Текст книги "Омут"

Глава 13. Пустота

Неделю я провёл в реанимации, с трудом различая, где реальность, а где сон или галлюцинации. Порой мне казалось, что я лежу на поверхности большой воды, плавно покачиваясь на её волнах, и это продолжается целую вечность. Но вдруг накрывала ледяная волна, обжигала всё тело, заливалась плотным потоком в рот и в нос, не давая сделать вдох. Я кашлял, пытался звать на помощь и, не дожидавшись её, проваливался в забытьё, а приходя в сознание, нередко слышал шёпот, сильно напоминавший тот самый, болотный…

Машу я увидел только после того, как состояние немного стабилизировалось и меня перевели из реанимационного отделения в терапевтическое. Она вошла в палату, слегка поморщилась и неспешно подошла к кровати.

– Как ты себя чувствуешь? – Голос звучал сухо и безучастно, словно ответ на задаваемый вопрос её совершенно не интересовал.

– Уже лучше, – стараясь говорить тем же сухим голосом, ответил я.

– Хорошо.

– Хорошо, – вторил я ей.

Зависла пауза. Она посмотрела в окно, и у меня возникло впечатление, что единственное, о чём она сейчас думает, – это как бы поскорее отсюда уйти.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать? Может, есть какие-нибудь вопросы ко мне? Пожелания?

Я почувствовал, что закипаю. Меня наконец начало выводить из равновесия это поведение. Это отношение ко мне. Чем я заслужил такую холодность? Тем, что пошёл на смерть ради неё?! Или тем, что люблю их с Юлькой больше жизни?! Хотел было вспылить, но вовремя сдержал порыв гнева, глубоко вздохнул и спокойно ответил:

– Есть вопросы. Присядь, пожалуйста.

Она уселась на соседнюю кровать, положила на колени сумочку, сложила руки замком и, склонив голову набок, внимала.

– Маш, что происходит? – спросил я и приготовился услышать в ответ то, о чём подозревал, но в чём не осмеливался признаться самому себе.

Однако, вместо прямого ответа, она вскинула бровии даже оглянулась по сторонам. По всему было видно, что мой вопрос либо вызвал у неё удивление, либо она очень талантливо играла, стараясь уйти от ответа.

– А что происходит? Ты о чём-то конкретном говоришь?

– Ну, это я хотел бы от тебя узнать. Есть ли вообще какое-то конкретное объяснение тому, что между нами происходит? Объяснение твоему поведению.

– Послушай, Николай, ты меня настораживаешь. Я что-то делаю не так? Ты скажи. Если тебя что-то не устраивает, ты говори прямо, не юли. Я не в настроении, чтобы твои загадки разгадывать.

– Загадки? Да какие тут загадки, Маш? Для меня сейчас единственная загадка – это снежная королева, сидящая на соседней койке! – Я переставал контролировать своё негодование и говорил всё громче. – Я тебя не узнаю! Ты ведёшь себя так, будто мы с тобой не муж и жена, а чёрт знает кто вообще!

– Будь добр, муж, – последнее слово она намеренно выделила надменной интонацией, – выдерживай такт. Я не намерена выяснять с тобой отношения в таком тоне. И коль уж ты заговорил о странном поведении, то потрудись объяснить свою недавнюю выходку, когда ты явился домой в каких-то обносках и насмерть перепугал ребёнка.

Я осёкся. Неужели причина в этом?

– У меня был трудный день, – не зная, как ещё объяснить ей своё поведение, пробубнил я. – Очень трудный. Просто поверь…

Она нахмурилась.

– То есть ты хочешь сказать, что у тебя был трудный день, и это даёт тебе право приходить домой и вываливать свои проблемы на меня и на ребёнка. Так?

– Вываливать свои проблемы? Да я соскучился по вас, дура! Я чуть не издох в тот день! И если бы не это… – Я вовремя осёкся и стиснул зубы, чтобы не наговорить лишнего.

– Значит так, супруг! Хочу, чтобы ты понял раз и навсегда: ни я, ни Юлия – мы не твоя собственность! Ты не имеешь права использовать нас ни в качестве твоих личных психологов, ни в качестве твоих медиков, спасателей, домохозяек или ещё кого-то там. И мы не какие-нибудь вещи, чтобы по нам скучать. Мы – твоя семья. У каждого – свои обязанности и мера ответственности. Моя функция – родить ребёнка и воспитывать. Твоя – обеспечивать семью и принимать участие в воспитании дочери. Это наши с тобой обязанности! И больше никаких обязательств друг перед другом у нас нет и быть не может. Даже секс вторичен! Если ты до сих пор это не уяснил, я сегодня же обращусь к юристу, и он подготовит брачный контракт. Расходы беру на себя. Ты ведь у нас теперь безработный, не так ли?

Я с отвисшей челюстью слушал её монолог. Эта чудовищная циничная тирада каждым сказанным словом, словно тяжёлым молотом, ударяла снова и снова, не давая возможности прийти в себя. И самым чудовищным в её словах было то, что всё сказанное было логичным и правильным. Не поспоришь! За исключением единственного обстоятельства. Одного, но самого важного обстоятельства. Она не брала в расчёт любовь…

– Звонил Самойленко, сказал, что ты написал заявление и, никому ничего не объяснив, ушёл. Мне ты ничего не хочешь объяснить?

– Нет, – только и ответил я ей.

– А мог бы потрудиться… – вцепилась она в меня холодным взглядом. – И как теперь ты намерен зарабатывать деньги? Меня не устраивает перспектива обеспечивать нас самостоятельно. А судя по твоим заскокам, теперь ещё и на психолога придётся тратиться. Или даже на психиатра.

Всё это время она сидела на больничной койке с ровной спиной, не меняя позы. Её речь была взвешенной и беспристрастной, каждое слово чеканилось, словно металлические монеты под тяжёлыми ударами штемпеля. Это была Маша. Её тело, её волосы, глаза, её голос и даже запах. Это, безусловно, была она. И она была живой, настоящей. Вот только внутри не было ровным счётом ничего. Холодная, космическая пустота. Вакуум.

Только сейчас я начал подозревать, что ничего на самом деле у меня не получилось. Я так и не смог вернуть то, что утратил однажды.

Женщина в электричке, продавец в киоске, таксист, люди, шагающие мимо умирающего человека и не стремящиеся ему помочь… Даже Филька не обрадовался моему приходу! Я попал в пустой мир. В нём люди даже не здороваются друг с другом, потому что никто никому не желает здравствия. Я не понимал, что именно здесь было не так. Отсутствие любви? Сострадания? Самопожертвования? Или, может, отсутствие души?

– Где Юля?

– В саду. Где ей ещё быть? Ты от вопроса не уходи. Где работать намерен?

– Она такая же?

– Какая такая? – раздражённо рявкнула Маша.

– Такая же, как ты?

Она скривилась и посмотрела на меня так, будто я был ей не мужем, а кучей дерьма, испачкавшей её дорогие итальянские туфли.

– Уходи. – Я уставился в потолок, не желая больше ни говорить с ней, ни видеть её.

– Семёнов, что за бред ты несёшь?

– Пошла вон! – сквозь зубы процедил я, сжимая кулаки.

Она поднялась и немного постояла надо мной, будто размышляя над чем-то. Затем развернулась и, громко цокая высокими каблуками, пошла к двери. Уже в проёме обернулась и небрежно бросила:

– Пса я усыпила. Слишком дорого обходилось содержание. На одну зарплату не потянем.

Хлопнула дверь. Ещё несколько мгновений я держал себя в руках, а дав волю чувствам, с диким рёвом приложился кулаком по прикроватной тумбочке. На пол со звоном посыпались пузырьки и ампулы с лекарствами.

Глава 14. Я вас любил…

В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки, и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лёжа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я прекрасно отдавал себе отчёт, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но в то же время ощутил совсем уж неуместное чувство – чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я подозревал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавал значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной, снова живы. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно всё равно зудело где-то в глубинах рассудка. А теперь всё встало на свои места и стало легче…

Мои размышления прервала вошедшая в палату мед сестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она убрала осколки битых пузырьков, подала мне термометр и собралась уйти, но я её окликнул:

– Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– Что-то случилось?

– Нет, всё нормально. Просто я хотел бы задать вам один… деликатный вопрос.

Она удивлённо вскинула брови и с интересом посмотрела на меня.

– Скажите, если бы я сказал, что люблю вас, что вы обо мне подумали бы?

Её красивые брови подскочили ещё выше, округляя и без того большие глаза, она улыбнулась:

– Не поняла… Это угроза?

– Ну почему же угроза? Совсем не угроза…

Но она перебила:

– Семёнов, вы только что сказали, что убьёте меня и говорите, что не угрожаете?

– Да не убью я, господи! Люблю!

Девушка нахмурилась, пытаясь переварить мой вопрос.

– Не знаю, о чём вы, Семёнов, но, думаю, вам нужно отдохнуть… – Она развернулась, давая понять, что разговор окончен, но я опять окликнул её:

– Да не уставший я! Выслушайте, прошу вас.

Она остановилась, откидывая голову назад и глубоко вздохнув, снова обернулась в мою сторону:

– Вам скучно, Семёнов? Я здесь не для развлечений, между прочим. Мне работать надо.

– Да я много времени не отниму. Честно. Ответьте. Что подумали бы обо мне?

– Подумала бы, что вы сумасшедший.

– Почему?

– Что значит «почему»? Вы хотите, чтобы я вам прочла лекцию о нерациональном поведении? Я бы поставила вам диагноз СПС.

– Это ещё что такое?

– Не прикидывайтесь, Семёнов. У вас плохо получается.

– Нет, серьёзно. Что такое «СПС»?

– Синдром повышенной сензитивности. Психическое расстройство такое. Ещё вопросы есть? Или, может, вам романтическое свидание устроить?

– Нет, спасибо. У меня последний вопрос: если бы вы от кого-нибудь узнали, что где-то умирает ребёнок, нуждающийся в немедленной пересадке… – Я ненадолго задумался, подбирая варианты. – Да что там в пересадке… хотя бы в переливании крови, а у вас была бы как раз нужная группа, как бы вы в этой ситуации поступили?

– Это зависело бы от многих факторов… – задумчиво проговорила медсестра, начиная наконец проявлять интерес к разговору. – Думаю, вышла бы на его родителей.

Во мне затеплилась надежда, и я приподнялся с подушки, опираясь на локоть:

– Так! И?.. – заставляя развивать мысль, спросил я.

– Что «и»? Если их ребёнку нужна кровь, а у меня она есть, значит, они заинтересованы в её приобретении. Небольшое количество я бы им продала. Но только в том случае, если это не навредит моему здоровью. А у вас есть нуждающийся в крови ребёнок?

Я разочарованно опустил голову и, отрицательно ею покачав, поблагодарил за беседу. Она хмыкнула и молча вышла. К ней вопросов больше не было. Впрочем, как и ко всем остальным семи миллиардам жителей планеты.

Хотя! Меня внезапно посетила настолько волнующая мысль, что я чуть не вскочил с кровати, забыв о воткнутых в руки иглах капельниц. Есть в этом мире по крайней мере один человек, который также, как и я попал сюда из другой жизни! Из другого мира, другого измерения! И уж он-то точно отличается от всех! Взять хотя бы то, что он помог мне с одеждой и деньгами! Бескорыстно!

Спешно выдернув торчащие из рук иглы, я встал с кровати и принялся осматривать палату в поисках своей одежды. Нашёл её в пакете с принадлежностями, который забрал из своего рабочего кабинета. Проверив карманы, с удивлением отметил, что наличные и пластиковые карты были на месте. Кое-как отчистив белую рубашку от пыли, оделся и опасливо выглянул в коридор. Он был пуст. Когда я был уже почти у выхода на лестничную клетку, услышал позади голос медсестры:

– Семёнов! Вы куда! Вам вставать нельзя!

Я улыбнулся ей в ответ и бросил на прощание:

– Я вас любил, любовь ещё быть может! Аривидерчи, моя заботливая леди! – И, в очередной раз уверив её в своей невменяемости, засеменил вниз по ступеням.

Судя по тому, как вёл себя Гена, когда я пришёл к нему с поля, пустота этого мира на него нисколько не повлияла. То есть повлияла, конечно, в какой-то мере, но всё же он остался нормальным полноценным человеком. Он сильно отличался от остальных. Это не бросалось в глаза, но я был уверен, что никто из «местных» даже не задумался бы о том, чтобы дать мне одежду, не говоря уже о деньгах на дорогу. Скажу больше: даже если бы я попросил у кого-то одежду и деньги, меня, в лучшем случае, послали бы на три буквы. А Гена дал! Сам!

Выходя из здания больницы в духоту июльского полудня, я думал только об одном: нужно поскорее добраться до Гены и подробно расспросить его обо всём. Я был уверен, что вижу не полную картину. Должна была быть какая-то лазейка, какая-то мелочь, которую я до сих пор не заметил. Что-то, что ускользнуло от меня, пока я отвлекался на несоответствия.

Поймал такси и через полчаса стоял в небольшой очереди у железнодорожной кассы пригородного сообщения. В нетерпении перетаптывался с ноги на ногу, раздражаясь, как медленно кассир обслуживает покупателей. Электричка должна отправиться с минуты на минуту, а дождаться следующую я просто не смог бы – лопнул бы от нетерпения.

Прямо передо мной в очереди стояла полная мамаша с непоседливым забавным мальчуганом лет трёх-четырёх, который ни секунды не стоял на месте. Он беспрестанно кружился, подпрыгивал, приседал и даже падал на затоптанный пол вокзала, распевая при этом какие-то лишь ему одному известные песенки на ему одному известном языке. Точнее, это был и не язык вовсе, а просто набор ничего не значащих слогов, которые он ловко складывал в четверостишия. Надо признать, получалось неплохо – рифма в его «песнях» присутствовала, да даже и мотив прослеживался весёленький. Мать то и дело одёргивала сынишку, хватала за шиворот, но юркий непоседа ловко выкручивался и тут же принимался за старое.

Я улыбнулся. В этот момент мальчик посмотрел на меня. Смутившись, а может, даже немного испугавшись, понурил голову и торопливо подошёл к маме. Когда она положила ладонь на хрупкое плечо, он отвернулся от меня, обхватил обеими ручонками внушительных размеров бедро матери и прижался. Я снова улыбнулся. Глядя на этого малыша, удалось ненадолго забыть о том, где нахожусь, а когда поймал себя на этой мысли, чуть не подпрыгнул от свалившейся догадки! Мальчик снова посмотрел на меня и теперь тоже улыбался. Я присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с ним, и тихо, чтобы никто не услышал, спросил:

– Привет. Тебя как зовут?

Тот задрал голову кверху, взглянув на мать, которая сейчас не обращала на него никакого внимания, затем снова посмотрел на меня и также шёпотом ответил:

– Июса.

– Илюша?

Мальчик кивнул.

– А сколько тебе лет, Илюша?

Он вытянул вперёд пухлую ручонку, сжатую в маленький кулачок, выбросил вверх четыре пальчика, растопыривая их в разные стороны, и с гордостью заявил:

– Два! – На лице заиграла довольная улыбка, красноречиво подтверждающая, что он очень гордится тем, что знает ответ на взрослый вопрос.

– Ух ты! Большой уже! И умный. Молодец!

Я не лукавил. Малыш и впрямь мне очень импонировал. Видимо, он это почувствовал и, отпустив мамино бедро, тоже присел на корточки, подражая взрослому дяде. Теперь его широкая улыбка открывала два ряда мелких молочных зубов.

– А маму ты любишь, Илюша? – спросил я нарочито будничным тоном, но при этом почувствовал, как от волнения кровь стучит в висках, а согнутые в коленях ноги наливаются горячим свинцом.

– Да-а-а… – протянул мальчик, – юбью.

– Правда?

Он утвердительно кивнул и даже зажмурился для убедительности.

– А мама тебя любит?

Малыш снова посмотрел на стоящую в очереди мать и пожал плечами. Я подумал, что мальчик просто может не понимать, о чём я его спрашиваю. И для того, чтобы убедиться, что ребёнок ответил осознанно, попросил:

– А можешь показать, как сильно ты маму любишь?

Он не стал дожидаться повторной просьбы, быстро обхватил мамино бедро, прижался к нему щекой и насколько мог сильно сжал маленькие ручки. При этом его глаза блаженно прикрылись, а на губах засияла не менее блаженная улыбка. В этот момент рука женщины ласково погладила мальчика по голове. Скорее машинально, нежели осознанно.

Меня бросило в пот. Сердце заколотилось ещё сильнее. А когда малыш от переполнявших его чувств поцеловал мамину юбку, я чуть не плюхнулся на пятую точку.

Дети! Боже мой! Дети!!! Они чувствуют! Они любят! По-настоящему! Искренне!

Юлька!!!

Забыв попрощаться с новым знакомцем, я поднялся и сделал глубокий вдох, чтобы выровнять сбившееся дыхание. В глазах всё плыло. То ли от жары, то ли от нахлынувшей надежды. Бросил взгляд на вокзальные часы. Отметил, что в детском саду тихий час. Но к тому времени, как я смогу туда добраться, детей как раз усадят полдничать, после чего Юльку можно будет забрать домой. О поездке к Гене я теперь даже не задумывался. Мне нужно было срочно повидаться с дочерью и убедиться, что Илюша – не единственный ребёнок, имеющий настоящую душу!

Глава 15. Счастье

Ехал на метро и с насторожённым интересом наблюдал по сторонам, во всём выискивая несовпадения. Первое, что привлекло внимание, – это отсутствие нищих стариков и инвалидов, просящих милостыню в переходах подземки. В моём мире, как правило, на каждой станции один или двое обязательно присутствовали. Здесь же не было даже намёка на то, что они вообще существуют.

Следующим несоответствием были объявления диктора в громкоговорителях вагонов. Вместо привычного: «Уважаемые пассажиры, будьте вежливы. Если рядом с вами стоят пожилые люди, инвалиды, мамы с маленькими детьми, уступите им место. Спасибо. Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…» звучало следующее: «Следующая станция такая-то… Пассажиры! При обнаружении забытых вещей и подозрительных предметов следует немедленно сообщить об этом машинисту поезда!»

И всё. Никаких тебе предупреждений, никаких просьб быть вежливыми. Сухая информация. Лаконичная, внятная, исчерпывающая. Ничего лишнего.

А вот реклама, которой полнились стены вагонов, практически ничем не отличалась от той, которую приходилось видеть в привычном мире. Всё те же гаджеты, «чудодейственные» методики излечения от простатита и геморроя (причём, как правило, обе болячки обещали победить одним и тем же «чудо-прибором»), обучение за границей и услуги по быстрому выведению из запоя. Разве что призывы «побаловать свою любимую» отсутствовали напрочь. Но тут всё было и так ясно – просто любимые отсутствовали, а желающих кого-либо баловать, видимо, было не много. Если такие вообще существовали в природе…

В остальном же – всё, как всегда: молчаливые пассажиры, с угрюмыми лицами, сосредоточенно уставившиеся в экраны мобильников, и гул катящегося поезда. Скука.

Особое внимание обращал на детей, ища подтверждения своей догадки. Наверное, со стороны я выглядел, как какой-нибудь маньяк-педофил, пристально следящий за каждым проходящим мимо ребёнком. Всматривался, прислушивался, некоторым даже улыбался. Дети как дети. Кто-то капризничает, кто-то шалит, кто-то послушно идёт вприпрыжку рядом с родителями. Всё, как всегда. Поэтому ни подтверждений, ни опровержений своей теории в их поведении я так и не нашёл.

К тому времени, как удалось добраться до детского сада, Юлькину группу уже вывели на вечернюю прогулку. Дочь, увидев папу, идущего по тротуару, спокойно подошла к воспитательнице, что-то сказала и ткнула в мою сторону пальчиком. Женщина посмотрела на меня и утвердительно кивнула. Юлька медленно заковыляла навстречу, что было совсем уж не в её стиле. Как правило, если мне удавалось забрать дочь из сада, а это удавалось крайне редко, она радостно кричала «Папа!» и с улыбкой до ушей неслась навстречу. Сейчас же я почувствовал комок в горле, но, переборов мгновенную слабость, решил не делать поспешных выводов.

– Привет, солнышко, – сказал я, когда она подошла поближе и остановилась в двух шагах от меня.

Юлька прищурила один глаз и хихикнула:

– Я не солнышко, я Юлия.

– Знаю, доченька. Иди ко мне. – Я протянул к ребёнку руки.

Она сделала ещё шаг, насторожённо глядя прямо мне в глаза.

– Иди, – повторил я. – Ты меня боишься?

Дочь широко улыбнулась и отрицательно покачала головой.

– Обнимешь папу?

Юлька закивала, но обнимать не торопилась. Я присел рядом и прижал её к себе. Только после этого малышка обвила мою шею и тоже обняла, прислонившись к небритой щеке. Тут же отпрянула, но рук не разжала.

– Папа! – возмущённо протянула Юлька. – Ты колючий!

– Да, солнышко, колючий, – не смог сдержать я смеха. – Забыл, когда последний раз брился.

– А почему у тебя колючки?

– А просто твой папа – ёжик! – Я скорчил смешную рожицу, и дочь захохотала.

– Не-ет. Ты папа. А зачем ты меня обнимаешь?

– Потому что соскучился.

– Как это?

– Ну, это когда долго не видишь кого-то и тебе без него плохо, а потом встречаешь его и радуешься.

В висках снова пульсировало. Я даже начал переживать, что дочь заметит волнение, и это её снова напугает. Но Юльку моё волнение интересовало в последнюю очередь. Сейчас её больше занимало моё непривычное внимание.

– А ты скучаешь? – не унимался я.

Она снова смутилась и утвердительно кивнула. Её непослушные кудряшки качнулись в такт.

– Ты смешной, папа.

– Почему?

Юлька пожала плечами и промолчала.

– А ты знаешь что такое «люблю»?

– Да. – Дочь стала серьёзной и снова утвердительно закивала. На этот раз часто.

– А меня любишь?

Она испуганно посмотрела мне в глаза и отрицательно закачала головкой.

– Нет! Не люблю! Честно-пречестно!

– А я тебя очень люблю. Больше всех на свете, – тихо сказал я и поцеловал её в маленький носик.

Юлька крепко сжала мою шею и прижалась к небритой щеке. Теперь даже колючки её не пугали.

– Папа, – прошептала она, – только ты маме не говори. Мама говорила, что это плохо.

– Я знаю, золотко, знаю, – шептал я и чувствовал, как на глаза наворачиваются крупные горячие слёзы. – Мы никому ничего не скажем. Это будет наш секрет. Хорошо?

Она, не разжимая объятий, закивала.

– Папа, – шепнула Юлька.

– М-м-м?

– Ты хороший. Я тебя тоже люблю. Сильно-сильно! – Она немного отстранилась, а затем поцеловала меня в нос так же, как я её, и снова обняла. Её кудряшки щекотали лицо. От этого нос невыносимо чесался, но это был момент настоящего счастья.

– Я знаю, – борясь с огромным комком в горле, выдавил я и понёс дочурку к выходу.

Маша пришла домой под вечер, но не сказала ни слова. Даже не поинтересовалась, почему это я дома, а не в больнице, и почему забрал Юльку из сада, не предупредив её об этом. Видимо, дулась за скандал, который я учинил ей в палате. Но так было даже лучше. Мы с дочерью делали вид, что сегодня в саду не было того самого разговора и не было никаких секретов. Лишь изредка малышка тайком улыбалась мне и смущённо прятала взгляд, когда я подмигивал ей в ответ.

Жена приготовила ужин, накормила Юльку и ушла в ванную, чтобы принять душ. Я уложил дочурку в кровать, прилёг с ней рядом и предложил рассказать сказку на ночь. Она в очередной раз удивилась, но от такого очевидного удовольствия отказываться не стала.

Сказка была о гадком утёнке. Юлька слушала с открытым ртом, а когда рассказ дошёл до того места, где маленького, но некрасивого птенца выгнали с птичьего двора, расплакалась. В этот момент из ванной вышла Маша. Она услышала всхлипывания и вошла в детскую.

– Что происходит?

– Ничего. Просто сказка жалостливая попалась. Надо было, наверное, что-нибудь попроще выбрать. Про курочку Рябу какую-нибудь или про репку. Хочешь, про репку расскажу? – обратился я к дочери.

Юлька всхлипнула и кивнула.

– Бред какой-то… – буркнула Маша и, видимо потеряв всякий интерес к происходящему, удалилась в другую комнату.

– Посадил дед репку. Выросла репка большая-пребольшая! – начал было я, но Юлька перебила:

– А гадкий утёнок домой вернётся?

Я провёл ладонью по кудряшкам.

– Нет, солнышко…

Тут её нижняя губка опять искривилась. Она готова была расплакаться, и я поспешил её заверить, что утёнок, а точнее лебедёнок, вырос, стал большим и красивым и улетел вместе с другими лебедями в тёплые края.

– А те, кто его обижал, смотрели на небо и говорили: «Какие красивые и сильные птицы! Как же им повезло, что они умеют летать!» А гадкий утёнок помахал им крылом и… пукнул на прощание!

Юлька расхохоталась, мигом забыв о том, что ещё минуту назад готова была расплакаться.

Под репку малышка уснула. Её глазки закрылись ещё до того, как мускулистая мышка Валера, по просьбе кошки Людмилы Константиновны, скооперировалась с прочей живностью для достижения общеколлективного результата.

Я смотрел на неё и размышлял над тем, что же происходит с людьми в этом странном мире? Почему из таких сердобольных, искренне любящих малышей вырастают бездушные, корыстные, расчётливые манекены? Что делает их такими? И как обезопасить этот маленький сопящий комочек радости от той чудовищной участи, которая со временем постигает всех без исключения взрослых?

А ещё в уставшей голове возник новый вопрос. Пугающий, очевидный. И удивлял этот вопрос не меньше, чем пугал. Точнее, удивляло то, что я до сих пор не задумывался над ним. Если я нахожусь в мире, в котором есть Маша и Юлька… если в этом мире есть Гена и сосед Егор Семёнович… если здесь есть мои коллеги по работе, воспитатели в детском саду… Да чего уж там – здесь есть все! А где же тогда я? Точнее, не я, а тот самый двойник, который, по логике, должен быть мной в этом мире. Где бездушный, пустой отец Юльки и муж Маши? Почему я живу в его квартире, в его семье, пользуюсь его одеждой и деньгами? Да я даже с его работы уволился! Дочка искренне удивлялась моему поведению сегодня, а значит, до сих пор отец себя с ней так не вёл. Значит, папа был не менее бездушным и холодным, чем мама. То есть он был! Так где же он теперь?

На этот вопрос, как и на множество других, ответа не было. В тот вечер я больше всего боялся, что этот человек рано или поздно объявится. Объявится и помешает. Сломает, разрушит то, что я вознамерился построить. А я в тот вечер, ни много ни мало, решил совершить нечто воистину невозможное. То, что на моём месте обязан был сделать любой отец из моего мира. То, для чего любой хороший отец готов был бы пожертвовать собственной жизнью. И пусть это звучит пафосно, громко и излишне самонадеянно, но я решил сохранить в дочери то бесценное, что она пока ещё имела, но скоро могла потерять, – человеческую душу.