Текст книги "Третий дубль"

– Сюрприз, – с сомнением в голосе сказал Константин Демьянович, разглядывая фотографию. – Похоже, что это я.

– Вы, Константин Демьянович. На Дворцовой площади снимали фильм, и вы случайно попали в кадр. Здесь вы оглядываетесь, потом поворачиваетесь лицом к аппарату. Вы ведь заметили съемочную группу?

– Заметил. Стояли табором у Александровской колонны.

– А что вы заметили на улице Халтурина?

Вобликов опять задумался.

– В такую рань на улицах пусто, – наконец заговорил прораб. – Я торопился, по сторонам не оглядывался…

– И вы ничего не видели… там… за углом? – Никитин не мог скрыть своего изумления.

– Ничего.

– Но вас даже спросили на съемочной площадке… Режиссер спросил: не видели ли вы актера на велосипеде? И вы ответили – актера не видели, а велосипед на асфальте лежит!

– Вас как зовут, молодой человек? – спросил вдруг Вобликов.

– Евгений Петрович.

– Евгений Петрович, у вас в чемоданчике магнитофон? – Он показал глазами на «дипломат», который Никитин положил на свободный пень.

– Да что вы! Нет там никакого магнитофона. Мы с вами потом запишем ваши показания – вот и все.

– Покажите!

– Раскрыть чемодан? – Младший лейтенант растерялся. – Вы мне не верите?

– Покажите.

Никитин раскрыл «дипломат». Там вперемешку лежали общипанный батон, два плавленых сырка, электробритва, носовой платок и «Бойня номер пять» Курта Воннегута.

– Никаких магнитофонов, как видите, – обиженно сказал младший лейтенант. Мирила его с таким откровенным недоверием надежда, что теперь прораб заговорит. Но Вобликов оказался непредсказуем:

– Так вот, Евгений Петрович, ничего и никого на улице Халтурина я не видел. Да, ко мне кто-то обратился на Дворцовой с вопросом. Но я по рассеянности даже не понял его. А про велосипед вообще ничего не говорил. Не видел я велосипеда.

«Неужели преступники добрались до прораба раньше, чем я? – подумал Никитин. – Но как?»

– Константин Демьянович, обратите внимание на фото, – он сунул фотографию Вобликову прямо под нос. – Куда вы смотрите?

– Наверное, оглянулся на свой дом! – впервые лицо прораба осветило подобие улыбки. – Я все-таки на месяц уезжал! – Он взял крупную ягоду из миски и, оторвав листочки, отправил в рот. Никитин еле удержался, чтобы не последовать его примеру. Уж больно аппетитно выглядела клубника.

– Я, наверное, совершил ошибку, что не посвятил вас в подробности. В то утро, на улице Халтурина, можно сказать, в то самое время, когда там находились вы, совершено преступление. Похищен или убит известный певец Леонид Орешников. Вы, конечно, слышали о нем?

– Нет. Все эти крикуны для меня – на одно лицо.

Никитин прикусил язык, чтобы не выпалить какую-нибудь резкость. Чтобы так – о его любимом певце!

– Ну что ж. Кому поп, а кому попадья… Но эти, как вы выражаетесь, крикуны, люди. И похищение человека – опасное преступление.

– Что вы мне прописные истины говорите! – недовольно сказал Вобликов и отправил в рот очередную ягоду. Он делал это, наверное, машинально, даже не вполне ощущая их вкус.

«Какое добро переводит!» – возмутился в душе младший лейтенант.

– Я вам не прописные истины говорю. – Он лихорадочно соображал, стоит ли намекнуть этому упрямому или запуганному человеку, что и его жизни угрожает опасность. Если преступники у него побывали – он и сам прекрасно знает об этом, если нет – можно напугать его. Когда Никитин и Панин обговаривали перед отъездом в Опухлики, как себя вести с прорабом, они, кажется, предусмотрели все варианты. Но и вообразить не могли, что свидетель откажется давать показания. – Не прописные истины, – повторил младший лейтенант, – а просто хочу, чтобы вы поняли: от вас зависит, можем мы спасти жизнь человеку или нет.

– Это от вас зависит. Вы – милиция.

– Да ведь преступники видели вас! Видели! И фотография ваша у них есть. Как вы думаете, зачем?

– Вот потому я и молчу, – шепотом сказал Вобликов. – И буду молчать. И даже от этих своих слов отопрусь, если вы вздумаете приобщить их к делу. Поняли? Потому, что сейчас я вам понадобился, вы и за тридевять земель приехали. А когда свое заполучите, я один на один с бандитами останусь. Вы даже шагу не шагнете, чтобы меня защитить!

– Вот вы и высказались. Прекрасная речь. Яркая. – Никитин говорил очень спокойно, хотя внутри у него все клокотало от злости. – Мы так и запишем в протоколе: от дачи показаний товарищ Вобликов Константин Демьянович отказался. А за это, кстати, его могут и к уголовной ответственности привлечь. – Он протянул бланк прорабу: – Распишитесь.

Вобликов демонстративно отодвинул его, оставив на бумаге красное пятнышко клубничного сока.

– Что? И подписывать не желаете? Логично. Так и изобразим: «Подписать протокол гражданин Вобликов отказался».

Никитин вышел на дорогу. У «москвича» были распахнуты двери, а молодой шофер спал, сладко похрапывая.

«Что же мне делать? – думал младший лейтенант. – Хоть не возвращайся. Кто мне поверит, что свидетеля не смог разговорить? Засмеют». – Он не на шутку расстроился и стоял у машины в нерешительности. Уезжать в Ленинград с пустыми руками никак не хотелось.

– Евгений Петрович! – окликнул его проснувшийся шофер. – Как охота?

– С пустыми руками, – тихо сказал Никитин. Краем глаза он заметил, что прораб подошел к калитке и смотрит на них. Показывать свое огорчение младший лейтенант не собирался.

– Едем, Коля! Мы свое дело сделали. – Он кинул кейс на заднее сиденье и сел рядом с водителем.

Из Великих Лук Никитин позвонил в Ленинград. Панин молча выслушал младшего лейтенанта, лишь время от времени отрывисто бросая: «Так! Так-так!» А когда Никитин закончил, капитан сказал: «Интересно» – и долго молчал.

– Мне-то чего делать? – спросил Евгений.

– Поскорее возвращаться. Ты здесь позарез нужен.

– А с этим хмырем как?

– Да никак! Ты же не будешь ему пятки прижигать? Законом не предусмотрено.

То, что капитан ни в чем его не упрекнул, и обрадовало, и удивило Никитина. Он знал, сколько надежд возлагал Панин на «мужчину с портфелем».

17

– Вспомните еще раз, что произошло на съемочной площадке, – попросил капитан, когда рано утром пригласил к себе в кабинет режиссера и оператора.

Николай Мартынов, полулежавший в глубоком кресле, посмотрел на Максимова, призывая его начать вспоминать первым. Вид у оператора был сонный, словно его только что вытащили из постели. Да, наверное, так оно и было.

– Что же еще вспоминать? – нерешительно сказал режиссер. – Все так обычно… Мы с Леней немножко поконфликтовали из-за его костюма. Наряд он себе придумал невероятный!

– Какая-то желтая хламида! – проворчал оператор.

– Можете себе представить: желтое здание архива, и он выезжает в желто-черной тряпке. Попробуйте снимать!

– Мартынов снова прикрыл глаза. Дальше злополучного наряда певца разговор не двигался.

– Когда снимаешь дубль за дублем, все настолько привычно, рутинно, – сказал Максимов. – Вы уж, Александр Сергеевич, намекните, чего от нас ждете?

– Никто из посторонних не подходил к певцу?

– Да какие посторонние в такую рань? – даже не приоткрыв глаз, сказал оператор.

– Ты, Коля, не прав. Несколько молодых людей подходили к нам. Как раз в тот момент, когда мы с Леней пикировались. Но с ним не разговаривали. Леня тут же сел на велосипед и уехал. А что – это так важно?

– Посудите сами – дважды вы снимаете один и тот же эпизод. Третьего дубля могло и не быть. Правда?

Максимов кивнул.

– И дважды Орешников не уезжает за угол, не исчезает из поля зрения. Почему на третий раз он это делает?

– Да он такой холерик! – опять, не открывая глаз, сказал Мартынов. – Он даже одну и ту же песню никогда не поет одинаково.

Панин посмотрел на режиссера, призывая и его высказаться.

– Правильно, – подтвердил Лев Андреевич. – Леня такой! Да и чего тут особенного? Один раз – доехал до угла, второй – заехал за угол…

– Третий!

– Ну третий! Это же так понятно! Действовал спонтанно.

– Спонтанно! А похитители его ждали за углом тоже спонтанно? Ведь вы, Лев Андреевич, говорили мне, что третьего дубля могло и не быть? Говорили?

– Говорил.

– Что, третий дубль у вас тоже спонтанно родился?

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Максимов. И даже оператор наконец совсем проснулся и посмотрел на капитана с удивлением.

– Хочу сказать, что между вторым и третьим дублями Леониду Орешникову могли передать записку или сказать, что кто-то ждет его на улице Халтурина. Это одна версия. А вторая – он действительно, как вы говорите, спонтанно завернул за угол и стал свидетелем преступления. Может быть, даже кинулся кого-то защищать. Есть и третья версия, – он попал под машину. Если принять вторую или третью версии, его давно уже нет в живых. Поэтому до сих пор не предъявлено требование о выкупе.

Несколько минут все молчали.

– А вы знаете, ребята, – вдруг воскликнул Мартынов, – если Леньку похитили, чтобы получить выкуп, то они не зря тянут! Через пять дней у него гастроли, не так ли?

Максимов согласно кивнул.

– Западная Германия, Бельгия, Швеция. Два месяца. Представляете сумму контракта?! А? И сумму неустойки, если Ленька не поедет? Да они просто все рассчитали, эти сучьи дети. За день-два предъявят ультиматум, Ленконцерт все заплатит. Рэкетирам платить рублями, а неустойка-то в твердой валюте. Гениальная идея?

– Да… Что-то тут есть. – Максимов вопросительно посмотрел на Панина, ожидая его реакции.

– Что-то тут есть! – передразнил оператор. – Вот так всегда! Да говорю вам – гениальная идея! Голову на отсечение даю!

– Это вы вовремя про гастроли вспомнили, – сказал капитан. – Если они за день до гастролей выкуп потребуют, то у нас времени на разработку операции будет мало.

– Вот-вот! – Мартынов нацелил палец в грудь режиссера. – Ты, Левушка, меня сильно недооцениваешь, а товарищ капитан сразу понял, с кем имеет дело.

– Теперь бы вам вспомнить, кто подходил к певцу на Дворцовой площади, – вернул капитан своих собеседников к первоначальной теме.

– Пожалуй, никто не подходил. Ребята поглазели на Леню издалека. Даже с автографами не лезли, – сказал Мартынов.

– А из съемочной группы?

– Из наших? – хором спросили режиссер и оператор.

– А почему бы и нет?

– Я в группу подбираю проверенных людей, – с обидой сказал режиссер. – Бандитов среди них никогда не было.

– Мы в группу действительно подбираем приличную шоблу, – сделав многозначительное ударение на слове «мы», добавил оператор. – Но поручиться за каждого?! Увольте. Ты, Лев, как будто только что родился. Среди наших ассистентов, осветителей, рабочих столько новых людей! И ты за каждого поручишься? Не разыгрывай обиженного. Лучше вспомни, кто из наших общался с кумиром.

И он снова прикрыл глаза.

Максимов не нашелся, что ответить.

– Скажите, – спросил капитан, – а монтажница Светлана Яковлевна была в этот день на Дворцовой площади?

– Нет! – Максимов сделал протестующий жест рукой.

– Монтажницы вообще никогда не бывают на съемках. – Он секунду подумал и добавил: – Как правило.

– А исключения?

– Если в съемках участвует какая-нибудь суперзвезда, а съемки идут на студии, тогда поглазеть кто только не приходит! Ну а самое главное – Светлана вне всяких подозрений! Это наша лучшая монтажница. Она все мои картины…

– Стоп! – перебил режиссера Мартынов. – Диктую! К нашему черно-желтому кумиру подходили…

Капитан поспешно пододвинул к себе лист бумаги, приготовился записывать. Мартынов продолжал, не открывая глаз:

– Костюмерша Варвара… Ох, извините, Варвара Федоровна Коржова, гримерша Лялька Степанова, этот козел…

– Осветитель Толя Рюмин, – подсказал Максимов.

– Я и не знал, что у него такая красивая фамилия, – усмехнулся Мартынов и продолжал: – Оператор Николай Мартынов и еще одна симпатичная сыроежка, опять забыл фамилию, по имени Рита.

– Рита Скворцова, – сказал режиссер.

«Максимов прекрасно знает своих помощников», – подумал Панин.

– Пусть будет Скворцова, – согласился Мартынов и открыл глаза. – Все, господа. Кажется, никого не забыл.

– Меня забыл, дружочек, – напомнил режиссер.

– От тебя, Левушка, я специально отвожу подозрения.

– А кто из этих людей был обязан подойти к Орешникову? – спросил капитан. – По делу? Костюмерша, гример?

– Режиссер, оператор, – продолжил список Мартынов.

– Сыроежка небось подходила за автографом. А вот Рюмин?!

– А эта сыроежка кто по должности? – поинтересовался капитан.

– Помреж, – сказал Максимов. – И подходить к Орешникову в этот момент ей было совсем необязательно. А получить автограф она могла и на студии. – Он внимательно посмотрел на капитана. – Она хорошая девушка. Да и Леня Орешников не в ее вкусе.

Мартынов громко расхохотался:

– Тебе, Левушка, лучше знать!

Панин заметил, что у режиссера порозовели щеки. «Знает кошка, чье мясо съела, – внутренне усмехнулся капитан. – Интересно было бы взглянуть на эту Риту Скворцову». Ему подумалось, что у такого видного и респектабельного мужчины, как Максимов, любовница должна быть необыкновенно привлекательной.

– И хорошую девушку кто-то мог попросить о маленьком одолжении, – сказал он. – Например, передать записку.

Мартынов с усмешкой посмотрел на режиссера. Чувствуя его замешательство, Панин сказал:

– Да вы не стесняйтесь, Лев Андреевич.

– Что мне вам сказать, ребята? – Максимов улыбнулся смущенно. – Рита близкий мне человек. И я знаю о ней все. Если бы она передала записку…

– Остается Рюмин. Или некто «икс», не замеченный Николаем.

– Какое недоверие профессионалу! – воскликнул Мартынов. – Глаз оператора способен запомнить тысячи деталей, которые ускользнут от внимания другого человека.

– Расскажите поподробнее о Рюмине.

– Толя Рюмин – записной остряк и балагур. Лет тридцати, – стал вспоминать Максимов. – Работает на студии с незапамятных времен. По-моему, пришел после десятого класса. Не поступил в Мухинское и подался в осветители. Кто-то из наших режиссеров его привел…

– И все эти годы в осветителях?

– Да. Мы как-то разговорились, и Толя сказал, что работа его вполне устраивает – интересные люди, командировки, свободное время… – Режиссер помолчал немного, потом сказал с энтузиазмом: – Александр Сергеевич, а почему бы вам не собрать всю съемочную группу? Может быть, даже на Дворцовой площади. Расставить всех по местам. Словом, полностью воссоздать обстановку. И тогда вспомнятся все детали. Кто к кому подходил, какие реплики бросал.

Мартынов, по-прежнему сидевший с прикрытыми глазами, демонстративно изобразил аплодисменты.

– Вы, Лев Андреевич, наверное, детективы снимали?

– Снимал, и, признаюсь, с увлечением.

– Если записку Орешникову передал кто-то из группы, он может быть связан с преступниками, – сказал капитан. – И общий сбор ничего не даст. Только насторожит. Но самое главное, у нас нет времени. Вы же сказали, через пять дней Орешников должен был бы уехать на гастроли. – Режиссер согласно кивнул. – Скажите, Рюмин женат?

– Кажется, развелся.

– А какая зарплата у осветителя?

– Небольшая. Наверное, рублей сто, сто двадцать…

– Слово для справки! – изрек Мартынов. – Осветитель огребает на выезде до двухсот. Рюмин имеет «жигули», одевается в «фирму», любит кормить своих знакомых женщин в «Тройке», пытался приударить за сыроежкой, но получил от ворот поворот. К чести данной особы.

Режиссер опять порозовел.

– Братцы! – поднимаясь из-за стола, сказал капитан. – У меня к вам просьба…

– Никому ни слова! – подмигнул ему оператор.

– Александр Сергеевич, можно я спрошу у Скворцовой? Понимаете, мне бы хотелось быть уверенным…

– Понимаю. Но лучше будет, если я спрошу сам. Договорились?

Режиссер и оператор ушли. Один, как показалось Панину, обуреваемый сомнениями, а другой – с чувством исполненного долга. Уверенность, с которой Мартынов назвал людей, подходивших к певцу перед третьим дублем, произвела на капитана впечатление. В душе он всегда завидовал уверенным в себе энергичным людям, тем, для кого эти качества были органичными, составляли суть характера. Панин среди сослуживцев тоже слыл человеком энергичным и даже волевым. Но только он сам знал, чего это ему стоит. Сомнение было одним из главных свойств характера капитана. И начальник управления уголовного розыска Семеновский больше всего ценил эту черту в капитане. А сам Панин по молодости принимал свои вечные сомнения за нерешительность и старался подражать самым энергичным своим коллегам.

Так вот, восхищаясь наблюдательностью Мартынова, Панин все-таки подумал о том, что неплохо было бы перепроверить его показания.

Осветителя Рюмина, явно имеющего какой-то левый приработок, следовало проверить особенно тщательно, выявить круг его знакомых. Неплохо было бы присмотреться и к Рите Скворцовой, прежде чем выяснить у нее подробности разговора с Леонидом Орешниковым.

Панин набрал номер телефона Скворцовой, – короткие гудки. «Что это Максимов? Едва успев выйти из управления, бросился к автомату? – подумал капитан. – Ай-ай-ай, Лев Андреевич! Уж не ревнуете ли вы?» Через несколько минут он позвонил снова, номер по-прежнему был занят. Нет, не было у Панина времени, чтобы раз за разом набирать номер Скворцовой, выявлять круг знакомых Рюмина. Он мог идти сейчас только таким путем, который сулил быстрый эффект. Все остальное – на потом.

18

В десять часов капитана ждали на Большой Зелениной улице. Вчера вечером в популярной программе «600 секунд» ведущий объявил: по просьбе Управления уголовного розыска «молодых людей, присутствовавших на съемках телефильма шестнадцатого июня в пять часов утра на Дворцовой площади, просят срочно позвонить по телефону…» И сообщил номер телефона, который стоял на служебном столе Панина.

Еще не закончилась десятиминутная программа, как раздался первый звонок. Молодой женский голос спросил:

– Это телевидение?

– Я вас слушаю, – дипломатично ответил капитан.

– Сейчас передали объявление… Просьбу позвонить, – девушка волновалась. Наверняка решила, что, пока она находилась на съемочной площадке, режиссер присмотрел ее для своего будущего фильма.

– Да, была такая просьба. Вы были в то утро на Дворцовой площади?

– Конечно, была.

– Назовитесь, пожалуйста.

– Зина Витухова, студентка Института культуры…

Панин записал телефон и адрес Зины. Она жила на Большой Зелениной. Выяснил, что вместе с ней был ее знакомый – Геннадий Ольховский, сосед по квартире.

– А где сейчас Геннадий?

– Рядом со мной, – после некоторого замешательства сказала девушка.

– Зина, вы разговариваете с капитаном милиции Паниным. Мне необходимо встретиться с вами. С вами и Геннадием.

Зина ойкнула и повесила трубку. «Это называется “утраченные иллюзии”», – пробормотал капитан, набирая номер телефона пугливой студентки.

Минут пять из трубки неслись длинные гудки. Скорее всего, молодые люди держали совет. Наконец трубка откликнулась мягким молодым баском:

– Говорите.

– Говорю, говорю, – миролюбиво отозвался Панин. – Вы только трубку не вешайте. Дело к вам серьезное.

– У нас телефон такой, – соврал парень. – Внезапно отключается. – Он все время нервно покашливал.

– Геннадий, я завтра утром к вам подъеду. Будете дома?

– Зина, – спросил парень, – тебе завтра когда на лекции?

Что ответила Зина, капитан не услышал. Но Геннадий сказал:

– Будем, будем. Мне во вторую смену. – Но сказал он это как-то нерешительно, и Панин уточнил:

– Если неудобно разговаривать дома, можно встретиться на улице.

– Почему же неудобно? – обиделся парень, усмотрев в словах капитана намек на ограниченную самостоятельность. – Код у нас 591. Только лифт не работает.

19

Это был один из доходных домов, построенных в начале века. Его не так давно ремонтировали – можно было догадаться, что красили в розовый цвет, но фасад снова обветшал, осыпалась пластами штукатурка, проржавели водосточные трубы. Никакого кода не потребовалось – замок не работал. Темной лестницей идти пришлось на ощупь. О лифте Геннадий упомянул не зря – сорок шестая квартира оказалась на пятом этаже. Дверь открыла темноволосая девушка.

– Зина? – спросил Панин.

– Да. А вы из милиции?

Пока капитан ехал с Литейного до Большой Зелениной, похоже, Зина Витухова времени не теряла – успела навести умелый макияж на лице и одеться, словно собралась на бал.

Коридор, по которому Зина повела капитана, казался нескончаемым. За одним из поворотов он чуть не сбил с ног крупного старика в пижаме, двигавшегося мелкими шаркающими шагами. Лицо старика заросло редкой белой щетиной. Старик посмотрел на Панина безумными глазами, а на его извинения ничего не ответил.

– Это бывший директор завода, – шепнула Зина. Капитану показалось странным, что бывший директор завода живет в коммуналке.

Девушка распахнула перед ним дверь. За дверью мерил шагами маленькую, почти без мебели – с одной только тахтой и этажеркой – комнату высокий упитанный блондин. Из тех, к которым напрашивается прозвище «пупсик».

Завидев гостя, «пупсик» замер.

– Александр Сергеевич, – капитан протянул парню руку.

– Ольховский, – ответил «пупсик» на рукопожатие и склонил голову набок. Не хватало только еще услышать: «Чем обязан?» Панин вспомнил, что видел такой жест в каком-то фильме.

– Ребята, нужна ваша помощь. – Панин окинул взглядом комнату. Кроме тахты, сидеть было негде. – Сядем рядком… – Он вынул из кармана удостоверение, протянул Геннадию. Тот осторожно взял его и с нескрываемым интересом прочел. Капитан понял, что милицейское удостоверение парень держит в руках впервые.

– A-а что мы сделали? – спросил он, возвращая удостоверение Панину.

– Пока еще ничего, но сейчас сделаете. – Он опустился на край тахты. – Садитесь, садитесь. – Он посадил их так, чтобы видеть сразу обоих.

– Как вы относитесь к Орешннкову?

– К певцу? – спросил «пупсик».

– А к кому же еще! – сердито сказала его подруга.

– Может быть, к нашему начальнику смены?

– Гена, не устраивай цирк, – одернула Зина.

– Вы знаете, что Орешников пропал?

– Да. Чего только не рассказывают! – Зина взяла инициативу в свои руки, но, похоже, ее приятеля это вполне устраивало.

– Вы последние, кто видел певца.

– Мы?! – хором воскликнули молодые люди.

Капитан коротко рассказал им о том, как исчез Леонид Орешников.

– А теперь задачка на внимание: с кем разговаривал певец, пока вы находились на съемочной площадке? Перед тем как он сел на велосипед?

– Ой! Мне показалось, что все там плохо к нему относятся. Оператор заявил, что у Орешникова свидание. Еще один противный мужик, похожий на козла, сказал, что он раздает за углом автографы.

– Точно! – подтвердил «пупсик». – Мне этот Ленчик до лампочки! Не люблю кривляк, но киношники ему все косточки перемыли. И главное – за его спиной!

– Ребята, а что было до его отъезда? – нетерпеливо сказал Панин. – Кто с ним разговаривал?

Зина и «пупсик» посмотрели друг на друга.

– Высокий седой мужик. Похоже, самый главный, – сказал парень.

– Режиссер, – уточнила Зина. – Говорил что-то о кинопленке, но тоже раздраженно. Потом «козел» подходил. Передал Орешникову какую-то штуковину. Я не разглядела. А Леня сказал: «Мерси боку!» – и поднял ладонь.

– Большую, маленькую штуковину передал? – напрягся капитан. – Может быть, записку?

– Что-то небольшое. Во всяком случае, не конверт. Леня свой плащ отогнул и положил штуковину в карман «варенок».

– А что сказал «козел»?

– Не расслышала.

– Подходила одна симпатичная девушка, – добавил Геннадий. – Вот она передала Ленчику записку.

– Ты хорошо видел записку?

– Конечно.

– Он хорошо видел эту симпатяшку, – с вызовом сказала Зина.

– Что сделал Орешников с запиской? Прочитал?

– Прочитал. А потом скомкал и бросил.

– Молодцы, ребята! – порадовался капитан. – Кто еще разговаривал с певцом?

– Пестро-клетчатый! – сказал Геннадий.

– Оператор, – опять уточнила Зина. – Наверное, анекдот рассказал. Очень они смеялись. Особенно сам оператор. И еще один подходил. Совсем мальчишка. Он, по-моему, что-то с великом делал. Вот разговаривал с Орешниковым или нет – не заметила. Наверное, нет. Велосипед отдал и ушел.

– Этот пацан потом в кабину автомобиля залез, – вспомнил «пупсик». – Я еще подумал: хорошо бы и мне туда – покемарить. Мы с Зинаидой Илларионовной всю ночь глаз не сомкнули.

– И ты об этом жалеешь? – с укором посмотрела на Геннадия Зина.

– Вы могли бы парнишку узнать?

– Конечно, – кивнул Геннадий. – Пацан клевый, весь в фирме. – Жаргонные слова прозвучали у него фальшиво, и Панин улыбнулся. Спросил:

– Ты где, товарищ Ольховский, учишься?

– Работаю, товарищ следователь. Работаю в поте лица на фабрике Урицкого.

«И как это ему удается на табачной фабрике сохранять такой цвет лица?» – подумал Панин. И еще подумал о том, что, хоть и рассматривал «пупсик» его служебное удостоверение долго, ни имени, ни фамилии не запомнил. Наверное, от волнения.

Когда он ехал в управление, у него было сильное желание завернуть на Дворцовую площадь. Поискать у подножия Александровской колонны записку, выброшенную Орешниковым. Но прошло уже столько дней, а Дворцовую площадь, не в пример другим площадям и улицам, все еще хорошо убирали. Да и балтийский ветер задувал последние дни довольно резко. И еще ему вспомнилась старинная песенка, которую иногда напевает отец: «Меня еще с пеленок все пупсиком зовут, когда я был ребенок, я был ужасный плут». Мать не раз, смеясь, рассказывала Александру, что в детстве, укачивая его по ночам, отец напевал эту песенку вместо колыбельной.

20

Едва Панин вошел в кабинет, раздался телефонный звонок. Приятный женский голос осведомился:

– Это товарищ Панин?

Получив подтверждение, женщина сказала:

– Вас беспокоят из Ленконцерта. Алла Борисовна Рыжова. Товарищ Семеновский адресовал меня к вам по поводу Леонида Орешникова.

– Вы не могли бы дать свой телефон? – попросил капитан. – Я вам перезвоню, а то что-то плохо слышно. – Он всегда прибегал к таким, как говорил Семеновский, «деревенским хитростям», если хотел проверить звонившего.

Алла Борисовна продиктовала ему номер, и через минуту Панин снова услышал ее приятный голос.

– Рыжова слушает.

– И что же вы хотели узнать, Алла Борисовна?

– Через пять дней Орешников должен ехать на гастроли за границу. Вы найдете его к тому времени?

Панин чуть не подскочил со стула.

– А разве полковник Семеновский не сообщил вам точную дату, когда мы найдем певца?

– Нет-е-т. Он сослался на вас. – В голосе Аллы Борисовны появились нотки сомнения. – Вы не подумайте, что я… – она замешкалась, не находя нужных слов. – Но поймите и нас! Если Орешников не найдется, Ленконцерту придется платить громадную неустойку. В валюте. Откажись мы сегодня – неустойка была бы меньше.

– А если Орешников найдется, но безголосый?

– Вы шутите, а для нас это трагедия, – сказала женщина упавшим голосом.

«Обойдетесь, – подумал капитан. – Вот для Орешникова и для его близких это действительно трагедия».

– Так что же нам делать?

– Оповестите всех заинтересованных лиц, что Леонид Орешников на гастроли поедет, – сказал Панин. Ему неожиданно пришла в голову шальная мысль: если эта Алла Борисовна раззвонит по всему Ленконцерту ответ милиции, то, глядишь, и до преступников дойдет информация. А если дойдет, они непременно встревожатся. А когда людей охватывает тревога, они делают ошибки.

– Правда? – обрадовалась Рыжова. – Значит, у вас есть уверенность?

– Алла Борисовна, я и так сказал вам слишком много. Превысил свои полномочия.

– Понимаю. Спасибо вам большое. До свидания, – представительница Ленконцерта повесила трубку в самом радужном настроении.

«Семь бед – один ответ, – подумал капитан. – Семеновский сам виноват: сказал бы дамочке все, что положено в таких случаях».

Чем больше сведений получал капитан в ходе расследования, тем сложнее выглядело дело. Открывались все новые и новые обстоятельства, а движения вперед не было. Сплошные вопросы без ответов.

Что за катавасия произошла с видеотехникой? Татьяне Данилкиной Орешников сказал, что ее украли. Но в милицию о пропаже не заявил. Почему? Его двоюродный брат нашел видик и телевизор на своей даче в тайнике. Кто их туда положил? Сам Орешников, как считает Бабкин? Воры? Это должны были быть уж очень осведомленные воры. Не хотели ли они бросить тень на Бабкина? И опять – почему?

«Потому что потому, окончание на “у”, – пришла Панину на ум детская присказка. Он улыбнулся. Да, стоило только начать вспоминать…

Кто передал певцу информацию о том, что его ждут за углом здания Морского архива? Осветитель Рюмин? Любовница режиссера Рита Скворцова? Или кто-то третий? А кто похитил обрывок киноленты с изображением «мужчины с портфелем»?

Составленный Паниным фоторобот мотоциклиста, рыскавшего по квартирам на улице Халтурина, уже разошелся по милицейским службам города. Рано или поздно он выведет на оригинал. Но если поздно… Капитан даже не хотел думать об этом.

А еще бегали по городу «Жигули», мелькнувшие в кадре, но о них было известно только то, что они красные, пятой модели.

Каждая из этих ниточек могла бы привести к преступникам. И к Лене Орешникову. Но какие же были длинные эти ниточки! Панина тоска брала, когда он в очередной раз переписывал разбухающий план розыскных мероприятий.

Все новые и новые имена появлялись в этом плане, и у капитана возникало озорное желание изобразить людей, носящих эти имена, в виде пляшущих человечков. Наподобие тех, которых рисовали герои Конан Дойла. Тогда, думал он, до начальства скорее дойдет, как трудно ему справиться с таким «демографическим взрывом».

21

– Вот тот с бородкой – Толя Рюмин, – показал Максимов на плотного молодого мужчину, одетого в пеструю рубашку с какими-то странными узорами. Мужчина что-то яростно доказывал маленькой хмурой женщине в глубине съемочного павильона. – Но знакомиться с ним вы будете сами, – добавил режиссер и, прощально взмахнув рукой, удалился.

Бородатый Рюмин был действительно похож на козлика. «Ему бы рожки да хвост», – подумал Панин. Наконец осветитель кончил спорить, причем женщина даже рта не раскрыла, пока Рюмин перед ней распинался, только в конце покачала головой и сказала одно короткое слово. Наверное «нет»… Рюмин возмущенно хлопнул себя ладонями по ляжкам и направился к выходу, теперь уже разговаривая сам с собой.

– Анатолий Станиславович, – окликнул его капитан, – можно вас на пару слов?

– Даже нужно! – живо отозвался Рюмин. – И хорошо бы – за рюмкой водки. Это не женщина, а фабрика стрессов! – Он с любопытством посмотрел на Панина: – А мы с вами знакомы?

– Нет. Но за этим дело не станет. – Панин представился.

– Ксивы необязательно! – остановил его Рюмин, заметив, что капитан полез в карман. – У нас теперь все строится на доверии. Я доверяю вам, вы доверяете мне. Все вместе мы доверяем Организации Объединенных Наций. О’кей? Где будем проводить пресс-конференцию?

– Вы здесь хозяин, лучше ориентируетесь.

– У меня своих апартаментов нет… Может быть, в вестибюле? Там есть где посидеть удобно…