Текст книги "Омут"

Глава 6. Час от часу не легче

Звонил мобильник.

– Коль, где тебя носит?

– Кум прибор свой вчера забыл, надо было забрать. Уже назад иду… – приходилось говорить сквозь сбившееся дыхание.

Маша перебила:

– Юлька заболела. Давай быстрее. Надо срочно домой ехать. Фил с тобой?

– Да, со мной. Чем заболела?

– Температура высокая ночью поднялась, её рвёт постоянно и вообще плохо. Отравилась, наверное. Утром хуже стало. Мама врача вызвала, ждут сейчас. Давай быстрее, я тебя прошу!

«Час от часу не легче», – подумал я и, прихватив металлоискатель, поспешил к дому Гены.

Отошёл на приличное расстояние от оврага, обернулся, прислушался. Ничего… Сделал попытку обмануть себя, убедить в том, что все необычные события, с которыми пришлось столкнуться на болоте, – не более чем плод воображения. А ещё можно было списать все страхи на похмелье.

Можно было, но не получалось. Я знал. Я был уверен, что всё было по-настоящему.

Перепрыгивая лужи на размытой полевой дороге, набрал номер матери. Это её Маша называла мамой, хотя, на самом деле, она была ей свекровью. Я надеялся разузнать подробности о Юльке, но ничего нового, кроме причитаний и оханья, не услышал. Оставалось надеяться, что всё не так плохо, как кажется.

Маша ждала на скамейке около калитки, нервно теребя в руках мобильник. Фил, завидев её, обрадовался и рванул вперёд.

– Ну, где тебя так долго носит? Нас Гена обещал в город отвезти на Лёшиной машине.

– Да неудобно как-то, – растерянно промямлил я, будучи искренне уверенным, что с дочерью всё будет хорошо, а волнения жены слишком преувеличены. – Он и так уже для нас много сделал. Ещё и тут напрягать… Как назад ему добираться?

– Да хрен ли тут добираться, ёлы-палы? – раздался из-за забора низкий голос Гены, калитка отворилась, и в проёме показалось его опухшее заспанное лицо. – К нам сюда каждые полчаса электрички ходят. Ты, Коля, это… самое… Хорош выёживаться, в общем. Я привык по человеческим понятиям жить. Принципы у меня, если хочешь… Сегодня я вам помог, завтра, может, вы мне чем подсобите. Земля круглая, ёлы-палы, жизнь длинная, а Бог един. Он всё видит… Так что это… Давай… Завтракаем и погнали.

Маша ничего не хотела слышать ни о каком завтраке и настояла на немедленном отъезде.

До города домчали за полтора часа. Всю дорогу Маша созванивалась с мамой, разузнавая мельчайшие подробности, и начинала паниковать каждый раз, когда пропадал сигнал сети и связь обрывалась. Фил чувствовал нервное напряжение хозяев и за время поездки не издал ни звука. Это было совсем на него не похоже.

Пока мы ехали, «скорая» увезла Юлю в больницу с подозрением на кишечную инфекцию, поэтому мы, не заезжая домой, отправились прямо туда. По приезде Гена поинтересовался, может ли чем-то ещё быть полезен. Мне очень не хотелось его задерживать. Этот простой, добрый, бескорыстный человек сделал для нас так много за последнее время… А я во всей этой суете даже не успел его толком поблагодарить. Или, хотя бы, обменяться номерами телефонов, чтобы отблагодарить позже. Успел разве что всучить деньги на такси до вокзала. И то, сунул не ему, а таксисту, потому что Гена брать деньги не стал. На том и распрощались.

С Филом в больницу не пустили. Пришлось просить маму погулять с ним на улице. Снова сидеть в машине он категорически отказывался.

В приёмном отделении стоял резкий запах медикаментов. Юле промывали желудок в процедурном кабинете.

– Боже, как я устала! – тихо причитала Маша, сидя на жёстком больничном топчане. – Вы меня с ума сведёте! Кстати, что там с Лёшкой случилось? Что у него с ногой?

– Довездеходился Лёшка. Поскользнулся, на ветку с наскока ногой напоролся. Пришлось срочно в больницу везти, иначе крови мог много потерять. Если бы не Гена…

– Боже… Что, так сильно напоролся?

Я рассказал ей обо всём, что случилось прошлым вечером. За исключением одной детали. Детали, которая занозой сидела в голове и не покидала её ни на минуту. Маша слушала, широко раскрыв глаза и прикрыв губы ладонью.

– А ты ему звонил?

– Пытался, но у него телефон промок. Хотел сегодня навестить, только теперь вот не знаю…

После того, как Юлька прошла все необходимые процедуры, её привели в общую палату и нам с Машей разрешили её навестить. Когда я увидел дочь, лежащую на огромной больничной кровати с провисшей панцирной сеткой, худую, бледную, с паутиной трубок от капельниц, тянущихся к маленьким ручонкам, в горле встал ком. Враз из головы вылетела вся потусторонняя ересь, которая не давала покоя последние несколько часов. Весь мир, все проблемы и потрясения в один миг сжались до ничтожно малых размеров, по сравнению с тем, что было в действительности важным. Юлька прошептала:

– Мама, папа… – и улыбнулась, отчего на сердце стало ещё тяжелее.

Чувство жалости к маленькому родному чадушку и осознание собственного бессилия разрывали изнутри. Я взял её пухленькую ладошку и приложил к своей щеке.

– Ой, папа, ты колючий, – чуть веселее прощебетала дочурка.

Врачи диагностировали сальмонеллёз, опасную кишечную инфекцию, и настоятельно рекомендовали оставаться на стационарном лечении в больнице как минимум неделю. Я весь день провёл с Юлькой, пока Маша ездила домой, чтобы собрать необходимые вещи и привести себя в порядок после поездки. Вечером она меня сменила и появилась возможность заскочить в травматологию, чтобы проведать кума.

Лёха встретил меня какой-то нервной улыбкой на встревоженном лице. На него это было совсем не похоже. В палате были ещё двое: старик без видимых повреждений и молодой парень с гипсом на правой руке. Первый увлечённо читал газету и, казалось, вовсе меня не замечал, второй лежал с закрытыми глазами в наушниках, из которых доносилась какая-то энергичная однообразная музыка.

– Приветствую выздоравливающих, – попытался я приободрить поникшего друга, но тот отреагировал снова в весьма не свойственной ему манере, чуть заметно кивнув мне в ответ, и жестом предложил присесть на край койки.

Я, конечно, догадывался, в чём была причина такого поведения. Единственное, что настораживало, – кум принял всю эту болотную чертовщину слишком близко к сердцу. Значит, либо его переживания так усугубила травма, либо я чего-то не знал.

– Ты как? – негромко спросил меня Лёха, когда я сел рядом.

– Как я? Это ты как? Кто из нас вообще с порванной жопой лежит?

– А… Да нормально всё с жопой. Зашили всё. Печень не задета, а это главное – будем пить! Ты лучше это… – Он замялся. – Ты помнишь, я тебе про шёпот на болоте говорил? Про вой этот…

Я кивнул, не зная, стоит ли рассказывать ему о том, что сам слышал и даже видел. С одной стороны – что тут скрывать? С другой – уж слишком напуганным выглядел мой кум. Настолько напуганным и не похожим на самого себя, что я засомневался в его душевном равновесии. Но решил всё-таки рассказать всё, как есть…

Он приподнялся, упёрся локтем в подушку и слушал очень внимательно. Не отрывая пристального взгляда, жадно проглатывая каждое слово. Даже когда я закончил, он не сменил позы и ждал ещё чего-то.

– И всё? – пытливо уточнил он.

– Да, вроде всё. А что? Тебе мало, что ли? Я, между прочим, прибор твой спас. Он даже работает. Я проверил.

Лёха откинулся на подушку и, закрыв глаза, шумно выдохнул.

– Да что с тобой, мужик? – возмутился я его молчанием. – Ты можешь сказать, что не так-то? Ну, попали мы с тобой в какой-то бабкин-ёжкин огород, ну, испугались маленько. Всё ж уже позади! Всё нормально! Вон и ногу тебе уже починили… Я тоже слышал эту хренотень, тоже труханул крепко. Но сейчас-то…

– Нет, Коля, ты не понял! – перебил меня он. – Ты эту хренотень слышал там, а я и сейчас слышу. Вот здесь! – Он ткнул пальцем себе в висок.

Глава 7. Навсегда

Я смотрел на кума, не зная, как реагировать. Я никогда не был суеверным, никогда не верил ни в чертовщину, ни в экстрасенсов, которые в последнее время заполонили экраны телевизоров и зарабатывают неплохие деньги на доверчивых домохозяйках. Не верил в колдунов, гадалок и прочий бред. Всегда скептически и с солидной долей иронии смотрел передачи с диковинными названиями наподобие «Необъяснимо, но факт» или «Потустороннее». Я всегда и всему старался найти логическое объяснение. Рациональное. Вот и сейчас, первое, что пришло в голову, – это порекомендовать Лёхе обратиться к хорошему мозгоправу. Но в тот же миг рациональное объяснение само собой свалилось, будто снег на голову. Как же всё просто! Элементарно! И так забавно. Я рассмеялся…

Кум смотрел на меня с разочарованием и обидой. А как ещё ему было реагировать на моё поведение? Я хохотал, а его испуганное лицо ещё сильнее меня раззадоривало.

– Лёха, – едва справившись с эмоциями, выдавил я, – ты помнишь, как мы с тобой на третьем курсе травы накурились, а потом нам Андрюха Чайник какие-то колёса подсуетил? Последствия… Помнишь?

– Ты чё, старик? – насторожённо спросил кум. – Трава-то тут при чём?

– Да при том, дубина ты обдолбанная! Мы с тобой в том овраге испарений болотных надышались и глюки конкретные поймали! Выбрались – отпустило. Так? Но тебя ж под наркозом оперировали, правильно? – Я снова засмеялся.

Лёха некоторое время ещё оставался с каменным лицом, а затем с шумом выдохнул и облегчённо откинулся на подушку.

– Твою же мать! Твою мать! Твою мать! – ругался он, широко улыбаясь. – Чего ж ты раньше-то молчал, подонок? Я уже думал, у меня кукушка улетела, пора из одной больнички в другую перебираться!

– Так я чё-то не понял, тебя что, до сих пор плющит, что ли? – Я снова хохотал.

– Не-е-е. Сейчас уже вроде нет. Но пару часов назад ещё лежал и пытался разобрать, что мне там болото шепчет втихаря. Твою ж мать, а…

– Слышь, а прикольно было. А главное – бесплатно! – Теперь уже мы оба смеялись, вытирая слёзы. – Можем даже наркоэкскурсии за деньги проводить. Наркотуры в живописные места! А? Звучит? Экологически чистые препараты! Плющит не по-детски и местность красивая!

Вернувшись в пустую квартиру поздно вечером, позвонил Маше и разузнал о самочувствии дочери. Юлька спала, но ближе к ночи снова стала расти температура, и сейчас ей поставили какую-то капельницу. А ещё Маша сказала, что разговаривала с врачом. Он заверил её, что самое страшное уже позади и угрозы жизни ребёнка нет.

– В смысле, «угрозы жизни»? – У меня даже колени подкосились, пришлось присесть. – Она умереть могла? Юлька умереть могла?

Маша не ответила, но я слышал, как она плачет.

Как смог, успокоил её, и мы договорились, что, если будет становиться хуже, Маша обязательно позвонит.

Я улёгся в кровать и уставился в потолок. Сегодня мы могли потерять самого дорогого человека в нашей жизни и даже не догадывались об этом. Наш ребёнок сегодня мог умереть! Это просто не укладывалось в голове! Умереть! Юлька! Наша дочка! Наш самый важный комочек жизни! Человечек, благодаря которому жизнь обретает главный смысл! И умереть?

Тишина пустой квартиры давила многотонным прессом. Я прислушался к этой гнетущей тишине и не расслышал в ней ничего: ни сопения Юлькиного носика, привычно доносящегося из её кроватки, ни умиротворенного дыхания Маши. Ни-че-го! Только пустота – отсутствие жизни. Даже Фил остался у матери. Я был один.

И на миг… на один короткий миг представил, что остался в этом одиночестве навсегда. Что Юльки и Маши больше никогда не будет. Не предположил, не допустил, а именно представил. Нечаянно представил. Ненароком. Я представил, что они умерли.

Ужас, который я испытал в то мгновение, не шёл ни в какое сравнение со страхами, пережитыми намедни на склоне водоносной балки. Страшнее такой потери ничего в жизни быть не может. Это самое невыносимое, что может произойти с человеком, самое безжалостное и несправедливое. Это без преувеличения – чудовищный ужас!

Я ощущал этот ужас всего мгновение, один короткий миг. Но мне хватило его, чтобы не спать до утра в тщетных попытках отогнать от себя единственное слово, которое ядовитым жалом засело глубоко в груди. Это слово – «навсегда».

Через неделю Юльку выписали из больницы, и жизнь пошла привычным чередом. Лёха выздоровел, и с приходом осени мы возобновили наши субботние выезды на покопушки. Вот только Машу теперь было не вытащить на природу. После того случая она категорически отказывалась составлять нам компанию и предпочитала волноваться за нас, сидя дома. Кум же не изменил своей манере слоняться по лесам и оврагам, и даже казалось, делал это с ещё большим усердием, чем раньше. Хромал, кряхтел, но шёл в кусты.

Так всё шло до наступления ноября. А в первый день этого месяца моя жизнь изменилась. Внезапно и навсегда.

Это был понедельник. Вернувшись с работы, я нажал на кнопку звонка нашей квартиры. Из-за двери привычно залаял Фил, который всегда чувствовал или слышал мои шаги на лестничной клетке и начинал суетиться ещё задолго до того, как войду. Маша, которая всегда возвращалась с работы раньше меня, успевала к этому времени забрать Юльку из детского сада и разогреть ужин. На этот раз дверь никто не отворил. Фил перестал лаять и только тихонько поскуливал. Я снова позвонил и, не дождавшись ответа, принялся рыться в карманах в поисках ключа.

В квартире было темно. Я окликнул жену по имени, но никто не отозвался. Ужином тоже не пахло.

Набрал Машин мобильный, но связи не было. Предположив, что они с Юлькой после сада могли зайти в магазин за покупками, я отбросил тревожные мысли и решил подождать. За год скопилось довольно много различных находок, которые надо было привести в более-менее приглядный вид. Я занялся их очисткой, рассчитывая таким образом убить время, дожидаясь своих.

Зазвонил мобильный. Почувствовал облегчение и, будучи уверенным, что звонит Маша, посмотрел на входящий номер. Звонили со стационарного…

– Здравствуйте, – поздоровался со мной незнакомый мужской голос.

– Здравствуйте, – немного растерянно ответил я.

– Старший оперуполномоченный Московского районного отделения Литвинов Олег Владимирович, – отчеканил тот сухим, официальным тоном. – С кем я говорю?

Сердце ёкнуло, предательски забарабанив в груди. Мельком заметил, что волноваться-то мне не из-за чего. Я вполне законопослушный гражданин и проблем с законом не испытывал даже во времена бесшабашной молодости. Откуда же эта… Мысли о том, что звонок может касаться Маши и Юльки, я даже близко не подпускал. Хотя она, конечно же, первая пробралась в голову.

Я представился.

– Скажите, вам знаком телефонный номер… – Он продиктовал мне номер Маши, и я даже на некоторое время успокоился. Маша потеряла телефон, и он как-то попал в милицию!

– Да, это телефон моей супруги. А в чём…

Договорить я не успел, милиционер меня перебил:

– Мне очень жаль это говорить… – Он сделал небольшую паузу, за которую я в тот момент готов был его убить. – Но ваша жена и дочь погибли. Они переходили дорогу на пешеходном переходе…

Я его не слышал. Ничего не слышал. Просто стоял и смотрел в одну точку. Я оказался в вакууме, в космосе, в невесомости. Очень хотелось проснуться. Я ему не верил! Он мог ошибаться… Да, конечно, он ошибается! Хотелось вдохнуть, но я не смог.

Я сел на пол и завыл. Не заплакал, нет… Я выл, как собака. Без слёз. И Фил, который сидел рядом и смотрел на меня, наверное, решил, что я сошёл с ума.

Глава 8. Надежда

Дальше был сон. Самый кошмарный и самый длинный сон в жизни. Он длился многие дни, недели, месяцы… Много незнакомых людей, опознание, родственники, которые суетились, плакали, соболезновали, утешали, снова соболезновали… Завешенные простынями зеркала в квартире, кладбище, слёзы. Много слёз. Могилы, кресты, надгробия, священник, первый мокрый снег и грязь под ногами. Тела, лежащие в деревянных коробках около свежевырытых ям. Одна маленькая, другая побольше. Восковые лица жены и дочери, совсем не похожие на себя. На эти лица падал снег и не таял. Удары молотков по гвоздям, удары земли, падающей на крышки гробов. Поминки, еда без вилок. За всем этим я наблюдал, не принимая совершенно никакого участия. Будто меня не было вовсе. Будто я умер вместе с ними. Меня всюду водили под руки, усаживали, вливали в рот водку. Я часами мог сидеть в одиночестве и ни о чём не думать. Абсолютное, полное отрешение.

Иногда я мысленно возвращался к той ночи, когда лежал один в кровати, представляя весь этот кошмар. Тогда я даже вообразить не мог, насколько ошибаюсь. На самом деле всё оказалось куда страшнее. Хотя «страшнее» – тоже неподходящее слово. Ни в одном языке мира не найдётся слов, которые могли бы передать то, что испытываешь, когда теряешь всё.

Каждый день после похорон ко мне приходил Лёха и просто сидел рядом. Молча. Иногда что-то говорил, но я не помню, что именно. Затем врачи. Кажется, возникли какие-то проблемы с ногами. Они почему-то сильно отекали. Меня заставляли двигаться, и я двигался, пока заставляли.

Моя мама переживала потерю внучки и невестки не менее болезненно. Лёха рассказывал, что её увезла «скорая» в кардиологию. Он навещал её в больнице несколько раз. Она просила, чтобы он не заставлял меня приезжать. И я не ездил.

Неделю спустя крепко запил. Пил много и постоянно. Это не приносило особого облегчения, а я его и не искал. Просто пил, и всё. Без причины. В первые дни запоя Лёха составлял мне компанию, но неделю спустя я продолжил пить уже в одиночестве. И продолжал, пока не закончились деньги.

Протрезвев, стал в каждой детали своего жилища замечать напоминания о жене и дочери. Фотографии на стенах, рисунки на обоях, оставленные маленькими Юлькиными пальчиками, запах Машиных духов, сохранившийся на её одежде, длинные светлые волосинки, затерявшиеся в нестиранной уже два месяца постели, игрушки, разбросанные по детской комнате и до сих пор никем не убранные, рисунок щенка с надписью «папин друг».

Я сорвал с потолка люстру, срезал висевшую на балконе бельевую верёвку и закрепил один её конец на крюке, вкрученном в потолок. Делал я это так, будто занимался чем-то обыденным, повседневным. Страшно не было. Абсолютно. Потому что уже считал себя мёртвым. Я умер первого ноября, и умереть второй раз уже просто не мог. Оставалось всего лишь исправить небольшую досадную ошибку – остановить сердце, которое сопротивлялось реальности и упорно продолжало биться.

Крюк не выдержал, и я упал на пол, больно ударившись рёбрами о выбитую из-под ног табуретку. Отдышавшись, перешёл в другую комнату, снял другую люстру. Сделал новую петлю, продел в неё голову и, не раздумывая, оттолкнул опору из-под ног. Снова падение и боль от удара. Очередной крюк был выдернут из потолка, осыпав меня пылью и осколками штукатурки.

Щёлкнул дверной замок. В прихожую вошёл Лёха. У него был свой ключ от квартиры. Машин ключ, который он взял сам, так как в последнее время я никому не открывал дверь. Увидев меня сидящим на полу, он подбежал, упал на колени и крепко обнял, матерясь и ругая последними словами. Мы долго так просидели, а после Лёха заговорил:

– Ты помнишь, как мы с тобой по полям носились? А? Кумец… А как хутор в лесу искали и застряли в канаве? Нам тогда пришлось до утра комаров кормить. А вспомни, как на футбол ходили, как наши четыре-один турков наказали! Вспоминай, мать твою за ногу! Это тоже была жизнь, старик! Это тоже жизнь! И она не закончилась! Понимаешь ты это или нет? Она здесь! За неё бороться нужно! Вспоминай, как в универе в окна женской общаги лазили! – Он почти кричал, изо всех сил стараясь достучаться до меня, и у него начало получаться. – А как ты меня из того оврага с пробитой ногой вытаскивал? Вспоминай, как два обдолбыша боялись собственных глюков!

Я посмотрел на Лёху, но о том, что мне вдруг пришло в голову, не сказал. Только в груди, впервые за последние два месяца, что-то заныло, зашевелилось, разлилось теплом.

Я не сразу её узнал. Она так далеко ушла от меня, так бесповоротно удалилась, что её возвращение было подобно какому-то чуду. Но тепло в груди подсказывало, что это именно она. Это она! Она! Надежда! Глупая, никчёмная, откровенно издевательская, но надежда! Я не верил в неё, но другого выбора просто не оставалось.

Видимо, взгляд мой стал осмысленным, потому что кум вдруг замер и осторожно улыбнулся. Он хлопнул меня ладонями по плечам и радостно затараторил:

– Ну вот, мужик! Молодца! Возвращайся! Ты хоть кивни мне, а то я не пойму, радоваться мне или пугаться.

– Всё нормально, Лёш… – Голос оказался каким-то чужим, хриплым. Я уже и забыл, как он должен звучать, но точно не так, как сейчас.

Лёха оживился, схватился руками за голову и тут же воздел их к потолку.

– Слава тебе, Господи! Я слышу его голос! – Затем снова переключился на меня и командным тоном продолжал: – Короче! Я отпуск беру, и мы с тобой завтра же в поля! Завтра же! Ты в окно посмотри! Там же весна настоящая, оттепель, весь снег сошёл! Я такого января вообще не помню! Плюс девять! Трава даже полезла!

– Нет, завтра нет, – всё тем же хриплым голосом отказался я. – Давай потом.

– Никаких «потом», – безапелляционно отрезал кум. – Я тебя теперь ни на шаг от себя не отпущу. Жить нужно сейчас! Сегодня! Ты когда ел в последний раз? В зеркало на себя смотрел? Худой как щепка! Идём на кухню, я тебе пожрать принёс, а то в холодильнике мышь повесилась.

Лёха приготовил замечательный ужин, и я, удивляясь самому себе, с удовольствием съел всё, что было предложено. Мы долго, почти до самого утра, сидели за столом, безжалостно истребляя запасы чая, и говорили без умолку. Вернее, говорил по большей части кум. Он тактично избегал разговоров о моей семье и с удовольствием делился новостями, произошедшими за последнее время. Политика, пресловутый футбол, работа… Я слушал его, иногда удивляясь, как много пропустил, но уже той ночью начал обдумывать план действий.

Для начала нужно было сбежать. Лёха, застав меня с петлёй на шее, решительно взялся за спасение и клятвенно пообещал не оставлять в одиночестве ни на минуту до тех пор, пока не будет уверен, что я вернулся к полноценной жизни. Моего согласия он не спрашивал. Да оно ему было и не нужно.

Весь следующий день он и в самом деле не отходил от меня ни на шаг. Я кое-как отговорил его ехать на коп, и вместо этого мы просто слонялись по городу, периодически посещая различные забегаловки для перекуса. Вечером, вернувшись домой, я попытался убедить его ехать к жене с детьми, но доводы не подействовали, и он снова остался ночевать у меня.

Сделав вид, что уснул, и дождавшись мерного храпа из соседней комнаты, я тихо встал. Не включая света, оделся. Мне нужны были деньги на проезд, пришлось немного взять у кума, почистив карманы его куртки. Было стыдно, но других вариантов не было. До вокзала добрался на метро, которое ещё не успело закрыться. Ближайшая электричка отходила в пять утра, и у меня в запасе было чуть больше четырёх часов.