Текст книги "Август кончен"

Сергей Яковлев
Август кончен

«Август кончен. Под градусы низкие…»

 
Август кончен. Под градусы низкие
Всеми тоннами, всеми каратами
Звезды блещут, дрожа, как римские
Последние императоры.
 
 
Им бы вовремя саморазрушиться,
Как красавице увядающей,
Но она только гуще душится,
Хоть казалось бы, ну куда еще.
 
 
Сколько ткани и разных красителей
От кармина до темной вишни,
Сколько слов и трудов спасительных,
Что потом окажутся лишними.
 
 
Сохнут листья, страницами ветхими
Шелестеть будут варвары с метлами
Под каштаном с пустыми ветками,
Под другими деревьями мертвыми.
 

Два времени года

1

 
По тому, как проникают в землю листья,
Отлетая от каштанов и акаций,
Даже начинающий баллистик
Вычисляет: некуда метаться.
 
 
По словам, что застревают в клетке мозга
И бормочут в этом сером захолустье,
Даже слабослышащий акустик
Понимает, что метаться поздно.
Постоим туда-сюда – за наблюденьем
Незаметно пролетают месяц, день ли.
Так что видит только самый зоркий оптик,
Как сгибаются колени, а не локти.
 

2

 
Сегодня мы сбежим —
Легко, как молоко —
Не на металл плиты,
Не на ее конфорку,
На сей раз далеко,
Глухие рубежи
Переходя на раз,
Как дым и прочий газ
В распахнутую фортку
Выходят из квартир.
Теперь и нам идти.
Глядишь, и нету нас.
 

3

 
Сколько раз уже деревья те же
Облетели и опять листвой покрыты.
Может, только это нас и держит
Здесь. Старуха у разбитого корыта
Знай полощет имена, стирает даты,
Только изредка движеньем угловатым
Проведет по лбу запястьем или пястьем,
То ли пот стирая, то ль от счастья,
Что не помнит ничего, что всё забыто,
Кроме мелких дел для поддержанья быта.
 

«Мои отношения с сыном…»

 
Мои отношения с сыном
Разнообразием не изобилуют:
Сжигая воздух с бензином,
Еду к нему на могилу.
 
 
Раз в неделю, а чаще реже,
По недавно уложенной плитке
Мимо черных камней и бежевых
Прохожу к железной калитке.
 
 
Поднимаюсь на шесть ступеней
Или пять, не могу запомнить.
Кровь заходит в сердце по вене —
Надо чем-то его заполнить.
 
 
Здесь налево и метров тридцать,
Или больше, цветы из пакета
Достаю. Никак накуриться
Не выходит с одной сигареты.
 
 
Дым летит почти вертикально,
А куда ему на хуй деться.
Кровь в артерию вытекает,
Оставляя пустое сердце.
 

«Ты, как нечто простое…»

 
Ты, как нечто простое,
Как число или что-то,
Чем пространство пустое
Заполняет пустоты.
Вдоль дороги растенья —
Частый лес да подлесок,
Если это не стены,
То хотя бы завеса.
Там невидимо глазу
За условной лещиной
Неспеша, раз за разом,
Как с женою мужчина,
Небо сходится с почвой
Серединой и краем,
Каждой кочкой и точкой
Пустоту замыкая.
 

На смену очков

 
Все уложено в уравнение,
У всего есть какой-то резон:
Как садится с годами зрение,
С той же скоростью горизонт
Придвигается. Пыль закатная,
Мелочь летная, стрекоза,
Как сквозь оптику многократную —
Раз, и выросли на глазах.
Не желают держать дистанцию,
Подступают, идут гурьбой
И теснятся – так в клубе с танцами
Пары жмутся одна к другой.
 

Рождество

 
В эту ночь особенно нежно
Щелкает зажигалка —
Не соловей, конечно,
Но всё-таки и не галка.
Вроде, кусок пластмассы:
Ни крыльев тебе, ни ножек,
Нет ни перьев, ни мяса,
А вроде как искра божья.
Даже как будто светоч
Желтый, как в том окошке,
Где мама качает деточку,
Чтобы не плакала крошка.
Качает и видит, как станет
Ребенок большой и сильный,
А она уже будет старенькой
И, наверно, не очень красивой.
Но он сделает все, что надо:
Купит хлеб, оплатит больницу,
И поэтому эта мама
Старости не боится.
 
 
Только будет все по-другому:
Это ей позвонят из Градской,
Скажут, он не дойдет до дома,
Никогда не сможет добраться.
И она побежит, словно в гору.
Полетит неуклюже, как галка,
Чтобы сесть у беспомощной скорой,
Не мигая смотреть на мигалку.
Но пока даже время мешкает —
Будто ночь эту было бы жалко
Оборвать, – в темноте кромешной
Щелкает зажигалка.
 

«Кубики злые, другие жестокие средства…»

 
Кубики злые, другие жестокие средства,
Песни веселые, самые грустные песни.
Что я ни пробовал, лишь бы продлить себе детство.
Где я ни жил, чтоб в итоге вернуться на Пресню.
 
 
Мог бы стоять, оказался бы там же тогда же.
Мог не кружить по Москве, словно козья ножка.
Меньше всего во время большой распродажи
Платишь, когда наблюдаешь за ней из окошка.
 
 
Сколько вина утекло и преломлено хлеба:
Дети приходят, садятся поближе к пище —
Тесно, как в строчке слова – справа налево.
Или слева направо – это уж кто как пишет.
 

«Облака меня волнуют…»

 
Облака меня волнуют.
Есть они, иль небо пусто
Так, что в нем лишь птицы с хрустом
Разрывают воздух – ну их:
Лебедь белый, ворон черный —
Одинаково никчемны…
То ли дело кучевые
Или перистых отряд:
Как народы кочевые,
Миг на месте постоят
И уходят в тень веков.
Вот в чем сила облаков.
 

«Почему так горько уху…»

 
Почему так горько уху,
Отчего несладко глазу,
То ли слышен запах лука
С пресненской овощебазы,
То ли тянет мочевиной
Из вольеров зоосада,
Тянет явно, очевидно.
Поменять бы рамы надо.
 
 
Пахнет длинными ножами,
Окисью чугунных люков,
Патрулями, сторожами,
Давленной морковью с клюквой,
Табаком, бензином, жёлчью,
Человеком, крупным зверем,
Сукой течной, пастью волчьей.
Поменять бы надо двери.
 

«Что-то нервы как-то сдали…»

 
Что-то нервы как-то сдали:
Вылезает раздраженье,
Словно палец из сандалий
От неловкого движенья.
 
 
Словно матерное слово
Из поспешной детской речи,
Словно физики основы —
Из угла плеча с предплечьем.
То ли небо стало ниже,
Или что другое давит:
То, что слышу, то, что вижу,
То, что кровь немолодая.
 
 
То погоды изобилье,
То природы увяданье,
То не так поговорили:
Чисто здрасьте-до свиданья.
Да и так понятно, вроде,
И легко, без напряженья
Руки машут, ноги ходят
Просто в силу раздраженья.
 

«Если б было все не так…»

 
Если б было все не так,
Как-то по-другому.
Дождь идет тик-так, тик-так,
Снег идет тик-так, тик-так,
Солнце по небу идет,
Небу голубому.
Следом облака идут
Ряд за рядом строго.
И в каком-то там ряду
Мальчик будто бы идет
С облаками в ногу.
Ветер сносит облака:
Час-другой – и нет их.
На стене – тик-так, тик-так
Отбивают сердцу такт.
Вот и ночь уже идет
В звездах и планетах.
 

«Пусто небо над кварталом…»

 
Пусто небо над кварталом,
Только спутник запоздалый,
Зависая на орбите,
Смотрит на мою обитель.
Оптикой скользнет устало
По бетону, по металлу,
По реке, по обводному
До моста. И всё по-новой.
 
 
Вот уже дома большие
Раздвигают стены шире
И растягивают рамы,
Как хирург – края у раны.
Там, сквозь щели в занавесках,
И настойка, и нарезка,
И обрывки разговора,
Там колышутся, как штора.
Там три комнаты и кухня,
Где в простенке время пухнет,
Там ногами и руками
Бьется жизнь за плотной тканью.
Брызжет свет на мостовые,
На машины легковые,
На стальной помойный ящик,
Поперек двора стоящий.
 
 
Глянешь вверх – не зацепиться:
Кто-нибудь, хотя бы птица.
И душа совсем немая
Кровью сердце обнимает.
 

«Едва освоил пару па из ча-ча-ча…»

 
Едва освоил пару па из ча-ча-ча,
А тут глядишь, и глупо звать врача:
Уже несет куда-то вдаль от близких,
И ни рукой им не помашешь, ни пипиской.
 
 
Вот я над Пресней пролечу, над зоосадом,
Где утка крякает, подрагивая задом,
И шимпанзе с глазами Карла Цейса
Сквозь прутья смотрит на бродячих полицейских.
 
 
Вот и больничный двор, и каменный Филатов,
Там вдоль палат в салатовых халатах
Скользят хирургов ранние отряды,
И дети ловят их стальные взгляды.
 
 
Вот изгибается Садовая Большая,
Вот сад Аквариум, где тополей шуршанье,
И тени прошлого плывут сквозь воздух,
И вроде вечер, но еще не поздно.
 
 
И вроде тот же я совсем другого роста
Качу на велике в отглаженной матроске,
Звенит звонок, посверкивают спицы,
И маме тридцать, и отцу едва за тридцать.
 
 
Они стоят, из-под ладоней в небо смотрят,
Там в облаках лишь птицы по две, по три
Танцуют. Солнце, превращаясь в купол,
Садится где-то за театром кукол.
 

«Оттого был безупречен…»

 
Оттого был безупречен
Каждый день, что каждый вечер
По часам и по минутам
Был расчерчен и размечен
Так, чтоб я вдоль линий гнутых
С точностью нечеловечьей
Всем своим составом длинным,
Замедляясь, к полкам винным
Подходил по расписанью
И ощупывал их взглядом,
Словно некую лазанью —
Слой за слоем, яд за ядом,
И следил, как в перспективу
Дижестив с аперитивом
Утекают. Полок глянец
Громоздился под стропила,
Я был стоек, как спартанец,
В этих узких фермопилах.
Где-то там за стеллажами,
Словно пёс за гаражами,
Загребая воздух пастью,
Время мерно семенило:
Падал снег, менялись власти,
Кассы звякали уныло.
Где-то там о кафель пола
С медным звуком пол-обола
Ударялись. Я при этом
Был окружностью и центром
И взлетал, касаясь света
Белых ламп люминесцентных.
 

«Распорядились бы иначе сын с отцом…»

 
Распорядились бы иначе сын с отцом,
Писал бы тексты для каких-нибудь канцон
О том, как вечно донна и мужчина
Друг друга ищут, проходя вичино.
Куда спешить, когда кругом адзурро —
Он не дурак, да и она не дура.
 
 
А здесь, где я, в ходу другой фасон.
Попробуй выйти, не поддев кальсон.
Остынет кровь на холоде собачьем —
Какие к черту бачи и аббраччи.
Ни до чего, лишь сердце молча злится,
Что утрамбуют в мерзлую землицу.
 

«Потому что где-то в мозге, или как его…»

 
Потому что где-то в мозге, или как его,
Я обрывки да обноски накапливал,
Всё какие-то слова-выражения,
Что лежат теперь во мне без движения.
 
 
Вот глаголы полегли, вот наречия —
Часть за частью, и теперь больше нечем мне
Говорить. Осталась горстка числительных
И мычанье по вопросам чувствительным.
 
 
Вылезают предложения кондовые,
Словно в комиксе, где фразы гондонами
Надуваются. Бац-бац! – всё полопалось,
Развалилось, разлетелось на сто полос.
 
 
Не сшивается железными скрепками,
Теремками, колобками да репками.
Всё поломано, посажено, съедено.
Будто выскоблено ложкой обеденной.
 

«Из глубины всей этой мелочи поденной…»

 
Из глубины всей этой мелочи поденной,
Всего того, что в сумме я и есть,
Из темной ткани мышечной сведенной,
И рта, который дан мне пить и есть.
 
 
Из-под коры, где будто тяжкий вентилятор,
Один и тот же крутится мотив,
Из-за окна, в котором мой проклятый
Холодный город, кажется, затих.
 
 
Отсюда я тяну свои пустые строки,
Невидный глазу смертного петит:
Подай мне, боже, век мой неширокий
Легко, как улицу пустую, перейти.
 

«Свалилось столько с неба, что келейно…»

 
Свалилось столько с неба, что келейно
Придется жить. В окно посмотришь утром:
Дорожка к дому желобом бобслейным
Вчера вела – и не было как будто.
 
 
Уже и март кончается, и с ночью
Сравнялся день, казалось бы, по плану.
И вроде есть какой-то график точный
Для перемен, а все равно обманут.
 
 
Здесь на какие сроки ни нацелься,
Начнется всё в совсем другие даты.
Короткий столбик ртути держит Цельсий,
Как не по росту черенок лопаты.
 
 
Бело и ровно всё с утра пораньше,
Лишь на снегу бесцельно и красиво
Лежит не снятый в Новый год оранжев,
Упавший с елки мячик апельсина.
 

«На исходе ноября ли…»

 
На исходе ноября ли
Иль в начале декабря —
В общем, снег еще не валит,
Но вот-вот, как говорят,
Шел по улице мужчина,
По сущёвской мостовой.
Нес свою кривую спину,
В такт кивая головой:
«Как же это, как же, как же, .—
Повторял сто раз подряд —
Скоро снег повсюду ляжет,
Заметет, как говорят.
Скоро твердый свод небесный
Станет пухом и пером,
И позёмка мелким бесом
Поползет со всех сторон».
 
 
Ветер провода мотает,
Сносит свет от фонаря,
С губ срывает бормотанье,
Прямо рвет, как говорят.
Разве я тебя не холил
Или я тебя не нежил,
Что же ты, как Бадди Холли,
Будто бы совсем и не жил.
Будто птица на ограде —
Вот была и улетела.
Ну какой теперь ты Бадди,
Если глаз не видит тела.
Руки машут и хватают
Воздух. Фонари горят.
Улетает бормотанье.
В никуда, как говорят.
 

«Жизнь проста: любой вопросик…»

 
Жизнь проста: любой вопросик
В ней находит свой ответик.
Если лишнее отбросить,
Та же легкая атлетика
Остается. Всё секундами,
Сантиметрами измерено.
Или готами и гуннами —
В частном случае империи.
 
 
Или золотом, что тоннами
Поступает из колоний —
Корабли, конечно, тонут,
Но на новые колонны
И попроще украшения
Средства есть. Хватает даже,
Чтобы в шёлк укутать шею
Каждой женщине продажной.
Празднично толпа колышется,
Дружно клацают защёлки
Кошельков. По капле мышцы
Сохнут, вниз сползают щёки,
Как ряды на стадионе —
К медному песку овала
С верхней ложи, где на склоне
Дней под зонтиком кевларовым
В полузабытьи правитель,
Стиснув зубы, спину держит:
Под язык – таблетку лития
И кольчугу – под одежду.
Он давно здесь обитает,
Он все время только первый —
Что там молота метание
Или рваный бег барьерный.
 
 
Над песком летят атлеты
К призовым согласно смете.
Стадион гудит. Есть в этом
Что-то близкое к бессмертию.
 

«То ли холодно сегодня, то ли что…»

 
То ли холодно сегодня, то ли что.
Вечер в комнату ползет по воле штор.
Фонари по переменной воле тока
Зажигаются, и облака высоко
Знай летят себе по чьей-то воле
Неизменно – долетели б что ли.
А над ними звезды и планеты
В пустоте. И, в общем, всё на этом.
 

«В летний лес войдешь: лещины ли, рябины…»

 
В летний лес войдешь: лещины ли, рябины,
Муравей, паук, энцефалитный клещ ли…
А в шкафу в любой сезон – свои глубины,
И совсем другие нас пугают вещи.
 
 
Там, в кромешности двустворок и трехстворок
Время стопками уложено на полки,
Там года свалялись в разношерстный ворох,
Словно нитки, потерявшие иголки.
 

«Там в раю, в раю, в раю…»

 
Там в раю, в раю, в раю
Сотни ангелов поют.
И, не думая сравниться,
Им подтягивают птицы.
Там чуть слышно реки плещут,
Лещ плывет, за ним подлещик.
Там деревья днем и ночью
Наполняет влагой почва.
Освещает свет нездешний
Гроздья вишни и черешни
И роняет тени ягод,
Сохраняя их порядок,
На траву, и тень пустая
Тут же плотью обрастает,
Наливаясь сладким соком
Меж стеблей травы высокой.
И поскольку небо рядом,
Ей расти уже не надо.
 
 
Выйдешь вечером во двор,
Сядешь покурить под окна:
Груша, яблоня, забор,
Дуб, каштан, опять забор…
Господи, когда ж я сдохну!
 
 
Теплый дым проходит в горло,
Как насущный хлеб прогорклый.
И рассыпаны, как крошки,
Звезды и чуть ниже – мошки.
 

«Как приступит, как начнет болезнь белесая…»

 
Как приступит, как начнет болезнь белесая
Бормотать свое и между щек и десен
Перекатывать колеса за колесами,
Истирая в пыль окружности и оси.
 
 
Из-под снега поползет питоном каменным,
Зашуршит бетоном и асфальтом город,
Вроде только что все было устаканено,
И опять бубнеж, и давит шею ворот.
 
 
Бу-бу-будто расходились злые шепоты,
Разболтались, расшатались вдоль извилин,
И топочут, и талдычат: «не пошел бы ты,
Уходи, пока совсем не заловили».
 
 
Всё считается, и счет идет седмицами:
Понедельник, вторник, снова воскресенье.
Вот и лето млеет – тлеет ли, дымится ли,
Отключая мозг без всяких сотрясений.
 
 
Солнце катится, как пот по переносице,
Поднесешь ладонь к лицу – уже и осень,
И несется в голове разноголосица,
Истирая в пыль окружности и оси.
 

Жар и йод

1

 
Убегают дни по часу,
Только слышно: часто-часто
Семидневки семенят.
Жаль, что я им не начальство, —
Знай отплясывают чарльстон
За коленцами коленца:
Тынца-тынца, энца-бенца,
Нет им дела до меня.
 

2

 
По случайному раскладу, по иронии
На сегодня всё сложилось как-то.
Время тянется вареной макарониной.
Не тянуться не хватает такта.
 
 
Пролистнешь историю – всё то же:
Чем правитель старше, тем длиннее
Тень его, забавы всё дороже.
И скучней ботаники Линнея.
 
 
Что слова и многотомный опыт —
Проведешь рукой по переплетам:
Сколько кожи содранной и пота.
Эти книги хлеще всяких плеток.
Мир расписан, сверстан, отпечатан,
Все вершки зажаты корешками,
Гнутся полки, словно пол дощатый,
И скрипят под мелкими шажками.
 

3

 
Мы с тобой простые числа:
Без остатка чисто-чисто
Каждый делит сам себя.
Если что-то просочится,
Мама может огорчиться,
И поэтому всё сухо —
Пусть подумает старуха,
Что зерно в муку дробят.
 

4

 
Вроде ветер несильный, но дым фейерверка
Унес за минуту или даже быстрее.
Снова видно, как город до самого верха
Ползет по холму. Кончились стрельбы.
 
 
Вечер дальше пошел, как ни в чем не бывало,
Толпа заскользила вдоль дверей заведений.
Вот отделились от стен зазывалы,
Вот уже звякнули первые деньги.
 
 
Пахло колбасами, расплавленным сыром,
Сладкой травой и от моря йодом.
Я шел вдоль воды, разговаривал с сыном.
Точнее с двумя – живым и мертвым.
 
 
Жар от асфальта доходил до подмышек,
Воздух сгущался то в две, то в три тени,
И одна поднималась гораздо выше,
Чем позволяет закон тяготения.
 
 
Мы говорили, не умолкая.
Я упивался слов дребеденью,
Тем, как легко и согласно порхают,
Из-под ног вылетая, то две, то три тени.
 

«Даже лес, к которому я равнодушен…»

 
Даже лес, к которому я равнодушен,
Потому что не знаю ни птиц, ни растений
Имен, и способность смотреть и слушать
Бесполезна, как жизнь, что не так и не с теми
Прожита до каких-то таких пределов,
Где отчетливо видно без оптики сложной:
Всё обширнее список того, что не сделал,
Всё короче в той части, что сделать возможно,
Даже лес бессловесный до небес дорастает,
На него возлагает господь десницу
И верхушки его, словно книгу листает,
Выкликая по имени каждую птицу.
 

«Выучил путь наизусть: за МКАД…»

 
Выучил путь наизусть: за МКАД
Прямо и несколько раз налево.
Сначала жилища идут, горят
Окна. Потом – лишь асфальт и небо.
 
 
Ползешь по дороге сквозь лес, свет фар
Из черноты вырезает зеленый
Кусок. В голове как заело: «Вар,
Верни мне, Вар, мои легионы».
 
 
Деревья теснятся: стволы, стволы,
Еле живые то ели, то клёны.
Никак не выходит из головы:
«Верни мне, Вар, мои легионы».
 
 
Ветви плетут свою канитель:
«Верни мне моих молодых и глупых».
Вспыхнет от света то клён, то ель,
Секунду горит, и снова – глухо.
 

«Кроме ряда излишеств, всё очень скромно…»

 
Кроме ряда излишеств, всё очень скромно:
Ходишь по улицам – вверх, вниз.
Просто город для жизни достался неровный.
Если кратко сказать, город холмист.
 
 
Если начать говорить подробно,
Углубляясь в кварталы, вдаваясь вглубь,
Застревая в деталях, адресах и сугробах,
Как в монетоприемнике гнутый рупь,
 
 
Наступая в собачье дерьмо или в глину,
В этих тусклых дворах поди разбери,
Понимаешь, качнувшись, что-то непоправимо.
Даже если исправить все фонари.
 

«Что ни песня, то про детство…»

 
Что ни песня, то про детство.
Не про детство, так про старость
И предсмертную усталость,
Будто больше не осталось
Тем для гимнов или од.
Всё совсем наоборот:
Счастье вот, и радость вот.
Надо только пропердеться.
 

«Скоро станут прозрачными…»

 
Скоро станут прозрачными
Желтые коридоры.
Будто кем-то оплаченный,
Снег начнет как подорванный
Высвобождать свои пышности,
Валиться на всё, что можно,
Превращая любую возвышенность
В покрытое кремом пирожное.
 
 
Горки затеются гладкие,
Длинные, словно ночи,
С санками да с подкладками
Подручными и непрочными.
 
 
Дети помчатся в белые
Впадины и тоннели
От уроков еще несделанных,
От квартир, зажатых панелями.
 
 
От несносных ботинок каменных,
От продленных супов прогорклых
Ускользают, летят их анимы,
Оставляя тела под горками.
 

«Все подробности мира, разносимые ветром…»

 
Все подробности мира, разносимые ветром,
Та же легкая хвоя или ломкий хитин,
Ворох цифр сухих, донесенных разведкой,
От которых шалеет тревожный кретин,
 
 
Неосевшая пыль или рваная нитка
На коробке дверной, сообщений петит,
Странный запах привычного вроде напитка.
Даже время предательски как-то летит.
 
 
Всё одно к одному, и окно нараспашку,
И этаж невысокий, и внизу идиот
Неподвижно стоит в темноте, но затяжка
Огоньком темно-красным его выдает.
 
 
Хрустнет лист под ногой или мертвая ветка,
Целлофана обрывок, мелкий мусор иной,
Напоследок чуть ярче сверкнет сигарета,
И исчезнет в темнейшей из всех параной.
 

«Те, что лежат по гробикам…»

 
Те, что лежат по гробикам
И при этом по небу шествуют,
Нарушают формальную логику,
Оставаясь в рамках божественной.
 
 
Смотришь, как воздух полнится,
Обживается в силу трагизма
Этой жизни, и слабо помнятся
Упражнения с силлогизмами.
 
 
Вроде, посылки верные —
Большие есть и меньшие,
А смерти нет, как и не было,
Но дети, мужчины, женщины
 
 
Движутся небом облачным
И то словами, то жестами
Держат сердце мое, как обручем,
В нелогичных рамках божественных.
 

Песни и стансы

Лене и Максиму – моим собеседникам

***

 
Какая-то фраза в голову влезла
И плавает там совершенно одна,
Как лодка из дерева, или железа,
Или из стекло-, блядь, волокна.
 
 
От левой височной до правой височной,
Сквозь среднее ухо, сквозь щёлк-перещёлк
Бубнит и бормочет, но слышится точно:
Чего тебе, Господи, надо ещё?
 

***

 
Если б точно знать, что тело —
Только половина дела,
Или даже четверть дела,
Или вовсе полный ноль,
Стал бы думать я так часто,
Что ребенок мой несчастный
Где-то там лежит годами
С перебитыми ногами
И годами терпит боль.
 
 
Я бы думал по-другому,
Говорил бы по-другому,
Я ходил бы по-другому,
А скорей всего, летал.
И посвистывал, как птица,
Оттого что мне свистится.
И кружил бы без печали
Оттого что под плечами
Воздух крепок, как металл.
 

***

 
Хорошо быть господином,
И отцом себе, и сыном.
Чтоб на все своя же воля,
Чтоб подвластно все живое,
И бездушные предметы
Подчиняются при этом:
Всё вокруг – любое имя,
И пространство между ними.
И как самый добрый авва
Сам себе я дал бы право
Не сбивать свои ботинки
На кладбищенской тропинке,
А с ребенком на руках
Почивать на облаках.
 

***

 
Ты как хочешь, но сегодня
Потолок уходит в стену
Так же ровно, продолжаясь
Ровно так же там, где глаза,
К сожаленью, не хватает.
И стена уходит сразу,
Прямо так, не сняв обои,
Не снимая фотографий
Остекленных. Без усилий
И почти без всякой боли.
 
 
Так уходит солнце в землю,
Расчищая место звездам,
Потому что звезд здесь много.
А потом они уходят,
Оставляя это небо
Без единого намека
На какое-то движенье
Хоть какого-нибудь бога.
 

***

 
Где ты где-то? Точно где-то
Здесь, где ангел разодетый
По асфальту мимо дачи
Тащит крылья, не иначе.
Чиркнет жестким опереньем
По забористым строеньям,
И опять почти ни звука.
Только у соседей сука
Тявкнет, вроде как для стражи,
Раз-другой, и снова ляжет.
 
 
Из окна посмотришь в поле —
Едут по полю ковбои
На своих слепых лошадках
Так не валко, так не шатко,
Лишь качают головами
Шляпы с мятыми полями,
Да луна над тополями
И над прочими стволами
В меру смешанного леса
Балансирует на грани
Между массою и весом.
 
 
Здесь кругом – одни красоты:
Балки скачут вдоль побелки,
Собеседники из соты,
Телевизор из тарелки.
Здесь, где верх так спаян с низом,
Что не влезет и иголка,
Я мечтал стать механизмом
Нержавеющего долга,
Чтоб в согласии летали
Только нужные детали,
И по правилам железным
Совершался труд полезный
Так, чтоб внешний наблюдатель,
Будь он хоть чего податель
Был бы этим столь доволен,
Что одним движеньем воли
Даровал мне утешенье
Лишь за это мельтешенье.