Текст книги "Славянский «базар»"

– Я поняла.

Мужчина подал милиционеру визитку, тот принял ее, не глядя, забросил в карман.

– И ваши координаты.

– Я прописана в одном месте, живу в другом…

Милиционер тяжело вздохнул.

– Вы телефон дайте, чтобы вас можно было найти, – он уже почувствовал, что женщина «правильная», патологически не может отказать в помощи и, если надо будет, приедет в милицию дать показания без повестки по одному телефонному звонку. Иная у больного на улице и не остановилась бы.

Телефон записали и милиционер, и лысый мужчина.

– Что ж, вот и все, – лейтенант лениво козырнул и забрался в машину, отчитался в рацию.

– Я бы советовал вам сейчас снять стресс, – ласково посоветовал лысый, – пятьдесят граммов коньяка и крепкий кофе не помешают, – он взял даму за локоть, – или вы предпочитаете коктейли?

Она не умела отказывать.

– Я спешу, но если… пять минут…

– Жить следует так, чтобы никуда не надо было спешить. Он, наверное, тоже спешил. И что? Успел?

– Кто?

– Сердечник. Я знаю неподалеку милое местечко, – мужчина говорил с ней, как с ребенком, сюсюкая.

– Если это недалеко…

Их догнал милиционер, выглядел он искренне расстроенным.

– Не довезли до реанимации, скончался по дороге. И никаких документов у него при себе нет. Придется составлять протокол. Пройдемте в мою машину.

Бунин не видел того, что происходило на улице с беднягой. Араб дошел до гостиницы, курил сигарету, стоя у самой стеклянной двери. Николай прошел в холл, наблюдал за ним, заняв место неподалеку от стойки. Если бы араб не стал заходить, всегда можно было последовать за ним. Но нет, зашел.

Ему даже не пришлось спрашивать, дежурная сама подала ключ от номера. Николай успел заметить цифры на массивном латунном брелоке: «343». Створки лифта сошлись за спиной у араба.

Оказавшись на улице, Николай услышал вой сирены, неприятный холодок закрался в душу.

«Карл», – подумал Бунин, но, убедившись, что это «Cкорая помощь», а не менты, тут же потерял к машине всякий интерес. Мало ли кому на улице стало плохо.

У того самого гастронома, где покупали выброшенную впоследствии в урну выпивку, законный встретил Николая.

– Пошли, – он увлек его в боковую улицу.

Вскоре они очутились в небольшом скверике, недавно отремонтированном, с новыми лавками, литыми фонарями, аллейки были вымощены разноцветной плиткой. Карл присел на скамейку перед выключенным фонтаном. На лице его блуждала задумчивая улыбка.

– Я проследил араба, – сообщил Бунин, – он живет в гостинице в 343-м номере.

– Ты шел за ним до самой двери? – удивился Карл.

– Нет, подсмотрел номер на ключе.

– Это хорошо…

Николай не любил задавать лишних вопросов, знал: Карл, если понадобится, сам все объяснит. Если же нет, то не стоит и пытаться.

Ничего не объясняя, Карл достал из кармана пухлое портмоне. Он сам в него еще не заглядывал, передал Николаю:

– Глянь.

Новая, еще не разработанная застежка, щелкнула. Внутри было несколько отделений, и все заполнены до отказа. Николай вытащил из одного неполную пачку стодолларовых купюр, прикрыв их ладонью от посторонних взглядов, хотел передать Карлу.

– Пересчитай, – ответил тот.

В скверике народу было немного, но все равно, не станешь же открыто считать баксы. Пригнувшись, Николай зашелестел купюрами, спрятав их между ног.

– Пять тысяч, – назвал он цифру.

Карл не выказал ни удовольствия, ни удивления.

– Что еще?

В следующем отделении оказались дорожные чеки на сумму в пятьдесят пять тысяч долларов. Николай даже присвистнул.

– Неплохо.

– От чеков никакого проку, – отозвался Карл, – по ним деньги не получишь.

– Тут еще что-то есть. – Бунин извлек из центрального отделения белый, без надписей, заклеенный конверт. Вопросительно взглянул на своего наставника.

– Разорви.

Захрустела плотная бумага. Внутри конверта оказались два паспорта. Российский и белорусский. Бунин пристроил их на коленях, развернул. В обоих документах были вклеены фотографии одного и того же человека – того самого мужчины, обменявшегося с арабом бумажниками. Но имя, фамилия, отчество, год рождения оказались разными.

– Что скажешь? – усмехнулся Карл.

– Не думаю, что у него есть брат-близнец в Белоруссии, – Николай даже позволил себе поднять темные очки на лоб, рассматривая фотографии.

– Братья-близнецы, как правило, носят одинаковые фамилии и отчества. И уж точно не могут родиться с разбежкой в два года. Максимум, на один день.

– Как это? – Николай придержал паспорта рукой.

– Один может родиться без пары минут полночь, второй после двенадцати. Это все?

– Еще две кредитные карточки. Интересно, сколько на них денег?

– Они тоже хлам.

– Значит, тебе, Карл, повезло только с наличностью. Но тоже неплохо – пять штук.

– Да… – отстраненно проговорил вор в законе, – мне повезло, что я его встретил.

– Кого именно? – Николай вспомнил, что Карла больше мужика с лопатником заинтересовал араб.

– Хромой бес, – усмехнулся Карл, – как долго я ждал встречи с ним, – в глазах блеснули искорки, из которых мог разгореться пожар.

– Ты его давно знаешь?

– Достаточно давно. Он мне должен, и должен немало, не рассчитается. Не мне одному. Есть пацаны, готовые его поджарить. Но сперва он мой, вернет то, что должен.

И вновь лицо Карла сделалось серым, взгляд буравил пространство, будто он видел то, что другим недоступно. Так смотрит человек, вспоминая прошлое.

– Смотрю, он в крутое дело втерся, – законный бросил взгляд на паспорта, – оба настоящие. За что столько бабла отвалить можно?

– Не знаю… помог в чем-то. В чем тебе араб задолжал?

– В деньгах, и сукой оказался. Но не в них дело. Да и не араб он, прикидывается.

– Деньги ты с него получил, – напомнил Бунин.

– Это уже были не его деньги. Он заплатил за портфель и за лопатник этого мудака. Так что в убытке не остался. Интересно бы заглянуть в тот портфель. Как ты думаешь, что там?

– Наркотики… камни…

– Не думаю. Не тот он человек. Портфель только часть целого. Я должен с ним поквитаться и только потом сдать пацанам. Про его долг мне никто не знает, только он и я. Хреново то, что он мое лицо на всю жизнь запомнил, – сказал Карл и посмотрел на Бунина.

– Если надо, можешь на меня рассчитывать.

Карл не отвечал, смотрел, прищурившись, на голубей, выискивающих на пыльных бетонных плитках поживу. Грязный, взлохмаченный голубь важно выхаживал, видно, и не догадываясь, насколько он отвратителен с виду. И тут до Бунина дошло, почему Карл вытащил его сегодня к гостинице, почему они слонялись по магазинам, хотя вроде бы собирались проведать какого то кореша.

– Ты его не сегодня увидел, ты уже знал, где его искать.

– Почему ты так решил?

– Неважно. Знаю – и все.

– Правильно. Я хотел, чтобы ты сам вызвался помочь. Без тебя мне не обойтись. Из подневольного человека плохой помощник.

– Мог бы и не спрашивать. Конечно.

– Мне нравится, что ты уже и не пытаешься называть меня на «вы». Когда я слышу «вы», то чувствую себя старым.

Бунину, конечно, льстило – такой человек, как Карл, признавался, что сам бы не справился. Однако понимал Николай и другое, об этом не давали забыть вещи, найденные в бумажнике, – противник серьезный. Деньги были немалые, да и изготовить два настоящих паспорта на разные фамилии не так просто. А где большие деньги, там и круто разбираются.

– Ты уже забыл, что пырнул кого-то ножом? – внезапно спросил Карл.

Николай растерялся, он и в самом деле забыл уже и дачный поселок, и подружку на ночь – Леру, забыл драку у реки. Она отошла далеко-далеко, словно после нее минуло уже несколько лет.

– Точно…

– Видишь, время измеряется не часами и днями, а тем, что происходит, – поднял вверх указательный палец Карл.

– Ты можешь мне рассказать, что сделал тебе араб?

– Зачем? Тебе недостаточно того, что я сказал – «он мне остался должен»?

– Долг бывает разным.

– Любой долг нужно возвращать. На этом держится мир.

Странно было слышать Николаю слова о долге из уст вора-карманника. Будто он сам не остается должен тем, у кого крал! Но парень понимал, что слова не пустые. Есть мораль и правила, по которым живет свободный мир, а есть понятия мира воровского. Украсть на воле – это доблесть, но украсть у соседа по камере – более гнусного поступка не придумаешь. Крысятничество. Можно выманить у него понравившуюся вещь, деньги обманом, запугиванием, можно выиграть в стиры, шашки и нарды, но отдать он должен сам, прилюдно. Для себя Бунин еще не решил, какой мир ему ближе, он понимал законы и того, и другого. Знал, что и где считается справедливым.

– Это было давно, – тихо проговорил Карл, он не смотрел на Николая, будто обращался не к нему, а к людям, оставшимся в прошлом, – главное в том, что это было. Ты поймешь меня. Мать моя развелась с отцом, когда я был еще совсем мальчишкой…

Бунин удивленно вскинул брови. Карл никогда раньше не вспоминал о своих родителях. Казалось, словно он всегда был таким, как сейчас, будто и родился вором в законе. Николай молча продолжал слушать.

– Да, Николай, и у меня были родители, и я не знал, кем стану. Я родился в Москве. Мой отец – Карл Разумовский, великолепный виолончелист, он играл в оркестре Большого театра. Моя виолончель… та самая, на которой играл он. Карл Иванович Разумовский…

– Почему такое странное имя и отчество?

– Он из обрусевших немцев. Я не видел его до самой смерти матери. Она умерла, когда я уже поступил в консерваторию. А потом он пришел на похороны. Не знаю, как такое получилось, я ненавидел его заочно, считал, что только он и виноват во всем. А он не стал ничего объяснять, оправдываться, просто взял меня за руку… Мы сошлись быстро, и более близкого мне человека уже не было. Мы могли не видеться месяцами, но я знал, что он существует, что он помнит обо мне. Мог прийти не предупреждая, в любое время дня и ночи, и он был рад мне. Есть своя прелесть в том, когда отец не рядом с тобой. Ты об этом знаешь. Редкие встречи – это всегда праздник.

Николай уже избегал смотреть на Карла, глаза того стали слегка влажными, заблестели.

– Я уже тогда почувствовал, в чем мое призвание, – улыбнулся Карл, – чуткие пальцы виолончелиста годились не только на то, чтобы прижимать струны к грифу. Будто кто-то шепнул мне на ухо, что я создан таскать бумажники. Отец не изменился по отношению ко мне, даже когда я пошел на первую ходку. Он не пытался учить меня жить. Это редкое качество. Единственное, чего он не позволял мне, так это прикасаться к своей виолончели. Ни до того, как я впервые попал на зону, ни после. Она была для него как любимая женщина. Принадлежала ему и никому больше. Иногда он заводил разговор, что виолончель достанется мне после его смерти. Чудесный итальянский инструмент начала девятнадцатого века. Но дело не в этом, – сентиментальные нотки в голосе Карла исчезли, – того, кого ты называешь арабом, на самом деле зовут Сема Мальтинский – Семен Борисович, погоняло Хромой, мало кто называл его так, больше – Борисович. Шерстяных принято звать по отчеству. Я познакомился с ним во время последней отсидки…

Многого Карл не знал сам, но то, что знал, позволяло ему додумать недостающее. В мыслях он снова оказался в далеком 199… году на зоне в Кундуре…

Глава 4

Начало девяностых годов – время мутное, тогда было еще не понять, куда движется или катится страна. Даже самые смышленые, успевшие организовать кооперативы, коммерческие предприятия, не были уверены – надолго ли? Бушевала инфляция, а кредиты возвращались в рублях. Берешь в эквиваленте тысячи долларов, а возвращаешь через год столько, что и килограмма колбасы на эти деньги купить невозможно.

Семен Борисович Мальтинский, служивший в Главкоопсоюзе замзаведующего сектором, попался по глупости. Самонадеянным оказался сорокалетний экономист. Провернул он схему, которую до него безбоязненно проворачивали десятки его коллег. Договорился с районными председателями и выделил им под закупки от населения наличку. А товар от сдатчиков принимался на реализацию с тем, чтобы деньги вернуть им только после продажи. Таким образом получал Мальтинский и его коопподельщики свободные средства, тот же кредит, только беспроцентный. Распоряжались полученными суммами по-разному. Некоторые, даже не утруждая себя сложными операциями, просто перемолачивали рубли в доллары, а через пару месяцев продавали их за рубли с двадцатипроцентным наваром. Инфляция помогала.

Мальтинский соорудил компанию с «узким горлом», не поделился с начальством, а там не дураки сидят. Понимают, что почем. Кто-то и капнул. Наслали проверку, следом прокуратуру. Семен Борисович особо не переживал, думал, отмажется. К тому же и свои по плечам хлопали, говорили: «Не пропадешь. Ни хрена у них на тебя нет. А если что и накопают, то за такие нарушения полстраны садить надо».

До суда Семен ходил под подпиской о невыезде, тоже обнадеживало. Обычно, когда реальный срок припаять хотят, сразу в СИЗО сажают. В худшем случае, рассчитывал Мальтинский на «условное». К тому же убытки, понесенные государством по его вине, добровольно возместил. На суде Семен Борисович чуть не потерял сознание, когда приговор огласили, – четыре года лишения свободы с отбыванием срока в колонии общего режима. Прямо в суде его, как был, в белой рубашке, французском галстуке, светлом костюме, в итальянских туфлях на тонкой кожаной подошве, и взяли под стражу. С головой окунули Мальтинского в тюремную жизнь. Обычно человек уже до суда привычным к ней делается. Отсидит, пока идет следствие, половину срока, потом ему и зона курортом покажется. Когда он сказал сокамерникам, что ему четыре года впаяли, те смеяться начали, поздравлять. А он понять не мог, с чем. Смешной срок! С таким можно два года отсидеть, а потом на поселок или сразу на условно-досрочное уйти.

Пока ты в СИЗО, никому не интересно, какое у тебя образование. Будь ты хоть доктором наук, уважения тебе это не прибавит. Надо, чтобы ты умел то, чего другие не умеют. Вот если ты на память много анекдотов знаешь или «Евгения Онегина» выучил, скульптурки из хлебного мякиша лепишь или письмо в стихах написать можешь, вот тогда твои акции в гору пойдут, твоя личность цениться станет. Смотришь, и «правильные» из блатных тебя под свое покровительство возьмут, на шконку лучшую переберешься – к окну или к батарее. Поскольку Мальтинский был человеком способным только в финансах, то раскрыл свой талант лишь после прибытия на зону. Высшее образование, ответственная работа в коопсоюзе не у каждого зэка за плечами имеется. Не знал Мальтинский, что начальник кундурской зоны – подполковник Крапивин – «вел» его от самого суда, к себе заполучить.

Не с самого начала Мальтинский на зоне понял, какая участь ему уготована. Присматривался. Какую масть принять, все думал. В «правильные» – в блатные – идти, возраст уже не тот, да и мыслил он совсем по-другому, чужой он был для них. Сказал бы, на смех бы подняли. В «мужики» податься, так он отродясь у станка не стоял, руки «под хер» заточены, даже гвоздя толком вбить не умел. Не в пидоры же самому щемиться. Оставалась одна дорога – в «шерстяные».

Шерстяные – зоновская производственная элита, заводское нижнее начальство, мелкие бугры: мастера, табельщики, нормировщики. В те годы производство на зонах еще не остановилось, по привычке план гнали. Еще производственные менты могли режимных построить. Для начала поставили Мальтинского напарником к видавшему виды зэку у пропиточной ванны, заготовки шпал подвозить. Готовые, еще сочащиеся, отвратно пахнущие креазотом шпалы откатывать и складывать в штабель. Через неделю Семен Борисович почувствовал, что еще немного – и не доживет он до конца года, не то что до конца срока. А разговор у правильных с мужиками, которые норму не выполняют, короткий. Не успеешь оглянуться, как отправят обживать петушиный угол. Вроде бы у них – правильных, считается западло на ментов работать, сами палец о палец не ударят. Но с производственными ментами они всегда заодно будут, стоит начальнику цеха смотрящему зоны сказать, что мужики работают спустя рукава, вмиг управу на них найдет.

Однажды Мальтинский, обливаясь потом, катил тележку с горячими, черными, источающими адский смрад шпалами, находясь возле которых даже страшно вздохнуть было. Мастер сказал ему, что вызывает его к себе сам хозяин – начальник зоны, и прибыть он должен в штаб немедленно. У Мальтинского душа в пятки ушла, вызов к хозяину ничего хорошего предвещать не мог. Да и зэки решат, раз позвал, значит, будет заставлять стучать, а Мальтинский крепким характером не отличался, мог и сломаться.

«Лучше бы с кем вдвоем вызвал, было бы кому подтвердить, что я не стукач», – думал он по дороге от «промки» к штабу.

Подполковник Крапивин даже головы от бумаг не оторвал, когда Мальтинский заглянул в кабинет.

– Вызывали? – хриплым от волнения голосом осведомился он.

– Осужденный, зайдите как положено, – глухо промолвил хозяин, а Мальтинскому показалось, что не сказал, по-дружески посоветовал.

Правда, Семен Борисович сразу же отмел эту безумную мысль, пропасть между ним и хозяином была такой огромной, что о дружеском совете речи идти не могло. Он – обычный зэк, а перед ним ничем не ограниченный властитель царства, называемого зоной. Мальтинский прикрыл дверь, набрал побольше воздуха и, распахнув ее, доложил по всей форме. Назвал имя, отчество, фамилию, год рождения, статью, по которой был осужден, начало срока и его окончание.

– Присаживайтесь, осужденный, – хозяин удосужился посмотреть на Мальтинского.

Так и сказал «присаживайтесь», а не «садитесь». Куда уж зэку садиться, он и так сидит с утра до утра – и по выходным, и по будням.

Семен Борисович присел на самый край стула, руки положил на колени. На него смотрели холодные стальные глаза человека, не знающего жалости.

– Жалобы есть?

Мальтинский внутренне сжался. Выглядело форменной провокацией на стукачество: пожалуешься – не поможет, наоборот, выплывет, что сказал, и тогда не жить.

– Нет, всем доволен, гражданин начальник.

– Раз вы, человек с высшим образованием, работавший на ответственном посту, привыкший к достатку и комфорту, довольны здешними порядками, значит, я что-то упустил. Или раньше вы находились не на своем месте.

Мальтинский лихорадочно соображал, куда клонит подполковник.

«Хотел бы сделать из меня стукача, сказал бы более прозрачно, да и что я знаю – ни хрена, – рассуждал Семен Борисович, – пропал я, бля буду, пропал. Просто прессует, власть показать хочет. А чего прессовать, захотел бы, он меня и так с говном смешал бы. И не сам бы старался, шепнул бы своим дуболомам».

– Вы чего молчите, сказать нечего?

– Я вас слушаю, внимательно слушаю и выводы делаю, – у Мальтинского хватило ума, чтобы не улыбаться угодливо, не любил этого хозяин, при всех своих странностях твердость в людях уважал.

– А если вы правильные выводы сделаете, значит, легче станет.

«Куда клонит? Чего ему, черту, от меня надо?»

– Семен Борисович, – сказал подполковник и сделал паузу.

Тут уж у Семена Борисовича крыша поехала окончательно. Чтобы хозяин назвал зэка по имени-отчеству, такого не припомнил бы на зоне никто. Хотя и не тыкал.

– Вы человек образованный. Государство на это деньги тратило… Хоть вы и не оправдали его ожиданий, но было бы непростительно не задействовать ваш опыт и умения…

«Неужели просто для того, чтобы мне мозги промыть, вызвал? Нет, не похож он на человека, который зря свое время тратить станет. Глаза у него умные. Подыграю».

– Вы абсолютно правы, гражданин начальник, я тоже часто про это думаю. Так сказать, становлюсь на путь исправления…

– Про исправление вам говорить рано, только-только отсчет срока пошел. Вот когда половину отбудете или хотя бы год… – и вновь замолчал.

Мальтинский заерзал, получалось, что ему начальник намекает на возможность через год на вольное поселение перейти. А через два года и на освобождение. Вот только за что?

«Разводит, купить хочет, чтобы я стукачом стал, – вновь решил Мальтинский, – а потом сам на лесоповал баланы катать бросит. Спросить бы его напрямую. Чего хочет? Да нельзя. На зоне и в тюрьме никто прямо не говорит».

– Каждому осужденному на волю скорей выйти хочется, – промямлил Мальтинский и, рискнув, решил добавить: – У меня на воле много друзей осталось, – кажется, он уже начинал кое-что понимать. – С кем учился вместе, с кем работал…

Хозяин вправе был бы спросить: «Чего ж твои дружки тебя от срока не отмазали?» Но не стал, знал о Мальтинском намного больше, чем тот предполагал. Знал и то, что многие знакомые его не бросили, не потому что совесть их мучила, а просто крутились у них деньги Мальтинского. Выйдет из-за колючки Семен Борисович и снова станет состоятельным человеком.

– Я думаю вас поставить нарядчиком в цеху, – без всяких эмоций предложил хозяин.

У Мальтинского дух заняло, место было хлебным, нарядчик распределял зэков на работы, определял, кому на каком участке стоять. Конечно же, от самого нарядчика зависело мало, в основном приходилось выполнять указания начальства, но в глазах других зэков нарядчик превращался в вершителя судеб.

– Вы согласны?

Подобный вопрос выглядел форменным издевательством. С предложениями зоновского начальства не соглашаться вообще не принято, себе дороже станет. Кто и когда о чем зэка спрашивал?

– Конечно, согласен, – выдохнул Мальтинский, подумав в душе, что, наверное, ошибся, первый раз увидев хозяина, тогда он ему показался жестоким.

– Смотрите, если не оправдаете оказанного вам доверия…

Семен Борисович ликовал, но виду не показывал, он был зачислен в масть шерстяных. Масть, конечно, мутная, разобщенная, но на зоне уважаемая.

Уже выйдя из кабинета хозяина, Мальтинский задумался, что бы могли означать слова о неоправданном доверии. Думал и не мог дотумкать. В конце концов махнул на них рукой – от судьбы не уйдешь, не убежишь, особенно если и разбежаться негде – зона вокруг. Можно, конечно, утешать себя тем, что это ты на воле, а остальной мир сидит за колючей проволокой… Но Мальтинский был реалистом.

Оказалось, его назначение на хлебную должность нарядчика никого не удивило. Да и занял он ее, никого не подсидев, не сковырнув, прежний шерстяной уходил на поселок. В наследство Мальтинскому перешла и шушарка – небольшой кабинетик в производственном корпусе. Предшественник угостил Мальтинского чаем со сгущенным молоком, показал ему собственноручно оборудованные тайники. Было их четыре. О существовании двух из них менты знали.

– Тогда зачем ими пользоваться?

– Когда шмон проводят, то менты просто должны что-то найти. Будут копать, пока запрещенное не найдут. Брось туда, Борисович, пару безобидных безделушек. Найдут, успокоятся, за мелочи шерстяного, как ты, в ПКТ не потащат, начальство отмажет, работать же кому-то надо.

А еще уходивший на поселок нарядчик посвятил его в тайны делопроизводства. После прежней московской работы показались они Мальтинскому никакими не тайнами, а таблицей умножения по сравнению с высшей математикой.

Свою шушарку-кабинетик обжил он быстро, да и было там все для жизни уже приспособлено. Хозяин ему разрешение на трехсменное пребывание в промке – промзоне – оформил, так что даже спать Мальтинский теперь мог не в казарме, а на продавленном диванчике, в собственной отдельной комнате. Только не мог понять Семен Борисович, почему это вдруг подполковник к нему такой симпатией воспылал.

Стал к Борисовичу и смотрящий зоны захаживать – Карл. Мальтинский был человеком образованным, в искусстве и литературе разбирался, мог посоветовать, какую книгу почитать, ему с воли много интересных журналов присылали. Карл уже и в те годы был коронован на вора, прихлебал в его свите хватало, но не было на всей зоне больше по-настоящему интеллигентных людей. Не с кем было просто так за жизнь поговорить. Не то чтобы Мальтинский другом Карлу стал, не бывает друзей на зоне, тут каждый сам за себя, но смотрящий мог ему такое простить, за что бы другой безотлагательно поплатился.

И когда Мальтинский привык к новому, безыскусному комфорту, когда вновь почувствовал себя важным человеком, когда уже думал, что так оно всегда и будет, вновь позвал его к себе хозяин.

На этот раз Мальтинский уже с порога принялся по всей форме докладывать, но подполковник Крапивин только рукой махнул.

– Не утомляйте, осужденный.

Семен Борисович присел, приготовился слушать.

– Как работается?

– Хорошо. Спасибо вам за помощь, за то, что поверили, гражданин начальник…

Крапивин слушал, и его стальные глаза сверлили зэка.

– Говорят, к тебе Карл захаживать стал? – перешел хозяин на «ты».

Мальтинский сделал вид, что не заметил этого.

– Захаживает. Он человек образованный, в консерватории учился. Много общих тем находим.

– Чифирек пьете, – в тон Мальтинскому проговорил хозяин.

– Нет, – тут Семен Борисович не врал, чифиря он не употреблял, берег здоровье.

– Ну прямо у вас со смотрящим курсы кройки и шитья организованы, – пошутил подполковник и сам же рассмеялся коротким заливистым смехом, но потом помрачнел и строго поинтересовался: – Деньги тебе предлагал?

– За что, гражданин начальник?

– Ты же наряды подписываешь, зэков на работы ставишь, – начальник зоны раскрыл папку, в которой лежали наряды, подписанные Мальтинским, – получается, что всю зоновскую блатату-крутизну ты от настоящей работы отмазал. Поставил на аккумуляторный участок, а там, сам знаешь, работы одному человеку в месяц на два дня. Вот они там ни хрена и не делают. Скажешь, тебе Карл за это ничего не предлагал?

«Сука, – подумал Мальтинский, – сам же знает, что не я решаю, кто куда пойдет. Все начальство распределяет. Оно за это и деньги с правильных берет. Деньги немалые. Небось и тебе, хозяин, перепадает».

– Ну что скажешь?

– Ничего сказать не могу. Никаких денег мне осужденный Разумовский не предлагал. Предложил бы – я бы сразу об этом сказал.

– На смотрящего настучал бы? – глаза хозяина смеялись. – И сколько бы ты прожил после этого? Живи пока. Я-то знаю, что ты свои дела на воле не оставил. Знаю, что не все деньги следствие у тебя забрало. Крутят твои дружки дела и навар имеют. Тебе достается.

Мальтинский молчал, ему хотелось схватить со стола тяжелую хрустальную пепельницу и запустить ею в голову подполковника Крапивина. Хотя до этого момента он и не подозревал, что может жаждать чужой крови. Крапивин спокойно поднялся, прошел к двери и повернул в замке ключ.

«Какого хрена?» – только и успел подумать вконец струхнувший Мальтинский. Крапивин достал из тумбочки небольшой газетный сверток, бросил его на стол.

Семен Борисович смотрел на сверток боязливо.

– Разворачивай.

Мальтинский был наслышан о всяких ментовских штучках. Ему в пересылке осужденный за бытовуху мужик рассказал, как следак участливо предложил ему попить воды из стакана, а потом этот стакан вместе с отпечатками пальцев появился в деле, как основная улика.

Трясущимися руками Мальтинский развернул шелестящий газетный сверток и обмер, боясь прикоснуться к содержимому. Перед ним на столе лежала пачка долларов – сотенными купюрами. Долларов Семен Борисович перевидел в жизни немало, держал их в руках еще в те времена, когда большинство населения Советского Союза понятия не имело, как они выглядят. Пачка была пухлая – тысяч на десять.

– А… а… а… – вырвалось у него, и Семен Борисович с ужасом посмотрел на подполковника.

– А теперь заверни их, не акай, спрячь и проваливай, – бесцветным голосом приказал Крапивин.

– А… что…

– Если ты такой дурак, что до сих пор не понял, поясню. Передашь их дружкам на воле, пусть в дело пустят. Каждый месяц с них десять процентов капать должно. Скажешь, что через два месяца к твоему компаньону домой заеду. Звякну перед этим. Пусть бабло готовит.

Мальтинский хлопал глазами, а руки уже сами торопливо заворачивали деньги в шелестящую газету.

«Если бы еще рублями дал! А то баксами», – ужаснулся Мальтинский.

На зоне и за пятидесятирублевую монетку, найденную во время шмона, можно было в ПКТ загреметь. А тут десять штук баксов. Статью УК насчет хранения и сбыта валюты на то время еще никто официально не отменял, хоть уже и не судили за нее. Но то же на воле! А за колючкой свои порядки. Тут что хочешь припаять могут.

До сих пор старожилы зоны вспоминали и молодым рассказывали, как один мужик бросил в спину прапору-дубаку камешек размером со спичечный коробок – раскрутили его за это на попытку убийства. Но на подставу предложение хозяина не походило. Деньги были настоящими, и в случае если бы Мальтинского собирались с ними раскрутить – десять тысяч ушли бы в доход государства.

Семену Борисовичу хотелось спросить, каким образом он, десять раз подневольный человек, сможет передать деньги вместе с инструкциями на волю в Москву, да еще так быстро, чтобы их успели пустить в дело и получили прибыль? Но жизнь дороже всего.

«Если что, своими деньгами закрою. Но как компаньону весточку передать?»

Не выполни он желание хозяина, ему не жить. Мальтинский запихнул деньги в штаны. Подполковник Крапивин смотрел в это время в окно. Зэк привстал.

– Можно идти, гражданин начальник?

– Иди. Только учти, завтра у тебя в шушарке и в цеху шмон будет. Настоящий, по полной программе. Если найдут…

– Не найдут, гражданин начальник, – Мальтинский и сам не знал, откуда у него взялась эта уверенность.

– Смотри. Пошел вон, – уже добродушно добавил хозяин и вновь стал суров и неприступен, как скала в Северном море.

Мальтинский выскользнул из кабинета. Ему казалось, что каждый мент-дубак видит его сейчас насквозь. Обмирая, он прошел через КПП промки, дежурный даже не посмотрел в его сторону, говорил по телефону. В цеху Семен Борисович почувствовал себя уже немного спокойнее. Режимные менты редко сюда совались без надобности. Если что, лютовали в жилке – жилой зоне. Сосед Мальтинского, занимавший соседнюю шушарку, остановил его.

– Борисович, чего от тебя хозяин хотел?

Этого вопроса Мальтинский ждал, кто-нибудь его обязательно должен был задать.

– Предложил в секцию вступить, – он озабоченно тер виски.

– В какую?

– Дисциплины и порядка, – ухмыльнулся Семен Борисович.

– Туда и не думай идти.

– Я так и сказал, что не по мне это дело. Хозяин наседать не стал. Время на раздумья оставил.

– А ты?

– Обещал подумать. Выберу какую-нибудь безобидную.

– Ты в производственную вступи. И хозяин успокоится, и правильные поймут.

– Я бы с Карлом посоветоваться хотел, – наморщил лоб Мальтинский.

– Смотри, – зашептал сосед по шушарке, – ты шерстяной, сегодня Карл тебя прикрывает, а что завтра будет, никто не знает. Держись от блатных на солидном расстоянии.

Выслушав правильный совет, Мальтинский понял, что воспользоваться им не сможет, единственным человеком на зоне, способным ему помочь, был Карл.

Мальтинский закрылся в своей шушарке, он прислушивался к каждому шороху. Разложил на столе графики выхода зэков на работу. Включил калькулятор, что-что, а создавать видимость работы он умел. Когда слышались шаги или близкий разговор, он бросался к столу и с карандашом в руках замирал над бумагами. Самый дальний тайник казался ему теперь недостаточно надежным.