Текст книги "Акула в камуфляже"

9

– Саныч! Саныч, ты живой?.. – Зарнов потряс Андрея Александровича за плечо, похлопал по щекам.

Муличенко закряхтел, с трудом сел. Расфокусированный взгляд его помутневших глаз постепенно начал приобретать осмысленное выражение.

Выглядел рулевой «Кассиопеи» ужасно, именно что краше в гроб кладут: лицо бледное, мучнисто-белого цвета, с выделяющимися синяками подглазий. Да и чувствовал себя Муличенко соответствующе: мелкая ознобная дрожь во всем теле и одновременно пот, как при малярийном приступе. Очень хочется пить. Во рту противный медный привкус, пересохший язык словно шерстяная варежка. Голова кружится так сильно, что сесть еще можно, а вот встать…

На Сергея тоже было страшно смотреть. И чувствовал он себя ничуть не лучше. Колени предательски подгибались, в горле першило, голова разламывалась, в глаза словно песку сыпанули.

– Вроде живой, – не слишком уверенно ответил Муличенко. Слова еле-еле выговаривались, от звуков собственного голоса пульсация над бровями и в затылке болезненно усиливалась. – На ангела с крыльями ты, Серж, не похож. На черта с рогами тоже. Значит, я покуда на этом свете.

– Саныч, что это такое было? Что с нами стряслось? – в голосе Зарнова проскальзывали панические нотки. – В конце концов, где мы? Куда нас нелегкая занесла?

Эх, если бы Андрей Александрович мог ответить на вопросы своего шкотового!

– Знал бы я… – угрюмо проворчал Муличенко. Язык у него слегка заплетался. – Хреновина какая-то стряслась непонятная. Ты вот что последнее отчетливо помнишь?

– А ты?

Быстро выяснилось, что помнят они оба примерно одно и то же, причем немногое. «Кассиопея», подгоняемая попутным ветром, шла фордевинд. Они решили пообедать, спустились в кокпит. А вот потом?..

Потом Муличенко и Зарнову одновременно стало плохо. Причем слово «плохо» не слишком точно описывает то, что ощущали яхтсмены.

– На меня точно затмение нашло, – нервно посмеиваясь, сказал Сергей. – Вот чувствую, нужно отсюда удирать, иначе что-то жуткое случится. Страшно мне было так, что чуть сердце не останавливалось. Но чего конкретно я боялся, хоть застрелись, вспомнить не могу.

– Ага, – кивнул Муличенко. – Со мной та же история. Словно выпал из реальности в какой-то кошмар. А чтобы я был настолько напуган, так даже не припомню. Что меня испугало? – Он беспомощно развел руками. – Как и ты, понятия не имею.

В таком помраченном состоянии они не сговариваясь спешно забрались на спасательный плотик и отгребли от яхты. Именно это было последним, что помнили оба. Поступок абсолютно дикий, ни одному из них такое в нормальном состоянии никогда бы на ум не пришло.

– Потом мы с тобой отрубились. Пока мы лежали в бесчувствии, течение и ветер пригнали плотик к берегу. Знать бы еще, к какому. Нам фантастически повезло: то, что плотик не перевернулся или нас с него не смыло волной, – это чудо из чудес, – Андрей Александрович изумленно покачал головой. – А до чего «Кассиопею» жалко!

– Что же получается, Саныч? У нас с тобой на время крыша поехала?

– Одновременно у двоих? Так не бывает. Да и с чего бы? Знаешь, на что это больше всего похоже? Вот если бы мы с тобой не просыхая квасили дней десять и допились до белочки… Да перед тем, как пообедать, по стакану водки на голодный желудок ошарашили… Заметь, Серж, вот мы сейчас рассуждаем вроде бы здраво. А самочувствие какое? У меня – будто я под танком побывал.

– Аналогично, – криво усмехнулся Зарнов. – Ты прав, очень похоже на жесточайшее похмелье. Господи, как же пить-то хочется!

Как и подавляющее большинство россиян, Андрей Муличенко и Сергей Зарнов любили – и умели! – выпить. А что? Если в меру, в должное время и в должном месте, да еще и в хорошей компании, то почему бы нет? Друг друга они считали очень даже неплохой компанией. Оба предпочитали родной отечественный напиток всяким заморским виски, джинам и прочим бренди. Так что яхтсменам было с чем сравнивать свои ощущения.

Но ведь не то что по стакану, а уже недели две ни тот, ни другой и капли спиртного себе не позволяли!

– Ладно, – решительно проговорил Андрей Александрович. – Раз не можем пока понять, что за пакость с нами приключилась, так нечего лбом стенку бодать. Глядишь, потом разберемся. Сейчас у нас задача поважнее: определить, куда нас занесло. Есть соображения?

– Ну, не на Васильевский остров. На Черноморское побережье Кавказа тоже не слишком походит. Давай осмотримся…

Осмотрелись.

Вокруг каменистый берег, прямо перед глазами лоснящаяся, как спина кита, поверхность моря. Небольшие волны с шорохом накатываются на крупную гальку. За спиной километрах в пяти виднеются довольно крутые скалы, пятнистые от снега. Совсем рядом торчит скальный останец, напоминающий палец великана, уставленный в хмурое серое небо. Он коричнево-красный, покрытый белым налетом соли и синеватыми потеками. Внизу, у самого подножия, бросаются в глаза цепкие куртинки лишайников. В этом серо-белом мире они кажутся на удивление яркими: лимонно-желтые, оранжевые, бархатисто-черные. И еще одно оранжевое пятно около самого уреза воды – их плотик.

Мрачноватый, вообще говоря, пейзаж. Почти безжизненный: ни людей не видно, ни зверья какого, ни деревца, ни кустика, ни травинки. Только лишайники на камне останца, да кружит над морем с хриплыми криками темно-бурая птица величиной с небольшого гуся, но внешне напоминающая чайку. Птица знакомая яхтсменам, у нас такие часто встречаются в высоких широтах: большой поморник. Известный разбойник, который кормится тем, что разоряет гнезда других морских птиц и отнимает у них добычу. На побережье Белого моря, где доводилось бывать Муличенко и Зарнову, этих пернатых бандитов полным-полно на каждой мусорной свалке, они там вроде ворон в Москве. А те поморники, кто понахальнее, уже начали Балтику осваивать.

Холодно и сыро. Здесь, на галечном берегу, в ложбинках лежит снег. Но не сухой, а ноздреватый и влажный, сочащийся талой водой. Море чистое, но у кромки прибоя заметны выброшенные волнами на берег плоские осколки льдин. Иные вполне приличных размеров, метров до пяти в поперечнике. Похоже, что они тают, но очень медленно. Значит, температура около нуля по Цельсию, да и собственные ощущения яхтсменам о том же самом говорили.

Хорошо, конечно, что не холоднее, мороз быстро убил бы Муличенко и Зарнова. Но и без того хватает: ноль градусов при высокой влажности и ветре, это ой-ой-ой что за прелесть. Зуб на зуб не попадает! Значит, нужно срочно как-то защищаться от ветра и добывать огонь, иначе конец не за горами.

Теперь вопрос на сообразительность и знание географии: что же это за берег? Берег чего? Ясно, что либо Атлантического, либо Тихого океана, их как раз пролив Дрейка разделяет, но вот какой земли?

– Когда нам с тобой посносило башни, мы уже обогнули с запада Южные Шетландские острова, – вслух рассуждал Андрей Александрович. – Могло выбросить на один из них.

– Если плотик чудом проскочил пролив Дрейка, то это может быть островок Пунта-Аренасского архипелага, – поделился своими соображениями Сергей.

– Не думаю, – покачал головой Муличенко. – На островах этого архипелага довольно много народу. Поселки, хоть крохотные, но все-таки… Дороги. Рыбаки, охотники на тюленей… Там даже администрация с полицией имеется, чилийская. Хотя нам могло просто не повезти. Выбросило в безлюдное место… Только, знаешь, Серж, мы ведь шли бейдевинд, ветер дул прямехонько в корму, строго с норда. Мы двигались вдоль шестидесятого меридиана. Вниз. На юг. И если ветер не сменился…

– Тогда мы в Антарктиде, – закончил Зарнов. – Либо на самом кончике Антарктического полуострова, либо на одном из ближайших к нему островов. Так оно, скорее всего, и есть. Хотя, заметь, сейчас ветер дует с зюйда! Нет, сидя на месте, нам только гадать остается. Ты как себя чувствуешь, Саныч? Пришел в себя? Надо бы пройтись по бережку, посмотреть по сторонам, да. Может, найдем что-нибудь, уточняющее наше г-мм… местоположение. Или встретим кого…

Андрей Александрович некоторое время молчал, прислушиваясь к своим ощущениям и оценивая собственные силы.

– Нет, – сказал он, – к прогулке я пока что не готов. Голова кружится. Сходи один, это дело нужное. Я плотиком займусь, посмотрю, чем мы располагаем. Что там есть полезного. Вот, например, НЗ должен оставаться. Опять же, ракетница. Поищу что-нибудь вроде посудины, а то в чем мы снег растапливать станем? Ножик нам какой-никакой позарез необходим. Или что-нибудь, его заменяющее. Я найду чем заняться. А ты иди строго по берегу, чтобы не заблудиться, когда возвращаться станешь. Часы при тебе? Давай сверим. Жду тебя через три часа, километров семь туда, столько же обратно. Удачи, Серж!

…За те полтора часа, которые Сергей Зарнов отшагал направо от места их «высадки» вдоль по берегу, пейзаж вокруг не изменился. Тот же самый пустынный, унылый галечный пляж с редкими скальными останцами, хрустящие под ногами обломки льдин, впадины и ямки, заполненные мокрым снегом. Ничего, позволившего прояснить, куда все-таки прихотливая игра ветров и течений выбросила их плотик, Зарнову по дороге не попадалось. Хоть бы с дворняжкой бродячей повстречаться, право слово! Где собаки, там и люди…

Пора было возвращаться, не то Муличенко начнет беспокоиться. Да и какой смысл идти дальше? Сергей посмотрел вперед, насколько хватило взгляда. Ну и что? Опять скалы, все тот же едва заметный изгиб берега да пустынная полоса прибоя.

Но на обратном пути, где-то за километр с небольшим до плотика и поджидающего Зарнова Саныча, Сергей увидел сценку из жизни дикой природы, разрешившую все его сомнения.

Метрах в сорока от кромки прибоя раздался вдруг громкий плеск, поверхность воды раздалась, и из студеного моря вынырнули две странные на первый взгляд фигуры. Они стремительно понеслись к берегу, только брызги летели.

Сергей Зарнов раньше видел живых пингвинов лишь в зоопарке да в цирке, но на этих необычных птиц достаточно один раз взглянуть, чтобы ни с какой другой живой тварью не перепутать. Картинки в книжке и той хватит, больно уж внешний облик своеобразный.

Два пингвина, ловко работая крыльями и перепончатыми лапами, очень быстро оказались на прибрежном мелководье и, потешно переваливаясь, вышли на гальку.

Пусть не видеть в естественных, как сейчас, условиях, но читать про пингвинов Зарнову доводилось. И фильм про них смотреть на телеканале «Animal planet». Сергей сразу определил: перед ним не адельки – пингвины Адели – самые многочисленные и распространенные птицы этого отряда. Адельки где только не гнездятся: на островах антарктических архипелагов, на побережье Австралии и Новой Зеландии, даже на южной оконечности Африки близ Кейптауна встречаются колонии этих некрупных суетливых птиц.

Нет, эта парочка была куда как посолиднее аделек. И значительно наряднее. Спина и бока как черное полированное дерево, отливающее стальным блеском, грудь словно из белого шелка, а у шейки и вокруг глаз – оранжевые перышки. Перепончатые лапы ярко-красные. И какие крупные птицы! Не меньше метра высотой.

Это императорские пингвины, никаких сомнений! А они, в отличие от своих более мелких собратьев, встречаются только лишь в Антарктиде, это Сергей помнил совершенно точно.

Пингвины – своеобразные птицы. Летать и бегать они не могут. Основной способ их передвижения – плавание и ныряние. На суше пингвины ходят неуклюже, переваливаясь с одной лапы на другую и держа мешковатое тело вертикально. Иногда они падают брюхом на лед и быстро скользят по нему, действуя при этом всеми четырьмя конечностями.

Вспомнив содержание фильма про пингвинов, Зарнов удивился: что понадобилось сладкой парочке на берегу в разгар антарктического лета? В этот сезон императорские пингвины из воды не выходят, интенсивно кормятся, запасая жир на зиму. Ведь именно к самому суровому времени года приурочены у них гнездовые дела.

Наверное, кто-то хотел пингвинами полакомиться, догадался Сергей. Вот они и выскочили на берег, спасаясь от хищника. Любопытно, от какого: врагов у пингвинов немного. На суше им вообще никто не страшен, а в море для них могут быть опасны разве что белые акулы и морские леопарды – громадные хищные тюлени.

– Так что в Антарктиде мы с тобой, Саныч, к гадалке не ходи, – резюмировал Зарнов, рассказав Муличенко о своей встрече с императорскими пингвинами. – Надо же, сбылась мечта идиота. Я в детстве очень любил книжки про полярников. Руал Амундсен, Эрнст Шеклтон, Дуглас Моусон… Какие люди! «Последний дневник капитана Скотта», помнится, без слез читать не мог. Уж до чего я героям завидовал! Дозавидовался… Чует мое сердце, нагеройствуемся мы с тобой тут по самое не могу. Попали, что называется, в вагон для некурящих. Начать, что ли, последний дневник шкотового матроса Зарнова писать? Так нечем и не на чем…

– Не унывай, Серж! – Муличенко похлопал друга по плечу. – Все могло обернуться куда печальнее. Что у нас в активе? Главное: мы живы и целы. Я нашел на плотике нож и колпак от фонаря, мы его вместо котелка приспособим. Есть зажигалка. Снега в низинках полно, без воды не останемся. С топливом, правда, погано. Ничего, мы половину плотика спалим, там есть чему гореть. На первое время хватит, а там плавник поищем по берегу. Из второй половины и камней соорудим что-нибудь вроде хижинки. Вот этим нужно срочно заняться, иначе нас ветер доконает, покуда спасатели появятся.

– Откуда они появятся? – грустно поинтересовался Сергей. – С неба свалятся, да?

– А что? Может, и с неба. Искать ведь станут со спутников, с самолетов, вертолетов…

– Оптимист ты, Саныч. Кто станет искать? Кому мы, на фиг, такие красивые, загнулись?

– Ну, не скажи… Как же… Гонка серьезная, не думаю, чтобы организаторы просто так бросили нас на произвол судьбы.

– Твои бы слова да богу в уши. Ладно, пошли хижину дяди Тома строить. А то ветерок впрямь до костей пробирает, да.

Андрей Александрович рассмеялся:

– Представь себе, Серж, первый перевод «Хижины» Бичер-Стоу на русский язык назывался «Избушка дедушки Фомы». Откуда знаю? Ну, я же по образованию как-никак филолог. Так что будет у нас избушка.

Через три часа импровизированное жилище из остатков спасательного плотика, камней, обломков выброшенных на берег льдин и снега было готово. Получилось неказисто, но вполне надежно. Что-то похожее строят эскимосы, чукчи, алеуты и другие народы Крайнего Севера. Вот в Антарктиде, как известно, аборигенов нет. Кроме пингвинов…

Не умевший долго унывать Зарнов сидел у костерка, следил за тем, как в жестяном фонарном колпаке плавится снег, и громко распевал на мотив прославленной «Мурки»:

– Эх, зашелестела зелень в потайном кармане! Двинул я в кабак на Брайтон-Бич…

Ни слуха, ни голоса у Сергея Зарнова отродясь не водилось. Но петь он любил до самозабвения, отключаясь в такие счастливые минуты от грубой действительности, наподобие токующего глухаря. А вот чего Сергей терпеть не мог, так прозрачных намеков на то, что его вокальные упражнения особой радости окружающим не приносят.

Андрею Александровичу приходилось терпеть, зачем обижать друга? Муличенко сидел на корточках лицом к костерку, грел над огнем иззябшие руки и тихо радовался тому, что его шкотовый справился с приступом хандры.

Меж тем на берег со стороны моря надвигалась стена плотного тумана. Вот она добралась до останца, накрыла его так, что кончик громадного каменного пальца скрылся из вида.

Пласты тумана медленно колыхались. Стоит вглядеться пристальнее, и можно различить неравномерность его структуры. Спирали, петли и круги, мягкие сонные волны, закручивающиеся в неторопливые водовороты. Если похолодает, туман рассыплется на мелкие частички, осядет инеем и снежными хлопьями.

Но пока что погода была такой, что рассмотреть с воздуха костерок, «избушку» и двоих людей на пустынном берегу представлялось едва ли возможным.

10

Муаровая поверхность океана, испещренная матовыми и гладкими полосами, казалась совершенно спокойной, и только слабые всплески у берега говорили о том, что океан дышит. Здесь, у оконечности Огненной Земли, совсем недалеко от Южного полярного круга, солнце в это время года скрывается за горизонтом лишь на час. Стоит полярный день.

Крохотный необитаемый островок, расположенный милях в десяти к востоку от Огненной Земли и находящийся под юрисдикцией Аргентины, стал на какое-то время обитаемым. Повезло же ведь ничтожному клочку суши! На самом его берегу появился блочно-щитовой домик, над которым развевался бело-сине-красный флаг с пятью олимпийскими кольцами. Прямо под ним виднелся еще один флаг с эмблемой МЧС России в центре.

Да уж, где Россия, а где Огненная Земля… Как взглянешь на карту, так оторопь берет. Прямо по Макаревичу: «Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь…»

В модульном домике расположился временный штаб поисково-спасательной экспедиции. Возглавляла экспедицию, организованную российским НОК, Людмила Александровна Белосельцева. Кроме Полундры под ее началом было еще два человека: двадцатипятилетний Николай Гробовой, метеоролог, механик и моторист, и вдвое старший Станислав Васильевич Успенский – по основной профессии врач, но также и гидрограф, специалист по океаническим течениям. Дополнительно Успенский выполнял обязанности повара.

Ничего удивительного, обычная практика. Каждый участник подобных экспедиций должен владеть несколькими специальностями. Полундра, допустим, числился водолазом-ныряльшиком и консультантом по яхтингу. Плюс к тому Павлов отвечал за материальную часть экспедиции, являя собой завхоза, охранника и подсобного рабочего в одном лице.

Не сказать чтобы материальная часть отличалась особыми излишествами. Помимо щитового домика с бытовыми мелочами в распоряжении экспедиции был небольшой, но быстрый дизельный катерок с набором водолазного снаряжения, средства связи, – правда, очень хорошие – и полевое метеорологическое оборудование. Вот и все.

Еще аптечка и малый хирургический комплект у Станислава Васильевича.

Можно, правда, вызвать с континента вертолет, но его нужно предварительно заказывать в штабе трансконтинентальной гонки. И деньжищи за каждый вызов платить огромные.

Какими дополнительными специальностями, кроме ремесла руководителя и начальника, владела Людмила Белосельцева, оставалось покамест тайной.

Гробовой, в отличие от Полундры комплексовавший из-за того, что попал в подчиненные к даме своих же лет, уже успел подкусить начальницу ехидным анекдотом. Прямо в первый же день, не успели на месте оказаться и толком познакомиться.

– Идет мужик по Птичьему рынку в столице, смотрит – продаются три попугая, – хитро поглядывая на Белосельцеву, рассказывал он. – У одного на лапке бирка с ценой: сто баксов. У второго – тысяча. А у третьего на бирке аж десять тысяч долларов проставлено. Мужик интересуется: что они умеют, птички? Почему цена такая разная? Продавец ему отвечает, что первый умеет говорить по-русски и вытаскивать билетики «на счастье». Второй может и говорить на трех языках, и писать, и плясать, и считать, и читать… Словом, много чего может. Изумленный мужик спрашивает: что ж тогда этот умеет, который за десять тысяч?! Ведь представить страшно, до чего он должен быть умен! Продавец пожимает плечами и говорит, что этого не знает никто, но первые два попугая называют третьего шефом…

Мадам Белосельцева, нужно отдать ей должное, на прозрачный намек не обиделась, смеялась вместе со всеми.

Впрочем, связью занималась именно Людмила, а это дело первостепенной важности.

Коля Гробовой сразу понравился Полундре. Бывает так, что люди встречаются впервые в жизни, ничегошеньки друг о друге не знают, а вот завязывается сразу между ними узелок взаимной симпатии.

Николай был невысоким русоволосым крепышом, веселым и добродушным, но слегка сдвинутым на самоутверждении с дальнейшим самоусовершенствованием посредством закалки характера и преодоления всего, чего только можно. И нельзя.

…Есть люди, которых неизменно притягивает все труднодостижимое, опасное, рискованное. Они могут полноценно жить лишь на пределе. Такой человек будет вечно стремиться к превосходству, даже если единственный, кого надлежит превзойти, – это он сам. Такие должны вечно преодолевать преграды, а если преград нет, они начинают чахнуть. Или создавать преграды искусственно, а то и просто выдумывать их. Подобные натуры часто встречаются среди альпинистов, геологов-поисковиков, полярников, спортсменов-экстремалов… Идеально, так, что лучше нельзя, выразил психологию этого человеческого типа Владимир Высоцкий в своих песнях.

Вот таким был Коля. Полундре вообще казалось, что Гробовой опоздал родиться лет на сорок-пятьдесят. Слишком уж точно, как патрон в патронник, укладывался Коля в типаж неунывающего и романтичного бородача – геолога из хороших советских фильмов шестидесятых годов. Вплоть до пресловутой бороды, которая на молодом лице Николая смотрелась несколько странновато. Вплоть до гитары, с которой он не расставался. Ага, и сюда подругу шестиструнную притащил, как же без нее?! Словом, – «А в тайге по утрам туман…» – и далее по тексту.

Да, в жизни такие чудаки тоже встречаются, и не столь редко, как принято считать.

Кстати, далеко не самый дурной человеческий характер, разве нет? Чудаки украшают жизнь…

Ясное дело: с такими взглядами на жизнь Гробовой был рад-радешенек тому, что участвует в поисково-спасательной экспедиции. Куда романтичнее: противоположный край шарика, Антарктида под боком. Мало ли что шарик краев не имеет. Это ж не геометрия!

Коля очень переживал из-за своей необычной фамилии, но менять ее категорически не хотел. Усматривал в таком поступке нечто унизительное.

– Это еще что! – успокаивал его Станислав Васильевич. – Подумаешь! Вот у меня был одногруппник в мединституте по фамилии Вселенный. Кстати сказать, вполне для Восточной Украины обычная фамилия. От слова «вселять, вселяться». Так его жена – тоже на нашем курсе училась – брать фамилию мужа отказалась. А то стала бы Юлия Михайловна Вселенная! Помню, смеялись мы над Юлечкой…

– Больно уж у нас с вами, Станислав Васильевич, фамилии мрачные! Я – Гробовой, вы – Успенский… – недовольно покачал головой Коля. – Успение – это ведь по-церковному… м-м… того?.. Кончина, надо понимать?

– Она самая. Кончина Пресвятой Девы Марии. От праздника Успения Богородицы фамилия пошла. Мой прадед вышел из временнообязанных крестьян в семинаристы. Им часто такие фамилии давали: Воскресенский, Преображенский, Троицкий, Рождественский, Успенский… По двунадесятым праздникам. Так что я из долгогривого сословия, – не без гордости закончил Станислав Васильевич. – Самые лучшие врачи и естественники из поповских семей выходили.

Успенский составлял живой контраст жизнерадостному Коле Гробовому. Высокий, костлявый и тощий: метр девяносто при шестидесяти с очень небольшим килограммах веса. Из тех, про кого не скажешь, что у них «телосложение». Тут скорее теловычитанием пахнет. Но вот руки, особенно кисти, сильные и крупные. Сразу видно: руки хирурга.

У него было длинное породистое лицо с печально опущенными уголками рта, глядя на которое думалось, что этот человек знает нечто, недоступное другим. И это знание его отнюдь не радует.

Да, Станислав Васильевич всегда считал, что жизнь подчиняется определенным законам и правилам. То, что случается, должно было случиться. Все понятия имеют конкретные значения, обстоятельства делятся на благоприятные и неблагоприятные, поступки – на хорошие и плохие. Все события, все жизненные ситуации выстраиваются в логические ряды причин и следствий, все факты подлежат классификации и разнесению по рубрикам. Человек – хозяин своей судьбы. Жить надо так, как положено. И тогда все будет в порядке. Не хуже, чем у других. Лучше.

Существует довольно распространенная точка зрения, трактующая нашу жизнь как урок, а нас – как учеников, порой прилежных и понятливых, но чаще – не очень. В рамках подобных представлений любой опыт, любое чувство, радость и печаль, удача и неудача – все является уроком, призванным чему-то нас научить. Очень простая философия: мы ученики, впереди экзамен. И ясно, кто экзаменатор.

Может быть, так оно и есть?..

Во всяком случае, именно таких взглядов на жизнь придерживался Станислав Васильевич, более всего ценивший порядок, систематичность и надежность. Успенский был из тех людей, которые считают переход улицы в неположенном месте серьезным правонарушением…

Кстати, Людмила упомянула мимоходом, что Успенский работает с ней не в первый раз.

Вот так размышляя о своих новых товарищах по экспедиции, Полундра прогуливался по берегу и рассеянно глядел на простирающийся перед ним Атлантический океан. В каких только морях не приходилось бывать Сергею Павлову, но вот к Южному полярному кругу судьба его ранее не заносила.

Два соседних островка, подернутых синеватою мглою, как будто повисли в воздухе. Казалось, будто небо узкою полосою вклинилось между ними и поверхностью океана. Такое явление, вызванное рефракцией, весьма обычно в субантарктических водах. Полундра знал, что оно предвещает скорое ухудшение погоды. И точно, холодный норд-вест постепенно усиливался, гладкая поверхность океана пошла складками пока что мелких волн.

Дверца домика отворилась, на пороге показалась Белосельцева:

– Сергей! Заходи, нужно посовещаться.

– У кого какие появились соображения относительно того, куда могли подеваться Муличенко с Зарновым? – спросила Людмила, когда все четверо собрались за столом.

– Я уверен, на яхте стряслось нечто такое, что заставило срочно ее покинуть. Причем до того, как яхта села на мель. Когда это произошло, я про посадку на мель говорю, людей на борту уже не было, яхта никем не управлялась. Почему я так считаю? Сейчас объясню. Парни из МОК не стали высаживаться на яхту, погода не позволила, – Полундра осуждающе хмыкнул. – Так, Людмила Александровна?

– По крайней мере, их старший, мистер Эдуард Лайонс, утверждает именно это, – кивнула Белосельцева.

– По-моему, это называется струсили, но я им не судья. Фотографии они, однако, все-таки сделали. Передай мне снимки, Люда. Ага, спасибо. Хорошие снимки, четкие. Вот, смотрите: нос «Кассиопеи» смотрит на северо-восток. Значит, яхта шла именно этим курсом, когда ей под киль банка дурацкая подвернулась.

– А Муличенко с Зарновым должны были плыть в прямо противоположном направлении! – удивленно сказал Гробовой.

– Правильно. Только не плыть, а идти, – поправил его Сергей. – Плавает дерьмо в проруби. Я делаю вывод: то самое нечто, заставившее Муличенко и моего тезку срочно покинуть яхту, случилось несколько южнее. А потом, когда на борту никого не осталось, ветер сменился с норда на зюйд. Пустая яхта повернула под него и пошла назад, так сказать, по собственным следам, хоть на воде следов не бывает. Теперь посмотрите внимательнее на состояние такелажа. Видите, как запутаны снасти? Это тоже свидетельствует в пользу моей версии: будь на яхте экипаж, до такого дело бы не дошло. «Кассиопея» самостоятельно по волнам бултыхалась.

– Логично, – согласился с доводами Полундры Успенский. – Убедительно. Только я не очень вижу, чем рассуждения Павлова приближают нас к ответу на главный вопрос: где искать яхтсменов?

– Отчего же не приближают? – задумчиво сказала Белосельцева. – Во всяком случае, искать их севернее банки не стоит. А вот южнее… Я согласна с выводами Павлова.

– Я тоже, – подал голос Николай. Он указал карандашом на лежащую на столе карту, на северную оконечность Антарктического полуострова. – А может, их стоит там поискать?

– Может, и стоит, – кивнула Людмила. – Но для этого потребуется вертолет. К тому же с воздуха их особо не увидишь – сезон туманов… Так с чего начнем? Какие у кого будут предложения? Сергей?

– Мне кажется, надо срочно обследовать яхту, пока ее не разбило льдами или не стащило с банки штормом, что неизбежно произойдет в самое ближайшее время. Благо полузатопленная яхта совсем близко, – Полундра, тоже вооружившись карандашом, указал точку на карте. – Может быть, результаты осмотра позволят нам предположить, что же случилось на «Кассиопее». Может быть, эти результаты наведут нас на мысль, где искать экипаж.

– Станислав Васильевич?

– Согласен с Павловым.

– Николай?

– Тоже согласен. Необходимо осмотреть яхту, пока она не потонула.

– И я согласна, – подвела итог Белосельцева. – Полное единодушие в нашей команде, что обнадеживает. Как лучше всего к этому приступить, Сергей?

– Н-ну… Проще всего в квадрат с полузатопленной яхтой добраться на вертолете, спустить спасательный плотик со мной, скажем, и с Колей. На всякий случай прихватить снаряжение для подводных исследований. Не помешает. Постараюсь выяснить, когда «Кассиопея» с ледышкой поцеловалась. Есть способы.

– Отлично. Договорились. Сейчас я свяжусь с мистером Лайонсом, закажу вертолет.

Однако с вертолетом ничего не вышло. После пятиминутного разговора с американцем Людмила положила микрофон рации, полупрезрительно пожала плечами:

– Перестраховщик! Отказывает он нам. Мямлит что-то про возможное ухудшение погоды, резкое усиление ветра, чуть ли не штормовое предупреждение…

– Да? – с удивлением в голосе спросил Николай. – Гм… Странно! Сам себя не похвалишь, так от других черта лысого дождешься, но метеоролог я, право же, неплохой. Со всей авторитетностью заявляю, что в ближайшие сутки никаких штормов не будет. Так, незначительное усиление ветра, легкое волнение…

– Этот буржуй, небось, вертолет пожалел, – рассмеялся Полундра. – Жадность замучила, хоть мы же немалые деньги платим, так, Люда? Пес бы с ним, обойдемся без сопливых. Катер-то у нас на ходу? Чего ждать у моря погоды? Сейчас мы с Колей к яхте сходим. Согласен, Николай?

– Конечно!

Еще бы Гробовой не согласился!.. Скучно было Коле на берегу сидеть. И Сергей Павлов как напарник вполне Николая Владимировича Гробового устраивал.

После непродолжительного раздумья Белосельцева тоже согласилась с предложением Полундры.

Уже через четверть часа катер с Сергеем Павловым и Николаем Гробовым отвалил от берега.

Холодный западный ветер, дувший всю ночь с материка в океан, немного усилился. Он налетал порывами, срывая с гребней волн мириады брызг, сеял ими, как дождем. Катер резво запрыгал по невысоким водяным холмам, направляясь в сторону злосчастной банки, на которой все еще сидела полузатопленная «Кассиопея».