие аналоги нашей импровизированной «калитки», но именно дверь. Настоящая возможность уйти прочь.

Ну или хотя бы какой-нибудь «сломанный» проход с паузой, которая длится дольше. Длится полновесную секунду… Срок, позволяющий человеческой реакции не только вовремя засечь шанс, но и воспользоваться им.

Выпрыгнуть из ЗОНЫ…

Только вот здешняя реальность безжалостно растоптала наши надежды. Да, прыжковая пауза короче, чем стандартная секунда. Так сказать, земная, если принять на веру гипотезу, выдвинутую Элом, который утверждал, что ЗОНА на самом деле обретается не на Земле, а на какой-то другой планете. Лично я в этом совершенно не уверен. Точнее, не хочу верить. Скорей уж мне захочется поверить в некое искривление пространства, в аномальные изменения законов природы. А то как подумаешь: мало того что вокруг ад кромешный, так еще и родной мир черт знает где остался… и совсем уж паскудно на душе становится.

Однако мы все равно назвали эту краткую паузу секундой, а не какой-нибудь полусекундой или недосекундой. Ее, эту вожделенную щелочку, что возникает в непреодолимой препоне Рубежа через интервалы времени, не поддающиеся осмысленной систематизации…

Наш человеческий слух вполне успевает отчетливо уловить оба щелчка датчика. И первый, который обозначает начало, и второй, который сообщает об окончании прыжковой секунды. Однако наша зрительная, мышечная, нервная или какая там еще, ч-черт ее дери, реакция просто не успевает сработать. Значит, ей просто-напросто не хватает этого мизерного отрезка времени, чтобы впрыгнуть между черточками знака «равняется», и…

Никто не успел.

Четырнадцать вспышек, последовавших за четырнадцатью прыжками, и я остался один. Еще восьмеро наших просто не успели прыгнуть, потому что погибли здесь раньше, чем решились. Их забрала ЗОНА, прежде чем они реализовали право на попытку выпрыгнуть вон.

Нормальный человеческий организм за такой сверхмалый срок не успевает стартовать и набрать скорость движения, достаточную для прыжка. Ну вот не способен человек, так сказать, вписаться в «двойной клик» компьютерной «мышки»!

Вполне возможно, было бы иначе, длись это спасительное мгновение дольше. Тянись оно целую полновесную секунду.

Быть может, прав был англичанин Джек, когда однажды высказался в том смысле, что стандартная секунда появилась и человечеством издавна отмеряется отнюдь неспроста. Это единица измерения времени, минимальная для нашей физиологии. Именно она является пределом человеческих возможностей. В отрезок времени меньший, чем секунда, мы, обычные представители своего биовида, просто не в состоянии и воспринять, и среагировать. Полсекунды нам хватает только на то, чтобы воспринять. Сделать – мы уже не успеваем.

Но в том-то и проблема, что я знаю и все остальные тоже знали: прыгнуть сквозь серость Рубежа и уйти невредимым очень даже реально. Вполне можно.

Это не плод воображения, не какая-то там несбыточная мечта, а доступная, выполнимая задача.

сорок шесть=двенадцать=восемь=

семь=четырнадцать=тринадцать=семь=

девятнадцать=тридцать две=семнадцать…»

* * *

– Но почему ты вообще решил, что сквозь эти штуки можно вернуться? – спросила она. – Мне как-то слабовато верится, что эта местность расположена… э-э, где-нибудь в наших краях.

Он не ответил. Ему просто нечего было сказать. Во всяком случае, в эту секунду ответить он просто не смог бы при всем желании.

Мотор заглох, повинуясь движениям рук водителя. Бронемашина застыла посреди ледяной равнины. Лед здесь расстилался повсюду, по крайней мере в поле зрения ничего, кроме льда, не попадало. Ледовая поверхность не была однородной и гладкой, «катком» равнину назвать было нельзя даже с натяжкой. Торосы, перепады, намороженные глыбы, трещины и рябь наслоений, где-то волнистая, сглаженная, а где-то с рваными, острыми краями…

Все как положено. И можно было закономерно решить, что вокруг арктические или антарктические просторы, если бы… Если бы не одно совершенно невероятное, фантастическое несоответствие.

Температура воздуха в этой ледовой вселенной, судя по ощущениям, и близко минусовой не являлась. Более того, она не являлась даже условно прохладной, в районе нескольких градусов выше ноля по шкале Цельсия. С такой температурой еще можно было бы вполне допускать, что лед не растает… Однако воздух здесь был по-настоящему горячим, хорошо за плюс тридцать, чуть ли не сорок градусов. Лед же, распростершийся вокруг до самой линии горизонта, преспокойно не таял.

Хотя с виду казался самым настоящим льдом, то есть водой в твердом, замороженном состоянии. Которой по всем нормальным законам природы положено возвращаться в жидкое состояние при плюсовой температуре, а при достижении плюс сотни градусов – переходить в состояние газообразное.

– У меня такое ощущение, что жаркая прерия вывернулась наизнанку, – проворчала девушка. – Поверхность земли изменилась, воздух остался прежним.

– Очень точное сравнение, – похвалил мужчина, через лобовое бронестекло разглядывая окружающую среду. – Но мне кажется, этот лед… м-м-м, не из воды. Он просто не может быть водяным, если предположить, что основные законы физики и химии здесь… э-э, тоже не вывернулись наизнанку.

– Вот это меня уже меньше всего удивит, – буркнула девушка. Еще раз оглядела ледовые красоты, раскинувшиеся за бортом бронемашины, и спросила: – Будем высаживаться? Меня как-то не тянет гулять по этому льду, хотя вообще-то я с детства, сам понимаешь, лед и снег видела чаще, чем траву, песок и глину.

– Меня тоже. Но в любом случае вряд ли имеет смысл разворачиваться и возвращаться. Тут нам по крайней мере пока что впрямую ничего не угрожает.

Он опустил взгляд и посмотрел на экранчик вспомогательного дисплея, который проецировал изображение с кормовой камеры. «Вид сзади» демонстрировал нагромождение ледяных глыб, сложившихся в подобие арки. Цвета окраски ледовой субстанции, выдержанные в голубовато-серых тонах, почти не отличались от оттенка внутреннего, ограниченного этими глыбами пространства. И если бы не промелькивающее там, внутри, нечто рыжевато-коричневое, резко контрастирующее, почти невозможно было бы определить, что с этим арочным образованием «что-то не то» творится.

– Сплюнь через левое плечо три раза, – посоветовала она. – Ты сам меня так учил, чтобы не притянуть неудачу.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – повернув голову налево, последовал он совету. – Не могу знать, конечно, подчиняется ли здесь хоть что-нибудь алгоритмам бытия и сознания, привычным нам, только на всякий случай не мешает подстраховываться. Ты права, Леди Удача – наша чуть ли не единственная союзница.

– Надеюсь, – коротко прокомментировала она.

– Если не считать этой машинки, – добавил он, – которая нам уже помогла избежать опасностей и поможет…

– Что поможет? Отыскать полынью или еще какую-нибудь лунку во льду? Отыщем, и что дальше? Ведь придется выбирать, бросать машину или нет. Под защитой брони катиться в неизвестность – это здорово, конечно, только вот танк далеко не во все… э-э, ворота пролезет.

– Да, я как-то об этом не подумал, – признал он. – Мне казалось, что нет лучшего способа передвижения по крайне враждебной территории. Может, это генетическая память, ведь мой папа имел звание капитана танковых войск, а дедушка был фронтовым шофером…

– И ты был совершенно прав при условии, что главная проблема – это решиться выйти. Поэтому танк нужен был, чтобы найти подходящий выход. Мы нашли броню на колесах, и набрались смелости, и отправились в поиск. А сейчас, похоже, выясняется, что главная проблема не в том, чтобы выход найти и в него выйти, а в том… чтобы он оказался действительно подходящим.

– Ты… м-м, витиевато закрутила, но я тебя понял. Да, ты права, может случиться, что мы все не так себе представляли. И наш поиск будет… э-э, гораздо больше наполнен неожиданностями, мягко выражаясь.

– Выбора у нас не было, так или иначе. Любая защита не дает стопроцентной гарантии. Зато в движущуюся цель труднее всего попасть. Этому меня научил мой дедушка, охотник.

– Да, мой дедушка тоже говорил, если хочешь жить – умей бегать, – согласился он. – А уж ему-то, ухитрившемуся пройти лагеря, гитлеровские концентрационные, британский для перемещенных лиц и жуткую карагандинскую зону ГУЛага, это умение явно спасало жизнь не раз…

– Слушай, а нам оно не мерещится? – согласно покивав его словам, вдруг спросила она. – Может, стоит все-таки выйти и пощупать… не доверяя глазам, видеокамерам и термометрам?

– Думаю, что нам лучше уж сразу принять как данность, что все – реально, – убежденно сказал он. – И поступать соответственно. Каким бы невероятным оно ни казалось, чем бы неимоверным оно ни ощущалось. Если мы будем относиться к окружающей среде не всерьез, никаких шансов выжить у нас точно не останется. Другое дело, что не стоит, наверное, сушить головы попытками разобраться… Почему с неба жарит тропическое солнце, воздух, как на египетском курорте, а лед не тает… Или другими подобными поисками объяснений. У нас есть цель, и какие бы фантастические обстоятельства ни попадались нам в процессе ее достижения…

– Договорились. Это не галлюцинации, даже если будут выглядеть как заправские видения.

– Знаешь, после всего, здесь уже пережитого, я свято уверен: где-то, как-то, когда-то существует все, что человек способен вообразить… Если до чего-нибудь мы не способны додуматься, то его нет, а значит, нам и не встретится. Если бы мне кто-то сказал, что я буду сидеть внутри настоящей бронированной машины из постапокалиптического блокбастера и рассуждать о льде, не тающем на сорокаградусной жаре… Но видишь – оно есть, и эта реальность дана нам в ощущениях. Более чем дана!

– А уж если бы мне кто сказал, что я попаду в объятия мужчины из будущего и с ним… – Она осеклась, обреченно махнула рукой и твердо, убежденно заявила: – Кончаем рассуждать. Ясно, что выбора у нас нет. Разве что пустить себе пулю в висок, но это аварийный выход.

– Точно. Полный вперед!

Мотор ожил, повинуясь управляющим движениям рук водителя. Бронемашина тронулась с места и медленно, осторожно покатилась вперед. Сидевшие внутри нее люди не знали еще, куда им держать путь и сколько он продлится, но одно уже поняли наверняка – что не вернутся туда, откуда приехали.

А достаточно скоро им довелось узнать, что они совершенно зря, как выяснилось, списали со счета «танк». Не стоило это бронированное средство передвижения вслух упоминать в контексте «не считая»… Сглазили. Потому что остались они без машины и почти без оружия. Выбор – спешиваться или нет? – двоим едущим по льду делать не пришлось. За них выбрала капризная Леди Фортуна, повернувшись к ним боком.

Когда бронемашина преодолевала выглаженную площадку, смахивающую на хоккейное поле, она внезапно, практически мгновенно, провалилась. Лед вдруг начал плавиться, как будто плюсовая температура хотя бы на одном участке наконец-то вступила в свои законные права, и твердая поверхность прямо на глазах стала исчезать. Немалый фрагмент поверхности растворился, образовав подобие дыры…

Но жидкость в этой «полынье» не появилась. Там, внутри, клубилась серо-белесая газообразная взвесь.

Они могли бы остаться в кабине, уповая на то, что провалятся вместе с «танком» и хоть где-нибудь да очутятся. Они могли бы провалиться вместе с ним и нигде не очутиться, сгинуть в одночасье. И с развилки возможностей была еще третья дорога – они могли покинуть машину быстро, практически «в чем были».

Он и она, на краткое мгновеньице встретившись глазами, без единого слова приняли решение: предпочли не надеяться на «танк». Громоздкая машина явно привлекала к себе излишнее внимание незримых сил, которые управляли окружающим мирозданием.

Волей-неволей люди расстались с бронемашиной, благодаря находке которой они отбросили колебания и отправились в путь. Покинули, успев только похватать рюкзаки с «аварийными» комплектами снаряжения. Экипироваться более обстоятельно просто не осталось времени. Ни секундочки лишней. Собственно, у них и оставалась всего лишь одна секунда, чтобы успеть.

Чтобы их путь, уводящий в неизвестность, не прервался, едва начавшись.

Удача хотя и отвлеклась, повернувшись к ним боком, все же не показала им свою равнодушную спину, не отвернулась совсем. Вызволила их из объятий то ли жаркого льда, то ли ледяной жары.

Они успели.

«…две=одиннадцать=тринадцать=двадцать пять=

Мы собственными глазами видели, как это происходило. Первым был здоровенный, непомерно мышцатый атлет. Прям-таки вылитый пиррянин из «Миров смерти» великого писателя-фантаста Гарри Гаррисона. Гуманоид с неведомой нам планеты, или гость из недоступной нам параллельной реальности, или откуда бы он сюда ни заявился, ч-черт… И он успел перепрыгнуть, сволочь! Его быстрота реакции, видимо, превосходила нашу.

Мы ведь, что греха таить, никакие не супермены и не супервумены, вполне обычные человечки. Подобные миллиардам других таких же частиц, из которых образовано человечество нашего, что уж греха таить, явно не лучшего из миров.

Он явился к нам и втерся в доверие, и мы его пригласили в Дом, и к Рубежу подпустили, а он – возьми да сумей перепрыгнуть…

Стояли мы тогда, в буквальном смысле остолбеневшие, и вытаращенными глазами невольных свидетелей наблюдали, как он уходил вдаль по солнечной равнине, раскинувшейся там, за Рубежом. Именно такое зрелище возникает, и полсекундочки просматривается в чистом «окне», когда оно в проеме появляется вместо непроглядной серости. Эту невероятную здесь, внутри доступного нам фрагмента ЗОНЫ, идиллическую картину мы постоянно видели… а теперь продолжаю видеть я, когда приоткрывается выход наружу.

Да уж, помнится, торчали мы тогда, обалдевшие, и посылали ему вслед проклятия самые ужасные из нам известных. А он даже не обернулся, подлый гад. Так и убрел, гуманоид долбаный, к рощице березок, той, что просматривается по ту сторону Рубежа, на глазок – приблизительно метрах в пятистах от нас. К желанному и недостижимому символу, уголку нормальной природы, манящему уютной безопасностью. Той самой безопасностью, которой по эту сторону и в помине нет.

Точно-точно, если бы тот гнусный супермен, похожий на древнегреческого атлета более чем двухметрового роста, не продемонстрировал нам воочию свой успех, прямо на наших глазах убравшись вон из ЗОНЫ… я бы спустя время не остался в одиночестве. Далеко не гордом, надо признаться.

Никто из людей нашей группы не внял моим увещеваниям и уговорам. Каждый из них, двадцати двух человек, имел право на свой прыжок, на свою единственную попытку… каждый, черт их подери!!! А я не имею, черт дери меня, никакого права осуждать их.

Но тем яростнее я ненавижу того похожего на эллинскую скульптуру красавчика, что дорвался к Рубежу и сумел пересечь его. По его вине я остался один…

Хотя, быть может, я в отчаянии просто ищу «крайнего»?..

Наверное, мы все-таки смогли бы адаптироваться, сумели бы дальше выживать и здесь, в ЗОНЕ. Мы ведь выжили, когда попали сюда, и выживали до сих пор! А времени не так уж мало прошло с той поры, как мы угодили сюда.

Однако никто не желал оставаться, и все погибли, испепеленные незримым жаром тумана Рубежа.

Мне тоже не хотелось, и не хочется, и никогда добровольно не захочется оставаться в ЗОНЕ, но я, вероятно, оказался самым трусливым из нас.

До сих пор все никак не решусь прыгнуть.

Я ведь тоже, тоже имею право на свой выбор: прыгать или оставаться.

Нет, уж что-что, а прыгнуть-то я могу! Имею прекрасную возможность в любую секунду… и это не каламбур и не игра слов, черт их задери!.. прыгнуть я могу хоть сейчас. Это и мое священное право, я тоже человек – или кто, спрашивается? Но вот сумею ли я перепрыгнуть и, полной грудью вдыхая свежий воздух свободы, уйти к той рощице?! Не наблюдать со стороны, а добраться туда и узреть вокруг себя это упоительное зрелище, которое отравляет мне существование, наполняет горечью зримого, но абсолютно недостижимого соблазна…

Это вряд ли. Если, конечно, не озарит меня вдруг внезапная гениальная догадка, позволяющая раскусить систему прерывания Рубежа.

А ее ведь и нету, системы этой.

Так сказала Олра и сразу после этого… шагнула в смерть.

шестнадцать=сорок=двадцать восемь=две=пятнадцать

двадцать пять=четыре=тридцать девять=восемнадцать…»

* * *

– Где это мы?.. – растерянно спросила девушка.

– Не зна-аю… – протянул Большой. – Надо осмотреться.

Они очутились в просторном темном зале. Помещение показалось им огромным… хотя это еще слабо сказано. Оно было чудовищно-громадным, колоссальным! Свет от полыхающих языками пламени жаровен лишь немного рассеивал окружающий мрак. Изрезанные барельефами колонны, словно вековые дубы, прятали свои «кроны» во тьме, где-то вверху. Тяжелые узорчатые портьеры величаво колыхались, их шевелили сквозняки, вольготно бродившие по незримым просторам зала…

– Скажу одно: судя по обстановке, мы в каком-то дворце, – шепотом произнес мужчина. Впрочем, даже на считанные децибелы, выданные человеческим голосом, нашлось свое, пусть и слабенькое, но все же эхо. А когда Большой шагнул к окну, раздавшийся отзвук чуть ли не сотряс дворец до основания. Старший напарник замер, втянув голову в плечи, однако все же решился и продолжил движение по гулкому полу…

Из высокого узкого окна открывался неожиданный вид: на сад, усаженный разлапистыми пальмами, что лениво, с этакой негой колыхали широкими листьями в такт дуновениям ветерка. Луна, прятавшаяся за паранджой из облаков, все же в достаточной мере освещала окрестности. Напарник пригляделся, но не отметил ни единой яркой светлой точки, которая подтвердила бы присутствие электричества.

– Та-а-ак… – на выдохе произнес мужчина, присел на корточки и дернул шнурок на правом ботинке.

– Что ты делаешь? – спросила младшая.

Расшнуровав свои «берцы», Большой снял их. Связав шнурками друг с другом, перекинул ботинки через плечо, обтянутое кожей старой куртки. Танкистский шлем потерялся, слетел, когда пришлось экстренно эвакуироваться.

– Сама подумай. Лично я не собираюсь сообщать о себе на весь этот дворец. Тебе, кстати, рекомендую поступить так же.

Выхватив пистолет и держа его перед собой, ведущий прокрался, прячась за колоннами, к высоченному, в два человеческих роста, дверному проему. Девушка тоже сняла обувь и ступала за своим спутником неслышно.

– Лестница, – шепнул мужчина. – Ведет вниз.

Напарники крадучись просочились на ступени. И лишь занавеси таинственно шелестели им вслед…

Взорам непрошеных тайных гостей открылось прелюбопытное зрелище: на доброй половине площади зала – по интерьеру и размерам близнецу помещения уровнем выше – раскинулось грандиозное пиршество. Десятки людей, облаченных в старинные, мягко выражаясь, одеяния, возлежали на кушетках и предавались чревоугодию. Они пили, ели, слушали игру музыкантов, переговаривались на неведомом языке, любовались извивающимися телами полуобнаженных танцовщиц… Все это разительно напоминало постановочную сцену из исторического фильма жанра «пеплум»[1]1
   Пеплум (от «peplum» – женская верхняя одежда в Древнем Риме, аналог греческого пеплоса; буквально – «покров»; англ. вариант – sword & sandal, «меч и сандалии») – жанр исторического кино, для которого характерны следующие признаки: использование античных или библейских сюжетов; большая продолжительность фильма (зачастую более двух часов); масштабность: батальные сцены, панорамная съемка и огромное количество массовки. Несмотря на историчность сюжета, в фильмах могут присутствовать значительные расхождения с историей в угоду зрелищности; не всегда ставится задача достоверного воссоздания исторических событий. Впрочем, с этой задачей обычно не особенно справляются и фильмы, претендующие на документальность; толкования уцелевших исторических свидетельств неизбежно попадают в прямую зависимость от восприятия и убеждений авторов. (Мысленное примечание Большого, заметка на полях повествования).


[Закрыть].

Большой огляделся, обшаривая пристальным взглядом зал. Девушка вопросительно посмотрела на него.

– Чего пялишься? – сердито проворчал он. – Ты здесь где-то видишь… э-э, кинооператоров?.. Нет? И я не вижу. А что это означает? То, что мы опять оказались не в нашем мире. Мы не вернулись домой, а… попали, одним словом. И если все-таки в нашем мире… тогда явно в каком-то из периодов его древней истории. Оно, конечно, заманчиво у предков погостить, но лично я как-то совершенно в другую степь стремился.

Тем временем разворачивавшееся на их глазах веселье становилось все более разнузданным. Мужчина недовольно скривился и сокрушенно покачал головой, он явно предощутил, что дело движется к неприятностям. И предвиденное случилось… Мускулистый, бронзовокожий мужчина, выхватив из крепления факел, принялся поджигать занавеси.

– Ой!!! – невольно вскрикнула девушка. И ее звонкий вскрик прорвался сквозь шумы и звуки музыкальных инструментов.

– Тих-хо ты! – зашипел мужчина, зажимая девушке рот ладонью, и в следующую же секунду был вынужден добавить: – Бежим!

Охмелевшая толпа, гогоча, бросилась к выходам, к окнам, попутно переворачивая жаровни и швыряя факелы в глубь помещений.

Краем глаза Большой засек движение слева от себя. Лишь молниеносная реакция спасла мужчину от удара копьем. Развернувшись, он перехватил древко, одновременно сделав подсечку коренастому бородатому воину в длиннополом одеянии. Свалив того с ног и отобрав копье, мужчина добавил пинком по ребрам. Заметив поодаль силуэт еще одного вооруженного человека, Большой затравленно обернулся, ища взглядом напарницу…

Девушка к этому моменту уже преодолела лестницу.

– Куда ты?! Стой, сгоришь!!! – заорал мужчина и метнулся вслед.

Чад пожарища проникал уже повсюду, наполняя дворец. Пламя начало лизать дверной проем, резкий запах кедровой смолы наполнял ноздри. В проеме клубилась дымная занавесь.

– Маленькая!..

В ответ ни слова.

Резко выдохнув и вдохнув, Большой наполнил легкие остатками несгоревшего кислорода и решительно шагнул вперед, в завесу дыма. Другого варианта развития событий напарница ему не оставила.