Текст книги "Черный треугольник"

– А что я тебе могу дать? – поинтересовался я.

– Много чего. Но об этом потом поговорим. Устал я. Веди в закуток. Мне Богу молиться пора…

На сегодня разговор закончен, Можно его еще за язык потянуть, но мне казалось, что это бесполезно. Такая порода упрямая – сказал, отрезал, и хоть в кипятке его вари. Кажется, он как раз из того небольшого процента, что не ломаются и не гнутся. Но контакт установлен – это главное. Старовер на торг настроен. Будет, скорее всего, выцыганивать смягчение участи себе, кому-то из своих родных и знакомых. Ладно, поторгуемся.

– И вот что. У них руки-то загребущие и длинные, – уже в дверях подал голос старик Агафонов. – Я бы на твоем месте о сохранности моего бренного тела должную заботу проявил. А то ведь в закутке моем народу великая тьма. Всяко может случиться.

Понятно. Начинает выторговывать себе лучшие условия содержания… Ну, в общем-то, он прав. Хоть и не верилось мне в длинные руки сектантов, но получалось, что он у меня сейчас важный свидетель, и о нем позаботиться на самом деле не мешает. И обеспечить безопасность всеми средствами.

Ну что ж, обеспечим. Как раз в лабазе рядом с маслозаводом помещения есть, где особо важных бандитов содержали. Но вчера всех их на пароход посадили и в область отправили, а камеры опустели.

Я дал указание отвести одну из освободившихся камер старообрядцу. Велел дать ему еды побольше. И, чтобы не скучал, выделили ему из конфиската старообрядческую святую книгу. Мы же теперь вроде союзники, и враг у нас один. Для охраны приставил к нему особо доверенного бойца войск ОГПУ.

Я даже вообразить не мог, какую ошибку совершил. Эта самая проклятая ошибка сильно осложнит и мою жизнь, и расследование. И вообще, поставит меня на край пропасти. Но если бы все знать да предвидеть!..

Глава 11

Меня подняли под утро. В дверь моего кабинета, одновременно являвшегося и спальней, забарабанил боец войск ОГПУ.

– Что стряслось? – спросил я гостя. Его форменная гимнастерка с накладными карманами была тщательно выглажена, фуражка с краповой тульей и синим околышем новенькая, парень явно не из жерла боев. Такие аккуратные обычно охраняют штаб. Значит, туда и мне дорога.

– Товарищ уполномоченный, вас кличет товарищ заместитель постпреда! – Говорок у бойца был деревенский, и уставные слова давались ему с трудом.

– Не кличет, а вызывает, – поправил я автоматически, и тут же на меня накатило мерзкое ощущение каких-то неприятностей.

– Так точно! – бодро воскликнул боец.

– Что стряслось? – спросил я.

– Беда у нас! – усугубил мои темные опасения боец. – Сказано вас к месту проводить.

– К месту чего?

– Нашествия… Пришествия… – замялся боец.

– Происшествия?

– Так точно, товарищ уполномоченный!

Путь наш лежал в «арестантский район». Около лабаза, куда я поместил старого Агафонова, царила суета. Место было оцеплено бойцами, не пропускавшими посторонних.

Выяснилось, что ночью неизвестные бандиты прирезали караульного, а потом вошли в лабаз и прикончили старика Агафонова.

На месте уже суетился Яцковский, осматривая тела.

– Что там? – спросил я, подойдя к хирургу, нагнувшемуся над телом часового, лежащего в предбаннике лабаза. Дверь помещения, использовавшегося в качестве камеры-одиночки, была распахнута, виднелось тело арестованного.

– Умело так сработали, – с уважением и каким-то противоестественным удовольствием произнес эксперт. – Ножиком или кинжалом. По одному удару каждому, и в дамки.

– И что это значит?

– Убийца прекрасно владеет холодным оружием, достаточно силен. И хорошо знает анатомию.

– А еще его подпустил к себе часовой, – продолжил я.

– Это уже ваши заботы, Александр Сергеевич. Понятно, что или часовой знал убийцу, или убийца знал пароль. Для вас, думаю, это одинаково неприятно.

– Неприятно?! – воскликнул я. – Это плевок нам всем в лицо!

На меня волной нахлынула злость, смешанная с растерянностью. Хотелось ломать и крушить. Понятное дело, что целью этого акта террора был Пантелеймон Агафонов. Мой свидетель! Который должен был дать мне ниточку в деле сектантов! И теперь ни свидетеля, ни ниточки, ни самого старовера, который, кстати, вызвал во мне определенное чувство уважения!

Ответственный за подавление бунта заместитель постпреда Глущин тоже был в бешенстве. В переполненном войсками ОГПУ городе убили тщательно охраняемого свидетеля. Найти убийц, представить пред светлы очи! Наказать всех головотяпов, допустивших такое! К счастью, меня к головотяпам не отнесли.

Перерыли мы весь город, опросили десятки людей. И ничего. Такое ощущение, что это сотворил бестелесный призрак… Или кто-то из своих.

Идеолог, не упускавший возможности вставить нам шпильку, долдонил на общем совещании под руководством Глущина:

– Гниль в ваших рядах завелась. Я бы внимание обратил на идейно нестойких, сомневающихся товарищей. Предательство с малого начинается – с сомнений в правильности курса на построение коммунизма.

– Обратим, – угрюмо заверил Глущин. – И супостата мы изловим, не беспокойтесь.

Дни шли. Мало того что не изловили неизвестного душегуба, но и сама актуальность вопроса сдулась. Потому что нужно было не только заканчивать работу с задержанными и отправлять их партиями в область, но и искать беглых бунтовщиков. На свободе еще оставались правая рука Тиунова, несколько убийц и активных участников восстания.

В процессе дальнейшей работы мне удалось установить, что в бунте участвовал Иона Агафонов. Притом поддался общему порыву и вступил в ряды «освободителей» он вопреки воле отца, пытавшегося услать его подальше в леса, на заимку. Лихо он так пошалил, и его заслуженно включили в разыскной бюллетень вместе с другими. И сейчас искали. Я надеялся, что найдут. Предпринимал к тому все усилия, сфокусировав внимание нашей системы именно на нем. Он нужен мне. Возможно, он знает нечто, чего не успел донести до меня его бесчестно убитый отец.

Страна у нас большая, леса густые. Ищи! Кроме того, ловить старовера – вообще неблагодарное занятие. У них искусство скрываться от властей отточено столетиями. Издавна в приличной староверской избе имелось потайное место, где от служивых спрятаться можно. А уж имена менять и документы выправлять они вообще мастера. Кроме того, в любом городе старовер старовера всегда найдет, а вместе с ним найдет и любую помощь, потому как ты для него свой. Такая разветвленная законспирированная религиозная сеть на всю страну. Слава богу, что староверы в массе своей больше дистанцируются от государства, чем стремятся его снести. Хотя и бунтуют, гады. Вот как сейчас…

Но, как ни удивительно, Иона нашелся достаточно быстро. Он не стал хорониться в лесах, по далеким заимкам и вести первобытный образ жизни. Расставшись с повстанцами и добравшись до ближайшего порта на реке, устроился матросом на баржу и намеревался весь сезон возить лес и щебенку по «голубым дорогам».

Задержали его случайно. Баржа села на мель. Прибывшие сотрудники милиции и речного пароходства стали опрашивать команду по поводу речного происшествия и проверять документы. Когда дошла очередь до Ионы Агафонова, он представился своим именем, чем страшно обрадовал милиционера, только утром читавшего разыскной бюллетень.

Ждать, пока арестованного старообрядца этапируют, я не стал. Как раз колесный пароход «Коммуна» отдали обратно в пароходство и вернули на регулярные рейсы. На этот раз мне выделили одноместную каюту, и двое суток я отсыпался в свое удовольствие, гулял по палубе, любуясь заросшими камышом берегами. И пытался сбросить накопившееся за последнее время дикое нервное напряжение. Как говорится, без отдыха и лошадь не скачет. Вот только полностью отдохнуть никак не удавалось. Мысли невольно возвращались к служебным проблемам.

Вот и пункт назначения – пристань в поселке городского типа имени Свердлова. Около трапа меня уже ждал представитель местной милиции – жилистый, кряжистый мужчина средних лет в отутюженной белой гимнастерке с одним кубарем в синей петлице – старший милиционер. Отличительной его особенностью были резко оттопыренные уши. Они, кстати, сразу вызвали мою симпатию к этому человеку, поскольку я сам такой же каравай с ушками.

Представились мы друг другу церемонно. При этом старший милиционер внимательно изучил мое удостоверение – это правильно, без бдительности нам никуда, особенно когда в охраняемых помещениях часовых со свидетелями режут.

– Не сбежал брат Иона? Живой? – с опаской спросил я.

Как-то слишком много трупов было вокруг этого дела. Вполне могло случиться, что, пока я плавал с комфортом на пароходе, прибавился еще один труп. Я бы, наверное, даже не удивился этому. Во мне крепло иррациональное чувство, что против меня действуют вовсе не отдельные люди, а какая-то безликая могущественная сила.

– Да куда ж от нас денешься? – удивился старший милиционер, указывая мне на ждущую нас перед портовыми строениями коляску, запряженную ленивой лошадкой. – Мы эту контру бережем пуще, чем бедняк свою корову. Сохраняем для справедливого пролетарского суда!

– Хвалю, – кивнул я…

Глава 12

– Вот ты мне скажи, – напирал я. – Бежать решил на край света. Боялся ведь ответственности?

– Боялся, – кивнул мерно и нервно раскачивающийся на табурете из стороны в сторону Иона Агафонов – совсем молодой, кудрявый, с жиденькой бородой парень. Одет он был аккуратно, в добротной чистой одежде, странно, что так свежо выглядит после путешествия по реке и пребывания в камере. – Знал, что каждая собака меня искать будет. Не простит нам власть лихости нашей.

– А зачем тогда своим именем назвался, а не чужим?

– Так врать – это большой грех. Тем более имя свое прятать. Бог накажет.

– О как! – восхитился я.

Поразительно, насколько глубоко и крепко вдалбливают староверы в своих детей существенные правила. И это верно! Не ври, Иона. Нам с тобой куда легче работать будет.

– Об отце ничего не слышал? – спросил я.

– Слышал. Зарезали его в вашем узилище. – При этих словах парень как-то сразу осунулся. Вздохнул глубоко. Неожиданно всхлипнул, шмыгнув носом. И сразу же его лицо приняло каменное выражение. – Это я виноват. Вместе с Саввой. Против воли старших пошли. Горе в семью принесли…

Ну что, у парня серьезное смятение в чувствах и в мыслях. Самое время проявить мои таланты втираться в доверие. Сейчас как раз хороший момент проявления искреннего сочувствия.

Я, как и недавно при беседе с его отцом, налил Ионе чая, который принес в чайнике услужливый старший милиционер. Да еще разложил на блюдечке конфеты, которые достались по случаю в Нижнереченске – для наведения доверительного контакта они годились не хуже сигарет. И принялся вытягивать из Ионы нужные мне сведения, перемежая вопросы пространными сочувственными речами за нелегкую жизнь истинного старовера. Иона, как и ожидалось, поплыл.

Вскоре я уже представлял весь расклад в многодетной семье Агафоновых. Ее главе Бог дал шестерых сыновей и четверых дочерей. Стоит отметить, что жить в большой староверческой семье – испытание не из легких. Пить, курить запрещено категорически. Зато нужно работать как вол, притом не только в поле, но и усердно бить поклоны, молиться – все больше о спасении Руси от Антихриста. И если часть семьи принимала такой уклад, как единственно верный, то Савву и Иону магнитом притягивал мираж свободы. Они всей душой рвались в большую жизнь, в бурные события, в яркость и суету. Но какой там – опять бей поклоны да работай в поле.

Младший Савва даже пытался сбежать, подбивал на это Иону. Не уговорил и сбежал в одиночку. Через месяц вернулся домой и был страшно выпорот отцом. Но не угомонился, а все вынашивал новые планы побега. Удерживало его дома появившееся после побега осознание, что в большом мире без поддержки своих ему придется очень трудно. А хотелось именно свободы, красивой жизни, а не тупо наняться на какую-нибудь стройку социализма, где с утра до вечера толкать тележку с грунтом. Такие авантюрные личности возникают в любой среде, даже в строго религиозной. Обычно, отрываясь от корней, они пускаются во все тяжкие.

В общем, братья вынашивали планы резкого изменения жизни. И наконец им показалось, что отец, как ему это ни тяжело, готов их отпустить в погрязший во грехе мир. Может, и отпустил бы рано или поздно, понимая, что птице нужна не клетка, а свобода. Старый Пантелеймон вообще был очень мудрым и не таким упрямым, как казался на первый взгляд. Но тут грянул гром.

Заявился какой-то субъект из города, притом тайно, ночью, как тать. Иона даже не рассмотрел его. Только хорошо помнит, что крупный был. Гость потребовал отдать ему «бесовскую книгу», как называл старинный фолиант старый Пантелеймон. Книга была древняя, вовсе не старообрядческая, на незнакомом языке. Глава семьи все порывался ее сжечь, поскольку утверждал, что там скрыты богопротивные истины, но потом отказывался от этой мысли, потому что деды передали эту вещь ему на хранение, а не на уничтожение. Значит, в этом был какой-то смысл.

Предложение у гостя было весьма заманчивым. В обмен на «бесовскую книгу» он пообещал старообрядческий фолиант, считавшийся утерянным. Для человека «истинной православной веры» тот представлял огромную ценность. И у главы семьи был большой искус согласиться. Но он отказался. Резко и бесповоротно.

А что и как было потом, Иона только предполагал. Покупатели книги каким-то образом состыковались с легкомысленным Саввой. Скорее всего, спелись, когда тот ездил в Нижнереченск, возил на продажу продукт с леса да с охоты. Приехал он оттуда странно притихшим, но с какими-то алчно горящими глазенками.

А потом Савва исчез. Выяснилось, что перед побегом он залез в семейный тайник, где хранились всякие запрещенные и особо ценные вещи – в основном старинные фолианты и древние иконы, казалось, еще с византийских времен. И умыкнул нужную книгу, скорее всего, уже не собираясь возвращаться домой. Потому как глава семейства за подобную вольность вполне мог и убить – у староверов с этим строго. Кража, притом у родителей, – это смертный грех. А за смертный грех смерть и положена.

Пантелеймон потом с горя признался, что быстро понял – сын затевает какую-то непотребность с этой книжкой, возможно, неведомые покупатели уговорили ее похитить. Поэтому старик просто подменил эту вещицу в тайнике на другую. Наивный Савва саму «бесовскую книжку» в глаза не видел, знал только, где она лежит. И, ничтоже сумняшеся, забрал подмену.

А потом глава семейства стал ждать. Он был уверен, что, завидев подлог, покупатели в сердцах накостыляют молодому балбесу, чем преподадут хороший урок, научат старших слушаться. После чего Савва, потрепанный и виноватый, вернется домой. Он всегда возвращался домой, когда ему было плохо. А оно вон как все обернулось.

– Что можешь сказать о тех таинственных покупателях? – спросил я.

– Да мне только со слов отца о них ведомо, – замялся Иона. – Сам же мельком этого беса видел. Поставь передо мной – никогда не узнаю. Любого за него приму, хотя бы и тебя.

– Почему меня?

– Ну ты такой же здоровый. Как медведь.

– Не густо. А что твой отец еще говорил?

– Говорил, что это служка какого-то боярина… Нет, не боярина. Не князя… Во, рыцаря! Это которые в кольчугах и на конях.

– Интересно. И зачем этому рыцарю «бесовская книга»?

– Я ничего не понял. Они вроде там какие-то углы собирали. Черные. Им эта книжка как чертеж… Эх, дети они диаволовы. И наша беда – это наказание Божье за то, что отец с ними вообще разговор завел.

– А где сама «бесовская книга»? – поинтересовался я. – Так у вас в фамильном имении в тайнике и лежит?

– Да как можно! Нет, отец от соблазна ее в город свез и кому-то отдал. Так что нет у нас «бесовской книги»… И отца нет. И Саввы. Это все нам за грехи. За грехи! За грехи! – Иона согнулся, и плечи его затряслись от плача. Потом он посмотрел на меня и произнес твердо: – Если отпустите меня – в скит уйду! Никто меня больше не увидит!

Он истово осенил себя крестом. А я смотрел на него с сомнением. Нет, не для скита эта действенная натура. Не для монастыря и покаяния…

Глава 13

Всякие встряски рано или поздно находят свой финал. Приближалась к концу и история с нижнереченским восстанием. Вот и я вернулся в свой кабинет в постпредстве и к своим старым делам. Нет, пока что не к сектантам, а к старой разработке – «Бобры». Плод сей уже созрел и готов был упасть в мои заботливо подставленные ладони.

В принципе связи, контакты антисоветской организации «Русь Свободная», она же РС, были нам довольно хорошо известны и задокументированы. Основу этого сборища составили всякие нестойкие и малоразумные индивиды, некогда участвовавшие в революции, затем отодвинутые на обочину, а потому обиженные на большевиков и мечтающие о своем победном возвращении во власть. К ним же примкнули и монархисты, и белогвардейцы, и пара недовольных совпартработников. Всего активных участников набралось человек тридцать. Действовали они достаточно умело, раскинули сети по значительной части области. Вели себя пока что тихо, зато целенаправленно и настойчиво занимались вербовкой, а также примеривались, где затовариться оружием.

Вообще, всяких подполий и тайных собраний на Руси издавна было великое множество. Народ, особенно образованная его часть, всегда испытывал непреодолимую тягу собираться вместе, трепаться о будущем России, а потом начинать вынашивать планы, как захватить власть и править всеми по своим разумениям.

Почему так происходит? В наше время это объяснимо наследием революции, когда значительная часть населения ощутила себя причастной к Большой Истории, притом не как ее объекты, а как творцы. Ведь не раз бывало в Гражданскую, что такие собрания брали власть в регионах, образовывали всякие правительства и местные самоуправления, независимые от столиц. Когда вокруг все находится в движении, вся поверхность бытия взбаламучена, накатывает шторм с девятым валом, то не так уж и сложно оказывается поймать волну.

Те времена бесконечных митингов, выступлений, борьбы мнений и власти винтовок с пулеметами «максим» давно прошли. Но у многих остались былые восхитительные ощущения и эфемерные надежды, что главное – собраться сплоченной ячейкой, потрепаться, объединиться идеологией спасения Отечества от чего-то там, не так важно, от чего, вооружиться, привлечь толпу – и можно властвовать на воеводстве. А еще у этих людей какое-то страстное истерическое убеждение, что весь мир должен быть выстроен по их лекалам, а кто не согласен – тот лютый враг. Только пустое все это. Советскую власть теперь уже просто так не подвинуть. Остается один способ реализовать свою жажду власти или воплотить свою сверхценную идею о единственно верном мировом переустройстве – встраиваться в государственную систему управления. Но все эти бывшие левые эсеры и правые кадеты, все обласканные или задвинутые советской властью, все эти артисты, публицисты, обиженные кулаки и недооцененные рабочие – они этого пока еще не понимали. Вольный ветер революционных перемен еще не стих. И все еще оставались иллюзии, что заговором и бунтом можно что-то изменить.

Вот и собирались по всей России легальные, полулегальные, тайные, пропагандистские, вредительские, террористические организации. В основном они окучивали деревню, там сейчас сложился центр наибольшего напряжения, успешно работали среди интеллигенции и старых специалистов, а также в определенном слое советского чиновничества, строили планы и на пролетариат. Больше, конечно, занимались пустой демагогией. Но поскольку среди них было немало людей, знавших, что такое насилие, а порой и всей душой любящих его, крови они лили немало. Напряжение, растущее вокруг коллективизации, разбередившей старые раны и обиды, массовое недовольство колхозами, умело подогреваемое кулацким элементом, оскудение пищевого рациона в городах заговорщики по всей стране дружно воспринимали как свой шанс. Как всегда, время перемен открывало окошки для хаоса.

Выявляли такие организации сотнями. С середины двадцатых годов относиться к ним стали уже без былой непримиримости. За что ВЧК в бытность свою сразу ставила к стенке, нынешнее особое совещание ОГПУ давало два-три года, а то и отпускало на поруки – мол, что с дураков взять? Но с террором и конкретными преступлениями боролись по-прежнему жестко.

Брать функционеров РС можно было уже месяц назад. Но мы ждали курьера из Москвы, чтобы протянуть ниточку в другие края, в том числе в столицу.

Через день после того, как я вернулся из Нижнереченска, на «почтовый ящик», то есть в укромное место для конспиративного обмена записочками, скинули для меня агентурное сообщение: «Курьер прибывает. Встреча на «Главном манеже». Было также указано время посиделок.

«Главный манеж» – это нэпманский магазин, доживавший последние недели, задавленный налогами, которыми щедро обложили частника с одной-единственной целью – его скорейшего самоуничтожения. Но пока там еще торговали тканями, а на втором этаже был такой полусветский салон, где интеллигентным и образованным людям можно обменяться мнениями, перекинуться в картишки. Но это было прикрытие для встреч антисоветской организации.

– Ну наконец-то, Сашок. – Раскатов принял мой доклад с энтузиазмом и даже лицом просветлел. – А то я уж думал, ты мух совсем ловить перестал.

– Просто мухи все не летели.

– Ну сейчас мы их газеткой и прихлопнем.

Да, реализация моего агентурного дела была сейчас очень в цвет и позволяла как-то реабилитироваться. А то начальник последние дни ходил чернее тучи, осунулся, но вид имел вовсе не надломленный, а упрямо насупленный. Дни после восстания давались ему не легче, чем само восстание. Шум поднялся страшный. Понятное дело, пришла пора искать крайних, кто недосмотрел, прошляпил и допустил. Обком всячески пытался переложить вину на ОГПУ. По их трактовке выходило, что Идеолог, когда внушал нам о классовой непримиримости, был полностью прав. Вот и проявили органы преступную мягкотелость, вовремя не пресекли, жестко не расправились с контрреволюционным элементом, и пожалуйста вам результат. Бунт, восстание, погромы. А кто конкретно виноват? Конечно же, Раскатов! Он отвечает за линию борьбы с контрреволюцией, за всю агентурную работу в области. Ему и ответ держать.

Но обком – это бог с ним, не в первый раз нам разногласия утрясать и неоднозначные ситуации на тормозах спускать. Хуже то, что на легком цельнометаллическом пассажирском самолете «К-2» на военный аэродром прибыла комиссия из аппарата особоуполномоченного коллегии ОГПУ.

По этому поводу настрой у меня был тоже далеко не радужный. Не было печали, да черти накачали. Я прекрасно понимал, что, если Раскатова уберут – это будет удар не только по нему, но и по мне, как его доверенному лицу, и в целом по нашему общему делу. Такого специалиста, как Максимильян Данилович, больше не найдешь. Да и чисто по-человечески он мне стал дорог за время наших совместных мытарств.

Я выдал расклад сил и средств по нейтрализации «России Свободной», и Раскатов без слов подмахнул рапорт. Мы принялись просчитывать и организовывать «боевую операцию по ликвидации антисоветского подполья». Так оно даже красивее звучит, чем просто «прихлопнуть тапком».

За все время моей войны и условного мира я на своей шкуре прочувствовал незатейливые истины. Успех любой операции коренится в тщательнейшей подготовке. Победа не приходит от лежания, а любит старание. И еще – никогда ничего не идет точно по задуманному, но просчитывать надо все возможности заранее, чтобы было потом, чему удивляться, – мол, все просчитали, а такого представить себе не могли.

Очень важно в таких делах не ошибиться и соблюсти чувство меры. Например, нужно привлечь людей для перекрытия местности так, чтобы муха не пролетела, но вместе с тем не излишне много, дабы толпа ненароком не насторожила фигурантов.

Реализация агентурной информации. Это очень трудозатратный и при этом страшно воодушевляющий процесс, но только при одном условии – если он завершится успехом. К сожалению, нередко самые тщательно подготовленные операции, на которые возлагали огромные надежды, лопаются, как воздушный шарик событий, в который ткнули зажженной сигаретой судьбы.

Пока шло все на редкость гладко. План утвердили. Людей выделили. Оперативные установки провели. Оставалось только задорно крикнуть:

– В атаку! Ура!

Ну вот и подошло время действия. Мы выставились на свои ранее заявленные точки.

«Манеж» располагался в историческом центре города, в тихом переулочке с плотной низкой застройкой. Там имелась масса точек для наружного наблюдения. И даже электрические фонари горели. Последнее было очень кстати, поскольку заявились члены организации туда поздним вечером. Не все, самые доверенные – четыре человека.

На нашей точке мы пребывали с Сыном Степей. Сам дом не видели. Зато видели кусочек улицы. Там и появилась гонимая ветром фигура.

– А вот и гость московский, – прошептал я.

Человек шел по мостовой в сторону дома, где заседало благородное собрание. Долговязый, в темном плаще не по погоде и с объемистым кожаным портфелем. И я проникся уверенностью, что это тот самый долгожданный гость из столицы.

– Может, обычный поздний прохожий, – из врожденного упрямого чувства противоречия оспорил мою гипотезу Амбага.

– Поспорим? На что?

– Да с тобой спорить, – отмахнулся Сын Степей. – Сейчас увидим.

Руку таинственный незнакомец держал в кармане, и я готов был поклясться, что там у него припасено что-то стреляющее или просто смертоносное. И оглядывался он опасливо, как волк. Похоже, калач тертый. Где его терли – это мы его самого спросим. Нам, надеюсь, предстоят долгие беседы по душам в приватной тюремной обстановке.

Незнакомец исчез из нашего поля зрения. Зато вскоре появился агент наружного наблюдения. Он подал знак – все в порядке, все на месте.

Я только ткнул локтем монгола в бок – мол, а ты спорил! Тот пожал плечами.

Ну что, внесем сумятицу в этот цирк! Выступим на «Манеже» с нашим силовым номером!

– Идем, – кивнул я.

И бойцы отряда захвата осторожно, как тараканы на ночной кухне к оставленному куску хлеба, устремились к «Манежу». Тут главное – бдительность и осторожность. Светское общество собралось на втором этаже дома, но они вполне могли где-то внизу оставить наблюдателей.

Уф, мы без проблем подобрались ко входу. Вроде никто не переполошился. Наши люди осторожно рассредоточились, чтобы сторожить окна.

Дверь в магазин тканей была заперта на замок. Первое препятствие, которое возникает всегда. Дверь, конечно, можно вышибить молодецким ударом, но это как подать сигнал противнику: «Мы здесь, спасайся кто может!»

Тут агент «наружки» отмычкой, как по волшебству оказавшейся в его пальцах, без особого труда открыл замок. М-да, квалификация. Сам агент внешне смахивал на вора-домушника, весь приблатненный, вихляющийся и отмычкой работал виртуозно. Откуда только в наше наружное наблюдение такие экземпляры набирают?

Я осторожно толкнул входную дверь. Никто нас не ждал, на карауле не стоял. Расслабились враги пролетариата. Сноровку теряют.

Справа дверь вела в торговый зал. А прямо перед нами поднималась широкая лестница на второй этаж. По обе ее стороны на тумбах возвышались какие-то бюсты, похоже, скопированные с античных. Слишком шикарно для магазина тканей.

Я и еще трое бойцов осторожно ступили на лестницу. На лицах решимость, в руках «наганы», сердце воинственно колотится. И нервы напряжены – тут уж ничего не поделаешь, никакой опыт тут не в помощь. Все равно руки будут трястись. Потому что задержание – вещь такая. Не всегда и не всем удается с него вернуться живыми и здоровыми. Самая матерая контра часто бьется до конца, зная, что ее песенка спета.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Сын Степей мазнул окрест себя фонариком. Луч вырвал из объятий темноты трюмо, дорогой паркет, обитые шелком стены, бархатную штору. И двустворчатую массивную дверь. Притом плотно закрытую. Из-за двери доносились возбужденные приглушенные голоса. Ну, собрание на то и собрание, чтобы голосить и спорить.

Я осторожно попробовал надавить на дверь. Заперта! И что делать?.. Нет, тут отмычка нам не нужна. Домушник из «наружки» пока ковыряться в замке будет, нас дырявить из револьверов начнут. Тут надобно проще. И грубее.

Я отошел на два шага. Ринулся паровозом вперед, на всех парах. И с кряканьем высадил двустворчатую дверь ногой. Умею же, когда захочу!

Щеколда, или чего там было, со звоном слетела и улетела пулей, может, даже в стратосферу. За дверью открылась анфилада из трех комнат. Приглушенный свет матерчатого абажура. Овальный стол, за которым расположилась честна компания. Во главе его возвышался долговязый столичный гонец.

Все это я ухватил разом, пока падал на пол вместе с каким-то господином, которого снесла с ног выбитая мной дверь. Старая истина: не стой, опираясь на дверь. Кто-то ведь может войти грубо и без приглашения.

Следующие за мной бойцы тоже споткнулись, замешкались. Началась куча-мала – худшее, что может быть при таких кавалерийских атаках. Оставалось только надеяться на благоразумие контрреволюционеров и то, что они оторопели от неожиданного визита нежданных гостей.

– ОГПУ! – проорал я, пытаясь встать.

На мирный исход надеялся я зря. Если местная публика застыла, как восковые фигуры в музее госпожи Тюссо в Лондоне, то москвич оказался очень быстр и решителен. Он резко вскочил со стула, со стуком опрокинув его, и бросился к окну. Замер, похоже, различив внизу мелькание наших бойцов и понимая, что единственное, чего достигнет, сиганув с высокого второго этажа, – это отобьет ноги.

Тогда его рука нырнула в карман.

А потом я увидел, что он держит в руках гранату и с каким-то торжественным выражением на лице вырывает кольцо.

Хреново дело! Лучше бы он из «нагана» палил – из него еще попасть надо, да в жизненно важные органы. А взрыв оборонительной «лимонки» в закрытом помещении положит всех. На сколько там замедление? На секунду или на стандартные четыре?

Одна часть моей натуры выстраивала эту цепочку мыслей, притом достаточно стремительно. А другая на вбитых рефлексах бросила тело вперед. Действовал я четко, размеренно и единственно верно.

Я смог вскочить и одним махом преодолел расстояние до столичного гостя. В прыжке ударил его ногой в область живота. Качественно так ударил. Хорошо иметь массу, как у средней упитанности бегемотика. Или, скорее, носорога, потому что снес я его с ног всей своей массой, как и водится у этих напористых африканских животных.

Вражина пролетел метра три и тяжело приземлился в следующей комнате.

А я повалился на пол.

И тут же ухнул взрыв…

Стоны, крики боли. Но все оказалось не так страшно, как мерещилось. Двух контрреволюционеров и нашего боевого товарища прилично посекло осколками, но их жизни ничего не угрожало. Меня даже не задело. А вот столичный гость подлежал уже не реанимации, а утилизации…