Текст книги "Жись как она есь. #ТекстЫ среднего возраста про любовь, бородатого мальчика, женщин и счастье. То, что вы и сами знали, но боялись сказать"

#Помощь

Иду из мотосалона вдоль проспекта Мира.

Откуда иду – деталь важная. Мотоцикл – давняя цель. За полчаса посидел жопой на половине представленных экземпляров.

Как итог – состояние стратосферы и восторга. Могу ногой дверь к Путину открыть. Могу Майка Тайсона негром назвать.

Крылья широкие, яйца железные, улыбка от уха до жопы.

Иду, значит, а возле автобусной остановки паренек вида… не то чтоб прям бомжеватого, но где-то близко.

Одежда нормальная, но не сильно чистая. По лицу видно, что не алкоголик. Просто не повезло в чем-то. И судя по всему – недавно.

Парень, не замечая, что я наблюдаю за ним, делает полшага к мусорке и, бегло озираясь по сторонам, теребит рукой лежащий в урне пакет. Движение отточенное и привычное. За эту секунду движения он четко понял, что в пакете ничего ценного нет, и потерял к мешку всякий интерес.

Я прошел, и тут же в голову мысль: «Подойди, спроси, не нужна ли помощь».

Разворачиваюсь. Вспоминаю, есть ли купюры в бумажнике. В последнее время крайне редко их вижу. А перевод парню вряд ли есть на что принять.

Делаю несколько шагов, и тут же другая мысль: «Какого хуя, Сережа? Ты идешь такой счастливый, с мечтами о железяке промеж ног. Идешь, чуть не летишь. И тут этот паренек. И ты такой побежал помогать. Это пошло, Серый. Пошло потому, что, если б ты шел той же дорогой не из мотосалона, а, например, после тяжелого дня – хрен бы ты подошел к этому парню. Заметил бы точно. Ты глазастый. Но не подошел бы. А сейчас со своей помощью к нему лезешь. Достойный, типа, человек».

Я остановился.

А как бы я отреагировал на месте парня?

Отказался бы.

«Нет, нет, – сказал бы. – Все в порядке».

И сам бы от стыда сгорал.

Ну, я просто знаю. Я сгорал. Двенадцать лет назад меня друзья звали к себе ночевать. А я: «Нет-нет, все в порядке». И на вокзал спать пошел.

Пока так размышлял, парень ушел.

Я даже не увидел, куда.

«Пошел ты на хуй, Сережа», – подумал я.

И крылья куда-то подевались.

И яйца опять из мяса.

#Колька

Не осуждай меня, мой добрый читатель. И вы, жители первого подъезда дома номер три на моей Богом спасаемой улице.

* * *

В гости меня ждали не ранее полуночи.

Промаявшись весь день между книгами и сериалами, нарушая все самим же собой построенные планы по «написанию текстов», «тренировкам тела» и тому подобному саморазвитию, ближе к десяти вечера собрался и вышел из дому.

Тут надо отметить, что наступивший год я решил провести в адекватном контроле собственных расходов; вероятно, в принятии подобного решения определяющим фактором стало традиционное для всех россиян и для меня в том числе: «в новом году – новый я». В этой связи от идеи вызвать такси отказался и пешком двинул в сторону метро.

Спешить некуда. Времени вагон.

Третье января – самый, по моим наблюдениям, безлюдный день в году. Это день небольшой паузы и перерыва, когда перспектива дальнейших праздников, а главное – еще присутствующая возможность их продолжения слегка расслабляют сограждан, и те немного отпускают алкогольно-гостевые удила, сберегая силы для оставшихся дат.

По дороге к метро я практически не встречал людей; пару человек с собаками да один бегун-полуночник. Еще один «в новом году – новый я», поглядим, на сколько тебя хватит.

Снег вперемешку с лужами и запах зимы, желтые отражения фонарей от асфальта напополам с повсеместно мелькающими гирляндами.

Проходя по аллее среди геометрически идеально высаженных вдоль дороги берез (тут надо заметить, что живу в бывшем военном городке; так что понятия «Параллельно», «Перпендикулярно» и «Ровно» у нас в квартале пишутся с заглавной буквы), я краем глаза заметил движение.

В небольшом сугробе между двух деревьев валялся мужик в синем даже для такой погоды сверх меры перепачканном пуховике; в неопределенного цвета очень грязных штанах и вязаной шапке. Гражданин явно предпринимал попытки подняться и нелепо елозил всеми конечностями по снегу, взрывая его до самого грунта.

Он лежал на животе и движениями напоминал новичка на занятиях по плаванию: руки и ноги работали синхронно, голова над водой. Но в целом даже не очень опытный инструктор мог бы понять: этому только суша. В бассейне гарантированно утонет.

Я остановился.

– Эй… Ты живой? – спросил я и мгновенно понял, что по уровню глупости вопрос мог бы соперничать со «спишь?» Но ничего лучше в тот момент не придумал.

Мужик ответил утвердительным мычанием.

– Плохо? Скорую? – я сделал пару шагов к нему в сугроб и оказался по щиколотку в талом снегу. Струйки воды мгновенно потекли в кроссовки.

– Хршо, – ответил пловец. В этот момент, как мне показалось, он даже хохотнул. После чего перевернулся на спину и, протянув мне руку, кивком обозначил свое желание принять вертикальное положение.

Помочь ему не составило труда, мужик весил килограммов шестьдесят, не больше.

Сложности были иного толка: во‑первых, по уровню чистоты его руки могли бы соревноваться с поручнями в метро, поэтому, поднимая гражданина с земли (а как оказалось, он прокопал чахлый подмосковный сугроб буквально насквозь), я надел перчатку, про себя матерясь от досады, что теперь ее, видимо, придется выкинуть.

А во‑вторых, и, собственно, в‑главных, организм мужика вопреки воле владельца категорически не поддерживал перспективу передвижения на двух конечностях вместо четырех. Как только я помог ему подняться, он мгновенно подогнулся в коленях и начал заваливаться куда-то вбок. Поймав персонажа теперь уже двумя руками и удерживая в районе подмышек на максимально возможном от себя расстоянии, я тем не менее хватанул носом испарения таких видов и сортов алкоголя, которые вряд ли можно найти в «Азбуке вкуса».

Перегар представлял собой тонкую, ароматную смесь из многодневного запоя с его нотками кислинки и безысходности, а также куражного купажа, очевидно недавнего потребления.

Стараясь дышать реже и преимущественно ртом, я подумал, что со стороны эта картина выглядит так, будто молодой папаша впервые берет на руки своего ребенка и осознанно не приближает к себе, дабы не оказаться заблеванным. Могу сказать, что моя мотивация в данном случае была точно такой же.

На расстоянии вытянутых рук я сумел рассмотреть своего собеседника. На вид лет пятьдесят-шестьдесят. Более точное определение возраста было затруднено грязью на лице и рассечением над левым глазом.

Уже слегка запекшаяся кровь говорила о том, что повреждение не сверхсвежее и, скорее всего, получено от такого же забулдыги: попадание хоть и точное, но однократное. Поединок явно длился недолго, и мой боец ту дуэль проиграл.

Глядя прямо ему в глаза и крепко раздражаясь пониманием того, что ближайшее время мне, очевидно, придется провести с ним, выдавая каждое слово отдельно от прочих, я спросил:

– Как. Тебя. Зовут?

На секунду приподняв голову к беззвездно-туманному подмосковному небу, очевидно задумавшись, он выдал:

– Клька… Клька… – и, видимо, осознав всю невозможность подобного обращения в приличном обществе, по-прежнему продолжая терять часть гласных, уточнил: – Нклай…

Уже в следующее мгновение он уронил подбородок себе на грудь.

– Ты, Николай, с этого района? – Продолжая четко разделять слова, я встряхнул его, отчего голова Кольки-Николая сначала слегка помоталась, но затем вернулась на необходимое для продолжения общения место.

– Не, Пнки… – Коля, очевидно, тратил немалые силы на этот диалог.

Надо отметить, что район Панки́, территориальное отношение к которому обозначил мой новый знакомец, находился от описываемых событий примерно в получасе неспешной прогулки. Однако состояние собеседника не оставляло на подобный променад никаких шансов.

Я аккуратно прислонил Николая лицом к дереву. Он, надо отдать должное, с первого раза ухватился за ствол обеими руками и, очевидно для пущей прочности, дополнительно уперся лбом в березу.

– Ты чувствуешь себя нормально? Может, все-таки скорую тебе?

В прекрасном самочувствии моего собеседника не было сомнений, однако идея отдать его в руки врачей показалась мне вполне здравой. Уж во всяком случае более справедливой, чем поиски таксиста, который бы согласился его довезти до Панко́в.

– Неадоскрй! – По возмущенному возгласу Николая я определил, что российской медицине он в целом не доверяет и, видимо, предпочитает альтернативные способы лечения.

– Но у тебя голова разбита, – осознанно преувеличил я его рассечение. – Дрался с кем-то?

Николай отрицательно замотал головой.

– Нт. Сам… – после этого Коля кивнул подбородком в сторону дерева. – Об нее…

В целом для человека, пережившего нападение березы, он держался неплохо. И, как я обратил внимание, даже некоторые гласные стали возвращаться. Однако опорно-двигательный аппарат Коли, очевидно, объявил свой собственный день независимости. И эту проблему надо было решать.

Десять вечера. Люберцы. Хоть и оттепель, но все же январь. Ночью точно подморозит, и тогда комедийный сюжет про веселого пьянчужку с легкостью превратится в медицинскую драму про будни хирургических отделений и вред обморожений.

– У тебя родственники есть, Коля? – примирившись с мыслью о том, что тут его все равно оставлять нельзя, я добавил в голос понимающего сочувствия. – Позвонить есть кому, чтобы тебя забрали? – Между «тебя» и «забрали» мысленно прибавил «мудака».

Ответ Николая не содержал в себе ни единого слова, но был мною мгновенно понят: отлепив лицо от березы, закатив глаза, Коля поднял лицо к небу и на выдохе отправил в люберецкую ночь утвердительное:

– Пффф…

Данное упражнение слегка шатнуло конструкцию «человек и дерево»; почувствовав качку, Николай мгновенно прислонил лоб обратно к березе.

– Ты номер телефона их помнишь? Давай я позвоню. Пусть приедут.

Внешний вид страдальца не оставлял мне надежды на то, что у него самого может оказаться мобильный. Судя по тому, как в начале нашего содержательного разговора он вспоминал свое имя, вероятность того, что помнит хоть какой-то номер телефона, также близилась к нулю. Но все же это был шанс.

И тут Коля меня трижды кряду удивил.

Во-первых, он сумел оторвать правую руку от ствола дерева, не рухнув при этом на землю.

Во-вторых, залез в карман, извлек из него прямоугольник из пластика и стекла, который на поверку оказался работающим смартфоном непонятной марки и модели, но со светящимся, пусть и разбитым экранчиком.

А в‑третьих, практически не теряя гласных, Николай твердо произнес:

– Я позвнить и сам мгу. Но родствников не надо, – рука с застывшим в ней телефоном вернулась к березе.

Пауза затягивалась. Ситуация осложнялась.

– Коля, ты, конечно, молодец. И гордость твою я по-мужски основательно уважаю, – я очень старался, чтобы голос мой звучал без раздражения. – Однако хотел бы отметить, что торчать с тобой тут всю ночь не собираюсь. А если уйду – береза от тебя рано или поздно сбежит. Ты ебнешься обратно в сугроб и замерзнешь. Так что, Коля, давай мы с тобой не будем пристраивать мне ненужный геморрой. Дай телефон, чтобы позвонить твоим родственникам, или удиви альтернативным способом решения возникшей проблемы…

Голос Коли звучал глухо, мешала рука с телефоном, в которую он уткнулся ртом:

– Купи мне чекушечку и отнси в подезд, – сказав это, он уставился на меня, как человек, давно готовившийся заявить что-то крайне важное, наконец решившийся и теперь ожидавший реакции.

– В какой подъезд, Коля?

– В любой, – он решительно замотал головой по сторонам. – Я впью, псплю в подезде, а потом дмой поду. Сйчас нльзя.

– Коля, как ты собираешься попасть в подъезд? Везде домофоны.

В этой части беседы наступил момент удивления номер четыре.

Вернув в безразмерный карман своего пуховика телефон, который Коля продолжал до того момента держать в руках, мой рыцарь без герба извлек из недр связку ключей. Любопытным являлся тот факт, что на связке не было ни одного ключа от дверных замков, на колечке неровным полукругом болтались разноцветные «таблетки» для замков домофонных.

Ключей было порядка двадцати, и, как ты понимаешь, мой добрый читатель, я не мог не уточнить у своего ночного друга, откуда такие богатства.

С выражением лица «вот вы не знали, а я-то тут не просто так» Коля заговорщически ответил:

– Рбота! – сказав, он наполовину подмигнул мне левым глазом. Наполовину, потому что глаз закрылся да и остался в таком положении.

– Что за работа такая?

Еще одна пауза.

Собеседник явно наслаждался моментом.

– Рклама. По ящикам… – в подтверждение слов Коля изобразил рукой пропихивающее движение.

«Так вот ты, сука, какой. Надеюсь, у вас там все такие же удачники», – подумал я и как-то даже немного пристыдился.

Не старый в целом мужик шатается по подъездам и распихивает по почтовым ящикам бумажки, которые никто не читает. Получает за это тысячу-две (в лучшем случае) рублей в день. Думаю, «маленький Коля», его детский прототип, наподдал бы ему сейчас крепкого подсрачника. Состояние стыдливой радости моей от очевидно более удачно складывающейся жизни было недолгим. У меня ведь тоже есть свой детский прототип. Свой «маленький Сережа». А у него, в свою очередь, есть вопросы ко мне.

Трактуя мои раздумья как сомнения, Коля, очевидно желая ускорить процесс собственной транспортировки в сухое и теплое помещение, произнес мотивирующую речь:

– Ну-у-у?!

– Да хрен с тобой. Пошли.

Подхватив Николая за талию и забросив его руку к себе на плечо, я взял курс на ближайший к месту описываемых событий дом. Это было красивое (что для Люберцев не такая уже редкость) здание постройки тридцатых годов прошлого века, местные его называют «домом Сталина», так как по легенде сын «отца народов», будучи по военной специальности летчиком, частенько приезжал в эти места (военный городок, я же говорил) и проводил время именно в этом доме.

Осознавая важность миссии, Коля старался.

Перебирая ногами, он периодически цеплялся одной за другую, запинался или поскальзывался, в такие моменты прихватывая меня за плечо. Но стремление к лучшей, более достойной и осмысленной жизни было очевидным. Нужно лишь немного помочь.

Мы подошли к подъезду, и я, прикладывая ключи к замку и перебрав примерно половину связки, нашел наконец необходимый. В замке что-то дзынькнуло, и мы вошли внутрь.

Помогая Николаю сесть на ступеньки, я вспомнил, как в таком же положении – на корточках, в подъездах, на лестничных пролетах – провел период жизни с двенадцати до шестнадцати лет; и даже немного пожалел, что подъезды небольшого сибирского городка, конечно, ни в какое сравнение со сталинскими хоромами не шли.

Николай вопросительно смотрел на меня.

– Чкушечку… м? – с надеждой в голосе напомнил мой ночной друг.

– Коль, так уже магазины не работают. Негде купить…

Николай уронил голову на грудь, поводя подбородком влево и вправо, осмотрел ступеньки, стены. Затем, помогая себе ногами и руками, придвинулся к ближайшей из них, вытянулся вдоль и, уже лежа спине, выдыхая и, кажется, даже прикрыв глаза, совсем тихо произнес:

– Ну и пшли вы нахй.

Сказав это не столько мне лично, сколько совокупности вселенских несправедливостей, он затих.

Мятежник и честолюбец, гордец и гражданин вольного города спал как сто христовых младенцев. Даже похрапывание его было каким-то умилительно детским.

Я вышел из подъезда. На улице ощутимо подморозило. Пристывшие лужи на дороге кристаллизовались, как и мои собственные мысли. Основной тон в голове задавало ощущение парадоксальности происходящего. Человек, мирно спящий сейчас между этажами, был оставлен мной на пороге счастья. Чтобы дотянуться до него, Кольке недоставало лишь чекушечки, и только ее. Он четко понимал цель, и даже методы достижения были неплохо обозначены.

А что нужно мне? Такому красиво-молодому, идущему в гости? Что мне нужно? Успешному, очевидно неглупому, чтобы чувствовать себя счастливым? Ладно чувствовать – хотя бы просто понимать, куда за тем счастьем идти? И почему точно не хватит того же, что вполне удовлетворит моего случайного знакомца? Будет ли в моей голове такая ясность стремлений, каковая имелась и у Кольки, и у спортсмена-полуночника, встреченного незадолго до него?

Нет ответа.

Начну, что ли, бегать. Хоть какая, но цель.

Кусочка луны, появившегося на небе, вполне хватало для того, чтобы подсветить каждому желающему его путь. Но из желающих в квартале, кажется, был только я и «маленький Сережа», который задумчиво сопел в моей голове.

Помолчи, стервец.

Наш путь – к метро.

#Память

Не запоминаю дат смерти.

Не то чтобы список был сверхвелик, но пунктов хватает. А я не помню ни единого.

Дни рождения помню: январь, июнь, два в июле, два в декабре, один в апреле. А даты по другую сторону дефисов – нет.

И мне не стыдно даже. Не совестно, что вот уже несколько лет в начале апреля у меня в голове возникает: «Блин. Опять забыл». Как-то не грустно от этой своей запамятливости.

В данном случае это как забыть поздороваться с человеком, с которым ты много лет живешь под одной крышей. Ты просто заходишь в квартиру и продолжаешь с ним диалог. А поздороваться забыл. Лучше б, конечно, и поздороваться, но диалог важней. Так что можно и без «здрасти». Хуже, когда «здрасти» без диалога.

Так вот у меня диалог есть. Он продолжается. И кажется, я начинаю что-то в этом разговоре понимать.

* * *

Ну а дни рождения – тут да, до сих пор припекают в календаре мозга. Теперь уже вхолостую пульсируют в нем. Напоминают о себе.

«Третье июля – мамин» – начинает «припекать» за неделю до наступления.

И тогда начинается зуд. Ближе дата – сильней зудит.

В детстве – стих выучить, рисунок нарисовать. Постарше – подарок купить, торт испечь (да-да-да, Сережа кулинар). Еще постарше – купить что-нибудь неожиданное, сходить вместе поужинать.

А тепло же всегда. Июль же. Лето какое-то удивительное в этот день. Даже в Сургуте так было.

* * *

В последний день рождения подарил маме электронную книгу. Ужасно обрадовалась. Как потом узнал – подругам хвасталась. Читала ее. Скачивала что-то.

(Скачать – это был реально подвиг. Эсэмэски, например, мне всегда прилетали строго в исполнении «CAPS LOCK», чем превращали любую бытовую просьбу или вопрос в призыв Таноса из «Мстителей»: «СЫНОЧЕК, ТЫ ДОМА?»

М-м-м… Не будем рисковать. Вдруг я Омен. Ему-то со своими родителями явно лучше не спорить. Поэтому: «Уже да, мам. Как только прочел сообщение, сразу стал дома».)

Так что самостоятельно скачивать книги – это невероятный респект автору подарка.

* * *

Я после всего компьютер отдал, телевизор. Еще какую-то технику. Вообще ничего себе не забирал.

А книгу оставил. Сейчас сам читаю. Сломается – отнесу чинить. Цена не важна. Все поменяйте, но чтоб корпус тот же. Можно даже не читать. Держать просто.

Такие дела.

#Номер

На экране телефона всплывающее окошко: «Мама joined telegram». Встряхнуло.

Теперь и тут надо думать про слова и решать, что можно, а что нельзя. Чтоб не волновались. Не переживали и не расстраивались.

Отпускает в следующую секунду. Ничего фильтровать не надо. Никто ничего не прочтет и тебе не скажет.

Это просто старые цифры, принадлежавшие родному тебе человеку. Ты звонил и писал эсэмэс. Тебе отвечали. Теперь номер достался какому-то новому человеку. Который живет. И теперь ему на этот номер звонят. А сейчас еще и в «Телеграм» писать будут.

Живи долго, незнакомый человек с родного номера! Будь счастлив. Пусть на этот номер тебе звонят и пишут дорогие тебе люди. Пусть кому-то из них ты будешь так важен, что они запомнят этот номер наизусть. Как помню его я.

Кстати, сам писать не буду никогда.

Но и номер никогда не удалю.

Мужские драмы

Драма – боль, трагедия – неотменяемая боль.

Мужчина всегда имеет право на трагедию, но никогда на драму.

Это не значит, что драм у мужчин не бывает. Конечно, случаются. Но в моменты переломов к боли от самой драмы прибавляется стыд за эту боль. Чувство собственной неловкости от того, что не смог как Крутой Уокер ворваться и со словами «я пришел надрать всем задницы» надрать всем задницы.

И главная драма в том, что мужчины себя убедили, будто они обязаны всегда так делать, это во‑первых; и не имеют права об этом говорить, это во‑вторых.

Посмотрите внимательно на своих отцов, мужей, сыновей. Они сильные, местами красивые. Некоторые уже умные. Еще не старые. Они уже что-то сделали, но по-прежнему многое могут. У них есть положение, уважение, статус. И у многих из них нет земли под ногами. Для кого-то они опора, но у них самих зачастую никакой опоры нет.

Посмотрите на них внимательней. Проявите присущую женщинам чуткость. Включите свою знаменитую чуйку. Здесь она важна как нигде.

Дайте мужчинам прав чуть больше, чем единственное выданное им обществом право улыбаться с разбитым лицом и поломанным носом.

В своей голове не осуждайте их за их НЕ-победы. Но самое главное – научите и их не осуждать себя за поражения, слабость и тексты, подобные этому.