Текст книги "Дневник одного плавания"

14.05.1993. На входе в Бискай

Лиссабон за кормой. – Кабу-де-Рока. – В балласте через Бискайский залив: подробности. – Яхта.

Adeus, Lisboa! Мы опять на входе в Бискай, но с другой стороны. В Лиссабоне мы успешно выгрузили пшеницу, зачистили трюма и в балласте пошли на Испанию, на её северное побережье. Я уносил с собой свои впечатления о Лиссабоне, как об одном из лучших городов на свете. И если говорят, что Киев – мать городов русских, то Лиссабон можно смело назвать отцом городов португальских и бразильских, поскольку именно португальцы открыли и освоили Бразилию и придали ей статус государства. А Рио-де-Жанейро по своему местоположению и великолепию может соперничать только с Лиссабоном. Уверен, когда строили Рио, всё время оглядывались на далёкую португальскую столицу – город на реке Рио-Тежо. И, видя его вживую и вспоминая о нём, всё время хочется восклицать: «Ах! Лиссабон, Лиссабон!»

Кстати, совсем рядом с Лиссабоном есть одна достопримечательность, если не главная, то знаковая – «конец» Европы. Да, да, именно в Португалии Европа обрывается в воды Атлантики крутым и живописным мысом Кабу-де-Рока. И если вам посчастливилось на нём побывать, то по этому случаю можно получить диплом с настоящей сургучной печатью, где на голубом небесном фоне плотной меловой бумаги будет начертано:

«Сеньор (Ваша фамилия), Вы посетили Кабу-де-Рока, район Португалии. Это самая западная точка на Европейском континенте, где «кончается земля и начинается вода». С этого места португальские мореплаватели, воодушевлённые Символом Веры, отправлялись на своих каравеллах на поиски новых земель»

Нет ничего хуже для грузового парохода, чем идти в балласте, да ещё против ветра и волны. В балласте – это когда трюма пусты, а для осадки и, соответственно, большей остойчивости в специальные балластные танки закачивается забортная вода. Эта забортная вода и есть тот балластный груз, который придаёт пароходу его морские качества. Но груз этот не вполне достаточный, чтобы посадить пароход по ватерлинию, и он становится менее управляемым и более подверженным всем нападкам стихий. Поэтому нас болтает, бьёт крутой волной по скулам, корабль содрогается, на проходящей вдоль борта волне оголяется гребной винт, машина, почувствовав облегчение (плохо работает регулятор оборотов), набирает скорость, вводя в резонанс весь корпус. Такое впечатление, что судно вот-вот развалится.

Почему-то вспоминается один эпизод, происшедший почти 20 лет назад. Он засел в моей памяти, как инородное тело, не дающее успокоения и чаще напоминающее о себе именно в этих местах, которые по долгу службы приходилось пересекать не однажды.

Шёл 1974 год от Рождества Христова. Мы пересекали штормовой Бискай и приближались к месту встречи с флагманом – научно-исследовательским судном «Профессор Визе». Сильный северо-восточный ветер не привносил тепла в наступившее лето, он срывал мелкую водяную пыль с бегущих крутых волн, наполнял воздух влагой и напрягал атмосферу статикой небесного электричества. Создавалось впечатление, что ударили по туго натянутой струне какого-то большого вселенского инструмента и струна эта, войдя в резонанс, бесконечно звучит в окружающем нас пространстве.

Редко удаётся проскочить этот залив, чтобы тебя не зацепило хотя бы краем проходящего циклона. И конец июня не был исключением: нас валяло в изгибах серо-голубой воды, рваные стремительные облака под стать океаническим валам неслись в том же направлении в размытую ветрами даль, чтобы слиться с потоками встречных течений, ослабеть или, наоборот – усилиться, завернувшись в спирали разрушительных торнадо.

Неспокойное это место, продувное, любое для вольных ветров. Кильватерный след за кормой, образованный двумя работающими гребными винтами, быстро таял и исчезал в беснующейся водной стихии.

Я стоял на шлюпочной палубе, держась за ограждающие борт релинги, и любовался представшей передо мной картиной. Моё внимание привлекла одинокая двухмачтовая яхта, лежащая в глубоком дрейфе, без парусов, и, очевидно, совершенно неуправляемая. Она сильно кренилась на крутой волне, и иногда казалось, что верхушки мачт вот-вот коснутся того или иного гребня. Яхта лежала по ветру милях в трёх от нас, не больше, и, когда мы оказались на траверзе, я понял, что наши судоводители её не заметили. Я решил подняться и показать яхту.

На ходовом мостике находился капитан и третий помощник. У рулевой колонки стоял вахтенный матрос, направляя судно на показавшийся вдали флагман.

– Иммануил Николаевич, – обратился я к капитану, – по правому борту яхта. Похоже, неуправляемая.

На моё сообщение капитан отреагировал замечанием штурману, чтобы тот внимательнее следил за обстановкой, а сам вышел на правое крыло мостика и долго смотрел в бинокль на дрейфующую яхту. После небольшого раздумья он, как бы для собственного успокоения сказал:

– Под мотором идёт…

Но в его словах и интонации не было уверенности, а больше проскальзывало лёгкое раздражение оттого, что праздный наблюдатель отвлёк его от дела и вмешался в непреложный ход вещей. Напрасно я ждал команды: «Руль право на борт, держать на дрейфующий объект». Мы все прекрасно понимали, что при такой волне различить след слабосильного мотора с трёхмильного расстояния невозможно даже в морской бинокль.

Наш курс остался прежним. Наверное, разворачиваться на виду у флагмана считалось неприличным. Мы вовремя подошли к месту нашего рандеву.

Яхта скрылась из поля зрения, и больше о ней никто не вспоминал, а у меня осталось чувство досады и какой-то глубинной вины. Конечно, я не мог приказать капитану изменить курс, подойти к яхте, выяснить обстановку, при необходимости помочь экипажу, если таковой вообще имелся на её борту. Действительно, случай мог быть вполне тривиальным: или экипаж просто штормовался, предоставив своё судно стихии, или яхту элементарно сорвало с якорной стоянки какого-нибудь прибрежного порта и она дрейфовала по воле ветра и волн. Но в любом случае осадок от этого случая у меня до сих пор остался. И осадок этот имеет привкус горечи, чего-то не до конца сделанного и свершённого, что должно быть обязательно сделано и свершено.

Как это было давно. Но по своему восприятию – будто бы вчера. А сегодня мы проходим вдоль кромки северного побережья Испании и заходим в небольшой порт Басконии Пасахес, расположенный в закрытой горами бухте.

15.05.1993. Pasajes

Вход в бухту. – Город с остановившимся временем. – Маньяна. – Римский акведук. – Байкеры. – На «Туристе» по Крыму во времена путча. – Чисто виртуальная поездка в Биарриц. – Везём баскский гранит.

Городок Пасахес расположен почти на границе с Францией и является как бы пригородом более крупного города Сан-Себастьяна, до которого ровно 4 километра, и в котором находится центр подпольного баскского движения. А ещё там проводятся ежегодные европейские джазовые фестивали. Вход в бухту очень узкий и в то же время очень живописный. Это ущелье, скорее всего в незапамятные времена было пробито водами реки, спадающей с Кантабрийских гор: слева и справа высокие крутые склоны причудливо изрезанных скал (впрочем, как и на всём протяжении Бискайского побережья). По берегам видны моренные напластования – каменный слоёный пирог. Наверное, миллионами лет он выдавливался из глубин земли, во многих местах накренился, что говорит о каком-то давнем тектоническом надломе коры, идущей по береговой черте. Возможно, именно эти надломы и помогли пробиться сквозь скалы водам реки и образовать столь живописные фьорды в её дельте. Сюда может зайти судно небольшого водоизмещения: узкий проход, ограниченные глубины, небольшие причалы. Нам повезло, мы попадаем под местные стандарты, наше судно всего-то 3.5 тысяч тонн водоизмещением. Становимся у причала под загрузку гранитных моноблоков на Антверпен.

Попадая в город, попадаешь в век восемнадцатый с его феодальным укладом, неспешностью, провинциализмом. Время здесь замерло. Одна площадь, одна улица, дома на скалах и меж скал. Дома в большинстве своём с балконами. Почти на каждом балконе сушится бельё. На площади и рядом с ней небольшие трактиры, где можно выпить дешёвого вина «Чаколи» (дешевле уже не бывает). В разговорах местных басков часто слышится слово «маньяна». Это, можно сказать, главное слово во всей Испании и в испаноговорящих странах. В нём проявляется национальный дух испанца. Переводится оно просто – «завтра». Но в этом «завтра» кроется целая философия народа. «Завтра» имеет очень много оттенков и смыслов. Одно это слово иногда заменяет целое предложение и по нему можно даже составить картину дня, недели и года. В зависимости от интонации и контекста это слово может означать и надежду, и безысходность, и совет, и пожелание, и много-много ещё чего. До завтра, пока, увидимся, всё хорошо, когда-нибудь – возможно завтра, люблю тебя, надейся на лучшее, какой хороший день, а завтра будет ещё лучше – и это всё «маньяна». Говорят, это слово породило два закона, по которым живут в Испании. Первый – никогда не делай сегодня то, что можно сделать завтра. Второй – никогда не делай завтра то, что можно сделать через неделю. И «завтра» здесь опять ключевое слово.

Сравните с Россией, в которой по этому поводу существует всего один закон: не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Если мы будем жить по первым законам, то останемся голодными. Русские такую роскошь позволить себе не могут.

Я решил побродить за чертой города, благо, что эта черта совсем рядом: стоит только взобраться на соседнюю горку, и ты уже в дикой горной местности. Приятно бродить по вздыбленным каменистым кручам, натыкаться на чистые родниковые источники, взбираться на лобные места, любоваться с них панорамой океана. Больше всего меня удивил сохранившийся в каменной лощине римский акведук с характерными полукруглыми зевами между опор. Он давно уже не используется по назначению, и остался, как памятник прошедших эпох. Хотел было пройти по нему, но верхняя мостовая часть оказалась довольно узкой и взъерошенной от хаотического наслоения вышедших из своих гнёзд строительных блоков и камней. А высота посреди акведука была таковой, что при случайном падении не оставляла шансов выжить.

Сзади послышалось какое-то движение. Обернувшись, я увидел двух байкеров на горных велосипедах. В те времена маунтин-байки только-только входили в обиход и в моду. Два молодых парня, экипированных как надо – каски, наколенники, специальные перчатки и очки с жёлтыми контрастирующими стёклами, соответствующая обувь, облегающая яркая одежда – взбирались, стоя на педалях, по крутой каменистой тропе на вершину горного кряжа, на который я только что взобрался пешком. Посторонившись, я на всякий случай сказал: «!Аста маньяна!»

– Маньяна, маньяна, – услышал я в ответ.

И горные байкеры стали спускаться по противоположному склону, объезжая большие и малые камни, на тормозах, изредка подкручивая педалями и шатая из стороны в сторону рули. Минут через пять они показались на соседнем каменистом холме, перевалили через него и появились уже в далёкой ложбине, всё уменьшаясь и уменьшаясь в размерах, наконец, превратившись в две далёкие фигурки, петляющие среди каменистых нагромождений: вверх-вниз, вправо-влево. Подобные вояжи у нас можно совершать разве что на Кольском полуострове, где наличествуют подобные ландшафты. А Крым и Северный Кавказ слишком круты для велоэкскурсий. Хотя в 1991 году, как раз в период анти-горбачёвского «путча», когда сам Горбачёв преднамеренно отсиживался у себя в Крыму, в местечке Форос, я как раз «рассекал» по дорогам Восточного Крыма и Северного Кавказа вплоть до Новороссийска. Правда, подо мною был не классический маунтин-байк, а переделанный мной специально для горной местности советский велосипед «Турист» с немалой поклажей на переднем и заднем багажнике, но он с честью выдержал все испытания и перипетии подъёмов и спусков на шоссейных и грунтовых дорогах Причерноморья. Путешествие по горам на велосипеде – это особый вид туризма. И кто не испытал его на себе, не поймёт всех прелестей и тонкостей такого передвижения.

Предавшись воспоминаниям, я уж, было, подумал вытащить из закромов нашего «Тора» мой старенький «Салют» – последний бренд Харьковского велосипедного завода им. В. И. Петровского – да сгонять на нём на западное побережье Франции, хотя бы в Биарриц. Отсюда всего-то 20 километров. И там, на холмах Cote d’Argent, где провёл своё золотое детство Набоков, бывали Чехов, Стравинский, князь Юсупов, отдельные наследники престола да и другие богатые и бедные аристократы и куда ровно через семь лет после нашего посещения переберётся Аксёнов, найти скромный домик-виллу с садом, прицениться, внести задаток, а на старости лет переехать туда для отдохновения души и тела, погружаясь в заросли тамарисков, как в райские кущи, наслаждаясь дуновениями Атлантического океана, а иногда с крыши знаменитого Отель-дю-Пале, под звон колоколов церкви Александра Невского, что на Avenue de Flmperatrice, наблюдать за мерным передвижением различных кораблей по неспокойной поверхности Бискайского залива. Но в тот день одолела меня лень, и я лениво слонялся по каменным окрестностям Пасахеса, и мне не хотелось ничего большего, поскольку в глубине души я хорошо осознавал, что мечты мои неосуществимы.

Жаль было покидать этот спокойный мирный город с его патриархальным укладом, с дешёвым вином, колышущимся на балконах сохнущим бельём, неспешным течением местной жизни среди обустроенного горного распадка. Жизнь там текла и течёт так же естественно и мерно, как заполнившая фьорды речная вода, соединившаяся в них с океанским заливом.

Обратный путь до Антверпена, гружённые тяжёлыми гранитными монолитами, мы проделали как-то незаметно. Из-за этих монолитов пароход был как ванька-встанька, хорошо держался на курсе, успешно сопротивлялся бортовой качке, резал воду, как чугунный утюг.

18.05.1993. Antwerpen

Всё для моряков. – Что мы любили. – Куда делся советский флот и куда пошёл советский моряк. – Грузин, авто и хохлы. – Москва – Тбилиси. – «Заходи – сам пришёл». Нюансы местного бизнеса.

В Антверпене всё по-прежнему. Опять оседлал свой корабельный велосипед и на этот раз уже без «деда» (с ним ехать всё-таки тяжеловато) съездил в город. Был здесь ровно десять лет назад. Сохранились ещё магазины «Всё для моряков». Раньше они являлись вожделенной Меккой для советских мариманов. Товар в них предлагался всегда дешёвый и востребованный в СССР. В этих магазинах оставлялась практически вся валюта, заработанная за рейс. Потом этот «колониальный» товар (отрыжка Запада) сплавлялся в Союзе с большой выгодой. Надо сказать, что в большинстве своём советские люди были падки на иностранные вещи: складные зонтик и газовые платочки, гипюровые отрезы и женские колготки, китайские чайные сервизы из тончайшего порцелана и фирменное средство от радикулита «Sloan’s liniment», аудиоаппаратуру и ментоловую жвачку, синтетические плащи и пальто, мохер и фабричные ковры, местный алкоголь и костюмы из джерси, модную обувь и различные сувениры, поддельные швейцарские часы и т. п. Сейчас эти магазины переживали не лучшие времена. Советский флот весь распродали, сдали в аренду международным компаниям, порезали на гвозди. Советские моряки превратились в наёмный рабочий скот, к которому принадлежал и я, едущий по Антверпену на советском велосипеде мимо витрин с прежним изобилием продуктов и вещей, мимо витрин с разнообразными girls, иногда влекущими лёгким движением указательного пальца (куда мне до них на своём задрипанном двухколёсном транспорте), мимо многообразной здешней жизни, во многом непонятной и явно чуждой и пустой. Всё мимо, мимо и мимо.

В сквере, опоясанном магазинчиками для русских, меня окликает грузинского вида человек:

– С какого парохода?

Поскольку он меня вычислил (по физиономии, наверное, по признакам особой душевной ауры, которая была на грани материализации), я ответил с какого.

– Почему не знаю? У меня тут все суда на учёте. Автомобили нужны? Хорошие. Дёшево продам…

– Нет, не нужны, – прервал я его.

– А чего так? – грузин неподдельно удивился.

– Такой расклад, – отвечаю, – кому-то, может, и нужны, а мне – нет. Предпочитаю велосипед, – я показал на своего железного коня, – едет быстро, по любым дорогам, бензина не требует, ремонт копеечный, тренинг для ног и сердца. Короче, – одни плюсы.

– Сразу видно – русский человек, – подмечает собеседник, – хотя есть что-то и от грузина. Угадал?

– Скандинавские крови есть. Грузинов в роду не было.

– Жаль! – сокрушается грузин. – Бери автомобиль, в бывшем Союзе продашь, богатым станешь. Ты же из бывшего?

– Из бывшего. А как догадался?

– Генацвале, так видно же, – он поднял вверх ладошку на уровне моего лица.

– Ты же тоже из бывшего, насколько я понимаю.

– Да, но я из Грузии. Это особая страна. Мы и при Советах неплохо жили. Но я чувствовал, что кинут нас всех по большому счёту. Нюх у меня на это. Этот старый лис Шеварднадзе мне никогда не нравился. Ещё до перестройки дёрнули мы с женой на Запад. В Антверпене в этом – дело своё открыли. Капитал был начальный. Магазины с ней завели: сначала один «Москва», следом второй «Тбилиси». Сам знаешь: под лежачий камень коньяк не течёт. Ещё восемь лет назад ваши моряки валом валили, скупали всё и много. Успевай только товар завозить. А сейчас не знаешь, чем и торговать. «Тбилиси» закрыть пришлось. Вот, только «Москва» и осталась, да и то еле держится, – грузин указал на витрину магазина, где красовалась самописная реклама на русском: «заходи – сам пришёл!»

– Но почти никто не заходит, – продолжает он. – Разве какой-нибудь бедный индус раз в неделю заглянет и всё. Вот старыми машинами и приторговываю. Их здесь, кроме ваших, никто не берёт. Раньше это старьё просто на свалку увозили, да ещё приплачивали. Здесь место на свалке денег стоит. А сейчас всё в бывший Союз уходит. Они за ваш счёт все уже на новых авто катаются, честное слово. А вы с их старыми мучаетесь, да ещё похваливаете. Я только удивляюсь.

– Я тоже удивляюсь, – подыграл я. – А что ещё остаётся делать?

– Не надо было систему ломать. Запад бы сам догнил с его дутыми ценностями. Спасовали! А теперь они новую колонию приобрели. На ней можно ещё век жировать.

– Какую колонию? – не понял я.

– Эсэсэрию бывшую. Теперь она вся к их услугам.

– Ну, нас не спрашивали, – стал оправдываться я.

– Да, меня тоже не спрашивали, но и я спрашивать не стал. Теперь закон один: кто сильней, тот и господин. Но не так всё просто, как мне казалось с самого начала. Здесь система очень жёсткая. На выживание. Естественный отбор. Как по Дарвину. Только выживает не сильнейший, а хитрейший. Каждый норовит утопить конкурента. Цивилизованными методами, конечно. Но топят по-настоящему, так, что пузыри идут. Я это уже на себе чувствую. А у вас всё ещё впереди. Хлебнёте по полной программе. Поймёте тогда, за что большевики боролись. Привыкли ведь на всём готовом жить. Вот и размякли…

– А ваши ещё приезжают, – спросил я, – из Грузии? – Мало. Можно сказать, не приезжают уже. Это раньше, когда из Союза бежали, тебе сразу и политическое убежище, и пособие, и статьи в прессе с гонорарами, и курсы по адаптации. А сейчас ты изгой. Никому не нужен. Они своё дело сделали по дискредитации Страны Советов, холодную войну выиграли и – всё. Сейчас другие правила игры. Кина больше не будет. А вот хохлы ещё едут. Требуют экологического убежища. Чернобыль их достал. Столько сюда понаехало, что создаётся впечатление – на Украине хохлов не осталось. Вот, мимо один едет на старом «Опеле». Дымит на весь Антверпен. И куда полиция смотрит?!

На ржавой машине действительно мимо нас проезжал мордатый мужик.

– С таким видом, – прокомментировал грузин, – обычно миллионеры на «Линкольнах» разъезжают. Даже не поздоровался. А ведь «Опель» у меня покупал. Дым сзади, как из дырявого паровоза. Укатал! А ведь был, как новенький. У них здесь своя диаспора образовалась. Друг за друга горой. Чужих к себе не допускают. Скоро весь Антверпен оккупируют. Бельгийцам придётся на Украину переселяться, честное слово. Покупай автомобиль, генацвале. А?

– Ищи других, – посоветовал я.

– А где их найдёшь? Ваши моряки все под чужие флаги разбрелись. Валюту зарабатывают. Другие времена теперь. Надо что-то придумывать, а что, не знаю. Может, с вашего парохода кто захочет? Подержанное авто. Проценты с меня. Проценты – каркас капитализма. Без них всё рухнет.

– Бог тебе в помощь! – сказал я на прощанье и поехал, куда глаза глядят.