Текст книги "Забудь дорогу назад"

– До чего же они милые… – ошеломленно пробормотала Анюта.

Нас бы смяли – сидящих в воде. Злобно застучал автомат где-то слева. Загремели пистолетные выстрелы – уже справа. Я осторожно, чтобы не захлебнуться пахучей жижей, повернул голову. Конвоир Притыка, лежал за корягой, разбросав ноги, и строчил из «АКС» короткими сухими очередями, сопровождая каждую очередь голодным рычанием. Справа, за толстым слоем очеса – разложившегося мха, залегли Тропинин и Раздаш, вели огонь из «табельных» «макаровых». Загрохотало на косогоре – Гайдуллин наконец-то справился со своей трусостью, присоединился к обороняющимся.

Сектанты – или кто они там были – не ожидали организованного сопротивления. Двое или трое повалились со своими «мокроступами», старенькие «АКМы» (производства как минимум полувековой давности) полетели в воду. Один орал, сдирая с головы грязные тряпки. Мелькнула рыжая борода лопатой, огромные глаза, вылезающие из орбит. Он хватанул воздуха, захлебнулся, камнем пошел ко дну. Остальные остановились, начали стрелять. На заднем плане мелькал здоровенный молодчик – командир «подразделения». Он что-то хрипел, потрясал кулаком. Но его уже не слушали. Двое повернули обратно, побросав оружие. Один не удержался на ногах, бултыхнулся в болото, умудрился проплыть вразмашку несколько метров, пока его не засосало… Пули скосили еще двоих. Короткая пауза – Притыка перезаряжал автомат. Громила опомнился, сообразил, что остался один, сделал попытку улизнуть, но очередь с косогора пропорола широкую спину. Взметнулись полы ризоподобной рубахи, мужик вскинул руки, словно апеллировал не к кому-нибудь, а к Самому… – но не судьба, загремел в болото.

– Ну и дела… – на выдохе испустила Анюта.

– Тебя не задели? – на всякий случай спросил я.

– А что, незаметно? – Она закрыла глаза, расслабилась. Кажется, ноги у нее подкосились. Я схватил ее за шиворот, чтобы не захлебнулась.

– Эй, славяне! – пророкотал из тальника Раздаш. – Что, наделали в штаны? Вылезай, где вы там попрятались? Перекур, в обозримом будущем эти твари не появятся. Выходи, говорю, строиться, а то щас живо ускорение придам!

Люди выползали из своих укрытий – жалкие, трясущиеся, сползались в кучку, в изнеможении падали на землю. Притыка нянчил вывихнутую руку, разминал ее, прощупывал, сокрушенно качал головой.

– Потерпи, боец, – бормотал Раздаш. – Выберемся – будет тебе и эскулап, и белая палата, и неделя отдыха – за проявленные мужество и героизм в хреновой ситуации… Эй, Гайдуллин! – Голос командира построжал. – Топай на периметр. Смотри, чтобы ни одна зараза к этой кочке не подобралась.

Спорить с начальством было бессмысленно. Гайдуллин исподлобья покосился на мокрую толпу, сплюнул и, бурча под нос, поволокся выполнять свои обязанности. Раздаш неодобрительно покосился ему вслед. Сделал попытку подняться, но ноги подкосились, он рухнул обратно, сдержанно матюкнулся.

– Перекур десять минут, – объявил Раздаш. – И топаем на юг. Эта штука, где мы сейчас кувыркались, называется Машкина топь. Все страшилки позади. Дальше вполне проходимо. Вооружимся шестами – и вперед. К вечеру должны быть на Змеином хребте…

Не было в голосе Раздаша надежды, что он сумеет вывести людей и уцелеет сам. Что за штука такая Змеиный хребет, я вообще не представлял. Север Каратая – безлюдье и загадка. Алмазные рудники на северо-востоке – до них десятки верст. Я сомневался, что местное «МЧС» направило вертолеты на поиски пропавших. Кому это надо? Если поступила информация о гибели вертолета с живым грузом, кто усомнится, что все погибли? Но этот службист, надо признаться, выполнял свои обязанности прилежно. Хорошую зарплату, наверное, получал.

– Ничего, поработаем, – пробормотал седоватый мужчина. – Труд на свежем воздухе укрепляет здоровье.

– Тяжелый физический труд скотинит и зверит человека, – брякнул тоненьким голоском ушастый карлик и уткнулся злыми глазками в траву под ногами. Не такой уж он и злой, подумал я. Рисуется тут гадким гномом, а всё оттого, что испуган.

Люди молчали. Анюту трясло, она смотрела остановившимся взглядом на мое протертое колено. Я автоматически гладил ее по спине. Притыка нянчил руку, временами поднимал голову, озирал невеселые дали, заросшие деревьями и тальниковой порослью. Белобрысый паренек, сглатывая, тупо смотрел на полузатонувший труп товарища, с которым еще недавно скакал по деревьям. Карлик гримасничал, ощупывал себя пухлыми ручками, снимал болотную тину, выкапывал грязь из плешивой головы. Сторонник тяжелого труда на свежем воздухе приподнялся, охнул, схватившись за позвоночник. Знакомая ситуация – если требуется напряжение, застарелый радикулит скромно помалкивает. А стоит расслабиться – мы тут как тут. Корович и Шаховский, кажется, спелись без меня. Лежали дружно в ряд, молитвенно смотрели в небо. Дрожал, свернувшись в позе зародыша, инженер Головняк. Очки он все же потерял, смотрел на мир, как на что-то размытое, невнятное, находящееся в сопредельном измерении. Людмила шевелила губами – молилась. У медиков такое случается. Тропинин, взявший шефство над дамой, сидел у ее ног, выковыривал из пачки раскисшие сигареты. Раскладывал их на солнце, чтобы подсушились. Я знаком попросил одну. Он пожал плечами – хоть две, махнул рукой – присоединяйтесь.

– Я ничего не понимаю… – бормотал севшим голосом паренек. – Что это было? Где мы? Сначала нас с Виталиком отправили на какую-то загадочную практику, пообещали, что мы получим по пятьдесят тысяч, а сами отобрали в подвале вещи, одежду…

– Разговорчики в строю, – вяло буркнул Раздаш.

– Да ладно вам, Раздаш, – фыркнул Шаховский. – Пусть люди говорят. Мы теперь, как-никак, товарищи по несчастью.

– Откуда вы, молодой человек? – спросил я.

– Обучаюсь в Томском государственном университете… – споткнувшись, пробормотал паренек. – Физико-технический факультет. Специальность прикладная газодинамика и горение. Третий курс… Меня Максимом зовут…

Обучался, мысленно поправил я. Доучиваться теперь придется в других университетах.

– Мальков Дмитрий Сергеевич, – представился седоватый мужчина. – Бомж без стажа, как говорится.

«А говорится ли так?» – подумал я.

– Бывшая жена отобрала квартиру, – вздохнул мужчина. – Какое-то время жил у друзей в Асино, но пришлось уйти. Скитался по подвалам, сильно опуститься не успел. Какой-то хмыреныш пообещал дом в райском местечке, а мне уже все равно было, да и хмыреныш умел убеждать, и процесс беседы сопровождался распитием спиртосодержащих напитков…

– Можете не продолжать, Дмитрий Сергеевич, – перебил я. – Процесс так называемой вербовки в Республику дезертиров особым разнообразием не отличается.

– Эй, приятель, ты о чем? – встрепенулся карлик. – Какая, на хрен, Республика дезертиров?

– Это именно то «райское место», где мы находимся. Тут не работают законы Российской Федерации, человеческого общежития, морали, этики… да, собственно, и законы физики не всегда.

– Головой стукнулся мужчина, – резюмировал карлик и постучал себя смешным кулачком по смешной голове.

– А вы, собственно, кто, уважаемый? – поинтересовался я. – В цирке трудитесь?

Карлик не обиделся. Важно надул щеки, и злости в глазах – как не бывало.

– Трудился – неужели по мне незаметно? Но я давно завязал со своим сомнительным прошлым, сейчас я добропорядочный бизнесмен, семейный человек, занимаюсь круглогодичным разведением овощей в теплицах, попутно занимаю должность заместителя председателя в областной федерации борьбы и бокса…

Прозвучало так забавно, что перестал дрожать даже Головняк. Многие не смогли сдержать улыбок. Каких только чудес не случается в жизни.

– А имя с фамилией у вас имеются, добропорядочный бизнесмен? – спросил Корович.

– Имеются, – подумав, сообщил карлик. – Но я бы не хотел называть свою фамилию – во избежание… в общем, не важно. Зовите меня Степаном. И постарайтесь… – коротышка сделал в кучку густые брови, что смотрелось в высшей степени уморительно, – избежать подколок и насмешек в мой адрес по поводу, сами понимаете, какому. Учтите, могу и в глаз…

– Если подпрыгнуть, – хохотнул Шаховский.

– Ты уж не заговаривайся, шпендик, – покосился на него Притыка. – Аника-воин, блин… Неизвестно еще, кто кому в глаз.

Степан собрался зашипеть, но передумал.

– Надо полагать, вас также обманом заманили… Странно, – размышлял я вслух: – Не представляю, какими благами можно заманить в Каратай столь преуспевающего бизнесмена.

– По башке дали, – скупо отозвался коротыш и, кажется, немного смутился. – Садился в машину – хрясь, хлобысь… а дальше ни хрена не помню…

Возможно, один из феодалов, контролирующих местные «губернии», задумал завести себе «карманного» шута горохового. Раздумывать на эту тему не хотелось.

– Послушайте, – взмолился Максим, – ну что, в конце концов, происходит? Где мы, почему погибло столько людей – ведь нас в вертолет набили не меньше дюжины! Кто на нас напал? Чего от нас хотят?

– Не смотри волчонком, пацан, – проворчал Раздаш, – работа у нас такая – получить груз, доставить и доложить. А лично против тебя мы ничего не имеем. Какая нам разница, кто ты такой? В следующий раз ушами будешь меньше хлопать. И думать – головой, а не жадностью.

– Давайте же, Луговой, – иронично посмотрел на меня Тропинин. – Вы в курсе происходящего. Объясните собравшимся, почему они здесь. Хуже не будет – куда эти люди отсюда денутся?

– Да я хоть сейчас убегу, – самоуверенно заявил Степан. – Был и нету. И кукиш вам в рыло.

– И долго протянешь? – засмеялся Тропинин. – Уж лучше с нами, приятель. Мы, по крайней мере, смерти твоей не жаждем.

– Гребаный Питирим… – проворчал Раздаш. – Это прямая и явная измена… Хотел бы я знать, какая сука ему заплатила…

– И почему сбили именно нас, – добавил Тропинин. – Загубить хотели – это ясно как день. Вертолет с людьми тонет в болоте, следов никаких, а Питирим потом делает круглые глаза – никто не пролетал, начальник, ищи в другом месте. Странно, – Тропинин словно сам с собой разговаривал, – кого из доставляемых в Каратай не хотели бы там видеть?

– Надеюсь, это не я… – простонала Людмила.

– Одних из вас, господа, похитили, других заманили обманом, – сказал я. – Для Каратая обычная практика. Республике нужна рабочая сила в неограниченном количестве, а где ее взять, как не на Большой земле? Вытянут из вас все соки – и на тот свет. Рабство не закончилось в Древнем Риме, знаете ли…

Те, что летели в задраенном отсеке, стали недоуменно переглядываться. У Максима испуганно заблестели глаза.

– Кажется, мне пора, – резюмировал Степан.

– А ну сидеть! – прорычал Притыка, хватаясь за автомат.

– Дай ему промеж ушей, быстро заткнется, – посоветовал из прибрежных зарослей Гайдуллин.

– Никто никуда не уходит, – поддержал Раздаш. – Все идем на юг, и если хоть одна сволочь… – Он показал кулак – массивный, бугристый, устрашающий, явно побывавший во многих переделках и раздробивший не одну челюсть.

– У тех, кто летел в отсеке с иллюминаторами, лишь небольшое преимущество перед вами, господа, – сказал я. – Им тоже никогда не выбраться из Каратая. Но в силу некоторых причин нам делают поблажки – это всего лишь видимость вольной жизни. Просто, в отличие от вас, мы умеем что-то делать. Кто-то знаком с ведением боевых операций в разнообразных условиях, кто-то имеет организаторские и, скажем так, аналитические способности, кто-то бывалый медик, владеющий востребованной специализацией, кто-то способен наладить работу на шахте или руднике…

Люди заволновались, стали переговариваться, снова заплакала Людмила.

– Эх, дать бы тебе в торец, Луговой, – размечтался Раздаш. – Чтобы людей не баламутил. И видит Боже, когда-нибудь дам…

– Успокойтесь, Раздаш, – проворчал я. – В данный момент я на вашей стороне. Не грызться нужно, а всем гуртом валить на юг. Перспектива угодить в рабство, конечно, не лучшая из перспектив, но утонуть в болоте тоже не совсем здорово. Впрочем, тут дело вкуса.

Я видел, как тяжело, с невыразимой тоской смотрела на меня Анюта, поднялась, поволоклась, прихрамывая, в прибрежные кусты. С ногой, слава богу, все было в порядке – каблук сломала. Я сделал знак насторожившемуся Притыке, что сам проконтролирую, потащился за ней. Впрочем, передумал, свернул к берегу, и когда Анюта с библейской мукой на мордашке выбралась из кустиков, бросил ей под ноги мокрые ботинки покойного паренька.

– Переобуйся. Больно смотреть, как ты в своих изящных бальных туфельках…

– А что я должна была взять с собой? Сменную обувь, чешки? – Она всплеснула руками. – Боже, да эти колодки на пять размеров больше, чем нужно…

– Можешь босиком идти, – предложил я.

Она смахнула набежавшую слезу и принялась натягивать мокрые ботинки.

– Ты в порядке? – задал я наиглупейший вопрос.

– Да, со мной все о’кей, – всхлипнула она. – Просто цвету тут – разве не заметно?

– Я говорил тебе, что не вру, а ты не верила.

– А какой бы нормальный человек в это поверил?.. Послушай, а все, что ты тут вещал про рабство…

– Не твое это будущее – уж я позабочусь. Держись ко мне поближе, не пропадай… Тогда и не пропадем. И поменьше слушай, что я несу. Давай-ка сползем пониже – мы сидим с тобой на самом юру.

– Не хочу, – всхлипнула она. – Может, я намеренно сюда села – чтобы удобнее было меня поймать в оптический прицел.

Но встала на корточки, поползла поближе к зарослям. Я отправился за ней. Мы лежали в стороне от толпы, июньское солнышко приятно пригревало. Звенели комары, но особых беспокойств на солнцепеке не доставляли. Я собирался о многом расспросить Анюту, но молчал, поглаживал ее по бедру. Мне казалось, она плачет – лежала и тихо вздрагивала. Потом завозилась.

– Что ты делаешь?

– Я медленно, очень медленно снимаю чулки…

Я приподнял голову. Это был всего лишь красивый оборот. Анюта не плакала. Хорошая девочка. С таким видом, словно решилась отрезать себе ногу, она закатывала штанину на лодыжке. Большая выпуклая родинка над ступней воспалилась, она стала ее осторожно расчесывать.

– Это и есть твоя изюминка? – пошутил я.

Она огрызнулась:

– Очень смешно. – Задумалась. – Кажется, в сумочке был бактерицидный пластырь… – Забралась в свой «заслуженный» ридикюль, принялась лихорадочно ворошить содержимое. Удивительно, что ей оставили это хозяйство. Впрочем, все потенциально «опасное» из сумочки удалили – кусок трубы уж точно. Забыв про пластырь, она извлекла миниатюрное зеркало, стала с ужасом себя рассматривать. Перевела на меня объятые ужасом глаза.

– По-моему, все нормально. – Я с деланым равнодушием пожал плечами. Главное в женщине не внешность…

– Ну, не знаю. – Она задумалась. – До образца неувядаемой красоты, по-моему, далековато. Пора, пора начинать пользоваться услугами Фотошопа… Смешно, Луговой? – Она возмущенно вспыхнула. – Посмотри на свою физиономию. Она полна жизнерадостного идиотизма.

– Прости. – Я проглотил смешинку. – Просто рад тебя видеть. Расскажи, как тебя повязали.

– Можно подумать, ты не видел. – Она всплеснула руками.

И стала рассказывать. В нормальном состоянии провалами памяти Анюта не увлекается, но тут все ее бытие с момента «задержания» до того, как она набросилась на меня с кулачками, было покрыто жирными пятнами забвения. Она прекрасно помнила свой крик в машине – от него, собственно, и проснулась. А дальше был свист – это я сумочку запустил в майора МВД, звуки свалки. Ей пришла в голову блестящая мысль сбежать, но пока она это дело обдумывала, за нее уже решили. Судя по темноте и плавному ходу, везли в багажнике джипа. Переговаривались люди. «И куда нам этот подарок? – говорил один. – Не отпускать же, ей-богу. А валить девчонку меня как-то ломает. Может, ты завалишь?» «И меня ломает, – признавался второй «гуманист». – Давай ее к остальным на Ломоносова отвезем – у них отправка на днях». «Ну, ни хрена себе ближний свет, – присвистнул первый. – Да мы горючки полбака изведем. И нежелательно ее туда. Вроде проверку должна пройти – нет ли мужа, близких родственников… Мы же огребем с тобой по полной!» Но, видимо, решили, что ничего страшного. Ее выгрузили перед рассветом – в каком-то заброшенном промышленном захолустье, стащили в подвал. Она вцепилась в сумочку – ее пытались оторвать, но Анюта держала. «Ладно, черт с ней, пусть накрасится, – пошутил похититель. – Нет там ничего опасного. Разве что зонтик»… А дальше пошли провалы. Грязные бетонные стены, холодный пол, тусклая лампочка, стоны. В подвале, помимо нее, держали каких-то людей. Периодически кто-то бился в запертую дверь, плакал, взывал к милости божьей. Мужчины, женщины – молодые, постарше. У двоих на ее глазах начался жар, они метались в бреду. Гам царил неописуемый. Вломились двое молодчиков в трениках и майках, давай прикладами сбивать температуру. Последним в подземелье сбросили карлика Степана. Коротышка грязно ругался, потрясал кулачками, носился по подвалу как угорелый. Потом провалился в прострацию, сидел, раскачиваясь, схватившись за голову. Сбросили груду тряпья – мол, переоденьтесь, не на курорт едем. Но никуда не везли, провалы памяти следовали по нарастающей, она приходила в себя, грызла какие-то коврижки, отключалась. Возможно, несколько суток прошло. Потом их уводили из подвала, опять была ночь, нутро какого-то черного автомобиля, рев самолетных двигателей… ужасающий ураган – это уже вращались лопасти вертолета; полет в черноте – и кислорода с гулькин хрен на всю толпу. У людей уже не было сил кричать и плакать, «пассажиры» пребывали в беспамятстве, потом это страшное падение…

– А у тебя правда в сумке зонтик? – спросил я.

– Ага, вот он. – Она показала пеструю перламутровую рукоятку. – Никому теперь не отдам, оставлю как память о прошлой жизни…

– А ну, в дорогу, болезные, сделаем все возможное и еще немного! – взревел за кустами Раздаш. – Или подождем, пока божьи люди подтянут подкрепление и пустят нас на окрошку?

Дальнейшее шествие по болоту уже не сопровождалось столь яркими ужасами. Раздаш был прав – худшее осталось позади. Командир и Притыка вооружились длинными шестами, ощупывали дорогу. В опасных местах мостили гати – набрасывали ветки, укладывали жерди крест-накрест. Ловушек было в достатке, и лужицы застойной воды были повсюду, но двигались осторожно, удавалось избегать сюрпризов. Люди медленно тянулись за ведущими, отмахивались от комаров, которых в этой низине были тучи.

– Выберемся, Луговой, – бросил через плечо Тропинин. – Из Машкиной топи уже ушли. Держите. – Он бросил мне тюбик с «Дэтой». – Натрите себя и даму сердца. Комары тут злые, до костей прожигают. Не вздумайте растирать место укуса – только хуже будет. И не отставайте.

Мы обмазались с ног до головы. Анюта тут же принялась ворчать, что надо срочно наладить контакт с насекомыми и убедить их, что «Дэта» – надежное, эффективно средство. Она самозабвенно меня тормозила. Мы шли по зыбким кочкам, по корневищам кустарников, проваливались в торфяную жижу. Вытаскивать ноги из этой вязкой грязи было увлекательным занятием. Тут требовалась мужская сила. Она обливалась потом, слезами, а выдирая конечность из жижи, издавала звук вроде того, что издает известная российская теннисистка на корте. Я опасливо посматривал по сторонам. Старик-болотняник из народных сказок пугал нас резкими звуками, вздохами, причмокиванием. Пот заливал глаза, удушающий запах метана кружил голову. Мерещился водяной, вырастающий из болота, – борода из тины, тело переливается, как чешуя… Деревья в этой части болот сделались какими-то худыми, но росли гуще, то и дело возникали кочки, заросшие густыми травами вперемешку с осокой, попадались поросли сосны. Мы отставали – спина идущего впереди инженера Головняка делалась далекой, пропадала. Бросало то в жар, то в холод, кружилась голова, водяной тянул ко мне заскорузлые лапы. Кривлялась сгорбленная, безобразная старушенция – кикимора болотная, достопочтенная супруга лешего… Анюта беспрестанно ныла. Я уже разобрался в этой особе – нытье и брюзжание были второй натурой Анюты, если не первой. Можно было от души посочувствовать ее будущему мужу. Когда обе женские ноги застряли в болоте и я в подробностях узнал, кто я такой, нервы не выдержали. Я взвалил скулящую женщину на горбушку и поволок на себе. Она мгновенно всё у меня забрала – руки, ноги, шею… Всё, кроме сердца – уж сердце я ей точно не отдам. Я волок ее, наверное, метров двести. А когда почувствовал, что под ногами затвердело, сбросил на толстый слой очеса.

– И это всё? – протянула она разочарованно.

– Сами идите дальше, – буркнул я. – Со своим зонтиком.

Местность действительно менялась. Пропали камыши – первый признак непроходимости болота. Появлялись ивы, березы, густой кустарник. Зеленела пушица, покрытая головками пуха. Под ногами было твердо и не чавкало. Но болото было рядом, оно никуда не делось. Неловкий шаг в сторону – и скует болотная вязь. А сухие участки были небольшие и не везде. Самое неприятное заключалось в том, что я уже не видел спины Головняка! Всматривался, но перспектива плыла перед глазами, дрожали кусты, деревья, залежи бурелома – предательские ловушки над гиблыми местами. Я подтянул к себе длинную, искривленную корягу. За неимением лучшего, она могла сойти за шест.

– Пойдем, горе-напарница…

– Подожди… – Она отчаянно вцепилась мне в плечи. – Давай постоим немного, отдохнем…

– Устала у меня на спине? – возмутился я.

– Так-так, – прозвучал за спиной вкрадчивый голос. – Почему отстаем, господа хорошие? В бега собрались?

Откуда взялся этот негодник Гайдуллин? Замыкал шествие? Вылупился откуда-то из кустов, на плече автомат, в руке здоровенная жердина. Не сказать, что сильно уморился, но, в принципе, вспотел. Смотрел на нас исподлобья, прищурившись. Недобрые искорки плясали в глазах.

– Онанизмом в кустах занимались, Гайдуллин? – брякнул, не подумав, я.

Он стиснул зубы, не оценив шутку. Бросил жердину, скинул с плеча автомат.

– А ну, двигайтесь, уроды! Марш, говорю!

Испуганно ойкнула Анюта. Приятного, конечно, мало – когда в физиономию тычут дулом лучшего в мире автомата, практически не дающего осечек, и палец психопата-уголовника уже готов нажать на спусковой крючок.

– Эй, вы чего? – заволновалась Анюта. – Мы никуда не бежим…

– Заткнись, крыса! – рявкнул Гайдуллин. Было видно по мятущейся физиономии, как терзают его мучения – не пристрелить ли нас «при попытке к бегству». Ну, невзлюбил он нас с Анютой, бывает.

– Сам ты крыса! – оскорбилась Анюта. – Ты даже не крыса – ты крысеныш!

Это было явным перебором. Я понял, что сейчас он выстрелит. Кинулся вперед, увел ствол, перехватил цевье и толкнул правым плечом. Гайдуллин зашипел, но шипел он уже в движении – отлетел на полтора метра, устоял – но пришлось отступить еще дальше. И начал проваливаться в трясину, которая аппетитно зачмокала! Он с изумлением смотрел, как исчезают в жиже ноги, полы куртки… Он провалился уже по грудь, когда начал соображать, что дело худо. Задрожала и повисла челюсть, он смертельно побледнел, вся злость из глаз улетучилась, он смотрел заискивающе, просительно.

– Послушай, приятель, я, кажется, того… переборщил… дай руку, пожалуйста, вытащи меня…

Он знал, оказывается, нормальные человеческие слова. Я тоже понял, что переборщил. Как ни крути, а с этим упырем мы в одной лодке.

– Может, не надо? – неуверенно предположила Анюта, когда я пристроился на край суши и протянул Гайдуллину ствол автомата.

– Может, и не надо, – вздохнул я. – Но мы же не фашисты какие-нибудь…

Он ушел в трясину уже по плечи. Заворочался, выпластывая руки, и от резкого движения еще сильнее погрузился. Вцепился в дульный компенсатор. Я вытаскивал его мучительно долго, не хотела трясина отпускать добычу. Вытащил засранца. Он стоял передо мной, обтекающий, трясущийся, со стучащей челюстью, недоверчиво смотрел, как смыкается за спиной трясина. Жижа разочарованно булькала и пузырилась. Он глянул украдкой мне в глаза. Сделал робкую попытку улыбнуться.

– Сбросил гробные пелены, Гайдуллин?

Тот лихорадочно закивал.

– Идем дальше?

Он продолжал кивать. Автомат я ему, конечно, не вернул. Человек я, в принципе, простодушный, приучен верить людям, но как-то… не хотелось. Вот выйдем из низины, доложу о случившемся Раздашу, а там уж пусть решает. Я повернулся, сделал шаг… и охнул от сильного удара в спину! В глазах потемнело, я покатился – слава богу, по сухому! Автомата у меня уже не было! Я перевернулся на спину, согнул колени, чтобы вмазать из обоих «стволов», но с этим приемом уголовник был знаком. Поясница вспыхнула острой болью. Гайдуллин скабрезно засмеялся, поднял автомат и пристроил приклад к пузу.

– Спас меня, урод? Благодарствую, как говорится. А теперь держи карман шире…

Он плыл передо мной, как в тумане. Скалилась шакалья пасть, жидкая органика стекала с защитки. Взлетело что-то за спиной нетопыря. Треск, он рухнул на колени, схватился за голову, а из тумана проявилась Анюта со сверкающим взором валькирии, огревшая Гайдуллина его же корягой. Умиляться беспримерной отваге простой российской женщины было некогда.

– Умница, девочка! – взревел я, взлетая на ноги.

– А я не девочка, – буркнула Анюта. – Я ёршик для унитаза – дерьмо тут тебе подчищать.

Гайдуллин предпринял попытку добраться до упавшего автомата, но я наступил ему на пальцы – да еще и помялся, потому что нечего тут. Он завыл, я схватил его за грудки, поднял и с воплем:

– Па-астаранись!!! – (Анюта отпрыгнула), рыча, как буйвол, нанося удары головой в изрытый оспинами нос, стал теснить к трясине, где он уже однажды побывал. Рывок плечом, и Гайдуллин, ухая, как филин, полетел в свою топь, обрамленную жиденькими горстками ряски. Бухнулся, взметнув тучу брызг, завозился там, вынырнул, стал отчаянно махать руками, выгребая на сухое. Но трясина знала свое дело, он застрял в полуметре от «берега», ноги «схватились».

– Помоги… – бормотал он, весь зеленый, исчезая в пучине. – Не дай загнуться, я больше ничего тебе не сделаю, обещаю…

– Пока, – помахал я ему ручкой. – Ничем не могу помочь, приятель. Возможно, ты будешь мне сниться, но я это переживу.

Отчаянный вопль длился недолго, секунды три, но успел вымотать душу. Сомкнулась вязь над разинутым ртом, сыто и благодарно заурчала. Кряхтя, подобралась Анюта. Я обнял ее за ноги, поднял голову.

– Сочувствую, Луговой… – Она сглотнула.

– Представь, я тоже себе не завидую… Давай считать, что это жертвенный дар… – понес я какую-то мифическую чушь. – Ты знаешь, что болота у коренных народов Сибири считаются «вратами духов»? В том месте, где твердая земля уходит из-под ног, открываются врата в мир загадочных духов природы и божеств… Спасибо, подруга, я знал, что ты поступишь именно так.

– Я что, такая предсказуемая? – Она изумленно захлопала ресницами. А я затрясся в каком-то меленьком подлом хохоте.

Мы торопились догнать своих. Определить направление было несложно, мы шли по следам – люди перед нами хорошо потоптались. Пробежали марь – заболоченный редкостойный лес. Гиблые участки постепенно сходили на нет, все реже приходилось пользоваться шестом. Но местность была какая-то изрытая, кочковатая, заросшая мохом, мелким кустарником с глянцевыми листочками. Крупных деревьев стало меньше, появлялись молодые осинки, густел ивняк. Мы перебирались через овраги, осваивали залежи сырого бурелома. И снова снизился темп. Поначалу Анюта ворчала, что мы движемся со скоростью сперматозоида (пять миллиметров в минуту), потом замолчала. Я тоже чувствовал, как в желудке образуется комок пустоты, и что-то липкое заструилось по спине. В Каратае множество местечек, овеянных мистическим душком, но в последнее время я об этом как-то начал подзабывать. Из недр организма выбирался страх. Кожа на макушке похолодела, волосы зашевелились… Зашуршало что-то в траве, охнула Анюта, зверек запрыгнул на дерево, прошелестел по стволу и уставился на нас умными глазенками. Заворочалось что-то в овраге. Напряглись и опали лопухи. Или показалось? Я схватил Анюту за руку, потащил от греха подальше…

Она присела, задышала с испуганным хрипом.

– Посмотри, там в кустах кто-то есть…

Я вскинул автомат. Будь я неладен, если в кустах на краю оврага не притаилось чье-то тело! Заворошилось в густой листве… и все затихло. Я словно в ступор провалился. Обрастал гусиной кожей, чувствовал, что не могу пошевелиться, – из кустов кто-то очень пристально нас разглядывал…

– Стреляй… – прохрипела Анюта.

– Зачем? – прохрипел я в ответ. – Ведь в нас никто не стреляет… стоит ли будить лихо?

Постулат спорный (после того как в нас начнут стрелять, вряд ли удастся ответить), но что-то мне подсказывало, что уместнее в этой ситуации сохранять тишину (или спокойствие, кому как угодно). Я выбрался из оцепенения, погнал Анюту легкими тумаками, озирался на каждом шагу. Клянусь, в кустах кто-то был! Мелькнуло что-то небольшое, бесформенное, скатилось в овраг. Я похолодел – ведь лощина тянулась параллельно нашей тропе! А вдруг не отстанет, так и будет за нами бежать? Мы неслись как угорелые, и лишь когда овраг отвернул в сторону, сбавили ход, остановились, чтобы отдышаться. Стыдно, Луговой, стыдно…

– Ну и ну… – выдохнула Анюта. – Я, кстати, слышала, что на болотах водятся кикиморы, а в глухих лесах – лешие… Это такое сверхъестественное существо. Может появиться в образе дряхлого старца или косматого чудища с козлиными рогами. Обожает запутывать людей…

– Я тоже в детстве об этом слышал, – признался я. – Фольклор называется. Хочешь обмануть лешего и дойти, куда хотел, – выверни одежду наизнанку и обувь поменяй – левый башмак на правую ногу, а правый на левую. А еще у них женщины – обросшие, несимпатичные, со спутанными волосами, имеют такие большие груди, что мешают ходить, приходится закидывать их за плечи… Хотя скажу тебе, Соколова, одну крамольную вещь. То, что в прочих местах называется фольклором, в Каратае называется суровой действительностью. Я не настаиваю, что за нами подглядывал леший или какая-нибудь заплутавшая кикимора – бывшая жертва аборта или померший некрещеным ребенок; но исключать это категорически не хочу.

– Издеваешься? – надулась Анюта.

– Глупая ты женщина, – вздохнул я. – Или не чувствуешь, что духи тут витают? Сказочные, вот такие… – Я зловеще пошевелил пальцами. – Ладно, делаем ноги. – На всякий случай я снял автомат с предохранителя, чтобы в случае нужды меньше канителиться. Жалко, что в активе всего один магазин. Зато полный.

Чуткое ухо уловило человеческие крики. Радаш скликал народ, разорялся благим матом. Мы прибавили ходу, и вскоре заголубел просвет. Очередная возвышенность – поляна, заросшая колосистой травой. Метров сорок покатого подъема, и снова лес. С обеих сторон обширного косогора росли молодые осинки вперемежку с белокорыми березами. Не верилось, что мы навсегда покинули болото.