Текст книги "Забудь дорогу назад"

– И все это, хотите сказать, процветает там? – Я показал большим пальцем в пол.

– Признаться, это малая толика того, что происходит там. Весь север Каратая контролируют сектанты. Большинство этих сект давно утратили связь с православием, приобрели… – Тропинин покосился на меня как-то странно, – гностический, оккультный и, не побоюсь этого слова, дуалистический характер, – сам засмеялся. – Иначе говоря, сборище полных уродов. Феномен трудно охарактеризовать несколькими словами – все секты разные. Где-то извращения являются апофеозом веры, где-то они вполне умеренны…

– И вы все это терпите?

– А в чем проблема? Изгнать сектантов из урочища невозможно, уничтожить – проблематично. Правительство договорилось с ними много лет назад, – слово «правительство» он произнес без иронии. – Они не лезут в наш бизнес, мы не лезем в их дела. Их «кормчие», «христы» и прочие «пастыри светлых идеалов» получают от нас все необходимое для жизни, взамен проявляют лояльность и стерегут тропы на «материк». Думаете, они не знакомы с военным делом? У сектантов построены даже несколько диспетчерских пунктов, чтобы следить за воздушным пространством. Если рейс согласован – пропускают, если нет – мгновенно улетает информация. Нарушителя могут сбить. Отсюда и инструкция – все полеты на малой высоте, позволяющей получить визуальную информацию о воздушном судне.

– Надеюсь, не собьют. – Я невольно поежился.

– Не бывало еще такого. Натура у «отцов прихода» трусливая. Мы не можем расправиться со всеми сектантами в массе, но порвать отдельную общину – занятие несложное и где-то даже увлекательное.

– Как же они пополняют свою паству, если живут замкнуто?

– Кого-то вербуют в окрестных деревнях – занятие несложное, поскольку большинство людей, мягко говоря, не процветает и не отказалось бы от какого-нибудь смысла в жизни. Бывает, что Благомор в качестве жеста доброй воли подкинет ненужных людишек – скажем, отработавших свой ресурс работяг или каких-нибудь инвалидов. Случается, что местные проститутки, обслуживающие нижний состав, залетают – в данном случае никаких абортов, заставляют рожать, а получившихся детенышей – прямым ходом в секту, с пастырем которой существует договоренность. А еще есть подозрение, что сектанты погуливают за пределы Каратая. Снаряжают так называемых «странников» – те и бродят по деревням, не сильно избалованным обилием урожая. Как-то выкручиваются…

Оцепенение накатило. Не сказать, что я был полным неучем в данном вопросе. «Чудачества» раскольников трудно переоценить. Одни вполне безвредные, ходят в платочках, отращивают бороды до пят, всего лишь и причуд, что чураются людей, крестятся двумя перстами да обрядовые действия синхронизируют во времени: крестные знамения совершают одновременно с поклонами. А бывает, что волосы дыбом. Распутин был хлыстом – но так и не признался. А уж этот парень знал толк в извращениях. В отдельных сектах было модно самосожжение. «Самосожигание», как говорилось в старину. Благое дело – погубить себя в благочестивом огне. И детишек своих, и прочую родню – если ты ее, конечно, любишь и желаешь ей вечного блаженства. «Господи, помилуй! Для тебя, Господи!» – орали фанатики и с факелом взбирались на костер. Принятие угарных бань почиталось, другие способы «самоумерщвления». Масса «добрых традиций». Десять дней девицы, решившие «принять венец», сидели в сарае, без еды, без связи с миром. Затем их выводили – голодных, бледных, в длинных белых рубашках, сталкивали в овраг, наполненный талой водой. Радовались за них, топили, если те брыкались. А затем служили «неугасимые» по усопшим, бились в молитвенном экстазе, восхваляли «пастыря» и «восприемницу», доведших их до такой жизни…

Не хотелось бы пересекаться с этими «аномалиями». Беседа с Тропининым прервалась как-то внезапно. Кажется, я задремал. Проспал минуты две, открыл глаза. Ничего не пропустил? Болтало, гремело – я начинал привыкать к этой тряске и грохоту. Лампочка над кабиной пилотов прерывисто иллюминировала. Отвернулся Тропинин, скрестил руки и закрыл глаза. Дремали практически все. Не дремала только женщина напротив. Она увидела, что я не сплю, и по лицу ее забегали тени сомнений. Она покосилась по сторонам, опасливо глянула на охранника с царапающими глазками, который спал, оскалив изъеденные кариесом зубы, привстала, перебежала через проход и опустилась на пустое сиденье справа от меня.

– Ох, простите ради бога… – Тряхнуло, мы чуть не повалились – я успел отбросить ногу и упереться в пол. Она отпрянула и покраснела. Стеснительная, подумал я. Какого хрена она тут делает?

– Вы можете со мной поговорить? – спросила женщина. От нее исходила такая волна страха, что ее можно было потрогать.

– Конечно, – без особой охоты отозвался я. – Почему именно со мной, сударыня?

– Не знаю… – она смутилась. – У вас лицо хорошее, внушает доверие… вам тоже не по себе… Послушайте… меня зовут Людмила… Людмила Суслина… Мне кажется, это не та командировка, на которую я рассчитывала…

– Вы летите в командировку? – удивился я.

– Ну, если это можно так назвать… Я работаю в Томском медицинском исследовательском центре. Считаюсь неплохим специалистом…

– В какой, позвольте полюбопытствовать, области?

– В области патологий…

– Каких именно патологий?

– Анатомических патологий…

«Ничего себе», – подумал я.

– Это не то, что вы подумали… Вернее, не совсем то. Мы изучаем причины, механизмы развития болезней, осложнения, итоги заболеваний… Это также исследования причин и механизма смерти… Моя специальность – клиническая биохимия. Но вы же не медик, нет? Такие понятия, как танатогенез, патоморфоз, ятрогенная патология – они же ничего вам не говорят?

– Абсолютно.

– Дело не в этом. Я пишу кандидатскую диссертацию, в сентябре должна защищаться… Вчера утром меня вызвали к руководству…

«А вот с этого места можно не продолжать», – подумал я.

– Со своим прямым руководителем Казанским Ильей Петровичем я не успела пообщаться… Он был такой неразговорчивый, не в духе, нервничал… Представил меня незнакомому человеку – мол, коллега из областного патологоанатомического НИИ. Некто Платонов Иван Сергеевич. Тот долго что-то говорил – о том, что я прекрасный специалист, что я именно та, кто ему нужен, что требуется срочная профессиональная консультация, при необходимости назначение курса лечения, что все необходимое оборудование имеется, что это в моих же интересах – мол, случай любопытный, я соберу интересный материал для своей диссертации. Лететь придется в отдаленный район, никому из коллег, друзей и знакомых о командировке лучше не знать. Моя работа будет щедро оплачена, а после того как в моих услугах перестанут нуждаться, меня доставят прямо домой…

– Насколько щедро вам обещали заплатить, Людмила?

– Двести тысяч рублей… Пятьдесят выдали сразу же… Он просто из кармана достал и выдал, представляете? Сказал, что завтра прямо из дома меня заберет машина, чтобы оделась потеплее… Он ушел, а я побежала к Казанскому. А тот прятал глаза, бормотал, что Платонов его старинный знакомый, что я должна делать все, что он скажет. Ведь я же не хочу неприятностей в собственном институте?

– Сочувствую, Людмила. Впрочем, без работы в том месте, куда мы летим, вы точно не останетесь. Уж с патологиями в тех краях…

Ее глаза испуганно заблестели, задрожали губы. Женщине можно было от души посочувствовать. Неизвестно, как сложится ее судьба в Каратае, но о том, что после выполнения работы ее доставят прямо до подъезда, можно решительно забыть.

– Что это за место? – пролепетала она.

Я вздохнул:

– Место, в сущности, красивое. – И задумался, что бы еще сказать, чтобы не слишком ее шокировать.

– А что-нибудь утешительное скажете?

– Простите, Людмила, я не психолог. У меня тоже ситуация незавидная. Как у вас с семьей?

– Да никак… Многие считают, что я трудоголик, вся в работе, на семью и даже на личную жизнь времени просто не остается… Живу одна, ни собаки, ни кошки, ни рыбок – ведь за ними надо ухаживать…

«Это правильно, – подумал я. – Чем больше заботишься о животных, тем они вкуснее».

– Это хорошо, Людмила… Впрочем, будь ваша жизнь отягощена семьей, вас бы вряд ли выбрали.

– Что вы хотите сказать? – Она смертельно побледнела.

– Не хочу лукавить, Людмила. Мое положение мало отличается от вашего. Ваше преимущество, в отличие от некоторых, состоит в том, что вы едете в Каратай, как вольный человек. Где бы вы ни оказались и что бы ни увидели, ни в коем случае не вздумайте качать права. Работайте не покладая рук, докажите, что вы незаменимый специалист. Закончите работу – проситесь на другую, третью. Забудьте про гуманность, высокую нравственность и прочие морали. В Каратае они не работают. Только так вы сохраните статус вольнонаемной работницы. Если ваше будущее руководство однажды решит, что больше не нуждается в ваших услугах, то это будет самое страшное, что может произойти. Вполне вероятно, вы останетесь живы, но…

Я замолчал. Не слишком ли круто взял? Глаза женщины наполнились слезами.

– Повторяю, Людмила, с вами все будет хорошо, если вы правильно себя зарекомендуете. Уж лучше переоценить свои знания и профессиональные навыки, чем недооценить. И повторяю – никаких слез, истерик из серии «отпустите меня домой». И еще раз мои сочувствия – ваша жизнь меняется, и дом у вас будет другой.

Она сидела, потрясенная, нервно хрустела суставами пальцев.

– Кто этот тип, похожий на бухгалтера, знаете? – Я кивнул на очкарика. Он беспокойно дремал. Временами бессмысленно открывал глаза, не замечая, что очки почти свалились с носа и в скором времени окажутся на полу.

– Что?.. – Она не сразу сообразила. – Ах, этот… Я толком даже не знаю. Его фамилия… сейчас вспомню, такая чудная… Головняк. Мы перебросились парой фраз, когда нас везли на аэродром… Нет, он не бухгалтер. Он из института горного дела, какой-то там крупный специалист по шахтному оборудованию…

Ну что ж, Республика дезертиров скрупулезно отбирала себе кадры. Охрана, безопасность, медицина, добыча полезных ископаемых. Отбирала лучших, зная, что толковые специалисты на дороге не валяются.

Людмила тяжело вздохнула, закрыла глаза. Я обратил внимание на ее ресницы – невероятно густые, длинные, неизвестно зачем дарованные ей природой.

И тут вертолет сотряс удар!

«Приехали», – почему-то подумал я. Началась паника. Людмила подскочила, словно собралась куда-то бежать, поскользнулась, растянулась на полу. На нее, словно того и ждал, повалился «крупный специалист» по горному делу. Повскакивали, заметались охранники. Встревожились офицеры – товарищи по несчастью.

– Сохранять спокойствие! – злобно рычал Раздаш.

Какое уж тут спокойствие! Корпус вертолета дрожал, машина двигалась толчками. Я прилип к иллюминатору. Вертолет угодил в переплет на небольшой высоте – буквально в нескольких сотнях метров под нами проплывал разреженный зеленый массив. Между кронами деревьев просматривалось что-то серое. Поначалу я подумал, что это земля. Но всмотрелся и почувствовал, как спина холодеет. Это не земля – это были… болота, тянущиеся на многие версты!

Вертолет продолжал лететь, но такое ощущение, что притормозил.

– Карпенко, в чем дело?!

– Петр Афанасьевич, «Стрелой» по нам влупили! – глухо прокричали из кабины. – Что делать, Петр Афанасьевич?! По касательной попали, повреждена обшивка, вроде держимся!

– Набирайте высоту! Держитесь, мужики!

– Господи, какая стрела?.. – бормотала, поднимаясь на колени, Людмила. – О чем он говорит? Разве можно из стрелы попасть в вертолет?..

Из стрелы – которая с оперением и железным кончиком – попасть в вертолет и нанести ему урон действительно проблематично, тут Людмила была полностью права. А вот переносные зенитно-ракетные комплексы «Стрела» именно для того и созданы – сбивать объекты, летящие на малых и средних высотах.

– Карпенко, где мы находимся, твою туда-сюда?! – ревел Раздаш.

– Квадрат двенадцать-десять, Петр Афанасьевич! Здесь община Сыромятова! Пастырь Питирим, знаете этого урода?!

– Продался Иуда! – взревел Раздаш. – Далеко до суши?!

– Верст восемь на юг, Петр Афанасьевич! Змеиный хребет – не подарок, но там мы смогли бы найти площадку! Только, боюсь, не дотянем!

– Тропинин, вы что-то говорили про лояльность тутошних пастырей? – Я повернулся к Тропинину. Офицер смертельно побледнел, вцепился в край сиденья, костяшки пальцев побелели от напряжения. Пот катился с него градом.

– Черт, не понимаю, что происходит… Им должны были сообщить… Это измена, Питирим продался заговорщикам…

Второй удар потряс корпус стальной махины, и жалкая надежда на спасение лопнула как мыльный пузырь. Я видел в иллюминатор, как полетели обломки хвоста попутно с винтом стабилизатора. Машина потеряла устойчивость, завертелась, как сорвавшаяся с цепи карусель, и судорожными зигзагами стала падать. Орали и катались по полу все – даже те, кому по долгу службы следовало проявлять выдержку и спокойствие…

Пережить такое состояние – это, надо признаться, сурово. Нас спасло лишь то, что несущий винт продолжал работать, предохраняя вертолет от опрокидывания. Вертясь и раскачиваясь, машина неуклонно стремилась к земле. «А может, это не конец?» – успел я подумать. Ведь падение было сравнительно щадящим. Не кубарем с горы. Я схватился за приваренный к стене кронштейн. Земля носилась по кругу, все, что там было, внизу, слилось в искрящийся вихрь. И вот из этого хоровода стали выскакивать отдельные деревья – какие-то мощные, кривые, заскорузлые, уже набрасывались…

Я зажмурился, обнял кронштейн…

Я плохо разбираюсь в мангровых зарослях – это что-то свойственное югу, когда растительность произрастает в воде. Что такое огромный лес – со столетними деревьями, густыми кустарниками, – стоящий на болоте, я никогда не представлял. И вообще сказал бы, что такое невозможно. Вот, собственно, в это дело мы и вляпались. Мощные ветки отпочковывались от стволов, переплетались с ветвями соседних деревьев, создавая своеобразную болотно-лесную сеть. Вертолет завалил пару деревьев, что-то раздавил, что-то не смог и за мгновение до удара сделал крен на нос, что и спасло сидящих в пассажирском отсеке – в отличие от тех, что были в кабине пилотов. Удар был ощутим, но не летален – с воплями, матом пассажиры покатились вниз, к кабине, но тут раздался оглушительный треск – сломался ствол, на который задней частью брюха сел вертолет, и все покатились обратно.

И всё застыло в шатком равновесии…

Я отстранил от себя Людмилу – она вышла из ступора, куда-то поползла, виляя попой, на которой болтался кусок оторвавшейся материи.

– Не шевелиться! – каркнул Раздаш.

Все замерли, затаили дыхание. Охранник с болотными глазами сделал судорожное движение, выбираясь из неудобной позы.

– Гайдуллин, замри! – зашипел Раздаш.

Кажется, нам крупно повезло – керосин не протек, угроза взрыва отменялась – по крайней мере, откладывалась. Пилотам в процессе падения не изменила выдержка – успели выключить двигатели.

– Мамочка дорогая, – пролепетала Людмила. – Что же у вас тут творится?

– Нормальная штатная ситуация, – попытался поострить Тропинин и скривился, словно в нёбо воткнулась иголка.

– Я так не могу… – простонал горный специалист Головняк, судорожно нацепил на нос очки (и как не потерял?) и издал звук, не красящий ни мужчину, ни женщину.

– Отличное слабительное, – пошутил Шаховский, который после чудесного возвращения на этот свет то стремительно бледнел, то покрывался алым цветом.

– Гы-гы, – заржал – скорее для проформы – охранник Гайдуллин.

– Все в порядке? – проворчал Раздаш. – Мне же, мать вашу, за вас отчитываться.

– Пронесло, кажись, – проворчал Корович, потирая шишку на макушке. – Итить твою налево, в авиакатастрофе побывал…

– Притыка, что с тобой? – спросил Раздаш.

Бородатый охранник тяжело дышал. Он лежал, как-то сложно извернувшись, подмяв под себя руку. Прохрипел, приподняв голову:

– Петр Афанасьевич, я, кажется, руку сломал, эх, едрить-колотить…

Гайдуллин грязно выругался, даже не глянув на присутствующую в коллективе даму.

– Притыка, ну ты и лось неуклюжий…

– Заткнись, Гайдуллин… – Бородач приподнялся, охнув от боли, – борода встала колом, и красиво застрявший в ней кусок ржаного сухарика, который охранник потреблял перед тем как задремать, со стуком упал на пол. Рука висела плетью. Он сделал попытку ей пошевелить – со скрипом, тяжестью попытка удалась.

– Типичный вывих, – фыркнул Раздаш. – Сачкуешь, боец?

– Да ладно, Петр Афанасьевич, справлюсь… Состояние, правда – как с мягонького похмелья…

– Послушайте, вам не кажется, что нам нужно отсюда как-то выбира… – начал интеллигентный Головняк, но старший группы так на него посмотрел, что «командировочный» стушевался и словно невзначай спрятался за Людмилу, медленно выходящую из тумана.

Неприятности, похоже, только начинались. Тропинин, выверяя движения, чтобы не нарушить хрупкое равновесие, сполз в кабину, вернулся с такой физиономией, словно побывал в предбаннике ада, и сообщил две отвратительные новости. Первая: экипаж мертв, причем не просто мертв, а там такое варенье… Падая в болото, вертолет ткнулся носом, у людей не было шансов не только выжить, но и сохранить приличествующий вид для похорон. Кабина всмятку, и отсюда вторая плохая новость – рация разбита, связаться с базой в Журавлином невозможно. Сотовая связь на севере Каратая не работает, спутникового телефона в наличии нет. Точные координаты неизвестны (разве что быстренько сбегать на тот свет, спросить у пилотов). Единственная подсказка – информация о том, что до Змеиного хребта – штуковины весьма извилистой конфигурации – порядка семи верст через болота.

И снова под брюхом вертолета заскрипело, стало ломаться. Завизжала Людмила.

– Молчи, сука… – зашипел на нее перепуганный Гайдуллин. Стоило научить этого типа галантному обращению с дамами. Но тут корпус «отлетавшегося» аппарата резко пошел вниз, давая крен на правый борт, и загорланили все. Вертолет неторопливо погружался в трясину, вдавливая туда же переломанную им растительность. Люди, суетясь и толкаясь, бросились к двери, но это только усугубило ситуацию. Центр тяжести сместился, тушка «Ми-6» стала медленно переворачиваться. Завопил Раздаш: «Все на левый борт!»…

Заклиненную дверцу у кабины Тропинин взломал пулей из «макарова».

– Спускаться по одному! Ползите по стволам! Да поживее, эта штука минуты через две станет «Титаником»!

Ад царил неописуемый. Визжала Людмила, матерились мужики. Люди на корточках выползали из вертолета, перебирались на поваленные крест-накрест ветвистые деревья. Мимоходом я отметил – местечко действительно со странностями. Не таежное. Деревья мощные, приземистые, с бугристыми кожистыми стволами, ветви частые, тянутся под углом к небу. Расстояния между деревьями метров по десять-двенадцать, ветви переплетаются замысловатыми узорами. Обладая сноровкой и сдерживая панику, не составило бы труда ползти с дерева на дерево. Здесь имелся даже своеобразный «подлесок» из безжизненных кустов, стоящих на кочках, поваленных деревьев, коряг, гниющей древесной массы, обманчиво прикрывающей окна с трясиной. Кувшинки какие-то странные – крупные, буро-коричневые, почти черные – плавали по воде островками, жались друг к дружке.

Почти все уже выбрались наружу. Остались Раздаш, нетерпеливо подпрыгивающий Гайдуллин.

– Вперед, Луговой, – скомандовал Раздаш. – И даже не надейтесь тут остаться.

И загнул такую красивую фигуру речи, что отвесил от изумления челюсть даже Гайдуллин. Оставаться бы, честно говоря, не хотелось. Вертолет продолжал тонуть – это было видно по уровню трясины за бортом. И вдруг словно в яму провалился! Кратковременное состояние невесомости, тошно в горле, и болото в распахнутой дверце оказалось совсем рядом!

– За мной! – прорычал Раздаш и перепрыгнул на шершавый темнокорый ствол. Закачался, удерживая равновесие, испуганно охнул, но не упал – опустился на колени, вцепился в ветки. И тут мне показалось, что где-то кричат. Не за бортом – где-то тут, поблизости. Глухо, протяжно, с отчаянием. Не один человек кричал – много. Я напрягся. Гайдуллин ехидно усмехнулся.

– Божий глас услышал, дружище? Ну, бывай, не поминай лихом…

– Постой. – Я схватил его за рукав. Он вырвался, зашипел, как гадюка. Положительно, где-то рядом кричали люди. И тут до меня дошло. Отгороженный отсек – предположительно грузовой! Там действительно груз – живой груз! Отсек имел безупречную герметичность, раньше крики не были слышны, но сейчас, когда отчаяние дошло до точки, вопли вошли в резонанс, достигли апогея…

– Подожди, Гайдуллин, там же люди, – заволновался я. – Их надо выпустить…

– Да пошел ты, перебьются. – Охранник не стал дожидаться, пока я соизволю выйти, ринулся прочь – зловонная болотная жижа уже захлестывала рифленый порожек. Я схватил его за хлястик.

– Ты что, сука, совсем страх потерял?.. – Он сдернул автомат, уставился на меня со злостью. Типичный урка – боже, как я не выносил эту публику… Руки чесались, чтобы врезать ему по челюсти, но я сдержался.

– Кто там, Гайдуллин? Рабов перевозите? А не судьба – так пусть подыхают? Ключ гони, скотина! – Я занес кулак, отлучив его от автомата – стальной хваткой держал цевье.

– Нет ключа! – орал перетрусивший уголовник. – У пилотов были ключи! Руку убери, сука!

Разбираться можно было хоть до вечера. Врагом я уже обзавелся. Отобрал у него автомат и буквально вытолкал из вертолета. Передернул затвор, проорал:

– Эй, внутри, а ну, брысь от двери! – досчитал до пяти (кто не спрятался, я не виноват), долбанул короткой очередью сверху вниз в рваное отверстие, означающее, видимо, замочную скважину.

Дверь отлетела с дребезжащим треском, и первой мне навстречу вылетела страшная «суккубиха» в каком-то лагерном х/б, с безумно сверкающими глазами, звезданула кулачком по лбу и повалилась вместе со мной:

– Луговой, твою мать, это ты виноват! Куда ты пропал, скотина страшная?!

Я просто обалдел от такого поворота сюжета. Анюта?! Вот это да!!! Вот уж действительно пристала так пристала…

– Любящим не страшны разлуки, Соколова… – пробормотал я, насилу сдерживая смех. Боже, как мне не хватало всего этого!

Она трясла меня, колотила, плакала, выла, бормотала какие-то глупости. За прошедшие четыре дня путана из славного города Томска, конечно, не похорошела. Черные круги залегли под глазами, голову ни разу не мыла (наверное, не было возможности), короткую юбочку и эротичную (чего уж там) блузку сменила промасленная дерюга (работяга на аэродроме сжалился?). Но больше всего меня поразили обросшие грязью туфельки на каблучках – те самые, в которых она так соблазнительно восседала на хромированном табурете в баре. У нее даже сумочку не отобрали, правда, облегчили – она выбивала из меня пыль этой сумочкой, когда устали кулачки.

– Анюта, кончай, не забывай, что мы тонем, – напомнил я и начал стряхивать ее с себя. Из заднего отсека – а он действительно был герметичен, судя по резиновому уплотнению на двери – валила толпа в лохмотьях (такое ощущение, что поживились на свалке). Люди давились, отталкивали друг друга. Прошмыгнул матерящийся злой карлик с оттопыренными ушами, прополз между ног неуклюжей зрелой женщины с распущенными волосами, замешкавшейся у входа, сиганул на торчащую голую ветку. Спрыгнули двое молодых парней, за ними семенил коротконогий толстяк – обладатель фобии на болото: встал, как вкопанный, на рифленой отмостке, завыл по-бабьи. Его раздраженно толкнул в спину седоватый мужчина, тот неловко взмахнул руками, куда-то провалился…

– Мама дорогая, ведь это не все… – ахнула Анюта, оттолкнула меня и кинулась к разбитой дверце. Я кинулся за ней, нетерпеливо озираясь: вертолет продолжал тонуть, мы уже прыгали по разжиженному торфу. В неосвещенном отсеке, где практически не было воздуха, еще оставались люди! Наметанный глаз определил, что это не жильцы, не стоила овчинка выделки. Несколько тел валялись на полу. Мужчины, женщины. Кто-то плакал, кто-то стонал, тянул к нам руки, умолял не оставлять, вытащить. У бледной девушки слезы текли по щекам. Обе ноги у нее были сломаны, она передвигалась, подтягиваясь, на руках. Двое или трое были мертвы – смерть настигла от удара. Или сердце не выдержало в духоте. У кого-то пена шла горлом…

– Мы должны им помочь… – умоляла Анюта и тянула меня за рукав. – Помоги им, Луговой, хоть кому-нибудь, они хорошие люди…

Это было так трогательно, самоотверженно – я смотрел на Соколову, можно сказать, другими глазами. Хорошая девчонка пропадала. Но овчинка, как уже было сказано, не стоила выделки. Я человек не жестокий, просто иногда полезно пользоваться штукой под названием здравый смысл. Болото решило, что хватит давать людям последний шанс, и поспешило завершить свое черное дело. Раздался звук, похожий на утробное чмоканье, корпус вертолета в последний раз вздрогнул и устремился на дно этой жуткой топи. Мне всегда было страшно представить, что находится на дне болот! И где оно – дно! Испуганно охнув, я схватил за шиворот визжащую Анюту и, преодолевая упорное сопротивление, потащил ее из гибнущего вертолета…

Трясина сомкнулась над местом катастрофы. На поверхности остался покореженный винт и груда раздавленной органической массы, среди которой копошились люди. В отдалении орал Раздаш, махал рукой, показывая, куда следует выбираться – дескать, там земля. Люди карабкались, перелезали с ветки на ветку, выли от страха, глядя на жидкие торфяные залежи под ногами, затянутые плавающим травяным покровом.

– Отдай автомат, гнида! – прорычал свалившийся на меня Гайдуллин, отобрал свое оружие, забросил за спину и прыгнул на проплывающее мимо бревно. Я перебежал к узловатому раздвоенному дереву, протянул руку, поймал уже летящую в трясину Анюту.

– А теперь давай без пререканий и сложных выражений лица, подруга. Выживем – расскажешь все, что накипело. И не держи меня за злодея – мы все равно не смогли бы помочь тем несчастным. Разве что помереть за компанию. Слушаешь меня, как генерала – доходчиво?

Она дрожала, дышала, как будто ее прогнали пешком от Жиганска до Якутска.

– Ладно, Луговой. Ты не думай – до меня доходит быстро…

Правда, не сразу.

Мы шли последними. В этом были и плюсы. Вся картина панического бегства стояла перед глазами. Успешнее всех передвигались Корович и Шаховский – по их маршруту, где растительность была наиболее плотной, я и потащил Анюту. Кому-то крупно не везло. Треснула ветка, и коротконогий толстяк, тоскливо подвывая, полетел в тенистое окно, затянутое плавающими растениями. Мелькало лицо, позеленевшее от ужаса, он остервенело молотил руками. Глупо. Первое правило попавшего в трясину: не суетись – быстрее засосет. Не надо резких движений, поменьше шевели ногами… Несчастного всосало буквально моментально, только и успел открыть рот, чтобы испустить предсмертный вопль. Забурлила, запузырилась трясина… Оступилась женщина с распущенными волосами, закричала:

– Помогите!!! – Она держалась сравнительно долго, выбрасывала руки, пытаясь плыть – она была, возможно, неплохой пловчихой. Но в болоте долго не плавают. Ее засасывало, она вытягивала шею, смотрела с мольбой на окружающих – но у тех и своих проблем было по горло. Хватала воздух, запрокидывала голову – не верила, что это по-настоящему…

Сучковатое бревно, на котором восседал Гайдуллин, защемило между деревьями. Он ухватился за ветку, подтянулся, перелез на умирающий безлистый «дендроид». Седоватый мужчина попался под руку – Гайдуллин просто оттолкнул его, чтобы не мешался. Мужчина повалился в «гостеприимно» зовущую топь, но в следующее мгновение возник на поверхности, ошарашенный, с возбужденно горящими глазами. Он стоял!

– Я стою! – завопил он срывающимся голосом. – Я стою, люди!!! – Начал судорожно озираться и заспешил к развесистому кустарнику на бугорке, заросшем толстым слоем сфагнума.

Людмила защемила ногу в мешанине коряг, махала руками, вопила, как болотная выпь. На выручку бросился Тропинин, схватил за шиворот, поволок за собой – на безопасный участок. Корович, Шаховский, страхуя друг дружку, взгромоздились на мшистую кочку, принялись «перекуривать», готовясь к следующему броску. Раздаш и Притыка упахали далеко вперед и дружно орали за шапками зелени, что до твердой земли остались считаные метры, и хорошо бы, чтобы мы, «засранцы», пошевеливались. Трещали ветки – мелькал среди листвы матерящийся злой карлик. Молодые парни, похоже, увлекались по жизни паркуром – прыгали с ветки на ветку, как прирожденные обитатели джунглей, и – разрази меня гром! – обменивались при этом шуточками и даже смеялись – мол, не жизнь, а соревнования по плаванию в болоте!

Я тоже пытался подбодрить Анюту, читал по ходу лекцию, что болота полезны, это «легкие» планеты и настоящая природная кладовая – один лишь торф чего стоит. Она смотрела на меня, как на сумасшедшего, и, если позволяла ситуация, стучала кулаком по голове. Мы выбирались на заросшую травой возвышенность – обширную кочку посреди гигантского болота – по зарослям осоки, камышей. У берега трясины не было – мы тащились по проседающему илу, плутали в лабиринтах гниющей древесины, путались в корягах, цеплялись за ветки тальника – как за руки, протянутые сердобольными людьми. Анюта спотыкалась, я тянул ее за собой.

– Проворнее, Соколова, проворнее…

– Ага, я тут Дарвин тебе – обезьяну изобретать…

Уже плясали перед глазами небольшие кустарники багульника, вечнозеленый ветвящийся верещатник. Мельтешили люди. В изнеможении рухнул в болотный мох Корович, подкосились ноги у Людмилы. Раздаш утирал рукавом испарину и созерцал безрадостные перспективы. Пошучивали пареньки. Один расположился у воды, стащил с ноги ботинок, вылил из него воду…

Выстрелы загрохотали как гром среди ясного неба! Боль вонзилась в барабанные перепонки. И снова воцарилась неразбериха. Кричали люди. Валясь в кустарник, прикрывая собой Анюту, я успел заметить, как по-собачьи карабкается за косогор Гайдуллин; как паренек, едва успевший опорожнить свой ботинок, вдруг меняется в лице, пули рвут ему грудь, он опрокидывается, катится в воду, которая моментально окрашивается…

Анюта, вереща, как поросенок, которому отрезают голову, потащила меня обратно в воду. Не кончилась еще тормозная жидкость! Лишь позднее я допустил, что, возможно, это было правильное решение. Пули кромсали бугор, валили камыши, вероятно, и нам бы досталась одна-другая. Мы сидели по горло в воде, спрятавшись за плавучей корягой, изумленно хлопали глазами и наблюдали за этой хренотенью…

Обстрелять вертолет из ЗРК было для противника лишь частью дела. Обнаружив, что многие пассажиры спаслись, злоумышленники кинулись в погоню. Мы не верили своим глазам. По болотной глади скользили какие-то зловещие личности в лохмотьях. Словно посуху! Мелькали среди деревьев, огибали вздутые кочки. Мы дыхание затаили – да это просто мастер-класс! Вот они вырвались на открытое пространство перед возвышенностью, и появилась возможность рассмотреть это чудо. Мужики в бесформенных лохмотьях, бородатые, заросшие – сущая экзотика. Кто-то подпоясан, кто-то в хламиде до колен. Обвешаны оружием, за плечами какие-то мешки. Поражало, как они передвигались. Разумеется, у людей, веками живущих на болотах, должна сложиться какая-то практика преодоления опасных топей, но чтобы с таким «сноубордистским» изяществом… То, что было у них на ногах, зимой сошло бы за снегоступы или лыжи. Продолговатые лодочнообразные конструкции – глубокие, широкие, со специальными шнуровками для крепления ног. Возможно, болотоступы, но более «продвинутые». Они отталкивались от воды, как конькобежцы отталкиваются лезвиями от льда, с легкостью удерживали равновесие, передвигаясь при этом с завидной скоростью. Да еще и стреляли! Почувствовав, что добыча рядом, эти оборванные создания дружно взревели и кинулись на берег.